Психика идеальна что значит
Из чего состоит психическое здоровье? 16 признаков, что у вас все в порядке
9 апреля 2020 года
Ежегодно 7 апреля отмечается Всемирный день здоровья. В этом году он выпал на сложное время пандемии коронавируса. Но, как и любой кризис, такой период может научить нас многому, главное — сохранить душевное равновесие и веру в лучшее. Из чего состоит психическое здоровье человека, рассказывает специалист Московской службы психологической помощи Елена Литвинова.
«Здоровье — состояние полного физического, душевного, сексуального и социального благополучия, умение приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям внешней и внутренней среды и естественному процессу старения, а также отсутствие болезней и физических дефектов», — отмечает Елена.
Известный психоаналитик Нэнси МакВильямс описала 16 признаков психического здоровья. Они охватывают все сферы жизни человека: отношения с самим собой, с другими людьми и миром в целом.
Любовь к другим мотивирует человека к тому, чтобы давать, а не брать. Когда мы любим, хочется доверять и открываться перед другим человеком, сострадать и помогать. Любовь к себе помогает чувствовать собственные потребности, заботиться и принимать себя таким, какой есть, со всеми достоинствами и недостатками. Любовь — эмоция, исцеляющая душу.
Причем это относится не только к профессии. Это вообще способность выполнять задачи, которые человек сам ставит перед собой или получает извне.
Казалось бы, игра — детское занятие. Между тем взрослые, сохранившие способность играть, отличаются высокой креативностью, обладают хорошим чувством юмора, гибкостью и фантазией, в любом возрасте остаются любознательными и готовыми учиться новому.
Способность выстраивать и поддерживать стабильные отношения
Иначе говоря — способность к безопасной привязанности.
Признаки привязанности безопасного типа у взрослых:
Это качество опирается на ощущение собственной силы и независимости. Оно позволяет человеку делать то, что полезно для него в той или иной ситуации. В мозге за это качество отвечают поисковая система и гормон допамин. С автономией, так же как и со способностью играть, напрямую связаны любознательность и способность к обучению.
Концепция интегрированности (постоянство себя и объекта)
Звучит довольно сложно, но на самом деле это способность быть в контакте с различными сторонами собственной личности (приятными и не очень), умение воспринимать себя целостным во времени и принимать происходящие изменения, выдерживать конфликты и не разрушаться.
Способность восстанавливаться после стресса и адаптироваться к различным ситуациям.
Реалистичная и надежная самооценка
Многие люди оценивают себя слишком строго, а другие, наоборот, имеют завышенную самооценку. Человек с нормальной самооценкой способен видеть свои недостатки, но в целом относится к себе хорошо. Он без особой тревоги и обиды воспринимает критику в свой адрес, способен учиться на своих ошибках, не предъявляя к себе чрезмерных требований. Надежность самооценки проявляется не в полном отсутствии зависимости от чужого мнения, а в быстром восстановлении самооценки до прежнего уровня после ее уязвления.
Система ценностных ориентаций
Ценности — нравственный центр личности и одновременно ее внутренняя опора. Система ценностей дает ответы на вопрос, что такое хорошо и что такое плохо, и определяет выбор человека. Формирование системы ценностей происходит в течение всей жизни, но основные ценности остаются в большей степени неизменными.
Толерантность к переживанию интенсивных эмоций
Выносить накал эмоций — значит чувствовать свои эмоции, быть с ними в контакте и при этом не действовать под их влиянием, а руководствоваться рациональными мотивами в своем поведении.
Взгляд на себя словно со стороны. Люди с развитой рефлексией обычно хорошо видят, что именно является их проблемой, а следовательно, могут максимально быстро и эффективно найти ее решение.
Понимание того, что другие люди — отдельные личности, что они могут очень сильно отличаться от нас, иметь свои особенности и потребности. Не каждое их действие имеет отношение непосредственно к нам, а может быть вызвано личными (нам неизвестными) мотивами.
Обладание множеством вариантов эффективных психологических защит и гибкость в использовании стратегий совладания
Об этом гениально сказал Альберт Эйнштейн: «Безумие: делать одно и то же снова и снова, ожидая другого результата».
Баланс между собственными интересами и интересами своего окружения
Это равновесие между тем, что мы делаем для своего окружения, и тем, что хотим и делаем для самих себя. Другими словами — баланс между «отдавать» и «получать».
Ощущение себя живым. «Омертвение» может возникнуть как защита от невыносимой боли, и тогда человек может нормально функционировать, но внутренне быть как будто неживым. По-настоящему «живой» (витальный) человек — тот, кто чувствует свое тело, свои эмоции, кто способен воспринимать объективную реальность при помощи своих органов чувств и отвечать на получаемые извне обращения — стимулы.
Принятие того, что мы не можем изменить, и способность искренне грустить о том, что невозможно получить. Это признание своего несовершенства, своей ограниченности, а порой и бессилия.
Пресс-служба Департамента труда и социальной защиты населения города Москвы
Стремление к упорядочиванию при навязчивых состояниях
При обсессивно-компульсивное расстройстве в трети случаев наблюдаются компульсии, которые характеризуются стремлением к симметричному распределению предметов и наведению определенного порядка. Причем стремление к симметричному расположению предметов встречается чаще, чем желание навести порядок.
Очень часто стремление к размещению предметов в определенном порядке часто комбинирует навязчивым желанием считать окружающие вещи или предметы.
В Египте, по данным статистических психиатрических исследований, обсессии, связанные с симметрией наблюдаются в 43% случаев, а компульсии, характеризующиеся стремлением к наведению порядка в 50% случаев заболевания обсессивно-компульсивным расстройством.
Очень часто эти компульсии наблюдаются у подростков и детей. Но, даже у здоровых детей, можно найти стремление к симметрии, структурированию, порядку.
Стремление к симметрии, как вид компульсий, скорее всего, связано с потребностью «все делать правильно», которая снижает синдром тревоги, и усиливает контроль над внутренней и внешней определенностью
Такие склонности как стремление к порядку, аккуратности, завершенности, симметричному, правильному расположению предметов – это один порядок навязчивых компульсивных состояний, которые сродни по своему источнику. В этих состояниях ведущую роль играет потребность в счете или учете вещей или предметов.
У древних народов и у детей можно также найти стремление к расположению предметов симметрично, или пропорционально. В связи с этим возникает мысль, что такие потребности связаны либо с магическим, либо с образным типом мышления, и что это может быть неотъемлимым этапом онтогенеза или филогенеза психики человека.
Упорядочивание предметов может быть защитой от потенциальной угрозы, наказания, опасности. При этом интуиция подсказывает пациенту, что надо делать, чтобы быть защищенным, а чувство опасности вызывается внутренней тревогой, которая дополняется очень высокими требованиями к себе.
Педантичность и аккуратность при этом становится неким показателем окружающим и самому себе, что все совершенно, имеет законченный вид, идеально. Нередко при расположении предметов пациенты могут хвалить сами себя устоявшимися фразами. Они могут раздражаться на близких людей, членов семьи, когда те входят в комнату переставляют вещи или трогают предметы. Очень часто стремление к порядку и симметричности проявляется в проверке все ли домашние вещи или документы расположены правильно, ощущением комфортности, когда пациент слышит ровный, слабый, монотонный шум. Проявлением стремления к симметрии и порядку может быть равномерное постукивание пальцами, поглаживание предметов, стремлением к выполнению абсолютно одинаковых движений левой и правой рукой.
Таким образом, навязчивое состояние, характеризующееся стремлением к симметрии требует лечения, которое можно осуществить в клинике доктора медицинских наук В.Л. Минутко в г. Москва.
Цифры в тексте, заключенные в квадратные скобки, означают номер в списке литературы, помещенном в конце основного содержания книги. См. Литература
1. Отражение, психическое, сознание, идеальное
Непременным эмпирическим базисом категории идеального служат многообразные психические явления, которые описываются посредством обыденного языка и в терминах психологии. Поэтому тесная связь категорий психического и идеального не вызывает сомнений. Однако, как только мы пытаемся установить конкретные логические отношения между этими категориями, возникают немалые трудности. Они обусловлены недостаточной определенностью категории психического, тем, что в философских работах термин «психическое» употребляется в разных значениях.
Весьма часто «психическое» означает «сознание», «духовное», «субъективный образ» или даже употребляется как равнозначное «идеальному», что является данью традиции, идущей от тех времен, когда психология пребывала в лоне философии и еще не выделилась в самостоятельную науку. Подобное словоупотребление, конечно, в ряде случаев не мешает пониманию философского текста, но концептуальное соотнесение «психического» и «идеального» тогда утрачивает смысл. Нередко «психическое» берется в значении «психического отражения» (куда включается и психическое отражение животных). Иногда оно выступает в качестве центральной категории психологии, посредством которой обозначается весь круг явлений, изучаемых и описываемых этой наукой. Тут категория « психического » употребляется в двух значениях — широком и узком. В первом случае под ним понимается всякое психическое явление, присущее психике как человека, так и животного, во втором — только психические явления человека.
Не вдаваясь в более подробное рассмотрение различных значений «психического», встречающихся в философской литературе, отметим, что, на наш взгляд, наиболее адекватным является употребление этого термина для обозначения центральной категории психологии. Другими словами, использование термина «психическое» в философских значениях вряд ли целесообразно, ибо он чаще всего лишь дублирует содержание таких философских понятий, как «сознание», «духовное», «субъективный образ», «чувственное отражение» и т.д. Пожалуй, только в одном случае уместно четкое употребление указанного термина в философском смысле — когда речь идет о «психическом отражении».
Заметим, что «психическое отражение» далеко не совпадает по объему с «психическим» как центральной категорией психологии (даже если оставить в стороне специфику философских и психологических понятий). Категория психического охватывает не только субъективные образы и состояния, но также действия и многообразные свойства индивида, которые не могут быть без натяжки подведены под категорию отражения, например темперамент, характер и др. Понятие же психического отражения фиксирует главным образом те отражательные акты, которые совершаются в форме субъективных образов и состояний (в отличие от актов отражения в неживых системах и в простейших биологических системах, а также в определенных звеньях сложных биологических и социальных систем, которые исключают наличие каких-либо ощущений или эмоциональных состояний).
Учитывая, что психология в настоящее время стала самостоятельной научной дисциплиной, следует рассматривать категорию психического в качестве психологического, а не философского понятия. Это, конечно, не влечет отрицания тесных (исторически и логически обусловленных) связей между философией и психологией, между психологическими категориями и рядом философских понятий. Вместе с тем важно не упускать из виду специфику философской проблематики и соответственно содержания философских понятий. Хотя философские понятия сознания, мышления, идеального могут вполне корректно интерпретироваться посредством некоторых психологических понятий, вопрос о границах такой интерпретации остается в силе.
Предварительный логический анализ важен тут еще и потому, что одни и те же термины, используемые в философии и психологии, обозначают нередко далеко не тождественные по содержанию понятия: скажем, понятие сознания в философском смысле не тождественно понятию сознания в психологическом смысле. Содержательная близость этих понятий не должна заслонять их различий. Философское понятие сознания более абстрактно, определяется путем логического соотнесения с понятием материи. Оно интегрально отображает (и в наиболее общем виде) многообразие явлений человеческой психики, в то время как психологическое понятие сознания более дифференцировано, более конкретно по содержанию, обусловлено эмпирической феноменологией, описанием интроспективных данных и обобщением результатов психологических экспериментов.
Для ряда философских целей весьма полезно и продуктивно использование психологических понятий и обобщений как средства интерпретации, конкретизации и развития собственно философских утверждений и концепций. В этом проявляется, в частности, необходимая связь философии с наукой и практикой, что усиливает обратное мировоззренческое и методологическое воздействие философии на общественную практику и процесс научного познания.
Все это говорит о наличии существенных связей между философскими и психологическими понятиями, показывает правомерность интерпретации ряда философских категорий посредством психологических понятий, обобщаемых категорией психического. Ниже мы будем употреблять категорию психического в узком смысле, специально оговаривая случаи ее употребления в широком смысле.
Независимо от различных истолкований бессознательно-психическое является, по общему признанию, важнейшим фактором человеческой психики, учет которого необходим при философском анализе сознания. Однако понятие бессознательно-психического неправомерно соотносить непосредственно с философским понятием сознания и тем более с понятием идеального. Оно должно соотноситься с психологическим понятием сознания и только в связи с ним может использоваться для интерпретации философского понимания сознания. Поэтому абстрактные определения бессознательно-психического как идеального малопродуктивны.
Психическая деятельность человека представляет собой целостный контур сознательно-бессознательных информационных процессов. Специфика понятия бессознательно-психического обусловлена тем, что оно противопоставляется понятию сознательно-психического. Философское же понимание сознания охватывает и интегрально выражает не только сознательн о- психическое, но и нерефлексируемые компоненты и структуры субъективной реальности, т.е. то, что в психологии рассматривается как разновидность бессознательно-психического. Отсюда следует, что, по крайней мере, некоторые бессознательно-психические феномены имеют существенное значение для понимания структурных, содержательных и процессуальных аспектов субъективной реальности. Но здесь необходим конкретный анализ, способный уточнить, какие именно бессознательно-психические феномены связаны с субъективной реальностью и какова мера этих связей. Абстрактное же утверждение, что все бессознательно-психические явления суть явления идеальные, представляется нам некорректным.
Всякое отдельное психическое явление несет на себе печать той целостности, из которой оно извлечено. И эта целостность допускает различные способы дискретизации и, следовательно, различные наборы отдельных психических явлений, которые полагаются в качестве эмпирических объектов исследования и затем обусловливают ход теоретической реконструкции целостности.
Весьма часто возникает теоретическая необходимость четко указать конкретный смысл, в котором употребляется категория идеального : как целостная субъективная реальность или как всякое отдельно вычленяемое явление субъективной реальности. Одно дело, когда мы говорим: сознание идеально (здесь чаще всего акцентируется субъективная реальность как целостность); другое дело, когда утверждаем, что ощущение идеально. Оба этих содержательных плана категории идеального находятся в диалектическом единстве.
Подчеркнем, что аналитический план категории идеального весьма важен при исследовании структуры субъективной реальности, ее внутреннего многообразия, а также при размежевании различных подходов к проблеме идеального и выяснении их правомерности. Так, некоторые авторы, следуя определенным классическим традициям, ограничивают идеальное только абстрактно-логическим и понятийно-всеобщим. При таком подходе ощущение, чувственный образ, эмоциональное переживание не могут быть названы идеальными, что порождает серьезные теоретические неувязки, ведет к отказу от определения идеального как субъективной реальности.
Таким образом, философское понятие сознания, а следовательно, и понятие идеального нельзя считать более широким, чем понятие психического. Тезис «сознание есть психическое» имеет принципиальный мировоззренческий и методологический смысл. Его принятие исключает объективно-идеалистическую и дуалистическую трактовки сознания (и идеального) как некоей сущности, находящейся за пределами психики реальных человеческих индивидов, как особой духовной субстанции.
2. Психическое, логическое, идеальное. Несостоятельность радикального антипсихологизма
Несостоятельность редукции логического к психическому достаточно очевидна. Однако различие между этими категориями не должно абсолютизироваться. Они сохраняют всегда существенные связи, выявление которых имеет важное мировоззренческое и методологическое значение.
Именно в качестве результата такого объективно подтверждаемого отображения логическая форма независима от психического, т.е. от текущих психических состояний человека, от его желаний, оценок, волевых устремлений, от его характера, темперамента, памяти и т.п. Она независима и в том отношении, что может существовать в отчужденном от человеческой психики виде, т.е. в виде системы графических знаков, в программе ЭВМ, в конструкции технического устройства. Ее независимость проявляется также в том, что, будучи усвоенной индивидом в процессе учебы, распредмечивания культурных ценностей, она становится имманентным фактором его субъективной реальности и в качестве такового формирует, «регулирует» наличные мыслительные процессы.
Если да, то это означает, что все логические формы предзаданы мышлению всякого человека, что они составляют некую раз и навсегда положенную сущность мышления, тождественную сущности объективной действительности, и тогда познание действительности может быть сведено к самопознанию духа, т.е. к типично платоновской схеме (или при соответствующей интерпретации к принципам гегелевской Логики).
Если же мы полагаем существование неизвестных объективных закономерностей (что вполне естественно) и возможность существования эквивалентных им логических форм, которые, однако, пока не представлены в наличном мышлении, но могут возникнуть в процессе углубляющегося познания действительности, то тогда сразу обнаруживается несостоятельность гегелевского принципа тождества мышления и бытия, а проблема логической формы приобретает иной смысл, исключающий тенденцию к ее объективно-идеалистической мистификации.
Логическая форма идеальна именно как форма актуального мышления, ибо мышление, по словам Ф. Энгельса, существует «только как индивидуальное мышление многих миллиардов прошедших, настоящих и будущих людей» [1, т. 20, с. 87]. Но индивидуальное мышление есть психический процесс, следовательно, об идеальности логических форм допустимо говорить лишь в рамках их представленности в определенных психических, мыслительных процессах реальных человеческих индивидов. Только таким путем можно последовательно провести исходное определение идеального как субъективной реальности и решительно исключить возможность объективно-идеалистической мистификации мышления, логических форм, а вместе с тем и категории идеального.
Содержание актуального процесса мышления как идеального непрестанно объективируется в языковых, предметных и операциональных формах, становится содержанием социальных вещей и процессов, т.е. материальным. Эти материализованные результаты прошлого мышления составляют необходимое условие всякого наличного мышления. Более того, отчужденные и постоянно отчуждаемые от человека материализованные результаты его мышления столь же постоянно «присваиваются», субъективируются им и так или иначе воплощаются, по крайней мере в языковых формах. Следовательно, никакой социально значимый процесс мышления в конечном итоге невозможен без внепсихических, социально-материальных факторов и средств. Но это не означает, что реальное мышление и его логические формы должны отождествляться со всеми этими материальными условиями, средствами и результатами реализации мыслительного процесса. Последний остается именно психическим процессом и только в качестве такового может характеризоваться с помощью категории идеального.
Что касается логических форм, то нужно признать, что по крайней мере некоторые из них не только могут иметь вещественное воплощение (в котором логическая форма снята, трансформирована в определенное объективное отношение компонентов вещи или ее функциональных свойств), но и выступать в виде, например, графической схемы, алгоритма, реализуемого посредством определенных физических изменений, и т.п. Разумеется, в осуществляемых ЭВМ логических процессах нет идеального, хотя они строго воспроизводят некоторые логические операции человеческого мышления,
В равной мере всякое достаточно определенное знание может храниться, пребывать и даже в некотором смысле функционировать во внепсихических формах, будучи различными способами опредмечено и отчуждено от человека.
Критикуя попперовскую концепцию «третьего мира», А. И. Ракитов убедительно показывает, что свойство «быть знанием» необходимо предполагает связь с понятием сознания и деятельности человека. «Основная ошибка Поппера заключается. в том, что он считает знаковые системы, точнее, научные тексты знаниями самими по себе, безотносительно к другим внезнаковым феноменам, с одной стороны, и к определенным видам человеческой деятельности, как интеллектуальной, так и предметно-практической, – с другой» [174, с. 103]. А поэтому «знаковые конструкции, вырванные из «контекста» их отношений к обозначаемым объектам, человеческому сознанию и деятельности, сами превращаются во фрагменты «первого мира»» [174, с. 109].
Категория идеального характеризует не просто знание как информацию, как отражение (последнее может быть сугубо материальным), а только один из способов существования знания, а именно его исходный, «первичный» способ существования (и творческого преобразования!) в живом мышлении, т.е. в форме субъективной реальности.
Но знание, взятое как информация, как определенное «содержание», может существовать и в форме объективной реальности, быть «овеществленным знанием». Здесь содержание, существовавшее первоначально в форме субъективной реальности, целиком сохраняется, но теперь оно заключается не в субъективных образах, мыслях, а в объективных внутрипредметных кодовых зависимостях, в кодовой упорядоченности материального процесса. В ходе распредмечивания это материализованное знание, содержание социально-материального объекта вновь преобразуется в идеальную форму своего существования. Таким образом, идеальное не может быть вынесено за пределы психического, ибо там находится только материальное.
Всякая субъективная реальность есть психическое. Но не всякое психическое есть субъективная реальность. Некоторые классы психических явлений не могут быть логически корректно определены в качестве идеальных (например, темперамент, практические действия и др.). Вместе с тем та область психического, которая представляет субъективную реальность, включает чрезвычайно разнообразные явления. Не только переживания чувственного удовольствия или «мимолетных» образов-воспоминаний, но и строго логическое движение мысли математика в ходе доказательства теоремы есть также психический процесс. Рассуждение философа о самых абстрактных вещах — тоже психический процесс. Любые изменения научных понятий и теорий первоначально совершаются в психической сфере.
Чрезмерное противопоставление категорий идеального и психического, трактовка идеального только в смысле всеобщего и необходимого создают во многом искусственные теоретические трудности. В уже упоминавшейся работе М. А. Кисселя высказываются справедливые критические замечания о психологизации гносеологии. Однако в связи с этим говорится, что «содержание наших знаний идеально, т.е. не зависит от конкретных обстоятельств места и времени, а также от условий познания. Идеальность знания в этом смысле означает просто его всеобщность и необходимость, благодаря которой, например, школьники социалистического общества понимают геометрию Евклида, творившего в античности, т.е. в совершенно иных исторических условиях» [100, с. 21].
Логичнее именовать идеальным всякое знание, существующее в форме субъективной реальности. Категория идеального охватывает весь круг явлений субъективной реальности. Сюда входят не только знания, но и многие другие модальности субъективно переживаемых состояний, не поддающиеся однозначной классификации, но так или иначе выражаемые в психологических терминах, в обыденном языке, средствами искусства и способами экстралингвистической коммуникации. Страдание, тревога, удовольствие, вера, надежда, волевое устремление, эстетическое переживание, чувство справедливости и т.п. — все это наряду с мыслями, образами и многими экзистенциально значимыми состояниями – явления субъективной реальности, многомерно связанные в ее целостных структурах.
Широкое истолкование категории идеального, включающее различные проявления человеческой психики, проводится Ф. Энгельсом. «Воздействия внешнего мира на человека, – пишет он, – запечатлеваются в его голове, отражаются в ней в виде чувств, мыслей, побуждений, проявлений воли, словом, в виде «идеальных стремлений», и в этом виде они становятся «идеальными силами»» [1, т. 21, с. 290].
3. Субъективная реальность и речь
Безусловно, феномен «непосредственно данного » подлежит тщательному исследованию и не должен фетишизироваться. П. Фейерабенд прав, когда он подчеркивает, что не существует фактов, абсолютно независимых от их интерпретации и, значит, от некоторой теоретической установки. Последняя же иногда, как он отмечает, бывает скрытой, замаскированной, и это порождает убеждение в абсолютной незыблемости факта. Именно так и обстоит дело в случае «непосредственно данного » [251, с. 95]. Но П. Фейерабенд впадает в другую крайность – абсолютизирует указанную зависимость и лишает факты даже малейшей автономности. Нетрудно увидеть, что тезис о полной зависимости факта от теоретической установки ведет к крайнему релятивизму; эмпирическое знание в таком случае утрачивает всякий смысл [252].
Не имея возможности обсуждать здесь чрезвычайно сложную проблему соотношения эмпирического и теоретического знания, мы хотим лишь подчеркнуть следующие положения, на которые будем в дальнейшем опираться.
Эмпирическое знание обладает относительной самостоятельностью, не может считаться абсолютно зависимым от определенной теоретической установки. Выражаемое во многих случаях посредством обыденного языка, оно должно обязательно учитываться в научном или философском исследовании, особенно же в тех случаях, когда мы не имеем достаточно глубокого и хорошо обоснованного теоретического объяснения интересующих нас явлений. В этом отношении данные самонаблюдения могут представлять столь же достоверные факты, как и восприятия внешних объектов. Ведь самонаблюдение как «слежение» за своими субъективными состояниями есть форма самоконтроля человека, и это касается не только поведенческих, но и познавательных актов. Если самонаблюдение ненадежно, то самоконтроль неэффективен. Нет серьезных гносеологических оснований для принижения интроспективных данных как чего-то совершенно ненадежного, ибо в противном случае мы не могли бы доверять себе, своим восприятиям, мыслям и оценкам.
Результаты самонаблюдения, с которыми имеет дело ученый, исследующий психику и речевые процессы, представляют собой эмпирический материал, мало чем в сущности своей отличающийся от результатов обычного наблюдения.
Однако Г. Фейгл не поясняет, как возможен некий сугубо «личный язык». В данном случае термин «язык» явно утрачивает обычный смысл, что неизбежно порождает недоразумения, ибо факт знания и понимания собственных сознательных состояний вовсе не равнозначен их языковому выражению; кроме того, остается неизвестным, каковы знаки «личного языка» и как они связаны с обозначаемым, являются ли подобные знаки отличными от слов обыденного языка или нет и т.п. Все это делает утверждение о наличии у каждого человека некоего «личного языка» в высшей степени сомнительным.
Ложность этой точки зрения очевидна, ибо человечество состоит из личностей, результаты творчества которых ассимилируются обществом; самые глубокие и оригинальные субъективные переживания, включая их тончайшие нюансы, могут быть выражены средствами обычного языка, что подтверждается опытом общения, а в чистом виде (свободном от нелингвистических средств коммуникации) – произведениями великих писателей и поэтов.
Приведенная несколько упрощенная схема выражает нашу точку зрения по обсуждаемому вопросу. Прежде чем изложить ее подробнее, заметим, что в ее основе лежит отрицание принципиальной невербализуемости и признание в каждый данный момент невербализованного знания, которое в последующий момент может быть вербализовано (хотя эта возможность не всегда реализуется, а если и реализуется, то не всегда адекватно). Следовательно, внесловесная мысль существует и составляет непременный компонент познавательных процессов.
Уточним вначале некоторые понятия. Говоря о мысли, мы имеем в виду «живую» мысль, т.е. актуально переживаемую данным человеком в данном интервале (в отличие от мысли отчужденной и зафиксированной в тексте; мы отвлекаемся от того, что чтение текста генерирует «живую» мысль и т.д., т.е. от анализа полного цикла индивидуально-социального информационного процесса). «Живая» мысль, даже если она сформировалась в ходе длительного размышления, не есть замерший результат, она – движение, процесс. Уловленная и заключенная в слова, «живая» мысль продолжает пульсировать, разветвляться, чтобы снова обрести словесные формы и, оставив в них большую часть себя, двинуться дальше. Поэтому «живая» мысль есть по существу мышление.
Мышление в интересующем нас смысле представляет собой одну из важных форм активности сознания. Поэтому оно не может быть адекватно описано и понято вне содержательно-ценностных и структурных характеристик сознания. Будучи сознательной деятельностью, мышление органически связано с информационными процессами, протекающими на бессознательно-психическом уровне. По-видимому, правильнее было бы даже сказать, что реальный процесс мышления осуществляется в едином сознательно-бессознательно-сознательном психическом контуре, анализ которого является специальной и весьма сложной задачей. Поэтому мы ограничиваемся уровнем сознания, включая рассмотрение тех его периферических областей, где постепенно меркнет свет рефлексии.
Для наших целей важно различать общение с другими и общение с собой, хотя глубокая связь, единство этих форм общения очевидны. Особенность общения с собой состоит в том, что оно протекает в интроспективном плане и существенно отличается по характеру вербализованности от общения с другими.
Взгляд, жест, интонация — это специфические коды субъективных состояний, их, так сказать, внешние коды. В отличие от слышимых и читаемых слов они являются внешними кодами иного типа, расшифровка, « понимание » которых требует иных операций декодирования, т.е. преобразования в тот класс мозговых нейродинамических кодов, которые несут личности «открытую», непосредственно данную информацию. «Открытая» информация есть явление субъективной реальности, и ее носитель (код) представляет собой мозговую нейродинамическую систему особого класса (их можно было бы назвать « Я-системами »); это внутренний код.
Информация всегда воплощена в своем носителе и, следовательно, существует лишь в кодовой форме. Поэтому вопрос о том, как становится понятным внешний код (жест, звучащее слово, выражение глаз и т.п.), означает следующее: как происходит перекодирование, т.е. преобразование внешнего кода, во внутренний, «естественный» для мозга нейродинамический носитель «открытой» информации. Причем лишь часть внутренних кодов, «открывающих» информацию для личности, имеет вербальный характер, представляет внутреннюю речь.
Если так можно выразиться, синхронический разрез поля сознания, движущейся мысли вскрывает два уровня текущей субъективной реальности: еще не вербализованный и уже вербализованный – то, что именуют внутренней речью; с о- ответственно имеются два типа внутренних кодов. Между этими уровнями (кодами) существует довольно сложная связь. Поэтому нельзя согласиться с бытующим мнением, будто «мышление — плод речи» [172, с. 151]).
Это подтверждается анализом феноменологии речеоформления оригинальной мысли, тех активных усилий и тех психических состояний творца, которые предваряют и определяют речевое выражение мысли для себя (а затем и для других). Этот зачастую трудный, многоступенчатый процесс отмечен в почти единодушных откровениях выдающихся поэтов и писателей о «муках слова». Вспомним Фета:
Как беден наш язык! — Хочу и не могу
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою [221, с. 229].
Ведь сам поиск адекватного выражения поэтической мысли свидетельствует о ее зарождении до того, как удается найти ее «подлинное» словесное воплощение, сопровождающееся особым чувством удовлетворенности, «награды». Что же тогда может направлять, вести дальше, всячески варьировать поиск? Что определяет отбрасывание «не тех» слов? Что «выбирает» в напряженно ищущей внутренней речи поэта вдруг возникшее «то», единственное и несомненное «то»?
Несовпадение «живой» мысли с внутренней речью, сложность процесса вербализации мысли раскрывается новейшими исследованиями функциональной асимметрии мозга и различных форм патологии мышления и речи, особенно в случае афазий. Данные о функциональной специфичности правого и левого полушария показывают возможность диссоциации чувственно-образных и абстрактно-символических составляющих мыслительного процесса [66], что свидетельствует в пользу относительной автономности тех мозговых нейродинамических систем (внутренних кодов), которые ответственны за субъективные состояния, протекающие на до-словесном или внесловесном уровне. При афазии предъявляемый предмет зачастую «понятен» больному, но он иногда совершенно не в состоянии обозначить и выразить его словами; таким образом, у больного есть знание о данном предмете и некоторое знание об этом знании, но нарушен механизм вербализации. Как показано рядом авторов, в случае семантической парафазии нарушается именно процесс, сливающий, объединяющий мысль и слово [237]. Имеются убедительные клинические свидетельства в пользу относительной самостоятельности фонетических и семантических расстрой ств пр и сенсорной афазии; они дают основания для заключения о наличии экстралингвистических факторов управления речевым процессом [261].
Таким образом, обнаруживается и в этом плане сложная взаимосвязь процесса мышления с внутренней речью, вербализованных и невербализованных слоев «живой» мысли, а тем самым вырисовываются слабо рефлексированные структуры субъективной реальности, учет которых при анализе деятельного сознания обязателен.
Мы подчеркнули относительную автономность невербализованного уровня процесса мышления. Разумеется, этот уровень испытывает постоянное и весьма существенное влияние со стороны процесса вербализации и со стороны хорошо оформленных словесно и как бы уже отшлифованных мыслительных структур. Но это не меняет сути дела: внесловесная мысль существует, она объективирована в мозговых нейродинамических системах – кодах определенного типа, отличных от кодов внутренней речи; она представляет собой специфическую разновидность и неотъемлемый компонент субъективной реальности.