тайная жизнь вероники смотреть

«Двойная жизнь Вероники» смотреть онлайн

La double vie de Véronique

« Две девушки с похожими именами и судьбами пытаются отыскать себя »

Франция, Польша, Норвегия · 98 мин.

режиссёр:

В ролях:

Видео высокой чёткости и стерео звук.

описание

Этот фильм – история двух разных, но очень похожих девушек. Одна живёт в Польше, другая – во Франции. Обе занимаются пением, обе хотят сделать громкую карьеру певицы. И обе ощущают, что они не одиноки в этом мире, что каждая из них одновременно пребывает в двух местах. Однажды на центральной площади Кракова одной из героинь кажется, что она встретила своего двойника – туристку из Парижа. В свою очередь, француженка испытывает чувство смертельной тоски, которое ничем не может объяснить. Вскоре фильм выбирает своей героиней лишь одну из девушек и сосредотачивается на её жизни, заставляя зрителей гадать: на самом ли деле это – история о двух разных персонажах?

Юной Веронике (Ирен Жакоб) пророчат большое будущее. Простая польская девушка, она обладает удивительным певческим талантом, открывшимся случайно после того, как Веронике пришлось отказаться от карьеры пианистки.

Кажется, что теперь у героини всё хорошо: она легко выигрывает важный конкурс, готовится к большому концерту и понимает, что её искренне любит честный парень Антек (Ежи Гудейко). Однако что-то беспокоит девушку, она испытывает странное ощущение двойственности и не ошибается в нём.

Однажды на краковской площади она видит автобус с иностранцами, среди которых узнаёт саму себя. Туристка выглядит точь-в-точь, как и Вероника, и это обескураживает героиню, которой предстоит понять, что встреча с собственным двойником сулит беду.

А в Париже начинает разворачиваться другая история другой судьбы. Её хозяйка, похожая как две капли воды на польскую девушку, – тоже Вероника (Ирен Жакоб) и тоже певица с обострённым ощущением реальности.

Француженку что-то гнетёт, она чувствует, что не одна в мире, но ничем не может доказать своих чувств. В печали и усталости героиня решает завершить репетиции и отказаться от музыкального будущего. Единственное, что спасает её от полного отчаяния, – это спонтанная влюблённость в кукловода Александра (Филипп Вольтер), пишущего книги для детей и желающего создать взрослую историю под названием «Двойная жизнь». Парижской Веронике предстоит узнать, чья это была жизнь.

▪ Кшиштоф Кесьлевский – признанный классик кинематографа, многократно удостаивавшийся призов крупнейших европейских фестивалей – Берлинского, Каннского и Венецианского.
▪ В год выхода на экраны фильм завоевал сразу три награды Каннского кинофестиваля: Серебряную премию за лучшую женскую роль, Приз международной ассоциации кинокритиков и Приз экуменического жюри.
▪ Оператором ленты был Славомир Идзяк, часто сотрудничавший с Кесьлевским и другими известными режиссёрами: Эндрю Никколом, Ридли Скоттом, Кшиштофом Занусси и Анджеем Вайдой.

▪ «Двойная жизнь Вероники» стала первой лентой, которую Кшиштоф Кесьлевский снял за пределами Польши. Этому событию предшествовал европейский успех его многосерийного фильма «Декалог».
▪ Роль Вероники могли сыграть Жюльетт Бинош или Наталья Негода, однако, в силу разных причин, они не смогли принять участие в проекте. Впрочем, сам режиссёр хотел видеть в своей ленте Энди МакДауэлл.
▪ По словам коллег Кесьлевского, работавших с ним над этим сюжетом, у режиссёра было от 17 до 27 монтажных версий фильма. При этом в каждой из них истории двух девушек радикально менялись.
▪ Кесьлевский был уверен, что финал «Двойной жизни Вероники» должен быть открытым. В итоге, после многочисленных изменений и вариаций, он остановился на идее, предложенной Славомиром Идзяком. Правда, для американского проката режиссёру пришлось подготовить более очевидную и оптимистичную концовку.
Осторожно, спойлеры!
▪ У обеих героинь Ирен Жакоб есть любимый предмет – стеклянный шарик, через который девушки рассматривают окружающий мир. Однако, когда французская Вероника смотрит в свой, она видит не Париж, а Краков.

Смотрите фильм «Двойная жизнь Вероники» на других устройствах

Источник

Двойная жизнь Вероники (фильм)

Двойная жизнь Вероники (фильм)

«Двойная жизнь Вероники» — двуязычный кинофильм польского режиссёра Кшиштофа Кеслёвского. Он состоит из двух частей неравной продолжительности: действие первой трети фильма разворачивается в Польше с девушкой по имени Вероника, а всё последующее происходит после смерти Вероники во Франции с другой девушкой, по имени Вероник. Обеих героинь сыграла Ирен Жакоб, которая за эту двойную роль была названа лучшей актрисой на Каннском фестивале 1991 года. Двойничество девушек представлено не только на уровне повествовательных приёмов и связок, но и на уровне кинематографической образности и музыкальных мотивов. Многие воспринимают «Двойную жизнь…» как многоуровневую притчу, однако в подробностях интерпретации фильма сильно разнятся. Сам режиссёр определил предмет фильма как «царство суеверий, ворожбы, предчувствий, грёз — того, что составляет внутреннюю жизнь личности и что сложнее всего запечатлеть на плёнку». [1]

Содержание

Сюжет

Вероника — молодая девушка из Кракова и талантливая певица. В преддверии своего первого настоящего концерта она начинает испытывать боли в груди. Незадолго до этого на центральной площади Кракова ей мерещится двойник — французская туристка. Из разговора с отцом мы узнаём, что Веронике всегда казалось, что она не одна в этом мире. Пытаясь взять при исполнении начала второй песни Дантова «Рая» [2] во время концерта особенно высокую ноту, девушка на глазах всего зрительного зала падает на сцену и умирает от сердечного приступа.

В этот самый момент французская туристка, которую тоже зовут Вероник, занимается любовью в своём родном Париже. На неё неожиданно находит чувство смертельной тоски, которую она не в состоянии себе объяснить. Подобно своей польской тёзке, она выросла без матери, тоже хочет стать профессиональной певицей и её посещает чувство, что она одновременно пребывает в двух местах.

В отличие от польской Вероники, французской девушке удаётся избежать эмоционального перенапряжения, вовремя прекратив занятия музыкой. Неясный внутренний сигнал оказывается пророческим: кардиолог позднее сообщает ей, что у неё слабое сердце. Тем временем девушка начинает получать таинственные послания от неизвестного поклонника. Расшифровка этих знаков приводит её к Александру — кукольнику, который пишет книги для детей.

Александр объясняет Вероник, что с её помощью хотел поставить «психологический эксперимент» для своей новой книги. Его занимал вопрос, сможет ли она расшифровать оставленные им послания и вычислить его местонахождение. Девушка, чувствуя себя использованной, убегает от него и снимает номер в гостинице. В фойе её настигает Александр. Ночь они проводят в одном номере.

Когда Александр признаётся Вероник в любви, ей начинает казаться, что он и есть тот, близость с кем она ощущала на протяжении всей жизни… Поутру Александр рассказывает Вероник историю под названием «Двойная жизнь». Со слов кукольника, у задействованной в его спектакле куклы имеется «резервный» двойник, который вступит в действие при повреждении оригинала.

Повинуясь внезапно возникшему импульсу, девушка отправляется в пригород, где живёт её отец. В последних кадрах американской версии фильма она показана обнимающей отца со счастливой улыбкой на лице. Финал европейской версии более герметичен: Вероник останавливает машину у дома отца и прикасается рукой к дереву. Отец, работающий в доме на токарном станке, словно почувствовав её близость, приподнимает голову и прислушивается.

Вариативность сюжета

Во время работы над фильмами Кеслёвского больше всего занимал процесс монтажа. [3] Агнешка Холланд вспоминает, что он смонтировал 27 версий «Двойной жизни…»; монтажёр Жак Витта говорит о 17 версиях. [3] В одних сюжет был чётко выявлен, в других он был сознательно затемнён. В одной из версий от сюжета ответвлялась побочная линия, в которой Вероник соглашается сыграть любовницу своей подруги во время предстоящего слушания об её разводе. В других вариантах эта сюжетная линия отсутствовала вовсе; в окончательной версии фильма от неё сохранилась одна сцена. [1] Кинообозреватель газеты The Independent Джонатан Ромни подчёркивает, насколько важно сознавать, что та «Двойная жизнь…», которую мы видим сегодня, — лишь одна из множества смонтированных версий. [1] Потому ей присущ оттенок незавершённости, тонкий баланс временного и случайного, который сообщает фильму нечто таинственное и спасает его от пафосной монументальности трилогии Кеслёвского «Три цвета» (1992-94). [1]

Финал фильма должен был, по мысли режиссёра, оставаться достаточно открытым, дабы не нарушать ощущение зыбкости и недоговорённости, свойственное рассказу в целом. Как следует из первоначального сценария (он был опубликован в 1990 году), последняя сцена фильма виделась Кеслёвскому как выход за пределы узкого мирка мистических переживаний главной героини. [4] Камера, установленная за стеклом, в вечерних сумерках, должна была запечатлеть Вероник и Александра в квартире, а затем показать соседние освещённые окна, за которыми люди занимались бы своими повседневными делами; дальнейшее продвижение камеры впускало бы в кадр всё новые дома и улицы. [4] Это решение финала придавало всему фильму метафорический налёт, представляя его в виде притчи о вариативности человеческой судьбы и судеб. [4]

Режиссёр в конечном счёте остановил свой выбор на варианте финала, подсказанном ему оператором Славомиром Идзяком, а для американской премьеры добавил к нему более оптимистическую и «проговоренную» концовку. [4] Впрочем, и эта сцена была снята камерой из-за стеклянной преграды, как бы задваивая персонажей. [4] Финансовые затруднения не позволили Кеслёвскому реализовать в этом фильме постмодернистский трюк с несколькими вариантами концовки, которые варьировались бы от кинотеатра к кинотеатру, заостряя внимание на бесконечной ветвистости древа судьбы. [5] В одном кинотеатре фильм планировалось окончить той сценой, которая в окончательном варианте стала предпоследней: кукольник рассказывает Вероник историю о двух таинственно сочленённых жизнях, в одной из которых она угадывает собственную. [5] При другом раскладе Вероник повторно отправлялась в Краков, случайно попадаясь на глаза молодой певице, внешне схожей и с нею и с польской Вероникой, тем самым расширяя тему двойничества до «тройничества» и намекая на её потенциальную многодонность. [5]

Тема двойничества

Тема двойничества имеет истоки в литературе эпохи романтизма, в произведениях таких авторов, как Гофман и Достоевский. Довольно часто двойник, или допельгангер, представляет оборотную сторону персонажа («доктор Джекил и мистер Хайд»), а в психоанализе ассоциируется с вытесненными из сознания, «запретными» импульсами и желаниями. Иногда, как в «Вильяме Вильсоне», появление двойника таит в себе зародыш гибели героя; иногда, как у Достоевского, двойник буквально вытесняет «оригинал» из его жизни и подменяет его собой. [4]

В кино тема мистического двойничества затрагивалась преимущественно в экранизациях литературных произведений, возможно оттого, что кино исторически стремилось к большему реализму экранной действительности, в то время как тема двойничества предполагает некоторые «потусторонние» допущения вроде переселения душ и существования между людьми телепатических связей. Чаще других обращались к этой теме экспрессионисты — одним из первых фильмов ужасов считается немецкий фильм «Пражский студент» (1913).

Мистические душевные связи и «обмен личностями» между двумя женщинами — тема фильма Ингмара Бергмана «Персона» (1966), который он считал одним из центральных в своём творчестве. [6] Впоследствии к этой теме обращались и американские кинематографисты — в частности, Роберт Олтман в «Трёх женщинах» (1977) и Дэвид Линч в «Малхолланд Драйве» (2001). [7]

Контрапункт двух жизней

Двух незнакомых друг с другом героинь фильма соединяет множество невидимых для них самих ниточек:

О вы, которые в челне зыбучем,
Желая слушать, плыли по волнам
Вослед за кораблём моим певучим,
Поворотите к вашим берегам!
Не доверяйтесь водному простору!
Как бы, отстав, не потеряться вам!
Здесь не бывал никто по эту пору:
Минерва веет, правит Аполлон,
Медведиц — Музы указуют взору…

Сдвоенность девушек подчёркивает проходящий через весь фильм красной нитью пронзительный музыкальный мотив. Это та мелодия, исполнение которой на концерте становится роковым для Вероники. Её сердце сдаёт в тот самый момент, когда она пытается взять высокую ноту, причём в тексте песни содержится предостережение против душевного путешествия в неизведанные края. У Данте речь идёт об отправлении в мир иной: «врождённое и вечное томленье по Божьем царстве мчало наш полёт…» («Рай», II, 19-20). Позднее Вероник объясняет своим ученикам, что музыка принадлежит «недавно переоткрытому» голландскому композитору по имени ван ден Буденмайер и выводит на доске годы его жизни — «1755-1803». В действительности это псевдоним давно сотрудничавшего с Кеслёвским композитора З. Прайснера; имя ван Буденмайера упоминается и в его предыдущем кинопроекте — «Декалоге». Эта же музыка звучит в финальной сцене фильма и на кассете, которую Александр записал на вокзале и прислал Вероник в ходе их игры в «кошки-мышки».

На протяжении всего фильма камера верно следует сначала за одной, потом — за другой героиней, практически не оставляя их не на минуту. [1] Только в последней сцене фильма мы видим отца за токарным станком раньше, чем его увидит Вероник. Однако в ткань повествования вплетены и такие, словно преломлённые в дымчатом стекле и застывшие навечно моменты, которые, кажется, видятся кому-то другому. [1] Уже в начальных титрах мелькает искажённая сцена движения Вероники по краковской площади перед встречей с двойником. Когда Вероник получает загадочный звонок по телефону (как выясняется, от Александра), экран на пару секунд заполняет алый свет (по мнению одного из критиков, «околоплодная жидкость»), [1] в котором тускло различимы последние секунды жизни Вероники. Идзяк вспоминает, что в одной из версий концовки камера останавливалась на стеклянном глазе куклы Вероники, в котором мерцали кадры из жизни её «оригинала». [3]

Кинематография

Некоторые зрители «Двойной жизни…» жалуются на предельную «манерность» операторской работы Славомира Идзяка, которая подчас отвлекает от действия. В продолжение экспериментов, начатых при съёмках «Декалога», Идзяк стилизовал «картинку» в своеобразной цветовой гамме с преобладанием золотистых оттенков. [8] Сам режиссёр объяснял использование цветовых фильтров необходимостью сбалансировать холодную серость городских декораций, в которых снимался фильм. [1] Фильтры придают «картинке» смазанность, расплывчатость, призрачность сновидения. [4] В тёплых «осенних» красках преломляются особенности мировосприятия главных героинь, а выбранная цветовая гамма придаёт ленте ощущение теплоты и интимности [4] — под стать режиссёрской задаче предельного проникновения в личную жизнь обеих девушек.

Во многих сценах камеру и предмет разделяет стеклянная преграда, будь то окно или стеклянная дверь, в результате чего мир предстаёт преломлённым под неожиданным углом, предметы — странно искажёнными, экранные пространства множатся, у «картинки» возникает «второе дно». [4] В самом начале фильма такой эффект достигается съёмками через лупу, в которую юная Вероник разглядывает листок. Затем функцию «магического кристалла» берёт на себя детская игрушка обеих Вероник — стеклянный шарик со звёздочками. К таким пространственным искажениям — неожиданные ракурсы, зеркально отражённые или перевёрнутые на 180 % образы — Кеслёвский прибегает и в последующих своих работах.

Реакция

«Двойная жизнь Вероники» — первый международный проект Кеслёвского, снимавшийся не только и не столько в Польше, сколько за её пределами. Прёмьера кинокартины состоялась на Каннском кинофестивале 1991 года. Критики были в восторге. [1] Кинообозреватель The Financial Times назвал Кеслёвского гипнотизёром, который способен заворожить аудиторию даже фильмом с бестолковой фабулой — «да так, как не завораживал ни один европейский фильм последнего времени». [1] Джорджия Браун заключила свою восторженную рецензию в Village Voice её сравнением с натужным менуэтом, исполненным ею на почве той эйфории, которую вызвал у неё просмотр «Двойной жизни…» [1]

Польские рецензенты, возбуждённые сломом социалистического строя в Восточной Европе, восприняли «Двойную жизнь…» более настороженно, как шаг Кеслёвского от социальной проблематики его предыдущих картин в сторону «безответственного» арт-хауса и «поверхностной метафизики». [4] На смену жёстко реалистичному изображению повседневных реалий пришли экзистенциальные загадки. [4] Видный специались по польскому кино, Пол Коутс, обвинил Кеслёвского в том, что он, подобно своей героине, растрачивает попусту данный ему талант. Он также отметил, что, несмотря на виртуозность и все его красоты, фильм оставляет по себе ощущение «немощного украшательства». [4]

За пределами Польши новый фильм Кеслёвского идеально вписался в стереотип европейского арт-хауса замедленным темпом действия, стилизованной кинематографией, обилием самоцитат и возможностью различных интерпретаций происходящего на экране. [4] Гейлин Стадлар (профессор киноискусства в Мичиганском университете) воспринимает «Двойную жизнь» как занавес классического европейского арт-хауса, в котором характеристики фильмов Рене и Бергмана сгущены до пародийного звучания. [4] Марек Хальтоф сравнивает поздние работы Кеслёвского со спагетти-вестернами Серджио Леоне, в которых нагнетание примет соответствующего жанра (вестерна) создавало эффект сознательного маньеризма на грани пародии. [4]

Дальнейшее усиление этих черт в фильмах большой трилогии Кеслёвского («Три цвета», 1992-94) привело к её отторжению такими киноведами, как Мариола Янкун-Допартова. Она заклеймила поздние фильмы Кеслёвского как китчевый пастиш, наполненный психологическими и экзистенциальными несообразностями, хотя и создающий обманчивое впечатление глубины. [4] Фильмы трилогии продолжают заданный «Двойной судьбой. » вектор в плане как тематики (вариативность судьбы, всевластие случая) и повествовательных приёмов (многочисленные рефрены, симметрии, контрапункты и параллелизмы), так и чисто формальных особенностей (преломление основной темы в цвете, широкое применение цветовых фильтров и ракурсов через стёкла и двери). [4]

Интерпретации

Политически ангажированные критики в Польше, учитывая исторический контекст выхода фильма, видят в рассказе о двух Верониках аллегорию жертвы, принесённой Польшей в годы «железного занавеса» ради благополучия Западной Европы, включая и сестру Польши по тяге к свободе — Францию. [4] При этом отмечается, что западная и восточная части Европы, подобно двум Вероникам, неполны друг без друга. [9] Дополнительным аргументом в пользу историко-политической интерпретации служит то, что Кшиштоф Занусси, выступивший художником-постановщиком «Двойной жизни…», вслед за тем снял откровенно аллегорический фильм «Прикосновение руки» (1992), в котором западного композитора от творческого бессилия спасает молодой музыковед из Кракова. [4] Название же трилогии «Три цвета» прямо отсылает к цветам французского триколора и лозунгу «Свобода, равенство, братство». [10]

Лаканианец Славой Жижек также истолковал «Двойную жизнь…» как аллегорию, но автобиографического свойства. Он видит в двойничестве Вероник отражение расщеплённой психологии режиссёра, который в период создания фильма окончательно перебрался из Польши (с которой связаны его прежние фильмы с привкусом социального реализма) во Францию (где будут сняты «Три цвета» — космополитичный, далёкий от социальных вопросов арт-хаус). [4] Другой автобиографический аспект видят в том, что, подобно своей героине, Кеслёвский, зная о проблемах с сердцем, выбрал губительное для здоровья служение искусству, что привело его к ранней смерти. [4] Критики сопоставляли режиссёра с Вероникой вопреки тому, что по логике фильма автору скорее соответствует кукольник Александр, в голове которого рождается история, весьма близкая к фабуле самого фильма. [4]

В отличие от своего соотечественника Поланского, отношение Кеслёвского к религии было лишено и тени иронии. [11] В трактовке кукольника умершая балерина возвращается к жизни как прекрасная бабочка, психея, душа; при этом звучит та самая музыка, под которую оборвалась жизнь Вероники. Сцена её последнего концерта решена таким образом, что вслед за падением героини на пол камера взмывает вверх, парит над зрительным залом и затем наблюдает за происходящим издалека. [4] Нестандартно решена и сцена похорон: камера установлена на гробе, и горсти земли падают прямо на стекло. Иными словами, умирание тела Вероники не означает гибели её души, и зритель по-прежнему смотрит на происходящее её глазами.

Некоторые рецензенты пытались отыскать в фильме назидательный аспект. Так, критик Саймон Уинчел увидел драматизм «Двойной жизни…» в способности Вероник извлекать уроки из несчастливой жизни своей обречённой тёзки. [4] По мнению Аннетты Инсдорф, фильм Кеслёвского пробуждает в зрителе вопросы о возможности существования у каждого из нас двойника, который самими своими ошибками неведомо для себя готовит наши правильные решения. [4] Влиятельный Роджер Эберт, обсуждая «Двойную жизнь. » в своей книге о великих фильмах XX столетия, наоборот, превозносит ленту за суггестивность. [13] Он выражает благодарность режиссёру за то, что он не разжёвывает суть происходящего, позволяя воображению зрителей домысливать незримые связи. [13]

Источник

Двойная жизнь Вероники

Французская журналистка Вероника Дорман написала книгу «Русская амнезия, 1917—2017» (Amnésie russe, 1917—2017, изд. Editions du Cerf). Ей удалось соединить личную историю дочери советских эмигрантов из Нью-Йорка, выросшей в Париже и попытавшейся найти себя в Москве, и рассказ о современной России через историю Соловков

Поздней осенью 2015 года московский корреспондент французской газеты Libération Вероника Дорман стояла в кабинете главного редактора парижского издательства Cerf. 33-летняя журналистка долго собиралась с силами и наконец решилась сообщить издателю, что, несмотря на подписанный год назад контракт, она не будет писать книгу о Соловках. Издатель, монах-доминиканец Рено Эсканд (Renaud Escande), спросил почему. Вероника пустилась в объяснения. У нее было ощущение, что она выдохлась, что после шести лет жизни в Москве ей больше нечего сказать про Россию. И еще она злилась. Злилась на власть и на оппозицию, на местечковые ссоры, отсутствие идей, на неготовность к рутинным повседневным усилиям при готовности к личным подвигам. Ей надоели разговоры про «запрещенку». А главное — летом Вероника снова съездила на Соловки и окончательно расстроилась. В схватке с музеем и местной администрацией победила церковь. От музея СЛОНа осталась маленькая ущербная экспозиция. «Это и есть ваша книга, — ответил брат Рено, выслушав доводы журналистки. — Все, что вы мне сейчас рассказали, вы переплетете с историей Соловков, и это будет гениальная книга. Сравните вашу личную память с коллективной русской памятью. Продолжайте злиться, но выливайте вашу злость на бумагу». Вероника попыталась возразить, что не сможет писать от первого лица. «Вам так только кажется», — улыбнулся издатель.

Джерси-Сити. На языке Пушкина

Вероника Дорман родилась в Нью-Йорке в 1982 году и первые шесть лет жизни провела в Джерси-Сити, на другой стороне Гудзона. Больше всего на свете ее семья боялась оказаться в «советском гетто на Брайтон-Бич», но родителям достаточно быстро удалось купить дом в Джерси-Сити — тогда «это ничего не стоило».

Бабушка и дедушка уехали из СССР в США зимой 1972 года. Как почти все советские эмигранты того времени — по еврейской визе. Бабушка, Вероника Туркина, в честь которой Веронику и назвали, была двоюродной сестрой первой жены Александра Солженицына (Натальи Решетовской). С автором «Архипелага ГУЛАГа» они были очень близки. Бабушка и дедушка принадлежали к кругу московских диссидентов, к ним домой приходили читать самиздат, в основном как раз Солженицына. За ними усердно следил КГБ. Дедушка, Юрий Штейн, работал в кино, и компания обычно собиралась творческая: «Александр Галич играл на гитаре, Олег Ефремов декламировал стихи, диссидент Владимир Максимов выступал против цензуры». Сам Солженицын в те годы жил в Рязани, но «когда приезжал в Москву, часто останавливался у них».

Дома, в Америке, Вероника и ее младший брат Андрей говорили только на русском, читали русские сказки, слушали песни Окуджавы и смотрели «Ну, погоди!» Бабушка знала наизусть всю русскую поэзию. Мама, преподавательница русского, 12-летней девочкой уехавшая из Москвы, привезла с собой в Америку пухлую тетрадь советских анекдотов и «все время травила анекдоты про Ленина». Папа, математик и программист, играл на гитаре Высоцкого. «Мосфильм» появился в детской жизни Вероники раньше Голливуда, а «Том Сойер» был впервые прочитан на русском языке. В возрасте пяти лет девочка с удивлением обнаружила, что помимо русского существуют еще и другие языки, а самое ужасное — не все вокруг понимают язык Пушкина.

Вероника Дорман Фото: Дмитрий Костюков для ТД

Каждое лето, до тех пор пока ей не исполнилось восемнадцать лет, Вероника проводила в русской школе при Норвичском университете в штате Вермонт. Там преподавали ее мама и бабушка, а еще, например, Саша Соколов, Наум Коржавин и Лев Лосев. Школа была организована в военном кампусе. Вокруг, вспоминает Вероника, «ходили американские военные и не понимали, почему здесь красные тусуются». А по кампусу бегали студенты-американцы. Зубрили падежи, ставили спектакли и пели казачьи песни — американцы приезжали в Норвич учить русский язык по программе полного погружения, full immersion. Сама Вероника до сих пор жалеет, что как «полная идиотка» ничему не училась, несмотря на блестящий преподавательский состав, а участвовала только в спектаклях и казачьем хоре. В подростковом возрасте, признается она в книге, «тосты около костра интересовали ее больше, чем прекрасные строки “Реквиема” Ахматовой». Но именно в Норвиче, «летнем царстве ее детства», Вероника начала мечтать о России, неизведанной, незнакомой и очень близкой.

Москва. Полное погружение

Когда Веронике было шесть лет, в 1988 году, они вместе с мамой и братом переехали в Париж к отчиму-французу, видному преподавателю богословия, профессору Свято-Сергиевского православного института Жан-Франсуа Колозимо.

Три года спустя, в 1991 году, Вероника впервые оказалась в Москве. В страну, которая раньше существовала для девятилетней девочки только в словах, образах и звуках, они отправились на поезде. В те годы это было дешевле и к тому же давало возможность взять с собой в Россию 35 разногабаритных сумок — все друзья и знакомые намеревались что-то передать. Первой картинкой другого мира стала Польша или Белоруссия. Темный заснеженный перрон, человек с собакой и стук по колесам. На вокзале в Москве их встречали 50 человек — все родственники, друзья и люди, пришедшие забрать передачи.

«Нам было интересно, что магазины пустые, интересно два часа стоять в очереди за сахаром, бегать по пустому магазину и залезать на пустые полки», — вспоминает Вероника. От мамы дети получили строгий наказ есть все, что им будут предлагать, и не корчить рожи: «Мама сказала, что у людей здесь очень тяжело с едой, а если на столе много еды, это не значит, что они богатые, а скорее всего, они поставили на стол все, что накопили, чтобы нас принять. Но для нас она взяла с собой растворимое молоко и корнфлекс, потому что ничего другого мы по утрам не ели».

После этой, первой поездки в Москву в жизни Вероники соединились три страны. Из жизни в Париже с учебой в буржуазной католической школе, русской церковью по воскресеньям, занятиями иконописью и ежегодных каникул в России и Америке сложилось счастливое равновесие. Праздником, который всегда был с ней, стали зимняя Москва и летний Норвич.

«В Москве мы ходили в русскую школу, — рассказывает Вероника. — Маме надо было куда-то нас девать, няню она не брала, скидывала нас в Пироговскую школу, директором которой был один из ее лучших друзей. Мы сидели на уроках и ничего не понимали: там была безумная алгебра и физика, которых во Франции не преподавали. Мне это страшно нравилось. И мы там были в диковинку. Приезжали с пакетом конфет Malabar, и нас разрывали на части. Все брали у меня адрес, и все детство я переписывалась с огромным количеством людей».

Соловки. Знакомство с собой

У Вероники было ощущение, что она не просто на каникулах. Она чувствовала, как хорошо понимает Россию и то, что в ней происходит. Гордилась, что может «дотронуться до самого настоящего». Гордилась, что ходит в «настоящую русскую школу».

«Мы приезжали и сразу вливались в бурлящую местную жизнь. Это впоследствии сыграло большую роль. Когда я была подростком, то была помешана на России. У меня была идея, что я должна туда уехать. Я говорила, что обожаю Россию, что это мое, но я никогда не говорила, что я русская».

В детстве на вопрос о том, кто она, Вероника отвечала: «Американка». Ей по-ребячески казалось, что это круто. К тому же никакого другого паспорта кроме американского у нее не было. А потом стала говорить, что она француженка. В России Вероника оставалась иностранкой, американкой, живущей в Париже, и одновременно чувствовала себя дома: состояние, которое она назовет в книге «непреодолимым раздвоением».

Соловки появились в жизни Вероники вместе с поисками себя. Чем старше она становилась, тем скучней и тесней казался Париж. Хотелось драйва, размаха и приключений, которые, как ей представлялось, найти можно было лишь в Москве, где в конце 1990 — начале 2000-х все были «сумасшедшими, маргиналами и нонконформистами с длинными волосами». В Париже была серьезная учеба в престижных подготовительных литературных классах Prépa, в Москве — бесконечные ночные прогулки, пиво в переходе, дешевые сигареты и первая романтическая история. Окончив Prépa, Вероника поступила в Сорбонну на отделение русского языка и почти сразу же уехала учиться по обмену в РГГУ: «в паршивую общагу с прожженным линолеумом и старушкой-дежурной».

А за несколько месяцев до переезда в Москву она впервые оказалась на Соловках, в экспедиции, организованной Евгением Маркеловым, учителем истории и основателем московской школы-интерната «Интеллектуал». Каждое лето Маркелов возил на архипелаг большую компанию из бывших и настоящих учеников и их друзей. Поход представлялся Веронике делом волнительным. «Эмалированные кружки, рюкзак, спальный мешок, сутки в поезде» — все это происходило с ней впервые. В Соловецкий монастырь они приехали как трудники. Жили в одном из разрушенных монастырских корпусов, в двух комнатах, уставленных рядами бесконечных нар: «в одной комнате мальчики, в другой девочки». Готовили в русской печи «какую-то баланду из тушенки» и каждый день получали от монахов новые рабочие задания.

1988 год. Соловецкий монастырь. Храм во время реконструкции Фото: Валерий Матыцин/ТАСС

На Соловках Вероника встретила будущего мужа — они познакомились в первый же день в непроветриваемом, душном поезде Москва — Кемь. Дима когда-то учился у Маркелова, был самым симпатичным парнем в компании и пробирался по битком набитой плацкарте с тортиком в руках. Это был день его рождения. А кроме того, у него, единственного в вагоне, обнаружилась зажигалка. Они сразу же подружились, хотя встречаться стали несколько лет спустя, когда Вероника приехала в Москву во второй раз, уже в качестве журналиста.

Там же, на Соловках, произошла ее осознанная встреча с Богом и глубинное осмысление детской веры. Девочкой Вероника ходила в церковь каждое воскресенье, на каникулах ездила смотреть на христианские святыни в Сирию, Иорданию и Грецию, ее родители дружили с православными египтянами и ливанцами, и православие было для нее в первую очередь символом свободы, радости и космополитизма. Но именно там, в северном русском монастыре на краю земли, где Маркелов гонял их в церковь, а исповедь считалась обязательной, она «сознательно, по-настоящему пришла к вере»: «Это произошло вопреки. Больше, чем походы в церковь, на меня повлияло то, что ты трудишься не за деньги, а ради благого дела, что ты восстанавливаешь монастырь».

Позже в книге Вероника напишет: «На Соловках сталкиваются противоположности. Два полюса: рай и земля. Два религиозных чувства: христианство и язычество. Две идеологии: порядок и революция. Два прошлых: монастырь и лагерь. Две силы: государство и церковь. Два дискурса: вера и разум. И все это для раздвоенного народа, верующего и неверующего, который должен выбрать для себя единое будущее, оглядываясь при этом на раздваивающуюся память, на две памяти, одновременно отличные друг от друга и перемешанные: память о палачах и жертвах».

В те годы церковь еще не начала приватизацию памяти о лагерях. Монастырь сосуществовал с музеем-заповедником, первым в СССР музеем ГУЛАГа. С советских лет в нем работали перебравшиеся на архипелаг энтузиасты, историки и археологи. Отдел ГУЛАГа будет расформирован в 2016 году наместником монастыря архимандритом Порфирием (Шутовым), который в апреле 2010 года станет и директором музея. Руководителя отдела историка Ольгу Бочкареву, работавшую на Соловках с 1988 года, отстранят. А память о СЛОНе (Соловецком лагере особого назначения) будет сведена к экспозиции про новомучеников.

«Там, на архипелаге совершенной северной красоты, где ночи без рассветов чередуются с днями без закатов, в этом пространстве из минеральных островков, которым вода из сотен озер подставляет бездонное зеркало, у подножья памятника средневековой архитектуры с величественными куполами, окруженного разореннными деревенскими постройками, среди десятков и сотен паломников, путешественников и просто любопытных, приехавших со всех уголков России, я поняла, что русские, частью которых я так мечтала стать, страдают от того же, что и я. От невозможной памяти», — напишет Вероника в книге.

Между родинами. Работа памяти

Прожив в Москве два года, Вероника уехала в Рим учиться на реставратора. Она прекрасно рисовала, и искусство стало для нее своего рода протестом против чрезмерной интеллектуальности среды ее родителей. Но, проведя в Риме год, отказалась от этой затеи. Вернулась в Париж и окончила парижский Институт политических исследований Sciences-Po, написав дипломную работу о Соловках.

А потом Веронике предложили годовой контракт в отделе культуры журнала Le Figaro. Отработав его, в 2009 году она уехала в Москву во второй раз. И стала корреспондентом Libération, пройдя боевое репортерское крещение лесными пожарами лета 2010 года.

В этот приезд в Москву, куда в начале 2000-х уже успели навсегда вернуться из США ее бабушка и дедушка, Вероника больше не пыталась стать русской. Отложив поиски идентичности на неопределенный срок, она поселилась в праздничном городе своего детства сторонней наблюдательницей, французской журналисткой, «оттачивающей критическое мышление» и «ведомой здравым смыслом».

Вероника Дорман Фото: Дмитрий Костюков для ТД

Но отмежеваться не удалось. Маленькие митинги «Стратегии-31», а затем неожиданно большие марши зимы 2011—2012 годов, третий срок Владимира Путина, принятие «закона Димы Яковлева», охота на НКО — «иностранных агентов», Майдан, убийство Бориса Немцова, сирийский кризис, Олимпийские игры в Сочи, Крым. С каждым годом работать в Москве становилось все тяжелее. Упаднические настроения в маленьком, но сплоченном кругу западных журналистов в Москве впервые возникли в 2012-м, тогда же начались первые отъезды друзей.

Вероника села писать книгу. Работа над текстом помогла ей заново погрузиться в то, что так тесно связывает ее с Россией: «Мне хотелось объяснить, что Россия намного сложнее, чем себе ее представляют французы. Что проблема памяти о репрессиях — это не проблема злого Путина, вознамерившегося переписать историю и стереть из нее все страшные моменты, а общая беда, за которую общество тоже несет ответственность. Что пересмотреть прошлое, в котором русский народ сам себя истреблял, оказалось почти невозможным. Я постаралась рассказать о том, что мешает работе памяти в сегодняшней России, и дать представление о масштабе этих трудностей».

За годы в России Вероника всего несколько раз по-настоящему чувствовала, что вернулась домой. 29 октября 2014 года она пришла на акцию «Возвращение имен» к Соловецкому камню на Лубянке. Встала в очередь и, получив листок с несколькими именами жертв Большого террора, ощутила себя частью этой мерзнущей в ожидании толпы. У нее, как и у большинства стоящих в очереди, в семье тоже были репрессированные, и было имя расстрелянного на Бутовском полигоне двоюродного прадеда, которое она собиралась прочитать в микрофон. В этот день и в этом месте сошлись частная и общая память. И Вероника была частью этой памяти, от которой ей никуда не деться.

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь на нашу еженедельную рассылку!

Вы можете им помочь

Помогаем

1988 год. Соловецкий монастырь. Храм во время реконструкции

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и фотоистории. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас поддержать нашу работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

На Ваш почтовый ящик отправлено сообщение, содержащее ссылку для подтверждения правильности адреса. Пожалуйста, перейдите по ссылке для завершения подписки.

Если письмо не пришло в течение 15 минут, проверьте папку «Спам». Если письмо вдруг попало в эту папку, откройте письмо, нажмите кнопку «Не спам» и перейдите по ссылке подтверждения. Если же письма нет и в папке «Спам», попробуйте подписаться ещё раз. Возможно, вы ошиблись при вводе адреса.

Исключительные права на фото- и иные материалы принадлежат авторам. Любое размещение материалов на сторонних ресурсах необходимо согласовывать с правообладателями.

По всем вопросам обращайтесь на mne@nuzhnapomosh.ru

Нашли опечатку? Выделите слово и нажмите Ctrl+Enter

Нашли опечатку? Выделите слово и нажмите Ctrl+Enter

Благотворительный фонд помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь»

Адрес: 119270, г. Москва, Лужнецкая набережная, д. 2/4, стр. 16, помещение 405
ИНН: 9710001171
КПП: 770401001
ОГРН: 1157700014053
р/с 40703810701270000111
в ТОЧКА ПАО БАНКА «ФК ОТКРЫТИЕ»
к/с 30101810845250000999
БИК 044525999

Благотворительного фонда помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь» в отношении обработки персональных данных и сведения о реализуемых требованиях к защите персональных данных

Источник