таежные истории жизнь охотников в глубинке читать

Таёжные истории-1. Медвежий террор

*****
(В семи частях; послужили сюжетной основой киносценария «ТАЁЖНЫЕ ЛЕГЕНДЫ» – посылала на конкурс, для кинокомпании «А-МЕДИА». Но будет ли снят фильм – пока не знаю)

МОИМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫМ ДРУЗЬЯМ
П О С В Я Щ А Ю!

«Погружусь в шелестящий листвы разговор –
Буду слушать тайгу бесконечно,
Чтоб понять и принять необъятный простор,
Тот, что душу врачует навечно.»
(Н.Шубина)

***
Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге – совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего так жутко. *

ПРЕДИСЛОВИЕ
ОТ АВТОРА

Настоящую таёжную нанайку я увидела первый раз!
«Эка невидаль!» – скажет тот, кто видит их каждый день. Но тогда она была для меня, вчерашней студентки Лит.института, впервые приехавшей на Дальний Восток, неким олицетворением далёкого и загадочного таёжного мира, который почему-то всегда манил меня, хотя родилась и выросла я в большом и красивом городе на жарком юге, в Средней Азии. Фильмов насмотрелась, книг начиталась, и. романтики захотелось. Вот и не побоялась отправиться на край света!

И эти, на первый взгляд, не всегда правдоподобные (и где-то даже жуткие!) истории мне поведала та самая нанайка (а позже – и её муж-охотник) из далёкого рыбацкого посёлка на северо-востоке Приморья, на самом берегу Японского моря.
Мы познакомились с Галиной (так звали мою новую знакомую) в небольшой гостинице во Владивостоке, где я остановилась по приезду в ту (теперь уже такую далёкую!) свою первую дальневосточную осень и прожила три дня, пока устраивалась на работу в одну из сельских школ Приморья. А она приезжала туда по делам и в больницу.
Я отправилась на край земли, мечтая наконец своими глазами увидеть всю эту дальневосточную романтику, которая заворожила меня с детства – наверное, с тех самых пор, как я впервые увидела фильм по книге В.Арсеньева – «Дерсу Узала». А может, она привлекала меня ещё и потому, что здесь так мечтал побывать мой дед по матери, слесарь-краснодеревщик, исколесивший полстраны в поисках заработков, сытой жизни и счастья. Но его мечте не суждено было сбыться (он добрался почти до Алтая), и я, его любимая внучка, словно приняла от него эстафетную палочку.
И нисколько об этом не пожалела!

Я всем сердцем полюбила этот уголок земли – с его неповторимой, суровой и прекрасной природой и так не похожими на моих горячих южных земляков людьми, – на первый взгляд, холодными и немногословными, но подчас такими простыми и как-то по-детски честными и наивными, – видимо, ещё не испорченными большими городами, Европой и Америкой, – с их особым местным говорком и менталитетом, не всегда понимаемыми цивильными европейцами.

А их жизнь достойна и книг, и фильмов, поверьте! Прочитайте эти истории и убедитесь, что это так!

Галина, будучи уже не очень молодой вдовой поселкового рыбака, вышла замуж за русского парня, чуть ли не в сыновья ей годившегося – он был на пятнадцать лет моложе. Но её это не очень, видимо, смущало, да ведь и не было в их небольшом рыбацком посёлке на берегу залива, где она жила с рождения, подходящего ей по возрасту мужика нанайца – всё больше русских семей там жило да совсем ещё молодых парней, приехавших заработать «на рыбе». А этот, её русский Сергей, был, хоть и довольно молод ещё, известным в их местах охотником-промысловиком, серьёзным и немногословным, – как и его отец покойный, и все те, кто подолгу бродят в одиночку по таёжным дебрям. Да и правда: с кем там, в этой глухомани, разговаривать-то?! Там полезнее иногда помолчать да притаиться, коли живым остаться хочешь!

Вот и сошлись они с ним. Видно, так было им на роду написано! Судьба.

И, хоть маленькая и не очень красивая Галина была его полной противоположностью, – не только внешне, но и по характеру, – она была весёлая, болтушка и мастер иногда приврать даже, – жили они на зависть всем: дружно и не бедно, потому что серьёзный охотничий промысел приносил немалые и по тем, «доперестроечным», временам деньги.

А Сергей её не только охотник был знатный, удачливый, но и мужик хоть куда! – непьющий, видный: темноволосый, синеглазый, высоченный, широкоплечий, крепко, но не грубо, не по-топорному, сколоченный, с большими сильными руками, которыми и обнять мог, и избу срубить, и медведя подстрелить-завалить. Скромный и смелый – с детства, вот и поманила его таёжная охотничья бродяжная жизнь, где трусам и слабакам было не место испокон веков, а особенно если ты ещё и на медведей хочешь ходить! Этим трудным делом и отец Сергея, и дед, и прадеды его промышляли – как рассказывали в посёлке – их все «медвежатниками» звали. Разных перевидал он медведей: и чёрных, и коричневых (бурых). И знал от отца и деда: во всех них самое ценное – желчь, жир и мясо, а ещё – лапы. Хитроумные китайцы, соседи наши ближайшие, из них (лап) испокон веков очень ценное лекарство изготавливают, редкое и потому страшно дорогое.

Женившись на Галине (чем она его взяла, никто не мог толком понять, даже он сам! Шутил иногда: «Заколдовала – внучка шамана»!), Сергей перевёз её в свой домик на глухой окраине рыбацкого посёлка, откуда начиналась самая настоящая тайга.

Красотища там была неописуемая! Особенно – в ту пору яркой золотой осени, когда они «поженились» (свадьбы как таковой не было, расписались в Сельсовете – и вся недолга!).

Стояли тихие, тёплые, сухие – погожие дни. Подуставшее за лето солнце уже не так рано всходило из-за пологих хребтов-сопок, поросших пихтами, сосной и елью. Медленно, словно нехотя поднимаясь, расстилало оно по небу румяное своё покрывало и наполняло нежарким светом, теплом и радостной жизнью и дебри лесные, и их маленький домик.

Сергей и сам с детства был влюблён во всю эту необъятную таёжную ширь и глубь, поэтому и не уехал отсюда никуда. И рыбаком не стал, как многие здешние – на побережье: здесь он был своим, а там, в неведомых краях, чужаком был бы, «пришлым» – как говорят обычно про таких, «перекати-полем».

Да и Галина была в этих краях своя: все предки её здесь рождались и умирали. Если и уезжал кто куда-то за новой жизнью, то ненадолго, опять сюда тянуло. Родина!

У Гали были золотые руки: мастерица шить и вязать была она отменная, закончив училище. Делала всё, что ни попросят! Работала давно уже в их крошечном КБО (она в шутку называла его Домом моды!) швеёй и закройщицей, и нахвалиться-нарадоваться на неё не могли непритязательные и особо не искушённые в «большой» моде поселковые женщины.

Поначалу, когда Сергей уходил в тайгу готовиться белковать и соболевать (ловушки-«кулёмы» и изредка капканы делал, дрова заготавливал, питание и снаряжение охотничье себе доставлял и добывал на долгий промысловый сезон в две свои избушки-зимовья: старую – ближнюю, и новую – дальнюю), Галине очень одиноко и скучно было без молодого мужа. Истосковалась, видать, по мужской ласке да и полюбила его – за красоту его, за доброту и заботу. Но работа и немудрёное хозяйство – куры, корова, кошки да собаки – не давали ей сильно скучать, тоже заботы да ласки требовали. А к труду она была сызмальства привыкшая, ничего не боялась и всё умела по дому да по хозяйству делать.

Время то тянулось в ожидании мужа, то летело быстро в делах и заботах, особенно когда наступила ранняя дальневосточная осень – с её короткими днями, туманными утренниками-заморозками и полуденными оттепелями.

. По ночам Галина долго не могла уснуть, прислушивалась к разным шорохам и голосам ночных таёжных зверей и птиц, оставшихся зимовать на родине.
Особенно волновалась она за корову, которая вот-вот должна была первый раз отелиться, и поэтому приходилось выходить к ней даже среди ночи – чтобы помочь в случае трудных родов. Правда, принимать их Галине ещё ни разу не приходилось (и сама тоже никогда не рожала – не дал Бог детишек!), вот и боялась она, что не справится. Мало того, и мужа как назло не было дома, так что помогать в случае чего было некому.

А тут ещё поселковые бабы недавно напугали её: говорят, прямо в огородах и вокруг домов появились огромные следы – видимо, медвежьи. У медведей пятка узкая и стопа в виде треугольника – характерные следочки, не спутаешь с другими!

Вот Галина и вовсе стала бояться: живёт на отшибе, постоянно одна, и в случае опасности какой на помощь никто не придёт – кричи не кричи!
Хорошо, хоть собака матёрая, злая, если что – голос подаст, учуяв лесного зверя, да, может, напугает непрошеного таёжного гостя.

Но что одна лайка сделает, одна против медведя или тигра – не приведи их сюда Господь!? Вот если бы их было двое, как обычно, когда Сергей дома и не забирает одну из них, свою верную четвероногую помощницу, на таёжную охоту! Обещался ещё одну прикупить (с двумя охотиться сподручнее), да не успел.

Стрелять-то она теперь научилась, одно вот только плохо: патронов маловато ей Сергей оставил, не успел побольше в их сельпо закупить – давно завоза не было. А в тайгу он всегда много патронов брал, там они лишними не будут, как и спички да соль.

«Ну уж теперь будь что будет, авось, обойдётся всё!» – думала Галина, надеясь только на везение да на саму себя.

К ночи вдруг поднялся ветер и, как таёжный филин, ухал тяжело где-то в печной трубе, свистел, запутавшись в косматых деревьях.

И Галина долго слушала эту его песню и никак не могла заснуть.

. Крик коровы она спросонья услышала не сразу. И только когда Тунгуска – так звали их корову-кормилицу – выдала в холодную осеннюю ночь ещё один душераздирающий вопль, словно зовя на помощь, испуганная женщина поняла: что-то там случилось и срочно нужна её помощь!

Уже ни минуты не раздумывая, Галина быстро схватила фонарь с керосиновой лампой и выбежала во двор. До неё не сразу дошло, почему не слышно лая их Белухи и самой её нигде не видать (а бегала лайка вольно, где хотела, так как не привыкла смалочку жить на привязи – как другие дворовые поселковые собаки).

Щеколда на двери сарая была откинута, и дверь открыта настежь. Странно! Кто бы это тут похозяйничал?
Войдя в сарай и осветив его, Галина буквально остолбенела.

Их красавица Тунгуска лежала в какой-то тёмной луже (потом уже Галина поняла: кровь!) и уже не кричала, а лишь только стонала: жалобно, негромко и протяжно. А рядом с ней в полумраке возилась огромная лохматая фигура, довольно сопя и урча. Она, сосредоточенно и жадно пожирая новорождённого телёнка, даже не подняла головы, чтобы посмотреть на того, кто мог помешать её ночному пиршеству.

Да это же медведь! – дошло наконец до неё.
А ещё Галина с опозданием поняла: их Белухи нет в живых, раз не подаёт свой звонкий голос – а она никогда не впускала во двор чужаков, будь то человек или зверь какой.

Сама потом не понимая, как ей хватило ума и выдержки тогда не закричать, женщина быстро – насколько позволяли подкашивающиеся от ужаса ноги – выбежала из сарая, в спешке выронив и оставив там фонарь.

Галина не помнила, как она вбежала в дом и в кромешной темноте – свет зажигать она побоялась – на ощупь нашла свою двустволку, стоявшую заряженной.

Потом, дрожа, словно в тропической лихорадке, не совсем ещё соображая, что предпримет дальше, она по тёмному двору, едва освещаемому неярким светом начинающей зарождаться луны, осторожно кралась к сараю. В голове билась одна мысль: надо выручать корову, которой тоже могла угрожать опасность. Ведь если этот непрошеный ночной гость не насытился или подойдёт на запах крови и свежего мяса какой-нибудь другой его, тоже не залёгший в спячку, голодный бродячий собрат, несчастной Тунгуске уже не сдобровать.
Да и ей самой тоже!

Но в сарае было как-то подозрительно тихо, словно ничего и не произошло.
Только теперь ей шибанул в нос какой-то смрадный запах – видимо, исходивший от медведя.

Галина чуть не упала, споткнувшись о фонарь, и в ужасе замерла, прижав к себе ружьё. Шум мог привлечь к ней внимание ночного разбойника, и тогда ей уже не сдобровать! Одной с разозлившимся взрослым медведем ей не справиться, даже имея ружьё, да и стреляет она не так уж метко. А тут ещё непроглядная осенняя темень, да и страх мешают ориентироваться даже в хорошо знакомом пространстве двора и сарая, чего не скажешь о лесных хищниках: тем ночь – помощница, внезапно нападать легче!

Постепенно, чутко и настороженно прислушиваясь, Галина услышала равномерный шум втягиваемого и выдыхаемого ноздрями воздуха и уже начала что-то различать в полумраке погружённого в тишину сарая.
Она увидела корову, обессилевшую после трудных родов и страшного зрелища смерти погибающего на её глазах детёныша. Да ещё, видимо, самоотверженная Тунгуска пыталась как-то закрыть собою новорождённого телёнка, и рассвирепевший медведь расцарапал её бок своими огромными длинными когтями, и она истекала кровью – это её тёплый и неприятный дух женщина явственно теперь почувствовала, сразу тогда не поняв, что это за странный сладковатый запах.

Да. «Счастливая случайность, однако, или Ангел-хранитель спас. » – думали они потом с мужем. Ведь, не попади Галина сразу в голову, разъяренный выстрелами раненый зверь смял бы и растерзал её в кромешной темноте сарая.

Уже немного рассвело.
Небо начало бледнеть, потом нежно розоветь; с побережья потянуло свежими морскими водорослями и сырым холодом.

Страшная ночь кончилась, и Галина, поняв, что ей больше ничего не угрожает, без недавнего страха подошла к мёртвому хищнику и рассмотрела наконец и его, и место побоища.
Зрелище, надо сказать, было не из приятных и не для слабонервных: лужа крови – всё, что осталось от бедного телёнка, отвратительная оскаленная морда и лохматая туша медведя. А рядом – израненная стонущая, как человек, страдалица корова.
Одно радовало: Тунгуска была жива, а беспощадный ночной гость мёртв и никому уже не сможет навредить!

«Отходил, лесной бродяга, своё. А лучше бы спал сейчас в своей тёплой берлоге – дольше бы прожил. Но сам ведь виноват, не надо было так зверствовать!» – словно пыталась оправдать себя сердобольная и жалостливая к любому зверью Галина.

Потом, сходив в дом, наконец оделась потеплее – выбежала-то в ночной суматохе в одной ночнушке и халатике, наспех накинутом. Нашла вонючую и чёрную, как дёготь, ихтиоловую мазь и, смазав ею пораненные бока коровы, побежала в посёлок за ветеринаром.

Оказалось, убитый Галиной медведь на самом деле был беременной медведицей, которая в конце января-начале февраля должна была уже родить. Жаль её и так и не родившихся медвежат.

В ту ночь в их посёлке побывал ещё один такой же медведь-бродяга – видать, тоже не залёг на зимнюю спячку, голодный. Вот и зашёл он, нарушив все медвежьи законы, на территорию другого медведя, что обычно у них не допускается. А может, это. муж той убитой медведицы был? – как узнаешь теперь.
И он поживился неплохо: задрал и утащил свинью и потом ещё пытался даже напасть на сторожа сельповского магазина. Но тому тоже удалось подстрелить таёжного разбойника, правда, он его только ранил, и медведь ушёл в лес.
А это было вдвойне опасно – раненый зверь!

Но вскоре поселковые мужики во главе с вернувшимся из тайги Сергеем выследили этого беспокойного злобного медведя-шатуна в лесной чащобе и застрелили его. Правда, он напал-таки на мужа Галины и успел повредить ему руку. Хорошо хоть, не правую и не так сильно, а то бы конец его охотничьему промыслу! Ведь с одной рукой охотник – уже не охотник!

Я вот думаю: какая же всё-таки Галина! – такая маленькая, худенькая – а отважная оказалась, не испугалась медвежьего «террора», самоотверженно защищая себя и любимую корову!

Да, наверное, и про таких вот, как она, сказал наш известный поэт Н.А.Некрасов: «Есть женщины в русских селеньях. »
И этот случай с медведем – тому подтверждение!

А сколько хороших, добрых и отважных людей в охотничьих артелях, леспромхозах, разбросанных по всей обширной дальневосточной тайге, в притаёжных рыбацких посёлках!

«Здешние места не терпят слабаков, предателей и трусов – они здесь просто не выживут! И не приживутся! Природа ведь не терпит пустоты. Пустоты души – особенно!» – говорил муж Галины, повторяя не раз слышанные им слова отца.

Много ещё чего услышала я от моей новой знакомой – и тогда, в гостинице, и потом, когда подружилась с ней и побывала у них с Сергеем в гостях – на побережье и в их маленьком домике на краю огромной тайги, то прекрасной и щедрой, то опасной и непредсказуемой.

Но это – уже другие истории, невероятные и не менее страшные, а порой – даже драматичные или трагические.

ПРОДОЛЖЕНИЕ – ЗДЕСЬ: ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. ПОЛОСАТЫЙ РАЗБОЙНИК – http://www.proza.ru/2012/04/21/534

1.Эти истории цикла можно читать и по отдельности, без продолжения.
Их объединяют только главные герои: Галина и Сергей.
Просто разбила его на части. И чтобы понять содержание, начните с первой, а дальше. если не пропадёт интерес!

2.Если что – не так, вы уж меня простите, дорогие читатели: кое-что забылось за давностию лет, кое-что. присочинили тогда герои этих полуфантастических историй-баек (их имена и фамилии изменены, и любые совпадения чисто случайны!). Да и я. тоже!

© Ольга Благодарёва, 2012

Это произведение, как и все остальные, имеет авторское свидетельство
и защищено Законом «Об авторском праве».
Никакая его часть не может быть скопирована и использована в любом виде без письменного согласия автора и обязательного указания на источник цитирования!
ЗДЕСЬ публикую в небольшом сокращ. (журнальный вариант).

Немного о медведях!
«РИА Новости»:

Лето 2016 года.
«Медведь забрёл почти в центр Хабаровска и был обезврежен нарядом полиции.»
+
В это же лето другой медведь зашёл в один из магазинчиков Биробиджана и был застрелен вызванным нарядом милиции.

Фотокартина – из ИНТЕРНЕТА.
Спасибо автору!

Источник

Таёжные истории-5-6. Таёжные треугольники

*****
(Журнальный вариант. В небольшом сокращ.)

Эти истории таёжного цикла можно читать и по отдельности, без продолжения.
Я просто разбила его на части.
Их объединяют только главные герои: Галина и Сергей.
Но, чтобы лучше понять содержание, начните всё же с первой, «Медвежий террор» – http://www.proza.ru/2012/04/15/1453 – и дальше. если не пропадёт интерес!

ИСТОРИИ ПЯТАЯ и ШЕСТАЯ

Шумит дремучая тайга.
А жить в тайге – совсем не шутка!
Морозы страшные, пурга,
От воя волчьего так жутко. *

***
«Погружусь в шелестящий листвы разговор –
Буду слушать тайгу бесконечно,
Чтоб понять и принять необъятный простор,
Тот, что душу врачует навечно.»
(Н.Шубина)

В один из необычно тихих, хрустально-прозрачных и тёплых ноябрьских вечеров, когда мы, напившись духмяного** ягодно-травяного чая с диким таёжным мёдом (вкусным – невероятно!), сидели в маленьком домике на самом краю тайги, охотник Сергей, муж моей новой знакомой, нанайки Галины, хитро глядя на меня, вдруг спросил:

— А хотите услышать историю моего рождения?

— А что в ней необычного? – спрашиваю пока ещё без особого интереса.

— О! Такого Вы, наверное, нигде в романах не читали и в кино не видели. У нас тут свои драмы и трагедии, и даже. любовные треугольники.

— Треугольники? Таёжные? – сразу загораюсь я, уже предвкушая что-то ужасно интересное.

— Ещё какие таёжные! Расскажу Вам о двух сразу.

***
Рассказ его я тогда хорошо запомнила и постараюсь передать почти в точности, придав ему чуть более художественный вид, хотя рассказчик Сергей сам по себе замечательный, колоритный.

Вот и отгремела залпами праздничных салютов победная весна сорок пятого!
В притаёжные рыбацкие посёлки, как и по всей стране, началось массовое возвращение уцелевших в страшных мясорубках Великой Отечественной войны воинов-победителей.

Охотник Прокоп пришёл с фронта на удивление целёхонький, не то что некоторые его односельчане: кто без ног, у кого руки нет, кто контуженный и глухой на оба уха, а кто и почти совсем слепой.

А он, везунчик, чудом уцелел в той, действительно, настоящей мясорубке под Сталинградом, где геройски навсегда полегли многие его товарищи-однополчане, с которыми почти всю войну прошагал он и проехал по расхлябанным и разбитым городским и деревенским фронтовым дорогам.

Но он же не виноват, что они погибли, а он вот остался жив! Значит, так провидению и Богу было угодно. И ведь снайпером был, а они на войне долго обычно не жили.
«В рубашке», видать, родился.

***
Казалось бы – живи теперь да радуйся: мирной жизни, ясному небу над головой, родной тайге-кормилице. А вот не получилось у Прокопа зажить так, как он не раз мечтал там, в землянках и блиндажах, в редкие минуты фронтового затишья.
Ему было уже под сорок, а он всё не мог найти себе подходящую невесту, жениться, завести детишек и жить, как все нормальные люди: уютно, по-семейному.

А дело было в том, что народу тогда в их посёлке было уже мало, и свободных девушек и женщин всем мужикам не хватало. Были, конечно, у них и смешанные браки: кто на нанайке, кто на тунгуске (так у них эвенков называли – по старинке) женился, но Прокопу пока никто не приглянулся.
Никто «нА сердце не лёг».

Вот и жил он одиноким и неприкаянным в срубленном им самим ещё до войны домике на краю тайги. Ни семьи, ни женщин.
А ведь какой видный был мужик: высокий, плечистый, сильный, как богатырь русский, белокурый и синеглазый (у них все в роду были такие)!
Вот все немногочисленные поселковые девки и бабы – и замужние тоже! – на него и заглядывались, даже пытались «закадрить»!

Но его храброе и суровое охотничье сердце по-прежнему оставалось свободным. Не прикажешь ведь ему, насильно мил никто не будет.

***
Как и отец, и дед его, ходил Прокоп (тоже одиночкой) в тайгу на промысел, ценную пушнину добывал: белок, лисиц, соболей (правда, всё меньше их оставалось в здешних лесах). А случалось – и покрупнее зверя заваливал: кабана, изюбря, а то и медведя, если встретится. Ножом одним охотничьим! Во силища!
Охотник он был отменный, удачливый, и потому деньги зарабатывал хорошие. С таким мужем ни одна жена горя бы не знала, да и детишки с голоду не померли.
Хорошая пушнина всегда высоко ценилась, и Прокоп жил по тем, послевоенным меркам, даже богато. Он почти не пил и не курил: не принято у них, охотников, это было, вот все мужики в их роду и были здоровяки-богатыри. Да красавцы все, как на подбор!

. И всё же жил Прокоп бобылём. Сам никого не любил, и его никто ещё не полюбил так, чтоб на всю жизнь вместе, до гроба.

Уходил он в тайгу – никто не провожал, приходил – никто не встречал. Жил да жил себе здоровый, крепкий и совсем ещё не старый мужик размеренной, правильной жизнью, и эта отрешённость его, граничащая с одичалым аскетизмом, вовсе никого уже не удивляла – привыкли люди и даже Бирюком промеж себя метко прозвали его.
Да он и был бирюк! Волк-одиночка, точнее. Есть и такие в тайге! Но им всегда труднее там выжить.

. Как-то раз зимой, выслеживая хитрых обманщиц лисиц и заодно проверяя капканы и ловушки-«кулёмы» на соболей, попал Прокоп в пургу, сбился с тропы и набрёл на маленький чум на берегу реки.

В нём жили двое эвенов: муж и жена. Глазастый Прокоп сразу обратил внимание на их полное несоответствие друг другу.
Муж был типичный тунгус***: маленький, коренастый, широкоскулый. А жена, хоть и не девочка молоденькая уже – стройная, как молодая сосенка, высокая, черноглазая, с длиннющей (ниже пояса) косой толщиной в руку. Красавица таёжная, да и только! Но вот взгляд её. Трудно было его выдержать – уж больно пристальный, как угли, насквозь прожигал и в то же время манил, увлекая за собой куда-то далеко-далеко.
Словно дразнила она своей колдовской красотой всякого, кто видел её!

Когда разговорились, оказалось, что хозяин чума – Василий – двоюродный брат умершего недавно старого шамана, которого медведь-шатун задрал. А его жена, сорокалетняя красавица Мария (они все были крещёные, поэтому и имена русские у всех), досталась ему… по наследству. От старшего брата, того самого шамана!
Умирая от ран (медведь в тайге напал и изувечил!), он наказал Василию, чтобы тот не оставил его жену и женился на ней. Так уж у них было испокон веков! Да и что оставалось делать Василию: волю брата нарушать – нельзя, да и тайга кругом, до ближайшей деревни сотню вёрст брести по бездорожью, где ж тут молодую жену найдёшь сразу? А тут – свой человек, да и красивая она, и умная, и, надо сказать, давно Василию нравилась – вовсе не по-родственному. Ну и что, что он моложе жены будет на какой-то десяток лет – это ведь в семье не главное! Да и он ей, вроде бы, по душе пришёлся: молодой, сильный, не то что муж её – намного старше неё был, в отцы годился! И охотник Василий был неплохой, с ним с голоду не пропадёшь!

***
. Прошёл положенный срок после похорон шамана, и стали они с Марией жить вместе в дружбе и согласии.
Вместе рыбу ловили, вместе на белок и лисиц охотились. Но вот беда: детишек у них так и не было. То ли Василий по мужской части слаб был, хоть и молод ещё, и здоров, то ли Мария мало его любила или уже старая была, или с какой-то червоточиной – поди тут, в таёжной глуши, без врачей, разберись!

Наверное, так бы и жили они спокойно вдвоём, не встреть Василий однажды в тайге в начале осени чуднУю женщину. Русскую!

Он с собакой своей высмотрел белку на дереве, улучил момент и удачно выстрелил ей в глаз, как обычно. А тут вдруг – ещё один выстрел откуда-то, одновременно с его! И белка уже лежит на земле, иди и бери!

Но тут неожиданно к ней женщина из-за кустов орешника выходит и нагибается, чтобы взять.

— Моя белка! Моя. – кричит Василий.

— Нет, моя, – спокойно так отвечает незнакомка.

Пока он, опешив, её разглядывал, она вытащила трубку из какого-то тёмного дерева, зажгла её, затянулась и… Василию передаёт! Он даже растерялся от неожиданности!

А женщина вдруг говорит:

— А я. мужика себе ищу. Муж-то мой помер, а одной-то бабе в тайге не сладко. У тебя баба есть? Жена то есть?

— Да есть… – честно отвечает Василий. – Нету! – вдруг поправился он, закурив и придя, наконец, в себя. – Есть, да только…
Сказал и сам не понял, что это он несёт, будто кровь ударила в голову!

Он вдруг закашлялся, да так, что слёзы из глаз брызнули. А потом Василий, словно в каком-то неземном блаженстве, то ли улетел, то ли провалился куда-то.

***
Когда он пришёл в себя, то почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит.

Василий, медленно возвращаясь с небес на землю, увидел наклонившуюся к нему женщину с распущенными волосами.

Это была та самая охотница на белок, трубку которой он закурил.

— Очнулся, милок? – ласково спросила незнакомка.

Василий, словно онемев, смотрел на неё во все глаза, жадно разглядывая.

Она оказалась настоящей красавицей: длинные светло-русые волосы водопадом сбегали по её груди и плечам, опускаясь почти до пола, лицо белое, нежное, а огромные голубые глаза – как чистые озёрца, что иногда встречаются в тайге – на радость всякому!

Такой женщины и так близко, совсем рядом, Василий в их местах никогда не видел!

Попутно замечает: у него голова так странно кружится, и туман какой-то перед глазами стоит. Может, это сон ему красивый, сказочный снится в родном чуме?

Но, с трудом оглядевшись, Василий видит, что он вовсе не у себя в чуме, а в какой-то незнакомой комнате.
И он протянул к незнакомке руку, будто дотронуться хотел, убедиться, что не спит.

А незнакомка засмеялась вдруг, обнажив великолепные ровные белые зубы, и сбросила с себя одежду. И. прилегла рядом с Василием!

Полежав минутку, она, на удивление умело, раздела его и начала сначала целовать, а потом ласкать, гладить руками всё его мускулистое тело. Нежно тронув его мужскую плоть, заставила вздрогнуть и затрепетать от незнакомых ему ранее томительно-сладостных ощущений.
Потом она вдруг замерла, будто испугалась своей смелости. И тогда Василий нетерпеливо и крепко обнял женщину, прижал её к себе, и их обнажённые тела сплелись в едином порыве.
И вскоре оба, уже паря над землёй, погрузились в сладкую грешную истому.

***
. Вернувшись в свой чум, целую неделю потом как не в себе был Василий: рыбалку и охоту забросил, до Марии ни разу ночью не дотронулся. Да и днём внимания на неё не обращал, будто она – пустое место!

Смотрел, словно сквозь неё, молчал и о чём-то своём думал всё время. Растерянный и грустный стал, будто белый свет ему не мил.

— Ищи себе другую жену, – наконец, не выдержав, сказала ему Мария.

— Как… ищи? Ты что. всё. знаешь?!

— Знаю. – спокойно ответила Мария. – Да иди уже к ней, этой своей русской. Одна как-нибудь проживу. Не пропаду, не бойся!

. Рано утром, на заре, ушёл Василий от Марии.
И сразу – к Анне (так звали прекрасную охотницу-незнакомку)!

— Вот, пришёл я, однако.

Анна сидела у печи в своём маленьком домике на опушке.
Она взглянула на него и улыбнулась своей загадочной колдовской улыбкой:

— А я знала это, милый! Иди ко мне, мой князь! Мой царь**** и господин!

И, сладко потянувшись, она поднялась и потянула Василия за собой, не обращая внимания на закипевший в котелке взвар из душистых таёжных ягод и трав, заполнивший своим сладковатым ароматом всё вокруг.

И снова его тело стало будто невесомым, а душа белокрылой птицей воспарила в неведомую блаженную высь.

***
. С тех пор они с Анной жили вместе, как говорится – «душа в душу»!

Ходили вдвоём на охоту и добывали больше зверья и пушнины, чем он с Марией.
А холодными осенними ночами Василий опять тонул в её крепких, почти мужских, объятиях и забывал обо всём на свете, как тогда, первый раз попробовав её необычную трубку.

. А вскоре Анна сказала ему, что к лету у них будет маленький.

«Сын!» – ликовал счастливый Василий, уже давно и не надеявшийся стать отцом, живя с Марией.

Он набрал в лесу полузамёрзших лиан плетущегося по деревьям лимонника и сплёл, как сумел, маленькую люльку-зыбку для малыша.
Почему-то он был уверен, что родится мальчик.

И Анна ещё больше расцвела и похорошела, готовясь стать матерью. Она напомнила Василию зрелую самку, олениху-изюбриху, которую он однажды подстрелил случайно, – с её огромными глазами и невыразимой словами красотой. А ведь, живя с мужем, Анна почему-то так ни разу и не забеременела. Выходит, не в ней тогда было дело, не пустоцвет она вовсе!

***
. Однажды, когда они с Анной возвращались из тайги, Василий провалился в глубокую медвежью берлогу под корнями огромного кедра, где, на его счастье, никого не оказалось.
Он сильно ушиб и подвернул ногу, она страшно болела, и на неё нельзя было даже наступать.
И до их домика Анна потом почти волоком, под мышкой, тащила его – благо, рослая уродилась, сильная была, как добрый мужик, а Василий – небольшой и не очень тяжёлый. А тут, видать, после ежедневных ночных любовных утех и вовсе. полегчал!

Добравшись до дома, Анна разрезала его мягкий олений ичиг на ноге (она сильно распухла, и он не снимался) и сразу сделала холодный компресс, затем наложила тугую повязку и напоила Василия своим, одной ей известным ещё от бабушки-знахарки, отваром из трав, быстро снимающим боль.

Анна ухаживала за ним, как за ребёнком, чуть ли не с ложечки кормила и поила его. Видно, так она соскучилась по человеческому теплу, ласке, оставшись без мужа одна, что ничто ей теперь не было в тягость.

Ещё дров было у них маловато, а ведь зимы здесь обычно долгие, снежные – завалит всё в лесу, где потом возьмёшь сухих? Если дрова будут потеряны – это настоящее бедствие в тайге.

И Анна между делом собирала сухой валежник и небольшие деревца, поваленные ураганами, тащила их к дому волоком, сваливая под навес, сооружённый недавно Василием под стенами их маленького домика, где уже была сложена аккуратная поленница из берёзовых и лиственничных дров. Но зимой дров много не бывает, лишними не будут!
Да, и воды ещё надо из ручья во фляги натаскать, запастись, чтоб не мучиться.

. В один из таких осенних дней, уйдя, как обычно, в тайгу, Анна домой не вернулась, хотя надолго старалась Василия не бросать одного с его ещё не зажившей до конца ногой.
Он ждал её всю ночь и весь следующий день, но жены всё не было.

Тогда, с трудом передвигаясь с палочкой, он оделся, взял двустволку и вышел на поиски Анны.
Но уйти далеко Василий не смог: нога опять распухла и не давала ему двигаться без боли дальше. Да и снег вдруг повалил, и такой сильный, что в двух шагах ничего не было видно.
Зима, как всегда, свалилась внезапно!

Покричал он, покричал, охрип даже, но никто не отозвался. Пришлось ему вернуться домой.

***
. Прошло ещё два дня томительного ожидания.
Метель, разыгравшаяся не на шутку, наконец, утихла, и Василий снова предпринял попытку найти Анну. Он ходил на лыжах по заснеженному лесу, кричал, звал Анну. Но всё было безуспешно.
Василий не мог ни есть, ни спать и длинными одинокими ночами всё прислушивался к каждому звуку за стенами дома. Иногда он выходил на крыльцо и с тоской смотрел на бездушную одинокую луну, взирающую на него с высоты своим бело-жёлтым круглым глазом.

На пятые сутки рано утром в крошечное замёрзшее окошко кто-то сильно постучал.

«Анна!» – радостно ёкнуло в груди. Но, открыв дверь, обитую кабаньей шкурой (чтоб тепло из дома наружу не выходило), Василий с удивлением и разочарованием, его сменившим, увидел перед собой… Марию.

— Я нашла Анну. – тихо сказала она. – Пойдём, покажу. Брезент захвати.

Василий в сопровождении Марии шёл по таёжной тропе, и ему казалось, что они снова вместе идут на охоту, как бывало прежде. Но в то же время он, идя вслед за ней и ощущая Марию совсем рядом, уже ничего к ней не испытывал. Будто и не жили они вместе в их маленьком чуме, не спали, прижавшись друг к другу – и тёплыми летними, и такими унылыми и бесконечно длинными осенними, и холодными зимними ночами.

Все его мысли сейчас были устремлены к Анне: Где она? Что с ней?

***
Когда они с Марией с трудом вышли к берегу реки, Василий с трудом, запинаясь, спросил:

Мария показала ему на небольшой холмик-шалаш из поваленных деревьев.

— Здесь. – еле слышно, словно что-то горло сдавило, душило и мешало говорить, прошептала Мария.

А Василий будто онемел от догадки и горя, свалившегося на него.

До этого он ещё надеялся на то, что Анна найдётся живая. А теперь. Видно, Анна наткнулась на медведя-шатуна и не смогла в одиночку одолеть голодного и злого лесного бродягу, ставшего людоедом.

Земля была уже мёрзлая, неглубокую могилу могли разрыть голодные таёжные звери.
Василий в последний раз поцеловал ледяные губы Анны. Потом трясущимися руками замотал её изуродованное тело в брезент.

Они обложили Анну ветками, сучьями и подожгли…

. Прожив месяц после похорон Анны один, Василий, страшный, исхудавший, вернулся в чум Марии. Он не мог больше оставаться в домике Анны, где всё напоминало о ней каждый день. Особенно невмоготу ему было смотреть на детскую колыбельку, сделанную им собственноручно и так и не дождавшуюся их малыша. Возможно, сына.

Но и там, в чуме, со смуглой и черноволосой Марией, истосковавшейся по мужской ласке, в её жарких и крепких объятиях Василий видел свою светловолосую и белокожую Анну.

Когда Мария, насытившись им, как младенец материнской грудью, засыпала, он, уставший и опустошённый, выходил из тёплого чума на мороз. Смотрел с тоской на высокие звёзды и долго курил самодельную деревянную трубку, подаренную ему Анной. В такие минуты он словно забывал о времени и совсем не чувствовал холода, пробиравшего до костей.

В нём как будто что-то умерло, исчезла какая-то важная часть его мужского существования, и само это его жалкое существование уже не имело для него никакого смысла.

***
. Говорят, время лечит не только раны, но и сердца, и души людские.

И Мария видела, как постепенно Василий оттаивает, но улыбаться, как прежде, он перестал. Да и к ней он относился больше как к сестре, чем к жене. Не приласкает никогда, доброго слова от него не услышишь – ни днём, ни ночью. Изредка молча, сопя, второпях сделает свою мужскую «работу», будто из-под палки, а потом сразу отвернётся и захрапит.

. Всё чаще и чаще Василий уходил в посёлок на побережье.

На вырученные от сдачи пушнины деньги покупал там соль, спички, крупу, сахар, муку и патроны.
А потом. Он брал водку или находил в чьём-то доме дешёвую бражку, шёл к брату Анны, который жил один-одинёшенек, и напивался с ним до чёртиков, чтобы забыться хоть на время…

***
Скучно с ним стало Марии, тоскливо на душе, одиноко. Не этого она ждала, когда Василий к ней вернулся.

Но, видно, другим или прежним теперь он уже не будет, если только ещё хуже не станет.

Разве о таком муже Мария мечтала.

***
. Всю ночь мело, мело. Ветер то как филин, ухал тяжело где-то совсем рядом, то свистел, запутавшись в огромных деревьях, то надоедливо скрёб стены чума колючими снежинками.
Прокоп, оставшись в чуме до утра, смотрел на Василия и Марию и понимал, что не всё у них ладно.
Они выпили с Василием спирта, который Прокоп всегда с собой носил в плоской алюминиевой фляжке – по старой фронтовой традиции, похлебали ухи из замороженной рыбы, поели вкусной строганины.
И, переночевав и поблагодарив хозяев за гостеприимство, Прокоп ушёл от них утром, как только закончилась пурга.

***
А Мария всё время после его ухода задумчиво вспоминала неожиданного гостя: синие глаза Прокопа, его совсем светлые (как у погибшей Анны) волнистые волосы и добрую улыбку, с которой он смотрел на неё.

Ей понравился этот чуть бирюковато-диковатый, большой и сильный, красивый русский охотник с крепкими и мозолистыми мужскими руками и твёрдо стоящий на больших ногах – несмотря на то, что молча пил наравне с Василием. А её Василия двумя чарками водки можно с ног свалить, совсем слабый стал! Да и много ли надо северным здешним мужикам, организм которых не принимает алкоголь?! Это вон русским хоть бы что, ведро или бутыль бражки могут выпить!

А что и она этому русскому понравилась – это Марии подсказывало её женское чутьё, а его уж не обманешь.

. После появления у них русского охотника, богатыря Прокопа, жизнь Василия и Марии круто изменилась. И не в лучшую сторону!

Василий стал ещё угрюмее, а, напиваясь, иногда бил Марию, словно вымещая на ней свою боль и тоску по Аннушке – как он её ласково называл. Даже ночью, забывшись, в постели с женой.

Мария поначалу молча сносила всё это – с привычной покорностью тунгусской женщины. Но когда она потом несколько раз за зиму встретила во время своих одиноких хождений по тайге красавца Прокопа, она поняла: больше уже так продолжаться не может.

***
…И надо ж было тому случиться: как-то раз, уже по весне, они столкнулись с ним на опушке леса возле домика Анны, где совсем ещё недавно жил и её Василий. Такой счастливый здесь в ТОЙ своей новой любви!

Снег уже сошёл, но было ещё промозгло и сыро, и Прокоп предложил Марии, озябшей и изрядно уставшей от бесплодных поисков дичи (в тот день ей явно не везло на охоте, а так хотелось не солонины, а свежего мяса поесть!), зайти в дом отдохнуть и погреться.
Он растопил печь, которую уже никто давно не топил, принёс из ручья воды. И вскоре оба, плача от едкого дыма, наполнившего домик, пили с его сухарями обжигающе горячий и такой духмяный чай из сушёных лесных ягод и трав таежных, найденных ими в мешочке полотняном на полке над печкой.
И он казался им таким вкусным!

Мария согрелась и раскраснелась от тёпла и горячего чая, а ещё больше – от пристального взгляда русского мужчины, который и смущал её, и волновал так, как никогда ещё до этого не было. Сказывалась и усталость за день хождения по тайге, и она, силясь не заснуть да не упасть во сне, прислонилась к шершавой бревенчатой стене.

***
Проснулась Мария внезапно, будто толкнул кто.

В маленькое оконце светила ярко-жёлтая, как глазунья, луна, освещая всё вокруг.
Женщина лежала на деревянной кровати, укрытая большим и тёплым полушубком Прокопа. А сам он спал, сидя за столом возле остывшей за ночь печки, время от времени издавая ртом и носом негромкие свистящие звуки, которые и разбудили Марию.
Она с удивлением смотрела на этого замечательного мужчину, отдавшего ей свой тулуп и, наверное, уже совсем замёрзшего за столом. Да и спать так долго сидя ведь неудобно!

И Прокоп, будто почувствовав на себе взгляд её красивых, чуть раскосых чёрных глаз, сладко всхрапнул ещё раз и резко проснулся. Он встал из-за стола и, сладко потянувшись, улыбнулся Марии своей чуть смущённой, какой-то по-детски светлой и доброй улыбкой.

А потом вдруг, словно притягиваемый её гипнотическим, немигающим горящим взглядом, Прокоп подошёл к кровати и лёг рядом с замёрзшей женщиной, сразу согрев её теплом своего большого тела.

А через девять месяцев, зимой, Мария. родила сына – синеглазого крепыша, очень похожего на отца. Только темноволосого и смуглого!
Они с Прокопом ещё раньше расписались в их поселковом совете и были теперь самыми счастливыми родителями на свете, хоть и немолодыми уже!
Позднее счастье сладко бывает, однако!

А Василия к тому времени уже не было в живых: летом утонул по пьянке, бедолага.

***
— А своего синеглазого первенца они назвали. Сергеем.

Ну, поняли теперь, кто это?! Так что, я тоже не совсем русский, а только наполовину! Метис, полукровка – как у нас говорят.

Так муж Галины закончил свой рассказ и снова со своей хитроватой улыбкой посмотрел на меня, ошеломлённую таким поворотом сюжета.

Вот и не верь после этого в чудеса!

** То же, что душистый, пахучий (диалект.)

*** Тунгусы – старое, дореволюционное название эвенов.

**** Имя Василий в переводе с греческого означает: «князь», «царь», «правитель» – видимо, это и имела в виду Анна, так называя Василия.

Если что – не так, вы уж меня простите, дорогие читатели: кое-что забылось за давностию лет, кое-что. присочинили тогда герои этих полуфантастических историй-баек (их фамилии и имена изменены, и любые совпадения чисто случайны!). Да и я. тоже!

© Ольга Благодарёва, 2012

Это произведение, как и все остальные, имеет авторское свидетельство
и защищено Законом «Об авторском праве».
Никакая его часть не может быть скопирована и использована в любом виде без письменного согласия автора и обязательного указания на источник цитирования!
ЗДЕСЬ публикую в сокращ. (журнальный вариант)

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. В ВОЛЧЬЕЙ ЯМЕ –
http://www.proza.ru/2012/05/15/592

Фотокартина – из ИНТЕРНЕТА.
Спасибо автору!

Источник