Потому что дед говорил
Потому что дед говорил
Определите предложение, в котором оба выделенных слова пишутся СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите эти два слова.
Вы не правы, (ПО)ТОМУ что нельзя осуждать человека только (ЗА)ТО, что вы не разделяете его убеждений.
(ПО)ТОМУ, что говорил дед, ясно было, что он доволен Витькой, и (ОТ)ЭТОГО хорошо становилось на душе.
Чуть уловимый, (ПО)ВЕЧЕРНЕМУ душистый дымок тянул ОТКУДА(ТО) в остывающем воздухе.
Вода в заливе отличается чрезвычайной солёностью, а ТАК(ЖЕ) плотностью, (ПО)ЭТОМУ удары волн здесь гораздо сокрушительнее, чем в море.
По ночам филины орут в буераке, КАК(БУДТО) КОГО(НИБУДЬ) душат разбойники.
Пояснение (см. также Правило ниже).
Приведем верное написание.
Вы не правы, ПОТОМУ что нельзя осуждать человека только ЗА ТО, что вы не разделяете его убеждений.
ПО ТОМУ, что говорил дед, ясно было, что он доволен Витькой, и ОТ ЭТОГО хорошо становилось на душе.
Чуть уловимый, ПО-ВЕЧЕРНЕМУ душистый дымок тянул ОТКУДА-ТО в остывающем воздухе.
Вода в заливе отличается чрезвычайной солёностью, а ТАКЖЕ плотностью, ПОЭТОМУ удары волн здесь гораздо сокрушительнее, чем в море.
По ночам филины орут в буераке, КАК БУДТО КОГО-НИБУДЬ душат разбойники.
Ответ: ТАКЖЕ ПОЭТОМУ ИЛИ ПОЭТОМУ ТАКЖЕ.
Слитное, раздельное и дефисное написание различных частей речи.
По «Спецификации» в этом задании проверяется знание самого объёмного, самый разнообразного и потому наиболее сложного материала. В данном разделе «Справки» будут систематизированы правила школьных учебников, а также дополнены той информацией, которая является необходимой для успешного выполнения задания ЕГЭ и овладения практической грамотностью. Набор правил, которые будут разобраны, не является случайным: созданию списка предшествовала работа по изучению заданий прошлых лет, банка ФИПИ, а также печатных изданий, авторами которых являются создатели КИМов (Цыбулько И.П., Егораева, Васильевых И.П. и другие).
В таблице 1 собраны слова, отличительной особенностью многих является наличие омонимов, то есть слов, звучащих одинаково, но имеющих разное написание. Для обозначения частей речи и пояснений использованы сокращения:
Дед, чего тебе надо?
Fight Club
504 поста 3.4K подписчик
Правила сообщества
По возможности без лютой жести
Автомобилист и велосипедист устроили жестокую драку в районе Палермо и были разделены прохожими и сотрудником ГИБДД porteño.
Инцидент произошел днем в понедельник на пересечении проспекта Либертадора и улицы Колумбия перед известным памятником испанцам.
Как сообщили источники в правоохранительных органах города а, автомобиль, которым управлял 63-летний мужчина, врезался в заднее колесо велосипеда еще 36-летнего мужчины, в результате чего велосипедист потерял устойчивость.
в этой ситуации молодой человек нанес удары ногами по автомобилю пожилого человека, повредив ему дверь, а также разбил зеркало заднего вида и попытался покинуть место происшествия.
Его тут же догнал водитель машины, которому велосипедист сказал: «Я рад, что ухожу, Салам! Я рад, что я ухожу!».
Водитель автомобиля просит гаишника вызвать патрульного, чтобы тот остановил велосипедиста за удары, которые он нанес своей машине, и после интенсивного словесного обмена они оплетены ударами кулака, во время которых пожилой мужчина получил трубу в рот и потерял зубные части.
После жестокого эпизода из городской полиции уточнили, что велосипедист выехал в сторону площади Италии, но по предварительному сигналу полиции сотрудники районного отделения полиции 14 C столкнулись с человеком и задержали его, после чего прокуратура по уголовным делам, уголовным делам и делам о правонарушениях № 7 распорядилась отправить его в Центральное управление по установлению личности.
Сложноподчиненные предложения. Примеры
Сложноподчинённое предложение складывается из главной части и зависимого от неё придаточного предложения.
Приведем примеры сложноподчинённых предложений с разными видами придаточных частей.
Что такое сложноподчиненное предложение?
Сложноподчинённое предложение состоит из двух и более простых предложений, одно из которых является главным, а другое — зависимым. Зависимость одного предложения от другого выражается подчинительными союзами и союзными словами.
Часть, в которой находится подчинительный союз или союзное слово, является придаточным предложением, соответственно, часть, в которой их нет, называется главным предложением, или главной частью.
ОпределениеСложное предложение, в котором одно простое предложение по смыслу подчинено другому и связано с ним подчинительным союзом или союзным словом, называется сложноподчинённым.
Синтаксически зависимая часть сложноподчиненного предложения называется придаточным предложением.
Связь между главным и придаточным предложением более тесная, чем в сложносочиненном предложении, где его части сохраняют относительную самостоятельность. Например, рассмотрим предложение:
Было ясно, что дед с отцом не успеют закончить к вечеру крышу дома.
Сообщение, которое несет в себе главная часть (было ясно) неполно без пояснения его второй частью, поэтому связь между главным и зависимым предложениями более тесная, чем в сложносочиненном предложении.
Подчинительные союзы и союзные слова выражают различные смысловые отношения между главной и придаточной частями. В зависимости от этого различают следующие виды сложноподчиненных предложений:
Сложноподчиненные предложения также можно разделить на две большие группы в зависимости от того, относится ли придаточная часть к одному слову в главной части или поясняет её всю. В главной части одно слово поясняют следующие придаточные части:
Поясняют все главное предложение придаточные части:
Примеры сложноподчиненных предложений с разными видами придаточных частей
Придаточная изъяснительная часть относится в главном предложении к словам со значением речи (говорить, рассказать, спросить, отвечать), мысли (думать, решать), чувства (радоваться, обижаться, сердиться). Она «изъясняет» (истолковывает, раскрывает их смысл) и отвечает на падежные вопросы что? о чём? чем? чему?
Предложения с придаточными изъяснительными
Я стал дожидаться, скоро ли солнышко встает (И. Никитин).
Смотри, как роща зеленеет, палящим солнцем облита (Ф. И. Тютчев)
Я уверил себя, что эта осень первая и последняя в моей жизни (К. Паустовский).
Этот тип сложноподчиненных предложений подробно с примерами рассматривается в статье «Примеры сложноподчиненных предложений с придаточным изъяснительным».
Предложения с придаточными определительными
Придаточное определительное предложение поясняет слово с предметным значением в составе главного предложения и отвечает на вопросы какой? каков? чей?
Милы мне не жаркие страны, где крылатые пальмы видны, а вот эти седые туман и мохнатые лапы сосны (Кежун).
Дайте дело такое, чтобы сердце горело и не знало покоя (Лев Ошанин).
Дополнительный материалСм. еще примеры сложноподчиненных предложений с придаточным определительным из художественной литературы.
Предложения с придаточными образа действия
Этот тип придаточных относится к указательному слову «так» в главной части и обозначает, каким образом совершается действие.
Следует прожить свою жизнь так, чтобы потом не было за что краснеть.
Она говорила так, как будто держала что-то за щекой.
Дополнительный материалПродолжим знакомство с примерами сложноподчиненных предложений с придаточным образа действия из художественной литературы.
Предложения с придаточными меры и степени
Придаточные меры и степени относятся к указательным словам «так», «такой», «столько», «настолько», «до того», обозначают степень проявления признака, качества, действия и отвечают на вопросы в какой степени? сколько? насколько?
Биатлонистка Дарья Домрачева прошла дистанцию быстрее, чем предполагали журналисты.
Время шло медленнее, чем капала в бочку дождевая вода с крыши.
Дождь прошел так быстро, что земля в саду под яблонями не успела как следует намокнуть.
Дополнительный материалСм. еще несколько примеров предложений.
Предложения с придаточными места
Придаточные места относятся к наречиям «там», «туда», «оттуда», «везде», «всюду», «отовсюду» или обстоятельствам места и отвечают на вопросы где? куда? откуда?
Там, где люди борются с пургой, встанет над тайгой наш город юный (М. Исаковский).
Куда ведёт путь прямой, туда не ездят на кривой.
Где нет знаний, там нет и смелости.
Куда дерево подрублено, туда оно и валится.
Предложения с придаточными времени
Придаточные времени поясняют все главное предложение и отвечает на вопросы когда? как долго? с каких пор?
Когда зашло солнце, мы вернулись на бивак.
Как только наступил рассвет, туристы двинулись в путь.
Пока я дышать умею, я буду идти вперед (Лев Ошанин).
Дополнительный материалЕще примеры сложноподчиненных предложений с придаточной частью времени из художественной литературы.
Предложения с придаточными цели
Придаточное предложение цели называет цель, а главное — предпосылку, которая обеспечивает достижение указанной цели. От главного предложения зададим к нему вопросы с какой целью? зачем? для чего?
Ребята остались в школе после уроков, чтобы поиграть в волейбол.
Наконец, смущаясь и краснея, она повернулась ко мне, чтобы спросить об этом.
Мне нужен мир, чтоб всей земле моей вовек не знать военного пожара (А. Безыменский).
Предложения с придаточными причины
Придаточная часть причины указывает причину того, о чем говорится в главном предложении, и отвечает на вопросы почему? отчего? по какой причине?
Никогда не отказывайтесь от малого в работе, ибо из малого строится великое.
Может, Блок искал эту тишину и близость моря, потому что она возвращает смятенному человеческому сердцу спокойствие (К. Паустовский).
Он владел одинаково плохо всеми европейскими языками и в разговоре постоянно перемешивал их, коверкал слова, может быть, несколько умышленно, поскольку в каждом акробате всегда сидит немного клоуна (Александр Куприн).
Предложения с придаточными уступительными
Действие в главном предложении разворачивается вопреки тому, о чем говорится в придаточной уступительной части. Придаточная уступки отвечает на вопросы несмотря на что? вопреки чему?
Человек должен трудиться в поте лица, кто бы он ни был (А. Чехов).
Хотя утро было прекрасное, но выехали в поле не так рано (С. Аксаков).
Пускай шумит волна морей, утёс гранитный не повалит (М. Лермонтов).
Как ни прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо (В. Гаршин).
Предложения с придаточными условными
В придаточной условной части содержится условие, в рамках которого развивается событие, обозначенное в главной части.
Ты должен посвятить отечеству свой век, коль хочешь навсегда быть честный человек (Фонвизин).
Если по-русски скроен, и один в поле воин (Пословица).
Когда я зря минуту потерял, мне жаль себя (С. Островой).
Предложения с придаточными следствия
Придаточные следствия указывают на итог, результат, вытекающий из того, о чем идет речь в главной части. От главной части к придаточной задается вопрос что явилось следствием?
Село Уклеево лежало в овраге, так что с шоссе и со станции видны были только колокольня и трубы ситценабивной фабрики… (А. Чехов).
Не было ни одной тучки, вследствие чего небесный свод казался голубой хрустальной чашей (А. Чехов).
Тихий звук снаружи не доходил в комнату, так что в этой тишине постукивание маятника казалось сильным звуком (Л. Толстой).
Предложения с придаточными сравнения
В сложноподчиненных предложениях с придаточными сравнения два события сравниваются, уподобляются друг другу.
На низине, за опушкой кричали чибисы, точно плакали маленькие дети (С. Сергеев-Ценский).
Закружилась листва золотая в розоватой воде на пруду, словно бабочек лёгкая стая с замираньем летит на звезду (С. Есенин).
Жизнь теченье своё изменила, как река изменяет русло (Н. Некрасов).
Детство (Горький Максим, 1914)
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».
Но правда выше жалости, и ведь не про себя я рассказываю, а про тот тесный, душный круг жутких впечатлений, в котором жил, — да и по сей день живет, — простой русский человек.
Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней живое участие. Впоследствии из рассказов бабушки я узнал, что мать приехала как раз в те дни, когда ее братья настойчиво требовали у отца раздела имущества. Неожиданное возвращение матери еще более обострило и усилило их желание выделиться. Они боялись, что моя мать потребует приданого, назначенного ей, но удержанного дедом, потому что она вышла замуж «самокруткой», против его воли. Дядья считали, что это приданое должно быть поделено между ними. Они тоже давно и жестоко спорили друг с другом о том, кому открыть мастерскую в городе, кому — за Окой, в слободе Кунавине.
Уже вскоре после приезда, в кухне во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а дед, стуча ложкой по столу, покраснел весь и звонко — петухом — закричал:
Болезненно искривив лицо, бабушка говорила:
— Отдай им всё, отец, — спокойней тебе будет, отдай!
— Цыц, потатчица! — кричал дед, сверкая глазами, и было странно, что, маленький такой, он может кричать столь оглушительно.
Мать встала из-за стола и, не торопясь отойдя к окну, повернулась ко всем спиною.
Вдруг дядя Михаил ударил брата наотмашь по лицу; тот взвыл, сцепился с ним, и оба покатились по полу, хрипя, охая, ругаясь.
Заплакали дети, отчаянно закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то, взяв в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
Вытянув шею, дядя терся редкой черной бородою по полу и хрипел страшно, а дедушка, бегая вокруг стола, жалобно вскрикивал:
— Братья, а! Родная кровь! Эх вы-и…
Я еще в начале ссоры, испугавшись, вскочил на печь и оттуда в жутком изумлении смотрел, как бабушка смывает водою из медного рукомойника кровь с разбитого лица дяди Якова; он плакал и топал ногами, а она говорила тяжелым голосом:
— Окаянные, дикое племя, опомнитесь!
Дед, натягивая на плечо изорванную рубаху, кричал ей:
— Что, ведьма, народила зверья?
Когда дядя Яков ушел, бабушка сунулась в угол, потрясающе воя:
— Пресвятая мати божия, верни разум детям моим!
Дед встал боком к ней и, глядя на стол, где всё было опрокинуто, пролито, тихо проговорил:
— Ты, мать, гляди за ними, а то они Варвару-то изведут, чего доброго…
— Полно, бог с тобой! Сними-ка рубаху-то, я зашью…
И, сжав его голову ладонями, она поцеловала деда в лоб; он же, — маленький против нее, — ткнулся лицом в плечо ей:
— Надо, видно, делиться, мать…
Они говорили долго; сначала дружелюбно, а потом дед начал шаркать ногой по полу, как петух перед боем, грозил бабушке пальцем и громко шептал:
— Знаю я тебя, ты их больше любишь! А Мишка твой — езуит, а Яшка — фармазон! И пропьют они добро мое, промотают…
Неловко повернувшись на печи, я свалил утюг; загремев по ступеням влаза, он шлепнулся в лохань с помоями. Дед впрыгнул на ступень, стащил меня и стал смотреть в лицо мне так, как будто видел меня впервые.
— Кто тебя посадил на печь? Мать?
— Нет, сам. Я испугался.
Он оттолкнул меня, легонько ударив ладонью в лоб.
— Весь в отца! Пошел вон…
Я был рад убежать из кухни.
Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его. Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.
— Эх вы-и! — часто восклицал он; долгий звук «и-и» всегда вызывал у меня скучное, зябкое чувство.
В час отдыха, во время вечернего чая, когда он, дядья и работники приходили в кухню из мастерской, усталые, с руками, окрашенными сандалом, обожженными купоросом, с повязанными тесемкой волосами, все похожие на темные иконы в углу кухни, — в этот опасный час дед садился против меня и, вызывая зависть других внуков, разговаривал со мною чаще, чем с ними. Весь он был складный, точеный, острый. Его атласный, шитый шелками, глухой жилет был стар, вытерт, ситцевая рубаха измята, на коленях штанов красовались большие заплаты, а все-таки он казался одетым и чище и красивей сыновей, носивших пиджаки, манишки и шелковые косынки на шеях.
Через несколько дней после приезда он заставил меня учить молитвы. Все другие дети были старше и уже учились грамоте у дьячка Успенской церкви; золотые главы ее были видны из окон дома.
Меня учила тихонькая, пугливая тетка Наталья, женщина с детским личиком и такими прозрачными глазами, что, мне казалось, сквозь них можно было видеть всё сзади ее головы.
Я любил смотреть в глаза ей подолгу, не отрываясь, не мигая; она щурилась, вертела головою и просила тихонько, почти шепотом:
— Ну, говори, пожалуйста: «Отче наш, иже еси…»
И если я спрашивал: «Что такое — яко же?» — она, пугливо оглянувшись, советовала:
— Ты не спрашивай, это хуже! Просто говори за мною: «Отче наш»… Ну?
Меня беспокоило: почему спрашивать хуже? Слово «яко же» принимало скрытый смысл, и я нарочно всячески искажал его:
Но бледная, словно тающая тетка терпеливо поправляла голосом, который всё прерывался у нее:
— Нет, ты говори просто: «яко же»…
Но и сама она и все ее слова были не просты. Это раздражало меня, мешая запомнить молитву.
Однажды дед спросил:
— Ну, Олешка, чего сегодня делал? Играл! Вижу по желваку на лбу. Это не велика мудрость желвак нажить! А «Отче наш» заучил?
Тетка тихонько сказала:
— У него память плохая.
Дед усмехнулся, весело приподняв рыжие брови.
— А коли так, — высечь надо!
И снова спросил меня:
Не понимая, о чем он говорит, я промолчал, а мать сказала:
— Нет, Максим не бил его, да и мне запретил.
— Говорил, битьем не выучишь.
— Дурак он был во всем, Максим этот, покойник, прости господи! — сердито и четко проговорил дед.
Меня обидели его слова. Он заметил это.
— Ты что губы надул? Ишь ты…
И, погладив серебристо-рыжие волосы на голове, он прибавил:
— А я вот в субботу Сашку за наперсток пороть буду.
— Как это пороть? — спросил я.
Все засмеялись, а дед сказал:
Притаившись, я соображал: пороть — значит расшивать платья, отданные в краску, а сечь и бить — одно и то же, видимо. Бьют лошадей, собак, кошек; в Астрахани будочники бьют персиян, — это я видел. Но я никогда не видал, чтоб так били маленьких, и хотя здесь дядья щелкали своих то по лбу, то по затылку, — дети относились к этому равнодушно, только почесывая ушибленное место. Я не однажды спрашивал их:
И всегда они храбро отвечали.
Шумную историю с наперстком я знал. Вечерами, от чая до ужина, дядья и мастер сшивали куски окрашенной материи в одну «штуку» и пристегивали к ней картонные ярлыки. Желая пошутить над полуслепым Григорием, дядя Михаил велел девятилетнему племяннику накалить на огне свечи наперсток мастера. Саша зажал наперсток щипцами для снимания нагара со свеч, сильно накалил его и, незаметно подложив под руку Григория, спрятался за печку, но как раз в этот момент пришел дедушка, сел за работу и сам сунул палец в каленый наперсток.
Помню, когда я прибежал в кухню на шум, дед, схватившись за ухо обожженными пальцами, смешно прыгал и кричал:
— Чье дело, басурмане?
Дядя Михаил, согнувшись над столом, гонял наперсток пальцем и дул на него; мастер невозмутимо шил; тени прыгали по его огромной лысине; прибежал дядя Яков и, спрятавшись за угол печи, тихонько смеялся там; бабушка терла на терке сырой картофель.
— Это Сашка Яковов устроил! — вдруг сказал дядя Михаил.
— Врешь! — крикнул Яков, выскочив из-за печи.
А где-то в углу его сын плакал и кричал:
— Папа, не верь. Он сам меня научил!
Дядья начали ругаться. Дед же сразу успокоился, приложил к пальцу тертый картофель и молча ушел, захватив с собой меня.
Все говорили — виноват дядя Михаил. Естественно, что за чаем я спросил — будут ли его сечь и пороть?
— Надо бы, — проворчал дед, искоса взглянув на меня.
Дядя Михаил, ударив по столу рукою, крикнул матери:
— Варвара, уйми своего щенка, а то я ему башку сверну!
Она умела говорить краткие слова как-то так, точно отталкивала ими людей от себя, отбрасывала их, и они умалялись.
Мне было ясно, что все боятся матери; даже сам дедушка говорил с нею не так, как с другими, — тише. Это было приятно мне, и я с гордостью хвастался перед братьями:
— Моя мать — самая сильная!
Но то, что случилось в субботу, надорвало мое отношение к матери.
До субботы я тоже успел провиниться.
Меня очень занимало, как ловко взрослые изменяют цвета материй: берут желтую, мочат ее в черной воде, и материя делается густо-синей — «кубовой»; полощут серое в рыжей воде, и оно становится красноватым — «бордо». Просто, а — непонятно.
Мне захотелось самому окрасить что-нибудь, и я сказал об этом Саше Яковову, серьезному мальчику; он всегда держался на виду у взрослых, со всеми ласковый, готовый всем и всячески услужить. Взрослые хвалили его за послушание, за ум, но дедушка смотрел на Сашу искоса и говорил:
Худенький, темный, с выпученными, рачьими глазами, Саша Яковов говорил торопливо, тихо, захлебываясь словами, и всегда таинственно оглядывался, точно собираясь бежать куда-то, спрятаться. Карие зрачки его были неподвижны, но, когда он возбуждался, дрожали вместе с белками.
Он был неприятен мне.
Мне гораздо больше нравился малозаметный увалень Саша Михаилов, мальчик тихий, с печальными глазами и хорошей улыбкой, очень похожий на свою кроткую мать. У него были некрасивые зубы; они высовывались изо рта и в верхней челюсти росли двумя рядами. Это очень занимало его; он постоянно держал во рту пальцы, раскачивая, пытаясь выдернуть зубы заднего ряда, и покорно позволял щупать их каждому, кто желал. Но ничего более интересного я не находил в нем. В доме, битком набитом людьми, он жил одиноко, любил сидеть в полутемных углах, а вечером у окна. С ним хорошо было молчать — сидеть у окна, тесно прижавшись к нему, и молчать целый час, глядя, как в красном вечернем небе вокруг золотых луковиц Успенского храма вьются-мечутся черные галки, взмывают высоко вверх, падают вниз и, вдруг покрыв угасающее небо черною сетью, исчезают куда-то, оставив за собою пустоту. Когда смотришь на это, говорить ни о чем не хочется, и приятная скука наполняет грудь.
А Саша дяди Якова мог обо всем говорить много и солидно, как взрослый. Узнав, что я желаю заняться ремеслом красильщика, он посоветовал мне взять из шкапа белую праздничную скатерть и окрасить ее в синий цвет.
— Белое всего легче красится, уж я знаю! — сказал он очень серьезно.
Я вытащил тяжелую скатерть, выбежал с нею на двор, но когда опустил край ее в чан с «кубовой», на меня налетел откуда-то Цыганок, вырвал скатерть и, отжимая ее широкими лапами, крикнул брату, следившему из сеней за моею работой:
— Зови бабушку скорее!
И, зловеще качая черной лохматой головою, сказал мне:
— Ну, и попадет же тебе за это!
Прибежала бабушка, заохала, даже заплакала, смешно ругая меня:
— Ах ты, пермяк, солены уши! Чтоб те приподняло да шлепнуло!
Потом стала уговаривать Цыганка:
— Уж ты, Ваня, не сказывай дедушке-то! Уж я спрячу дело; авось обойдется как-нибудь…
Ванька озабоченно говорил, вытирая мокрые руки разноцветным передником:
— Мне что? Я не скажу; глядите, Сашутка не наябедничал бы!
— Я ему семишник [Семишник — то же, что и семитка: монета в две копейки.] дам, — сказала бабушка, уводя меня в дом.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала:
Саша Яковов, сидя на стуле среди кухни, тер кулаками глаза и не своим голосом, точно старенький нищий, тянул:
— Простите Христа ради…
Как деревянные, стояли за стулом дети дяди Михаила, брат и сестра, плечом к плечу.
— Высеку — прощу, — сказал дедушка, пропуская длинный влажный прут сквозь кулак. — Ну-ка, снимай штаны-то.
Говорил он спокойно, и ни звук его голоса, ни возня мальчика на скрипучем стуле, ни шарканье ног бабушки, — ничто не нарушало памятной тишины в сумраке кухни, под низким закопченным потолком.
Саша встал, расстегнул штаны, спустил их до колен и, поддерживая руками, согнувшись, спотыкаясь, пошел к скамье. Смотреть, как он идет, было нехорошо, у меня тоже дрожали ноги.
Но стало еще хуже, когда он покорно лег на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил черными руками ноги его у щиколоток.
— Лексей, — позвал дед, — иди ближе. Ну, кому говорю. Вот гляди, как секут… Раз.
Невысоко взмахнув рукой, он хлопнул прутом по голому телу. Саша взвизгнул.
— Врешь, — сказал дед, — это не больно! А вот эдак больней!
И ударил так, что на теле сразу загорелась, вспухла красная полоса, а брат протяжно завыл.
— Не сладко? — спрашивал дед, равномерно поднимая и опуская руку. — Не любишь? Это за наперсток!
Когда он взмахивал рукой, в груди у меня всё поднималось вместе с нею; падала рука, — и я весь точно падал.
Саша визжал страшно тонко, противно:
— Не буду-у… Ведь я же сказал про скатерть… Ведь я сказал…
Спокойно, точно Псалтырь читая, дед говорил:
— Донос — не оправданье! Доносчику первый кнут. Вот тебе за скатерть!
Бабушка кинулась ко мне и схватила меня на руки, закричав:
— Лексея не дам! Не дам, изверг!
Она стала бить ногою в дверь, призывая:
Помню белое лицо матери и ее огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела:
— Папаша, не надо. Отдайте…
Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу пред киотом со множеством икон.
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Прежде всего меня очень поразила ссора бабушки с матерью: в тесноте комнаты бабушка, черная и большая, лезла на мать, заталкивая ее в угол, к образам, и шипела:
— Ты что не отняла его, а?
— Эдакая-то здоровенная! Стыдись, Варвара! Я — старуха, да не боюсь! Стыдись.
— Отстаньте, мамаша: тошно мне…
— Нет, не любишь ты его, не жаль тебе сироту!
Мать сказала тяжело и громко:
— Я сама на всю жизнь сирота!
Потом они обе долго плакали, сидя в углу на сундуке, и мать говорила:
— Если бы не Алексей, ушла бы я, уехала! Не могу жить в аду этом, не могу, мамаша! Сил нет…
— Кровь ты моя, сердце мое, — шептала бабушка.
Я запомнил: мать — не сильная; она, как все, боится деда. Я мешаю ей уйти из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать действительно исчезла из дома. Уехала куда-то гостить.
Как-то вдруг, точно с потолка спрыгнув, явился дедушка, сел на кровать, пощупал мне голову холодной, как лед, рукою:
— Здравствуй, сударь… Да ты ответь, не сердись. Ну, что ли.
Очень хотелось ударить его ногой, но было больно пошевелиться. Он казался еще более рыжим, чем был раньше; голова его беспокойно качалась; яркие глаза искали чего-то на стене. Вынув из кармана пряничного козла, два сахарных рожка, яблоко и ветку синего изюма, он положил всё это на подушку, к носу моему.
— Вот, видишь, я тебе гостинца принес!
Нагнувшись, поцеловал меня в лоб; потом заговорил, тихо поглаживая голову мою маленькой жесткой рукою, окрашенной в желтый цвет, особенно заметный на кривых, птичьих ногтях.
— Я тебя тогда перетово, брат. Разгорячился очень; укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, что ты лишнее перетерпел, — в зачет пойдет! Ты знай: когда свой, родной бьет, — это не обида, а наука! Чужому не давайся, а свой ничего! Ты думаешь, меня не били? Меня, Олеша, так били, что ты этого и в страшном сне не увидишь. Меня так обижали, что, поди-ка, сам господь бог глядел — плакал! А что вышло? Сирота, нищей матери сын, я вот дошел до своего места, — старшиной цеховым сделан, начальник людям.
Привалившись ко мне сухим, складным телом, он стал рассказывать о детских своих днях словами крепкими и тяжелыми, складывая их одно с другим легко и ловко.
Его зеленые глаза ярко разгорелись и, весело ощетинившись золотым волосом, сгустив высокий свой голос, он трубил в лицо мне:
— Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вез, а я в молодости сам, своей силой супротив [Супротив – против и напротив (устар. и простонар.).] Волги баржи тянул. Баржа — по воде, я — по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, — косточки скрипят, — идешь да идешь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, — эхма, Олеша, помалкивай! Идешь, идешь, да из лямки-то и вывалишься, мордой в землю — и тому рад; стало быть, вся сила чисто вышла, хоть отдыхай, хоть издыхай! Вот как жили у бога на глазах, у милостивого господа Исуса Христа. Да так-то я трижды Волгу-мать вымерял: от Симбирского до Рыбинска, от Саратова досюдова да от Астрахани до Макарьева, до ярмарки, — в этом многие тысячи верст! А на четвертый год уж и водоливом пошел, — показал хозяину разум свой.
Говорил он и — быстро, как облако, рос предо мною, превращаясь из маленького, сухого старичка в человека силы сказочной, — он один ведет против реки огромную серую баржу…
Иногда он соскакивал с постели и, размахивая руками, показывал мне, как ходят бурлаки в лямках, как откачивают воду; пел баском какие-то песни, потом снова молодо прыгал на кровать и, весь удивительный, еще более густо, крепко говорил:
— Ну, зато, Олеша, на привале, на отдыхе, летним вечером в Жигулях, где-нибудь, под зеленой горой, поразложим, бывалоче, костры — кашицу варить, да как заведет горевой бурлак сердечную песню, да как вступится, грянет вся артель, — аж мороз по коже дернет, и будто Волга вся быстрей пойдет, — так бы, чай, конем и встала на дыбы, до самых облаков! И всякое горе — как пыль по ветру; до того люди запевались, что, бывало, и каша вон из котла бежит; тут кашевара по лбу половником надо бить: играй как хошь, а дело помни!
Несколько раз в дверь заглядывали, звали его, но я просил:
Он, усмехаясь, отмахивался от людей:
Рассказывал он вплоть до вечера, и, когда ушел, ласково простясь со мной, я знал, что дедушка не злой и не страшен. Мне до слез трудно было вспоминать, что это он так жестоко избил меня, но и забыть об этом я не мог.
Посещение деда широко открыло дверь для всех, и с утра до вечера кто-нибудь сидел у постели, всячески стараясь позабавить меня; помню, что это не всегда было весело и забавно. Чаще других бывала у меня бабушка; она и спала на одной кровати со мной; но самое яркое впечатление этих дней дал мне Цыганок. Квадратный, широкогрудый, с огромной кудрявой головой, он явился под вечер, празднично одетый в золотистую, шелковую рубаху, плисовые штаны и скрипучие сапоги гармоникой. Блестели его волосы, сверкали раскосые веселые глаза под густыми бровями и белые зубы под черной полоской молодых усов, горела рубаха, мягко отражая красный огонь неугасимой лампады.
— Ты глянь-ка, — сказал он, приподняв рукав, показывая мне голую руку до локтя в красных рубцах, — вон как разнесло! Да еще хуже было, зажило много!
Чуешь ли: как вошел дед в ярость, и вижу, запорет он тебя, так начал я руку эту подставлять, ждал — переломится прут, дедушка-то отойдет за другим, а тебя и утащат бабаня али мать! Ну, прут не переломился, гибок, моченый! А все-таки тебе меньше попало, — видишь насколько? Я, брат, жуликоватый.
Он засмеялся шелковым, ласковым смехом, снова разглядывая вспухшую руку, и, смеясь, говорил:
— Так жаль стало мне тебя, аж горло перехватывает, чую! Беда! А он хлещет…
Фыркая по-лошадиному, мотая головой, он стал говорить что-то про дела; сразу близкий мне, детски простой.
Я сказал ему, что очень люблю его, — он незабвенно просто ответил:
— Так ведь и я тебя тоже люблю, — за то и боль принял, за любовь! Али я стал бы за другого за кого? Наплевать мне…
Потом он учил меня тихонько, часто оглядываясь на дверь:
— Когда тебя вдругорядь сечь будут, ты, гляди, не сжимайся, не сжимай тело-то, — чуешь? Вдвойне больней, когда тело сожмешь, а ты распусти его свободно, чтоб оно мягко было, — киселем лежи! И не надувайся, дыши вовсю, кричи благим матом, — ты это помни, это хорошо!
— Разве еще сечь будут?
— А как же? — спокойно сказал Цыганок. — Конешно, будут! Тебя, поди-ка, часто будут драть…
И снова озабоченно стал учить:
— Коли он сечет с навеса, просто сверху кладет лозу, — ну, тут лежи спокойно, мягко; а ежели он с оттяжкой сечет, — ударит да к себе потянет лозину, чтобы кожу снять, — так и ты виляй телом к нему, за лозой, понимаешь? Это легче!
Подмигнув темным косым глазом, он сказал:
— Я в этом деле умнее самого квартального! У меня, брат, из кожи хоть голицы шей!
Я смотрел на его веселое лицо и вспоминал бабушкины сказки про Ивана-царевича, про Иванушку-дурачка.