рассказы пожилых людей о своей жизни в деревне
Виктория Трелина
О деревне с любовью. Рассказы о деревенском детстве и сельских жителях
© Виктория Трелина, 2019
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Хорошо в деревне летом
Мне шесть лет. Ранее летнее утро… Очень ранее… Половина шестого. В деревне утро всегда прохладное и сырое. Независимо от того, сколько градусов покажет термометр в полдень, двадцать или тридцать пять, день начинается с резиновых сапог, колготок и куртки. Ещё обязательно присутствует косынка. Она защищает и от холода, и от жары, и от пыли, и от насекомых – в волосы в деревне очень любят залетать пчёлы, залезать клещи и запрыгивать вши.
Я выхожу во двор и ёжусь от свежести ледяного, пахучего утреннего воздуха. Мои бордовые сапожки тут же становятся блестящими от росы. Из открытой двери летней кухни валит пар: бабушка готовит еду. Варёные яйца, картошка в мундире, свежие огурцы с огорода, нарезанный хлеб, соль в спичечном коробке, пёрышки лука и горсть конфет «барбарис». Всё это укладывается в походный рюкзак защитного цвета, сверху фляжка с колодезной водой. У стены стоят два кнута и палка. Сегодня мы пасём коров. Деревенские жители гоняют стадо коров на пастбище по очереди. Очередь бывает раз в месяц.
Дедушка в высоких, чёрных резиновых сапогах и длинном плаще выходит из сарая. Он сделал всю утреннюю работу: почистил в свинарнике, набрал воды в вёдра, привязал на лугу телёнка.
– Внуча, ты готова? Пойдем залучать!
«Залучать» – это такое сугубо деревенское слово. По крайней мере, в городе от родителей я его не слышала. Но я понимаю о чём речь. Залучать – это идти в центр села к магазину, куда утром сгоняют всех коров односельчане. Там этих коров надо собрать в стадо и гнать их в сторону лугов, полей и лесов. Я люблю залучать. У магазина все бабули будут обращать на меня внимание, называть «помощницей», говорить о том, какая я выросла большая и угощать конфетами. Мы с дедушкой идём по сырой дороге, я размахиваю кнутом, смотрю по сторонам, слушаю звуки и наслаждаюсь запахами: в небе носятся и щебечут ранние птички, из-за заборов доносится лай собак, кукареканье петухов, блеяние коз и гогот гусей. Пахнет скошенной травой, сырыми дровами, мокрым песком, полевыми цветами – запахов целая палитра. В городе утро пахнет совсем иначе: асфальтом, автобусами и столовкой детского сада.
Мы залучаем коров и гоним их в сторону нашего дома, чтобы пройти мимо него вниз к леваде, а потом на лог. «Левада» и «лог» – тоже исключительно деревенские слова. По пути наше стадо растёт: открываются калитки, оттуда вальяжно выходят коровы, подгоняемые своими хозяевами. Бабушка тоже выгонят нашу Зорьку, замыкает калитку на засов и присоединяется к нам. Из соседнего дома выходит сестра моей бабушки Лиды – бабушка Зина. У неё нет коровы, только куры и кошка без имени. Бабушка Зина очень старенькая. Она идет с нами, чтобы забрать меня с лога, когда я устану. Но я пока уставать не собираюсь.
Коровы идут, покачивая пятнистыми боками. У каждой коровы, несмотря на одинаковые имена (всех их зовут Зорьками, Милками и Мартами), свой характер. За это лето мы пасем коров третий раз, и я уже знаю, какая из них спокойная, а от какой ожидать беготни и баловства. Корова деда Матвея вообще бодается, если ей что-то не понравится. Об этом все знают, поэтому к ней меня дедушка не подпускает, да я и сама посматриваю с осторожностью на её сизый с чёрным треугольничком лоб.
Мы пригоняем стадо на бугорок с высокой травой, дедушка достаёт раскладной стульчик, а мы с бабушками садимся на расстеленную фуфайку. Бабушка Зина поёт старинные песни, я ем вареные яйца и смотрю на деревенские домики, которые отсюда кажутся очень маленькими. Я пытаюсь разглядеть наш дом и дом моей подружки – Тани.
Становится теплее, некоторые коровы ложатся, продолжая жевать, некоторые стоят и обмахиваются хвостами: назойливые мухи облепляют коровьи спины, бока, лезут в уголки их больших глаз. Когда станет совсем жарко появятся оводы. Они больно кусают коров, от чего те иногда становятся буйными и норовят убежать в лес.
Бабушка Зина спрашивает, не устала ли я. Я, конечно, не устала. Я вообще никогда не устаю. Мне попросту становится скучновато: я уже высмотрела синюю кофту Таньки вдалеке, подруга проснулась и играет в песке возле своего дома, я съела несколько яиц, картофелину и попила водички из фляжки. Почему-то из фляжки вода намного вкуснее, чем дома из кружки. Но в рюкзаке еще остались конфеты, непрочитанная книжка про сов, и в альбоме я еще сегодня не рисовала, поэтому я говорю, что не устала и достаю книжку.
– Почитаешь? – спрашиваю бабушку Зину.
– Я же не умею читать, – улыбается она.
Бабушка Зина хоть и большая, а читает по слогам, как я, ведь она не училась в школе, потому что была война. Меня читать научил дедушка еще зимой. Я демонстрирую своё умение, прочитывая первый лист. Дальше читает бабушка Лида. Я хочу всё успеть, поэтому достаю альбом и рисую коров на лугу разноцветными карандашами. Потом несу рисунок дедушке, который сидит на другом конце бугра возле рыжей коровы. Дедушка берет красный карандаш и ставит мне пять. Мой дедушка раньше работал учителем, он всегда ставит мне оценки за рисунки. Это почти всегда пятёрки, потому что рисую я хорошо. Иногда бывают и четвёрки, например, если я забываю нарисовать линию горизонта, брови у человечков и неправильно рисую трубу на треугольной крыше.
Деревенские истории
Вторую же историю передают у нас из уст в уста, как местный фольклор. Некоторое время назад в деревне праздновали свадьбу. Столы уже накрыли, ждали только свадебный кортеж, который ехал с росписи из райцентра. И вот, проезжая через небольшой мост посредине деревни, машина с невестой каким-то образом врезалась в ограждение. То ли водитель уже успел выпить, то ли просто занесло. Самое трагичное было, что никто из сидящих в машине гостей не пострадал, а молоденькая невеста погибла почти сразу же. Никто и подумать не мог: лежала как живая, без царапинки, разве что очень уж бледная. Врачи сказали: внутреннее кровотечение. Жених о ней недолго печалился, не прошло и года, как он вновь женился на другой девушке. Об этом вся деревня говорила. И с этих пор на мосту в сумерках стали иногда замечать девушку в белом платье, кого-то ищущую: то к одной стороне подбежит, то к другой, то вниз перевесится. Пару раз к ней подходили сами местные: невеста была по тогдашней моде в простом, скромном платье, не скажешь, что свадебное, волосы на лицо спадают, не узнать ее было, к тому же летом приезжих много. Дальнейший диалог протекал подобным образом:
— Милая, ты что тут ищешь?
— Жениха своего ищу. Вы не видели, не знаете где он?
— Кто же у тебя жених? Не знаю, милая.
И тут невеста откидывала волосы с лица и печально, с укором говорила: «Нет, знаете. »
Не успевал человек испугаться, как прямо на его глазах девушка медленно растворялась в воздухе.
По вечерам мы, будучи детьми, по этому мосту проходить боялись, очень уж страшно было бы встретить несчастную невесту.
Рассказы пожилых людей о своей жизни в деревне
Хочу рассказать историю от лица свидетелей интереснейшего (мне так кажется) события. А их было много. Сам я ничего не помню, т.к. мне было где-то 4 года.
Деревня в глубинке Чувашской республики. Дороги, телефония и всероссийская газификация ещё тогда не дошли до нас. Телевизор, если он был, показывал только ОРТ (первый канал раньше так назывался) и РТР (Россия 1).
Жил на моей улице парень. Назовем его Илья (не знаю почему, но помню его лицо). И начали поговаривать что за ним ходит чей-то дух и защищает его. Ясное дело никто не верил.
Парень сходил в армию. Были у него в части и земляки, которые и поведали что его все два года службы никто из дедов и шакалов не трогал. Якобы с тем кто его обижает случаются непонятные сверхъестественные вещи. То здорового солдата что-то невидимое поднимет и швырнёт куда-нибудь. То вещи летают и перемещаются. Ну и всякая ерись в этом духе.
Но самое интересное началось когда он вернулся из армии. Парень наверно понимал что рядом с ним всегда кто-то есть. Может это «что-то» и подтолкнуло его взять в руки мыло и верёвку, а может это «что-то» его и повесило.
После того как прошли похороны, мама Ильи начала жаловаться что не может находится дома. То вещи пропадают, то свет сам выключается, двери постоянно открываются и закрываются, и всё в это духе.
Потом приехал пьяный милиционер. Доказывал что не бывает привидений и это просто чьи-то шутки. Так же зашёл в дом один и вышел бледным и абсолютно трезвым. И уехал не сказав ни слова.
Потом туда заходил местный пьяница и молился как мусульманин. Когда привидение выгоняло его из дома, то кинуло в него старым навесным амбарным замком (он очень тяжёлый).
Надо ли рассказывать, что были люди которые из-за страха или же их терроризировало привидение, уезжали к родственникам или переезжали в общежития в райцентре.
Прошло время. Вроде всё успокоилось. Мама Ильи вернулась домой. Решила купить ящик соли. Тяжелый ящик в дом притащили 3 мужика. Поставили в угол, где не будет мешать. Начали выходить и слышат как ящик скользит по полу. Если вы думаете что телепорт ещё не придумали, то ошибаетесь. Мужики ретировались за считаные секунды. Среди них был и мой крёстный папа.
Недавно решили дом снести. Сняли крышу. Убрали все пристрои. Осталось только сруб дома разобрать. Но как сказал один из работников, во сне кому-то из родственников запретили трогать дом. Так и стоит весь почерневший сруб без крыши и пристроев (крыльцо, веранда и т.п.). Многие взрослые до сих пор боятся ночью одни проходит мимо дома. А я родился и вырос через дом. И всю молодость и юность бегал около этого дома и ничего не видел и не слышал.
P.s. Честно. До сих пор мрачновато проходить перед этим домом. Даже днём
P.s.2. Фоток дома нет. Сделаю когда поеду в гости к родителям
Маруся
Так и стали жить, как чужие люди. Маруся старалась перед детьми не показать ничего, а Василий от её непонимающего взгляда торопился убежать из дому, стыдился глаза поднять, когда за столом всей семьёй собирались за завтраком. И всё молчком оба, всё молчком. Дети младшие и те поняли, что неладное что-то происходит, а старшенькому тринадцатый год идёт – совсем взрослый – он на отца волком смотреть стал.
А Василий однажды домой совсем не пришёл. И на завтра не пришёл и через день… У Маруси как раз выходной случился и поехала она в райцентр. Пока попутно подвозил её соседский парнишка на мотоцикле, Маруся думала, что сейчас придёт в раймаг и при всех откастерить эту вертихвостку Вальку, чтобы неповадно ей было чужих мужиков от семьи уводить, детей сирОтить при живом-то отце. Какие-то только верные и убедительные слова ей на ум сами приходили, каким гневом кипело сердце! И вошла она в магазин решительным шагом. Вошла и…остановилась. Валька – молоденькая, с обесцвеченными кудряшками и крашеными губами, вертушка, кокетка и хохотушка – стояла за прилавком с потухшим серым лицом в пигментных коричневых пятнах, с заметно выпирающим из-под халата животом. И все правильные слова и весь заряд праведного гнева у Маруси куда-то улетучился. И всё ей стало понятно. Эх, Вася-Вася! Как же мог ты так предать свою семью, свою Марусю? Как мог на эти крашеные кудряшки повестись? Вот как жизнь-то повернулась…
Жила с тех пор Маруся, как закаменела. Работа, дом, работа, дом… О Васе и не вспоминала вроде, дети тоже старались при матери об отце беглом ничего не говорить. Соседка время от времени приносила о Василии известия, Маруся выслушивала с каменным лицом, и ничего в ответ. Тут же разговор на другое переводила, о муже бывшем ни плохого, ни хорошего – ни слова. Только ночью и давала волю слезам, но так, чтобы дети не услышали.
А по слухам у Василия медовый месяц в разгаре – счастлив без меры, помолодел даже. Родила ему Валька двойню, двух парней отвалила. Так Василий и пелёнки сам стирает, и по ночам малышей укачивает, и даже полы в квартире сам моет! То ли бережёт молодую жену, то ли деваться некуда – по слухам же Валентина до работы не больно охочая. Ей бы всё гулянки да развлечения. Мальцы ещё совсем крошечные, а она их в ясли отдала – надоело дома сидеть, то ли дело в магазине за прилавком глазки строить да кокетничать с мужиками-покупателями.
Потом вести о Василии другой характер обрели – хмурый Василий ходит, и деток сам в садик и из садика забирает, осунулся, постарел. Говорят, за грудь часто хватается, сердце у него что-то стало прихватывать. Видно, ненадолго Валькиной ветреной любви хватило. И опять Маруся ни слова, ни полслова на эти новости, как и не слышит ничего. Другая бы хоть позлорадствовала, а у Маруси и зла к нему нет…
мар. 25, 2013
Оригинал взят у 
shpilenok в Пласт жизни превращается в историю.
В одном из самых глухих уголков юга Брянской области, в десятке километров от границы с Украиной, рядом с заповедником «Брянский лес» затерялась деревенька в пятнадцать жителей – Чухраи. Здесь я живу уже почти два десятка лет. Благодаря бездорожью, в Чухраях до совсем недавнего времени сохранялся уклад жизни прежних веков: деревня почти нечего не получала от внешнего мира, производя на месте все необходимое для жизни.
В документах Генерального межевания 1781 года упоминается, что Красная Слобода со Слободою Смелиж, Будой Чернь и деревней Чухраевкой принадлежат графу Петру Борисовичу Шереметьеву и крестьяне «на оброке платят в год графу по два рубля». Значит есть вклад чухраевцев в строительство чудных шереметьевских дворцов в Кусково и Останкино! И так всю историю: внешний мир вспоминал о деревушке, когда надо было получить с мужиков налоги, солдат для войны, голоса для выборов.
Во время войны здесь был центр партизанского края. Здесь действовали не только местные отряды, но и соединения орловских, курских, украинских и белорусских партизан. Их число доходило до шестидесяти тысяч. Нынешние чухраевские и смелижские древние старики, бывшие почти семьдесят лет назад подростками, хорошо помнят легендарных командиров Ковпака и Сабурова, начинавших свои знаменитые рейды по вражеским тылам отсюда. Между Чухраями и соседней деревней Смелиж в лесу находился объединенный штаб партизан, центральный госпиталь, аэродром. Здесь впервые прозвучала песня «Шумел сурово брянский лес», привезенная в подарок партизанам к 7 ноября 1942 года поэтом А. Сафроновым. В мае 1943 году немцы выжгли партизанскую деревню дотла, а жителей угнали в концлагеря.
Трофимовна всю жизнь прожила одна, мужики ее поколения не вернулись с войны.
Калинёнок признавал только выращенный им самим табак.
Рассказывает Болохонов Иван Михайлович (Калинёнок), 1932 года рождения, малолетний узник:
«Я сразу, как вернулся из плена, хлопчиком пошел в колхоз робить. Молоко в Красную Слободу на волах возил четыре сезона. Везешь литров триста-четыреста. Я раз с голодухи сливок переел, так до сих пор на молоко глядеть не могу. Волов звали Мирон и Комик. Ходили только шагом. Мирон крепко давал прикурить. Обязательно в кусты или в воду затянет! Не подчинялся! Плачешь от него. А Комик был послушный. Потом конюхом работал при всех председателях. Двадцать пять запряжных коней было, да молодежь. Сено косили за 10 процентов – сначала девять стогов для колхоза ставишь, потом тебе один разрешают накосить. Детей мучали своих, заставляли помогать. При Хрущеве стали за двадцать процентов косить.
Сталин обложил нас кругом. Агент по заготовкам у нас был Коротченков из Денисовки. Сдай за год 250 яичек, 253 литра молока, 20 килограммов мяса. Сдай картох, уже не помню сколько… И 250 дней должен отробить в колхозе за трудодни и ни грамочки не платили. Хоть стой, да не лежи! Председатель, бригадиры, учетчики за нами смотрели, чтоб не украли. А тех кто не выработал 250 дней, то судили. Деда Лагуна бабу судили, не успела минимум выробить. Забрала милиция, увезли в Суземку. Через несколько дней отпустили. Тая власть что хотела, то делала.
А выжили тем, что садовили картоху, да делали сани, да продавали скотину. Сено в Трубчевск продавали. Самогонку бабы гнали, в Чухраях была самая дешевая в районе. Я за зиму делал до тридцати саней, кадушки, дежки, бочки. Днем в колхозе роблю, а приду домой и за два вечера кадушку делаю.
Дуб для поделок воровали весной по большой воде. Свалишь вечером, а ночью разрабатываешь. А утром гонтье на лодку и домой везешь. Раз с дедом Долбичом дуба повалили у Неруссы, а лесником там был Степан ямновский. Вода в тот год неисчисленно здоровая пришла. И откуда ни возьмись, Степан подходит. Здоровый дядя. Кругом вода, тикать некуда. А мы: «Степан Гаврилович, но надо же чем-то жить…» А ён: «Да вы спросили бы…» А мы: «Да что спрахивать, спросишь, так Вы не разрешите…» А ён: «Ну что с вами делать? Протокол писать – так вы хатами не рассчитаетесь, ведь дуба вы подвалили метровой толщины…» Отпустил ён нас. Мы отвезли ему на кордон горелки да с пуд муки. Ён тоже хочет жить, ему теми сталинскими грошиками четыреста рублев платили. Ух, ён горелку любил – ведро выпьет и пьяным не бывает. От водки потом и помер.»
Остались в деревне лишь те, кому бежать некуда и не по силам. Теперь деревню быстро захватывает лесная чащоба, среди которой разбросаны последние огородики дряхлых жителей.
Мой сосед Василий Иванович Болохонов принимает ванну.
Чухраи славились самым дешевым в районе самогоном, но теперь местный эликсир жизни можно купить только в соседнем Смелиже.
Во все трудные моменты истории лес сильно выручал русского человека, служил ему убежищем в лихолетье. Лес с его промыслами, а не сельское хозяйство, был основой материального существования чухраевцев. Кроме конных саней Чухраи славились дубовыми бочками, кадушками, деревянными маслобойками, дугами, деревянными лодками. Кадушки и бочки грузили на новые лодки и плыли либо в Трубчевск вниз по течению до Десны, на которой стоит этот древний город; либо вверх по течению до впадения в Неруссу речки Сев, по которой поднимались до Севска. Вместе с товаром продавали и лодки, домой возвращались пешком. Уже в советские времена многие чухраевцы зимой работали на лесоповале, а весной и летом сплавляли лес до Десны и дальше на безлесную Украину.
В деревню привезли продукты на тракторной телеге.
Чухраи быстро вымирают. Давно нет Данчонка – пьяный попал под лошадь. Умерла и его Мария Андреевна. Умерли Пожилой, Шаморной, Калиненок, Марфина и другие рассказчики историй, которые вы только прочитали. Их дети разбросаны по всему пространству бывшего Советского Союза. Уходят люди, исчезает уникальный быт и накопленный многими поколениями опыт ведения натурального хозяйства. Исчезает духовное и физическое единение людей с природой, пласт жизни неумолимо превращается в историю…
Рассказы из беседки. Деревенская история
РАССКАЗЫ ИЗ БЕСЕДКИ
ДЕРЕВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
Помню, я как раз перешла на пятый курс, и это были мои последние летние студенческие каникулы. Первый месяц, как всегда, решила провести у бабушки. Несмотря на то, что она жила в городе, в её старом деревянном доме царил почти деревенский дух. Именно поэтому на вопрос студенческих друзей: «куда поедешь?», я в шутку отвечала, что еду в деревню к бабушке.
Что сохраняло в доме упомянутый деревенский дух, то это, прежде всего, огромных размеров печь, занимавшая большую часть кухни. И хотя в основном бабуля готовила на газовой плите, всякий раз, когда я приезжала, всё стряпалось в русской печи. По-хорошему, её давно бы нужно было снести. Но бабушка не хотела затеваться с перестройкой, так как всё надеялась, что дом вот-вот снесут, а её переселят в благоустроенную квартиру, где будет горячая вода, ванная и плита без громоздкого баллона, газ в котором обязательно должен заканчиваться в самое неподходящее время.
Правда, это «вот-вот» длилось уже лет десять, с тех самых пор, как вокруг вырос новый микрорайон, в котором девяти- и двенадцатиэтажные здания казались бетонными великанами рядом с несколькими старыми деревянными постройками, сохранившимися здесь с конца позапрошлого века. Казалось, местные власти давно забыли и о своих обещаниях, и об этих долгожителях – полуразвалившихся избах, и о доживающих в них свой век стариках.
Некогда дома, подобные бабушкиному, стояли на приличном расстоянии от узкой мощёной булыжником улочки. По ней начинался въезд в такой же старинный, как сама улочка город, появившийся здесь в средние века.
Жилые дома всегда здесь строились вдали от улицы. Нередко от улочки постройки отделялись роскошными фруктовыми садами и привычными для этих мест палисадниками с кустарниками сирени, жасмина и шиповника.
Окраина, где родились и жили мои предки, стали похожи на настоящий современный город лишь после второй мировой, когда она стала активно отстраиваться, разрастаясь буквально на глазах. Увеличивался не только сам город, расширялись его улочки, по которым раньше с трудом разъезжались две повозки, запряженные лошадьми. Многие из старых узких улиц превратились позднее в респектабельные проспекты и бульвары.
Чтобы расширить улицу, безжалостно выкорчевали сады и уничтожили все цветущие кустарники, а убогие деревянные фасады старых домишек прятали от посторонних глаз за чередой новомодных магазинов. Как говорится в русской пословице, с глаз долой – из сердца вон. Вот и перестали сердца у больших городских начальников болеть за судьбы деревянных развалюх и их обитателей. А может, и не болели никогда…
Надо сказать, что бабушкин дом, несмотря на возраст, оставался довольно крепким. И, если снаружи он выглядел неказистым, внутри был очень уютным. Две больших комнаты смотрелись вполне современно, возможно, из-за того, что в них была приличная мебель, хотя и старомодная, но всё же городская: раскладные диванчики, мягкие глубокие кресла, напольные светильники, мягкие ковры на полу.
Бабушкина же спальня выглядела совсем иначе. Она представляла собой миниатюрное помещение, в котором едва умещалась массивная кровать с резными металлическими спинками, украшенными ангелочками. На кровати высокая взбитая перина. Поверх пухового одеяла кружевное покрывало ручной работы и внизу подзор с таким же узором, как на покрывале. Но больше всего поражали своей архаичностью несуразно большие подушки в вышитых наволочках под кружевной накидкой. Бабушка спала на одной подушке, а их тут было не меньше четырёх, так что их назначение лично мне было непонятно. А сверху лежала совсем миниатюрная подушечка, которую бабуля смешно называла думочкой.
Впритык к кровати стоял старый дубовый комод. На ажурной салфетке помимо часов в хрустальном корпусе нашли себе место фарфоровые фигурки русской красавицы и балерины, застывшей в позе, в которой крутят фуэте. Чуть поодаль разместились фарфоровая пастушка и два забавных маленьких котёнка.
Ближе к кровати на комоде стояла настольная лампа под зелёным матовым абажуром на мраморной подставке. У бабушки смолоду была привычка перед сном читать лёжа в постели, хотя меня она всякий раз ругала, когда видела, что я читаю лёжа. Но, как говорится, привычка – вторая натура.
Три года службы пролетели, и всё, о чём Николай мечтал, сбылось: и избранница без него замуж не собралась, и ему после нескольких месяцев ухаживания не отказала. Свадьбу, как и проводы в армию, гуляли всей деревней.
Да только счастье молодых было коротким. Через полгода Николай умер. Не болел, ни на что не жаловался. Пришёл с работы, почувствовал себя плохо, прилёг – сердце остановилось. Аннушка подозревала, что произошло это неслучайно. Как-никак, на подлодке служил. Мало ли что там могло случиться. Так что, выходит, дочь повторяла судьбу своей матери и бабушки. Когда Николай умер, Аннушка была уже беременна и в положенные сроки родила девочку.
В деревне все на виду. Как говорится, стоит в одном конце деревни кому-то чихнуть, как на другом ему здравия желают.
Когда однажды сильно подвыпивший сосед под вечер пришёл к вдове в дом, якобы за солью и стал приставать к женщине, она с трудом вытолкала его из избы, а он, оказавшись на крыльце, во всё своё лужёное пьяное горло стал оскорблять отвергнувшую его соседку.
Жена пьянчуги, посмевшего посягнуть на честь женщины, слышавшая через открытые окна скабрёзную брань мужа, в тот же вечер разнесла по деревне слухи о том, какой распутницей является её соседка, прикидывающаяся порядочной вдовой.
Вскоре жизнь матери Марии Васильевны в деревне стала и вовсе невыносимой. Её имя стало в деревне нарицательным. Иначе, как потаскуха теперь её никто не звал – отыгрались и за её красоту, и на её независимый нрав, и за то, что она всё успевала и со всем справлялась одна – без посторонней помощи. А ей и на самом деле всё удавалось: дочь всегда была наряжена как кукла, потому что вдовушка сама и шила и вязала; дом сиял чистотой; а сад и огород давали такой урожай, какого ни у кого в деревне не было.
Казалось, женщина смирилась со своей участью и даже научилась на замечать нападок со стороны сельских жителей.
Но баб это злило и раззадоривало ещё больше. Как-то к весне Анна решила кое-что подновить. Съездила в район, купила хорошей краски и выкрасила крыльцо и забор. Когда на следующее утро она вышла из дома и отправилась на ферму, закрывая калитку, едва не потеряла сознание, когда увидела, что свежевыкрашенные ворота были обильно вымазаны дёгтем. Всегда сильная и сдержанная, женщина, не удержавшись на ногах, опустилась на землю и заплакала. Что-то в ней словно сломалось в этот момент, и терпению пришёл конец.
Она не услышала, как рядом остановился трактор, и даже не сразу поняла, что кто-то, взяв её за дрожащие печи, пытается поднять с земли её обмякшее тело.
На следующий же день, чуть рассвело, Анна с дочкой навсегда уехали из деревни.
Тётка мужа приняла родственников хорошо, а в Машеньке вообще души не чаяла. И на Анну нарадоваться не могла. С её появлением жизнь на хуторе изменилась: и в доме до неё никогда такого образцового порядка не было, и в хлеву такой чистоты никто не помнил.
Когда Машеньке исполнилось семнадцать, тётка Николая умерла, а перед смертью позвала к себе Анну и велела ей, пока ещё молода, выйти замуж хоть за бобыля, хоть за вдовца – всё жить легче станет.
Но мужчин на хуторе было раз-два и обчёлся, да и те все женатики, а по соседним хуторам Анне некогда было ездить.
Впрочем, о своей судьбе вдова и не думала – как сложилось, так сложилось. Зато о будущем Маши стала задуматься частенько – считай, та уже невестой была, а жениха не то, что рядом, а и за семь вёрст не сыскать.
С тех пор он стал к ним захаживать чуть ли не каждый вечер. Почти всегда с букетом приходил – по пути от лагеря собирал полевые цветы – колокольчики и ромашки. Не успевали предыдущие цветы завянуть, как рядом в банке новые появлялись. Так что вся большая комната была теперь всегда украшена, как на праздник престольный. Ближе к макушке лета в букетах стали появляться высокие люпины, похожие на свечи, горящие ярко-синим пламенем.
Отношения молодых так быстро, не по-деревенски развивались, что в начале августа он сделал Машеньке предложение. Анна нарадоваться не могла. Да и как было не радоваться! Дочка вся от счастья светится, а о таком женихе только мечтать можно было. Лейтенант Лёша (так с первого дня их знакомства начала звать своего суженого Маша) был сиротой – родители погибли в войну, так что советоваться о женитьбе было не с кем, и невесту свою на смотрины везти не к кому. Расписаться решили в районе в ближайшую субботу, а скромную свадьбу по-семейному договорились отметить на хуторе. За три дня Анна сшила дочери настоящее свадебное платье из парашютного шёлка, купленного ею по случаю на барахолке.
Женщины начали суетиться, едва взошло солнце. И стряпали вместе, и дом украшали. Жених должен был приехать на трофейном «Опеле» к 8 утра. Это командир распорядился по случаю бракосочетания своего любимчика машину выделить.
Волноваться женщины стали уже часов в семь, будто какие-то предчувствия их мучили. А когда лейтенант не приехал и в восемь, и в девять, Маша выбежала во двор и заметалась по нему, как зверь в клетке. Вышла за ворота и стала вглядываться вдаль. Но даже тогда, когда вдалеке она разглядела военную машину (впрочем, это был совсем не «Опель»), нёсшуюся во весь опор по направлению к хутору, напряжение, сковавшее всё её девичье хрупкое существо, не ослабевало.
Автомобиль резко затормозил, выпустив из-под себя клубы песка и пыли, перемешавшиеся с едким дымком, сопровождавшем машину на всём пути следования.
Из машины вышли два офицера. Маша знала обоих – Алексей как-то привозил их на хутор с разрешения Анны Матвеевны, отрекомендовав своими самыми близкими друзьями. Их тогда же и на свадьбу пригласили.
* * *
-Мария Васильевна, не томи, рассказывай быстрее о том, что потом было,- оказался самым нетерпеливым пан Вацлав.
-А потом парни рассказали, как мой Лейтенант Алёша бросился накануне вечером двух своих бойцов спасать – те после отбоя решили с кручи понырять в местную реку. Там у неё такое сильное течение, что и днём не всякий отважится в этом месте купаться, не то, что нырять. А эти два сорванца-первогодка оказались совсем безбашенными. Август наступил. В это время здесь редко в реке купаются, но тот август был таким жарким, что старожилы не могли вспомнить, когда такое на их веку было, и было ли вообще.
Первого парня он легко вытащил на берег – тот даже воды особо нахлебаться не успел. А второго под корягу уволокло. Пока он солдата оттуда освобождал, сам одеждой за корягу зацепился, а снять одежду под водой не смог.
Друзья спохватились, что друга нет, только утром. Тот солдат, который на берегу оклемался, с трудом соображал, что произошло. Ему, нет бы, в расположение части побежать, да подмогу позвать. Хотя под водой долго ли продержишься без воздуха. Только всё равно боец трусом оказался – побоялся наказания за самовольную отлучку.
В общем, нарушителя утром обнаружили, прячущимся за палаткой, он и сознался во всём.
Друзья, которые к нам с такими печальными вестями приехали, вытащили утром моего лейтенанта Лёшу вместе с корягой. Тросом пришлось тащить. – коряга, наверное, давно на дне лежала, до половины в ил и в песок вросла. А второго утопленника, которого Алёша из-под коряги вызволил, без посторонней помощи вынырнуть не смог. Его тело через пару дней нашли в нескольких километрах ниже по течению.
Вот такая печальная история с моей любовью приключилась. Я ведь так замуж и не вышла после всего – никто мне был после Лёши не люб. Вскоре и мама умерла. Не успела я ей признаться, что ждала от своего лейтенанта ребёночка. Может, права была моя бабушка, утверждавшая, что на всю женскую половину нашего рода проклятие наложено. Она говорила, что, видно, грех красивым родиться – от завистниц житья не будет. Я то себя особо красивой не считала – ни с мамой, ни с бабушкой, ни с прабабушкой никакого сравнения нет.
-Что Вы, Мария Васильевна, вы и сейчас красавица, честное слово,- не могла не вставить я, всегда любовавшаяся красиво уложенным в бабету пучком густых волос старушки и её, несмотря на возраст, стройной точёной фигурой. Даже под множеством мелких морщинок на её лице нельзя было скрыть тонкие изящные черты: аккуратный маленький нос и капризный изгиб всё ещё не поблекших розовых губ. Но особенно поражали большие проницательные, иссиня-чёрные глаза, похожие на омуты.
-Не вводите меня в краску, Женечка. Нашли красавицу! Видели бы Вы мою родню!
-Простите, а кто у вас родился? Наверняка мальчик и его миновал рок, о котором Вы рассказали.
-Нет, у меня родилась девочка.
-Что же она к Вам никогда не приезжает? Мы столько лет рядом живём, а ни разу не видели, чтобы к вам с Сергеем Георгиевичем кто-нибудь из родни приезжал.
-Это отдельная и, увы, опять печальная история, но, раз начала, если вы не устали меня слушать, доскажу. Нутром чувствую, что должна поделится тем, что надгробной плитой на душе столько лет лежало. Да кому ещё рассказывать, как не тем, кого я считаю своими друзьями. Постараюсь покороче.
К тому времени, как моя девочка родилась, хутор наш уже был мало похож на хутор. Радом построили МТС. В тех краях никогда колхозов не было, так что организовали на пустеющих землях совхоз. Народу много отовсюду приехало. Власти помогали со стройматериалами. Вскоре домов в округе стало больше, чем было в той деревне, где я родилась.
Среди вновь прибывших однажды увидела одну из тётушек, которая жила в прежней деревне неподалёку о нас.
Впрочем, я скорее всего её бы не узнала – я ведь совсем маленькой с мамой на хутор приехала. Так она сама меня у колодца остановила и, вместо того, чтобы поздороваться, неприятно улыбнулась, обнажив верхний щербатый ряд зубов, после чего воскликнула: «Никак байстрючка! Вот вы куда от людей спрятались со своей бесстыжей матерью!»
Я толком не понимала, что такое «байстрючка», только чувствовала, что это что-то нехорошее и очень обидное – да и не могла такая противная тётка сказать ничего хорошего. Всё в ней мне было противно.
-Какая же Вы байстрючка, Мария Васильевна?! Так обычно незаконнорожденных детей в деревнях зовут. А Ваша мама была замужем. Просто Ваш папа до Вашего рождения умер. Не Вы в том виноваты?- для всех присутствующих попыталась объяснить я.
-Разве им важна была истина? Они себе вбили в головы, что раз мать меня одна растила, значит, нагуляла ребёнка. Знаете, в деревнях народ порой очень жестокий попадается. По-моему, в городах таких намного меньше. То ли они своей судьбой недовольны, то ли тяжёлый крестьянский труд делает их чёрствыми и жестокими, но только я для себя, пожив и в городе, и в деревне, почему-то именно такие выводы сделала.
В общем, оказалось из нашей бывшей деревни сюда переехало сразу несколько семей, так как полдеревни в одну ночь сгорело. Начался пожар в лесу, а оттуда огонь перекинулся сначала на крайние дома, которые ближе к лесу стояли, а потом один за другим начали гореть и соседние избы.
Ну, ладно, их пожар заставил менять место жительства, а почему мы оттуда уехали и почему ничего с собой не взяли из старого дома, я так до поры до времени не знала. Из всех моих игрушек только куклу Дашу с собой увезли. Я потом долго ею играла – просто не на что было новые игрушки покупать. Это уж потом пообжились, когда я стала сначала ходить в школу в соседнее село, а потом вообще на неделю уезжала в интернат в местечко (так там называли маленький районный городок в пятнадцати километрах от нашего хутора), где и окончила школу. Там же окончила бухгалтерские курсы.
Благодаря этому удалось устроиться в совхоз, где какое-то время работала в бухгалтерии. Там мне приходилось видеться с бывшими односельчанами. Странно получается: даже молодые унаследовали от своих родителей знания о том, что наша семья – это изгои. На меня бесконечно бросали косые взгляды и шушукались за спиной. А уж когда узнали, что я одна воспитываю дочь, нападки стали просто невыносимыми. Не стесняясь, вслух говорили, что я в мать пошла и такую же байстрючку родила.
Оленька стала частенько после улицы возвращаться домой заплаканной. Придёт, сядет в уголочке и ещё долго всхлипывает. Как ни пыталась разузнать, кто и за что её обижает, так ничего и не добилась и ни от неё, и ни от детей, с которыми пыталась поговорить. А тут мамаши тех детей, у которых хотела правду узнать, прибежали ко мне вечером скандалить, мол, что я за допросы их детям устраиваю, и даже грозили, что со мной, с байстрючкой, разберутся, ещё и мужей своих к этому подключат.
Оля всегда была спокойной послушной девочкой, а тут стала плохо спать. Я с трудом уговаривала её поесть. Потом вообще беда приключилась. Хотя я почти уверена, что причиной тому стали издевательства над моей девочкой со стороны ребятни. В общем, врач, когда я вынуждена была повезти дочь на обследование, поставил неутешительный диагноз – астма. И это у пятилетней девочки! Стали лечиться. Регулярно принимали лекарства. Научила малышку самостоятельно пользоваться ингалятором. Я хоть и материалистка до мозга костей, иначе, как злым роком, преследовавшим женщин нашего рода, то, что случилось, назвать не могла.
Вечером, вернувшись с работы, отпустила Оленьку погулять. Велела никуда со двора не уходить. Сама стряпнёй занялась. Теперь, когда дочь стала плохо есть, старалась готовить только то, что она любила. На этот раз жарила сырники. Вышла во двор позвать её к ужину. Зову – она не откликается. Ещё светло было, а у меня в глазах потемнело, когда я нашла свою девочку за домом сред крапивы. На ней был надет мешок из-под муки, а вокруг шеи завязана пеньковая верёвка. Оленька была мертва. Здоровый ребёнок через мешковину наверное мог бы дышать, но у неё была астма, и это, видимо, всё решило. Побежала в контору, позвонила в район и вызвала и милицию, и медиков. Надо сказать, приехали довольно быстро – всё-таки ребёнок погиб. Я написала заявление. А когда следователь стал меня спрашивать, кого я подозреваю, я не думая о последствиях, сказала, что приезжие дети занимались травлей девочки, но чтобы вот так, возле дома напасть на ребёнка…
Вы себе даже представить не можете, что потом началось! Мне даже схоронить спокойно мою девочку не дали – на кладбище пришли и по дороге с кладбища меня избили, пригрозив, что если я об этом расскажу следователю, они мне такую же тёмную устроят, какую их дети устроили моей байстрючке, с той только разницей, что верёвку вокруг шеи потуже обмотают.
Всё взвесив, я поняла, что он предлагает самый лучший выход. После сороковин со дня смерти Оленьки мы уехали из тех мест навсегда.
Мы никому не признавались, что у нас фиктивный брак, тем не менее, прожив вместе чуть больше двадцати лет, Дядя Серёжа сразу меня предупредил, что если я встречу того, с кем захочу связать свою судьбу, я должна буду ему об этом обязательно сказать, и мы брак немедленно расторгнем. Но тот, кто бы так запал мне в сердце и в душу, как некогда лейтенант Алёша, мне не встретился.
Так мы и жили с Сергеем Георгиевичем вдвоём: для всех – муж с женой, а для нас – дочь друга и любимой женщины с её верным дядей Серёжей.
Вот и вся история. Длинная она получилась. Впрочем, и жизнь, которая у меня осталась за плечами, тоже короткой не назовёшь.
Мы с бабушкой не были исключением. Вернувшись из беседки, чуть ли не до полуночи обсуждали услышанную историю.
На следующий день я несколько раз прокрутила запись, сделанную с помощью диктофона, после чего перенесла рассказ в блокнот.
Это был мой последний рассказ из цикла «Рассказы из беседки».
Через год бабушки не стало, и беседка осталась лишь в моих воспоминаниях, а услышанные в ней истории много позже фрагментами вошли в мои рассказы, романы и повести, за что я очень благодарна милым старикам, которые на несколько лет любезно приняли меня в свою беседочную компанию.