тамерлан тадтаев личная жизнь жена дети
Тамерлан тадтаев личная жизнь жена дети
Недавно в новом книжном магазине «Allon-Billon» состоялась встреча с писателем, поэтом и сценаристом Тамерланом Тадтаевым. Организаторы обещали, что подобные мероприятия станут традиционными.
Было уютно и камерно. Тамерлан скромен, говорил коротко, неохотно, но, смущаясь, рассказал, как служил в таможне; как начал писать от обиды за увольнение; как с горечью стал замечать, что всех его друзей, героев войны, стали забывать, а ему очень хотелось, чтобы этого не происходило… Возможно, именно поэтому его проза очень документальна, даже имена часто сохранены или изменены так, что их все равно очень легко опознать. Опубликовали его впервые в Армении, а не в России. Кстати, Тамерлан поведал еще и о том, что он окончил художественное училище, у него были проблемы с композицией: изобразить не получалось, а рассказать, что должно быть изображено, – пожалуйста. Возможно, из этих рассказов и родилась его проза.
Потом Тамерлан учился во ВГИКе, куда ему помогло поступить российское посольство в Республике Южная Осетия. Его педагогом был Юрий Арабов. А первый его фильм сняли в Абхазии (он до сих пор не переведен на русский язык).
На встрече показали второй фильм, сценаристом которого стал Тадтаев, — «Суадон» («Родник»). По словам главного героя встречи фильм получился случайно, режиссер хотел снять документальное кино о самом Тамерлане, там должны были быть вставки, снятые по сценариям Тадтаева, но так иногда случается, вставки вышли на первый план, а потом и вовсе поглотили документальную составляющую. Фильм длится двадцать минут, он снят на реликтовую, как пошутил сценарист, черно-белую пленку «Свема», поэтому до последнего момента проявки вся съемочная группа переживала, подведет пленка или все-таки нет. Не подвела! Конечно, это большой плюс, потому что черно-белые кадры – это очень много эффектов одновременно: и состаренность фильма, и его документальность, и ощущение, что снято на непрофессиональную камеру – все вместе дает уверенное чувство достоверности, так нужное в рассказе о войне в Южной Осетии, о которой никто, кроме осетин, рассказать, конечно, не сможет.
Фильм побывал в Канне. Его там заметили, отметили и пригласили авторов на фестиваль. Для дебютной работы – большой успех. Когда Тамерлана спросили, заплатили ли авторы фильма за то, чтобы он попал на престижный кинофорум, он засмеялся и сказал, что это невозможно в принципе.
Перед показом фильма прозвучало совершенно ненужное в данной ситуации предостережение о некоторой жесткости того, что будет происходить на экране. Возможно, продюсер фильма Тимур Цалити переживал, что обсуждение будет нацелено именно на этот фактор. Но жизнь, как всегда, все перекроила по-своему, дискуссия разгорелась нешуточная, но совсем не о жесткости и грубости военных реалий, попавших в сценарий.
Выступавшие говорили о разном. Не буду вдаваться в подробности, постараюсь обобщить те проблемы, которые были озвучены во время обсуждения, живого и яркого.
— Почему происходят войны? Желание воевать заложено в природе человека или это политические манипуляции? Есть ли на войне логика? Как можно от войны защититься? Кому все это выгодно?
— На экране было столько агрессии. Но фильм закончился, и агрессия началась в зале. Обидно!
— Фильм, как и рассказы Т.Тадтаева, страшный. Это трагедия без прикрас. Как она есть. Короткая и жуткая история о гибели молодых, сильных и красивых людей.
— Тамеран написал на белой бумаге черными буквами свою боль, а режиссер это почувствовал и перенес на экран, тоже в черно-белом варианте.
— Это всего лишь учебная работа студента ВГИКа, так что опыт даст возможность последующие ленты делать все лучше и лучше.
— Шедевральный (это слово звучало во время обсуждения чаще других) ли это фильм – решит зритель. Но фильм вызывает массу вопросов. Это уже замечательно.
— Сценаристу не надо оправдываться, что фильм малобюджетный. Иногда небольшой бюджет дарит зрителям такие шедевры, что многомиллионным бюджетам и не снилось.
— Фильму не хватило красивой концовки.
— Странно, но на экране живет моя и моих ровесников юность, пусть подпорченная войной, но все равно очень дорогая.
— До тех пор, пока мы сами для себя не объясним, чем была эта война, мы не сможем рассказать о ней окружающему миру, поэтому фильм важен как первая реплика в подобном разговоре.
— Любой шаг в постижении профессии нужно приветствовать. Но фильм сделан холодными руками. Не получается поверить, не происходит сопереживания. Конечно, это дебют, но и в дебюте компромиссов нельзя допускать.
— Подобные истории не должны снимать сторонние люди. Надо, чтобы это были наши, те, которые понимают, о чем идет речь, и как это все больно.
— Фильм снят без помощи министерств, руководителей, лидеров партий и объединений. Снимала команда двух Осетий. Уже это достижение.
— Это хорошо, что не по заказу, но, возможно, государству и надо было бы заказать что-то подобное, чтобы снимали не только на голом энтузиазме, чтобы творческие люди чувствовали, что их попытки осмыслить действительность нужны и ожидаемы.
— Фильм задел, зацепил и поцарапал. Надо его показывать. Надо писать новые сценарии и снимать еще и еще.
— Жаль, что обсуждение опять происходит на русском языке. Мы же в Осетии живем. Давайте говорить по-осетински!
— Претензий и вопросов к сценарию нет. Сценарий хорош без преувеличений! А вот работа режиссера и актеров вызывает нарекания.
Такой сумбур. А с другой стороны это полемика, наличие разных мнений. И то, что фильм такую живую и противоречивую полемику заработал, тоже нельзя не поприветствовать.
Похищение по-цхинвальски
Чермен и Изольда любили друг друга со школы и, когда они решили жить вместе не прячась, он предложил инсценировать похищение невесты.
Красть невесту у нас стало до того просто и обыденно, что никого этим не удивишь. Уже появились профессиональные похитители, и если ты, допустим, не женат, то какой-нибудь тип постоянно будет околачиваться возле тебя и говорить о том, как плохо быть холостым. Он будет выспрашивать, есть ли у тебя дама сердца, а ты, чтоб отвязаться, скажешь нет.
И в этот же миг она явится тебе, девушка, о которой ты думаешь днем и ночью, она поздоровается с тобой, пройдет мимо, от волнения ты зашатаешься как подстреленный, а похититель заговорщически подмигнет и скажет:
— Офигеть какая красавица, правда? Хочешь, мы украдем ее для тебя? Она все время по этой дороге ходит.
— Тише, — скажешь ты в отчаянии, — видишь, она остановилась и прислушивается. Все кончено, ну зачем ты так?
— Эй, чувак, завтра эта девица окажется в твоем доме и будет выносить тебе мозг!
— Слушай, она тебя будет пилить и днем и ночью, нудить, чтоб ты устроился на работу, а не торчал целый день на площади!
— Как ты можешь так говорить о ней, она же ангел!
— Да, заметил, есть на что полюбоваться.
Ну и дня через три после этого разговора похититель уговорит тебя украсть девушку твоей мечты, но вот будешь ты с ней счастлив или нет, вопрос, конечно, интересный. Ну да это всё мелочи — дело-то сделано. Стерпится — слюбится. Твоя фея детей народит и, может быть, не растолстеет…
Знал я одну девчонку, которую похищали раз сто, и она все время сбегала, и женихи не могли понять, как ей удается улизнуть. Рассказывали, что в доме своего будущего мужа она без пяти минут жена вела себя скромницей, не буянила и не грозилась рассказать брату и отцу о насилии, чем и располагала маменьку похитителя. А та уже звала ее доченькой, давала ей конфетку, яблочко, пирожок.
Потом, когда в хате все успокаивались, похищенная невинным голосом просилась в сад посмотреть на звезды и луну. И счастливый без пяти минут супруг отпирал дверь, она выходила в сад и какое-то время стояла на виду, как пума перед прыжком, потом раз — перемахивала через изгородь — забыл сказать, что она занималась лёгкой атлетикой, — и убегала.
Но моя история не про нее — она, кстати, вышла замуж, родила и по старой привычке сбежала, но уже с ребёнком, — а про Чермена и Изольду. Они любили друг друга со школы, просидев за одной партой семь лет. Поступили вместе в один институт на один и тот же факультет и на какой-то студенческой вечеринке дылда Чермен пригласил пышную Изольду на медленный танец. Прижав к себе девушку, он зашептал ей в ухо:
— Милая, давай жить вместе не прячась.
— Завтра у почты в три, там тебя и украду.
— Хорошо, милый, только скажи мне три волшебных слова.
— Завтра я тебе всё скажу.
— Да, милый, и Джулю с собой брать?
— Не надо, я потом сам заберу ее из садика. Ты, это самое, немного посопротивляйся для виду…
— Слушаюсь, мой генерал.
На следующий день в три часа пополудни Чермен подъехал на черной «Волге» к почте и, заглушив мотор, обернулся к сидящим на заднем сиденье к дружкам Куерма и Туцки — профессиональным похитителям невест:
— Что-то не видно моей Изольды… Хотя нет, вот и она.
— Изольда мать твою за ногу, сопротивляйся, мы же не в игры какие играем!
После этих слов Изольду будто подменили, и она как закричит:
— Помогите, спасите меня от этих козлов!
В конце концов Чермен и Куерма выпихнули Изольду из машины и уехали…
Через неделю Чермен и Изольда, разукрашенные фингалами, явились в загс и официально заключили брак.
Тамерлан тадтаев личная жизнь жена дети
Известный американский психолог утверждает, что на вопрос «Кто ты?» только один процент населения планеты отвечает, называя свое имя и фамилию, подавляющее большинство людей включают себя в группы, составленные по самым разным принципам: национальному, профессиональному, гендерному и так далее. Мы попытаемся вписать в некоторые творческие группы молодого осетинского автора Тамерлана Тадтаева.
Первая группа — современные осетинские авторы, пишущие на русском языке.
Никто не станет отрицать необходимости принимать меры, направленные на сохранение национальных культур, поэтому для исследователей современного искусства жизненно важно иметь представление о том, что происходит в национальных литературах в настоящее время. Ответа требуют вопросы и о том, какие направления сегодня влияют на традиционные литературы; может ли национальный художник отвлечься от четкой иерархии ценностей, существующей в древних культурах, которые он представляет; что именно востребует из мировой копилки искусства национальная литература… Но все эти вопросы остаются, к сожалению, за гранью интересов искусствоведов.
На поверхности в разговоре о текущем литературном процессе, и это вполне объективно, господство постмодернизма. О термине можно спорить, не все искусствоведы считают его удачным, однако он, во-первых, широко и охотно употребляется специалистами, во-вторых, адекватно отражает ситуацию в современной литературе. Хаос, разнонаправленность, полифония – это и есть постмодернизм, не направление даже, а общее состояние литературы. Распространение постмодернизма не остановить, возможно, это и не нужно, потому что российский постмодерн отличается от американского и европейского прежде всего тем, что он остается консервативным в области смыслов и содержания. При этом он охотно заимствует и успешно использует формальные новшества. Русские авторы сохраняют МОРАЛЬНЫЙ КОНСЕРВАТИЗМ. Для осетинских русскоязычных писателей это характерно еще в большей степени. Ни один из них не нарушил традиционную духовную вертикаль, не покусился на иерархию ценностей. Эксперименты в области формы многочисленны, приемы, которые затрагивают мировоззренческие аспекты художественных текстов, используются авторами АККУРАТНО, они не носят всеобъемлющего характера.
Все сказанное позволяет воспользоваться термином «постмодернизм» в разговоре о текущем литературном процессе в Республике Северная Осетия-Алания. Этот термин с озвученными выше оговорками вполне применим в данном конкретном случае, только разные авторы отклоняются в отличные друг от друга сферы: в эстетическую, языковую, романтическую, интеллектуально-философскую. Т.Тадтаев занимает нишу, которую можно назвать натуралистической.
Вторая группа — писатели, которых интересует тема войны.
Война – основной объект художественного исследования Т. Тадтаева на сегодняшний день.
О войне, как показывает история литературы, можно писать очень по-разному: Л. Толстой предпочитал панорамный, эпичный взгляд; Д. Давыдов изображал войну скорее романтично; лейтенантская проза советской эпохи склонялась к камерности в описании военных событий.
В изображении войны Т. Тадтаев следует за традицией, порожденной Виктором Некрасовым, автором нашумевшей в свое время повести «В окопах Сталинграда». Вполне резонно называть эту традицию репортажной, документальной (Т.Тадтаева роднит с прозаиком Некрасовым еще и зашкаливающий уровень желания быть абсолютно честным).
Третья группа — российские авторы, которые пишут о кавказских войнах последних десятилетий. Эта группа крайне невелика. И единственным кавказцем в ней является Татдаев, что очень ценно.
Конечно, нельзя не упомянуть Захара Прилепина с его повестью «Санькя» и Владимира Маканина с «Асаном».
На фоне этих двух произведений особенно отчетливо вырисовываются индивидуальные особенности прозы Т. Тадтаева, хотя прошло очень мало времени после войны, о которой он повествует (и Прилепин, и Маканин пишут о Чечне).
Осмысление чеченских событий, несомненно, лучше всего удалось В. Маканину: он придал объем и глубину своей повести, включив в нее рассуждения русского офицера о древнем горском идоле Асане, который прославился тем, что хочет крови. И который, якобы, был создан кавказскими воинственными народами в противовес страху перед Александром Македонским, покорившим предков современных северо-кавказских жителей и внушившим ужас перед именем, от которого Маканин ведет происхождение имени идола (Александр — Ассандр — Асанд — Асан). Этот ужас пронизал несколько поколений горцев. Асан нужен был для победы над страхом.
Военная проза Т.Тадтаева выполняет две важнейшие функции: личную и общественную. Личная связана с необходимостью автора высказаться об ошеломительной войне, участником которой он был вынужден стать, и которая явно повлияла на его дальнейшую человеческую и творческую биографию. Татдаев прокричал свою боль, проорал свою беду, выплеснул то, что накопилось в душе за дни войны. Общественная же функция базируется на актуальности темы, на необходимости сделать все возможное для фиксации особенностей войны в Южной Осетии в памяти народа, чем, собственно, и должна заниматься, помимо прочего, национальная литература.
За-быть. За бытием. Без памяти нет бытия. Тадтаев создает эту память.
В качестве примера можно привести такую метафору. Представим себе часы с боем. Когда человек дремлет, то, проснувшись, может начать счет не с реального старта боя механизма, а с того количества ударов, которое он фиксирует сознательно, уже полностью проснувшись. Но Тадтаев позволяет нам эти до-сознательные удары тоже учесть, чтобы время было «сосчитано» верно. И это важно для осетинского народа, потому что только с осетинской стороны может быть зафиксирована война в Южной Осетии. Грузины о ней писать не станут. Для них она проиграна, а потому позорна.
Все сказанное позволяет говорить о том, что Т. Тадтаев вполне логично вписывается еще в одну группу, еще в один ряд, прямо скажем, очень почетный. Это ряд авторов, чья героическая биография не может быть отделена от их творчества, чье наследие невозможно изучать в отрыве от фактов реальной жизни этих людей. Они спаяны абсолютно, неразделимо, навсегда. Это и Александр Радищев, и Николай Островский, и десятки представителей так называемой «лейтенантской прозы», лично участвовавших в боях Великой отечественной войны.
«Я» у Т. Тадтаева – поколенческая категория. Он не вычленяет себя из среды тех, с кем рядом воевал, с кем прошел через страшные испытания. Это позволяет ему от лица поколения говорить правдивые, горькие и искренние слова: «Выть хочется, когда смотришь на то, что происходит вокруг. Нация тает на глазах. Так нам и надо, потомкам аланов… арийцам – светловолосым бестиям».
Некоторые критики предъявляют претензии к прозе Тамерлана, возможно, обоснованные, но когда люди теряют рассудок от боли и ярости, красота отбрасывается прочь вместе с оторванными частями тел соседей, друзей, братьев, сестер, родителей и детей… И это жуткое ощущение Тадтаев смог передать читателям только потому, что на своей шкуре понял, как выглядит и что делает с человеком война.
К сожалению, мы так и не научились ценить таланты и их носителей. Пусть судьба Тамерлана Тадтаева сложится иначе. Пусть он не попадет в группу авторов, не понятых и не оцененных своим народом. Пусть станет исключением.
Там, где тепло и сыро. Владикавказ Алана Цхурбаева
Там, где тепло и сыро. Владикавказ Алана Цхурбаева
ИДТИ ИЛИ НЕ ИДТИ. Тамерлан Тадтаев.
Тамерлан Тадтаев прислал мне свой новый, ранее неопубликованный рассказ. предлагаю его к чтению, с его разрешения, естественно.
рассказ в общем-то характерный для творчества Таме. может не самый яркий, но вполне достойный рядом с другими. это еще одна военная зарисовка из 92-го. и снова война лишь фоном, где-то рядом, но всегда на заднем плане. и снова непривлекательный герой, что стало отличительной чертой рассказов Тамерлана. и именно это, повторюсь в который раз, делает его рассказы по-настоящему антивоенными. Таме не описывает ужасы войны, он описывает ее непривлекательный быт. и героем-барбитурщиком здесь движут не высокие идеалы и патриотические мотивы, а. он мечтает о заложнике.
P.S. кому интересно, ниже интервью Тамерлана на радио Mediametrics
Двое суток мы добирались до села Дменис, и всё время лил дождь вперемежку со снегом и градом. Но отряд наш, нагруженный боеприпасами, следовал цепью за проводником в бурой плащ-палатке. Он был ровесник моей бабушки, но пёр словно мустанг. Сам я брёл в хвосте и от души желал проводнику сорваться в пропасть. Ведь сдохни он, мы, не зная дороги в горах, вернулись бы обратно, домой, в Цхинвал. Впрочем, ехавший за нами на красном гусеничном тракторе Парпат нашёл бы нового следопыта, более молодого и резвого. И тогда бы я точно отстал и потерялся бы в облаках, как ежик в мультяшке. Но колючая тварь заблудилась в поле, а тут шаг в сторону ‒ и ты летишь с обрыва без парашюта.
КамАЗ остановился, и водитель, открыв с грохотом задний борт кузова, произнёс:
‒ Дальше придётся идти пешком.
‒ Почему? ‒ спросил кто-то потерянным голосом. ‒ Это же трёхосный КамАЗ, на таких, говорят, на Эверест поднимались.
‒ Про Эверест ничего не знаю, но на таком склоне машина сломается через сто метров.
Парпат выслушал шофера, но вместо того, чтобы надрать ему задницу, построил нас и сказал:
‒ Не получилось на машине, ну да ничего, пойдём в Дменис пешком. Вы все знаете, как там туго приходится нашим братьям, они сражаются отважно, но у них кончаются боеприпасы, а враг сжимает кольцо окружения. В селе много женщин, стариков и детей, и надо вывести их оттуда. Короче, это очень благородное дело! А теперь каждый берёт по ящику патронов и в путь за нашим уважаемым проводником!
Не знаю, чем я досадил Парпату: он повесил на моё больное плечо тяжёлую переносную радиостанцию с длинной, достающей до набитого тучами неба антенной. Может, он разозлился на меня из-за неуместной реплики про Эверест?
Но, как говорится, мир не без добрых людей, и Коста Шыхуырбаты, заметив, как меня выворачивает на подъёме, вызвался нести мою радиостанцию. А Кола Афганец вырвал из моих ослабевших рук ящик с патронами, отбросил в сторону и сказал:
‒ Подберём его на обратном пути.
‒ А если Парпат спросит, где патроны? ‒ возразил я, вытирая с губ остатки блевотины.
‒ А тебе не насрать? Мы тут под дождём мокнем, а он на тракторе едет. Ну как, можешь идти?
‒ Попробую. Спасибо тебе, Кола!
‒ Поблагодаришь, когда вернёмся домой.
Утром следующего дня жители села позвали нас в хажар (дом, где устраиваются празднества, поминки в непогожий день). Там уже был накрыт стол, и голодные парни набросились на пироги и горячее варёное мясо. Сам я едва притронулся к еде, так плохо себя чувствовал, и под столом массировал ноги, пока какой-то остряк не догадался спросить, не мастурбирую ли я.
После завтрака Парпат построил нас возле хажара и попросил какого-то мальчишку принести тетрадь и ручку, тот мигом исполнил его просьбу. Командир прошёлся взглядом по отряду, остановился на мне и сказал:
‒ Таме, возьми-ка тетрадь и ручку и запиши имена и фамилии всех, кто в отряде.
Я все ещё массировал ноги, слегка даже пританцовывал, и так как приказ командира сбил меня с ритма, недовольно промямлил:
‒ А почему я? У меня ужасный почерк, сам черт его не разберёт…
‒ Ты даже не спорь, потому что будешь писать, хочешь ты того или нет.
Я взял тетрадь и ручку, подошёл к бородатому Парчи, остановился напротив него и попросил дать автограф.
‒ Санакоев Алан Черменович, ‒ сказал Парчи своим густым голосом.
После него я записал Саксафа, Заура Гуычмазты, Колу Дзигойты, Эрика Кабулова, Пучу, Тото Дыгуызты, Аца Кабысты, Косту Шыхуырбаты, Славика Кабысты, Борика Плиты, Мориса Санакоева, Красавчика, Вячеслава Чугуйты, Мельса Кошты. Последним внёс в список самого Парпата, он был двадцать девятым по счёту: Джиоев Алан Сократович.
В обед мы выступили из гостеприимного осетинского села и глубокой ночью, сопровождаемые дождём, достигли села Сарабук. Дома здесь больше напоминали склепы, и жизни в них было не больше чем на кладбище, куда мы вошли и остановились. Ниже под нами пролегала Ередская трасса (Еред ‒ грузинское село, жители которого отличались особой жестокостью по отношению к пленным осетинам и заложникам), за ней Малая Лиахва, а на другом берегу реки виднелись редкие огни большого села Дменис. Парпат спросил проводника, как далеко отсюда мост.
‒ Он как раз напротив, ‒ сказал проводник. ‒ Но надо быть поосторожней, ведь Еред рядом, может, суки уже прознали про то, что мы идём на помощь, и ждут нас в засаде.
Мокрый, как утопленник, я сел у могильной плиты и решил заглушить свои страдания колёсами. Закинув в рот пять таблеток реланиума, я сложил ладони лодочкой, дождался, пока она не наполнится небесной субстанцией, и запил лекарство.
‒ Рация прослушивается, ‒ возразил Заур Гучмазты.
‒ Верно, но мы их обманем, ‒ Парпат перешёл на шёпот. ‒ Если я скажу вам «идите», значит, вы сидите здесь тихо как покойники, но если скажу «стойте», бегите к мосту так, будто за вами черти гонятся. Все меня поняли? Таме, у тебя с рацией всё в порядке?
‒ Что это с тобой, заснул?
‒ Да нет, просто слюна во рту вязкая.
‒ Заур, последи за ним, по-моему, он наглотался колёс.
‒ Устал он, я вот тоже валюсь с ног, мы же не на тракторе ехали.
Парпат как будто не заметил подкола, отобрал людей, но прежде чем свалить, предупредил:
‒ Мы пойдем тихо, и что бы ни случилось, без моего особого приказа никто не стреляет, даже нечаянно. Пусть потом никто не говорит, что я вас не предупредил!
После этих слов он с половиной отряда тихонько стал спускаться вниз, к трассе. Тяжёлым немигающим взглядом я смотрел вслед уходящим, до тех пор пока они не исчезли в пасти мрака. Оставшиеся рассыпались по кладбищу и спрятались за могильными плитами. И время поползло по чёрному мрамору тишины медленно и мокро, точно улитка. Я уже стал засыпать, но проснулся от рёва мотора. Со стороны Ереда примчалась легковушка, она развернулась прямо под нами и, осветив погост фарами, остановилась. Теперь я видел, что это была красная «шестёрка» с торчащими из окон стволами пулемётов. Из машины кричали:
‒ Осебо ткуени бози дед шевеци! Ткуени чиши мофтхъан! (Осетины, мать вашу, кровь вашу!)
Они ещё ругались минут пять, потом, видно, у ребят иссяк словарный запас, и тогда заговорили пулемёты, и по плите, за которой я прятался, застучали пули. У меня руки чесались, так хотелось пальнуть по машине из Кровавой Глотки, но, вспомнив приказ Парпата, я заскулил от бессилия.
Когда умолкли пулемёты, «шестёрка» взревела, забуксовав, сорвалась с места и, визжа колёсами, помчалась, но потом резко затормозила и коснулась носом асфальта. Из машины выскочил какой-то хер и швырнул в нашу сторону гранату, и в этот миг мне захотелось очутиться в гробу лежащего подо мной покойника. После взрыва «шестёрка» умчалась обратно в Эред, а ребята стали кликать друг друга, спрашивать, не ранен ли кто. Выяснилось, что все живы-здоровы, и тогда по кладбищу прошёлся ропот возмущения. Особенно неистовствовал парень в толстенной каске, именуемой бывалыми сферой. Дурным голосом он кричал, что Парпату хана, поминал его мать нехорошими словами и грозился при встрече перегрызть горло командиру. И все, кто был на кладбище, кроме покойников, поддержали парня в сфере, а тому, видно, только этого и надо было. Он подбежал к памятнику, за которым я прятался, схватил рацию и стал вызывать командира:
‒ Где Парпат, дайте мне его! Приём!
В ответ шипели помехи, и парень в ярости готов был проглотить всю радиостанцию вместе с причиндалами. Наконец шипение прервалось спокойным голосом Парпата:
‒ Кто ты и что тебе нужно?
Парень в сфере, услышав глас командира, осёкся, даже стал заикаться, но, когда обрёл дар речи, я поразился его голосу, до того он изменился. Мне даже показалось, что под толстенной каской прячется прекрасная женщина, готовая исполнить любое желание своего господина:
‒ Алан Сократович, я просто хотел узнать, как вы добрались. Хи-хи.
‒ А мы вот сидим на кладбище тише покойничков, уже и к дождю привыкли, можно сказать, породнились с ним. В нас стреляли грузины, хи-хи. Но мы и не подумали ответить, потому что помним и уважаем твои указания и не хотим тебя сердить…
‒ Вы, это самое, стойте. Передай всем: стоять и ждать.
‒ Ага понял! Спасибо, Алан, будем стоять тут, пока не оживут покойнички… Хи-хи.
Ребята, собравшиеся возле моей могильной плиты, внимательно слушали диалог. Парень в сфере, кончив говорить, зарыдал и убежал в темноту, а парни зашумели, будто хотели разбудить покойников. Все были возмущены словами командира, который велел ждать ‒ только чего? Ещё одной машины с ублюдками, которые чуть не перестреляли всех тут? И пошли разговоры: кто дал сукам наши координаты, если не сам Парпат? Точно он, потому что рация только у него и Таме. А так как Таме здесь, с нами, и не может говорить, нажрался колёс, значит, крыса и есть сам Парпат! А один очень большой и здоровый стал орать: мол, ему теперь всё ясно и, как только он поймает Парпата, сжуёт засранца вместе с его белыми кожаными кроссовками.
‒ Он там шашлыки кушает, ‒ продолжал этот орангутанг, ‒ а мы тут пухнем от голода.
Я бормотал, что слова Парпата «стойте» надо понимать как «идти».
‒ Он же ясно сказал, что с вашей памятью? ‒ говорил я.
Но меня никто не слушал, и так как слюна во рту стала ещё более вязкой, я смолк и, высунув язык, подставил его под капли дождя.
‒ Ты думаешь, Парпат помнит о том, что сказал? ‒ усмехнулся Заур. ‒ Да он забыл про уговор, как только перешёл мост.
Человек-орангутанг схватил рацию и стал вызывать командира, но, как только услышал его голос, упал на колени перед радиостанцией, как будто говорил с самим Господом Богом:
‒ Алан Сократович, знал бы ты, как я уважаю тебя, ты не волнуйся за нас, хотя сверху льёт дождь, а снизу мы подверглись яростному нападению вражеских солдат, но мы превратились в мертвецов, как ты велел, и это дурачьё уехало ни с чем. Хи-хи.
‒ Я же сказал вам идти.
‒ То есть как это, идти не идти?
‒ Ты, мать твою, издеваешься, что ли, над мной?
У человека-орангутанга подкосились ноги, он упал, и все, подумав, что он в обмороке, стали пинать его, чтобы привести в чувство. Он снова поднёс к губам рацию и слабым голосом произнёс:
‒ Алан Сократович, мы не знаем что делать, запутались совсем.
‒ Вашу тупую мать! Рашыт! (идите осет) Идите! Модит! (идите груз), Гооу! (идите англ)!