сестры нонны мордюковой биография
«Нонна до конца жизни жалела о разводе с Тихоновым», — рассказывает сестра Мордюковой
Неизвестные факты из жизни советской актрисы.
«Как-то раз Нонка куда-то запропала, и я несколько дней не могла до нее дозвониться, — вспоминает сестра Нонны Мордюковой Наталья Катаева. — Вдруг она мне звонит сама: «Тасюрочка, у нас тут свадьба, приезжай!» Я не поняла: «А кто у тебя замуж выходит?» Нонка рассмеялась: «Я!»
Славу Тихонова Нонна долго воспринимала только как друга. Помню, как она привезла его к нам домой, в Ейск, на каникулы. Сказала, мол, товарищ по учебе, пусть у нас отдохнет. Они ведь тогда были однокурсниками, оба во ВГИКе учились. Мама хотела Славу разместить у своей подруги, там была просторная квартира, а у нас народу много, свободной кровати нет. Но Слава запротестовал: «Ирина Петровна, можно мне у вас остаться? Я и на полу могу спать, лишь бы слышать, как Нонна во сне сопит». И мама разрешила.
Слава ей и по хозяйству помогал — то веревочку во дворе натянет и белье развесит, то воды из колонки натаскает. «Ой, хороший из Славки семьянин получится, выходи за него, Нонка, будешь за ним как за каменной стеной, — нахваливала Тихонова мама. — А какой красавец!» Очень ей этот мальчик понравился. Сестре возразить-то маме было нечего, но что-то ее останавливало. Слава потом даже из Москвы маме писал: «Ирина Петровна, повлияйте на Нонну, если она не захочет быть со мной, я брошусь под поезд!» Мама перепугалась, сорвалась в столицу и давай Нонку уговаривать.
А тем временем Слава — вопреки желанию Нонны — делал то же самое, только по отношению к ней самой. И тоже добился-таки своего — они с Нонной поженились. А через год у них со Славой родился Вовочка. Сестра тут же вызвала меня, школьницу, телеграммой. Она тогда работала в Театре киноактера, каждый вечер спектакли, а ребенка оставить не на кого. Она меня и в школу в Москве устроила — утром я на учебе, а после уроков несусь к племяннику.
Как Тихонов Нонну к Герасимову приревновал
Жили мы на Пироговке в коммуналке, в проходной 14-метровой комнате. От соседей, семьи директора кинопроизводства Скитева, которым приходилось мимо нас ходить, отгородились фанеркой. А в дальних комнатах жили звукорежиссер Дмитрий Соломонович Флянгольц с женой Тамарой Петровной и дочерью Ирочкой, актер Петр Савин с женой Наташей, в общем — одни киношники в квартире. И в кухне на всех одна плита с четырьмя конфорками, мы их называли дырками. Выходит Нонна с кастрюлькой: «Тамара Петровна, ваша дырка свободна?» — «Свободна, ставь!» Перед спектаклями Нонна со Славой по очереди принимали душ, ванная — единственное место, где можно было спокойно репетировать — под включенную воду то Нонна, то Слава произносили скороговорки: «На мели мы налима ловили… Сшит колпак не по-колпаковски…» А я с Вовочкой за ручку и соседская девочка Ирочка встанем под дверью и слушаем, нам так интересно!
Потом Слава с Нонной уедут в театр, а мы, дети, давай на всю квартиру: «На мели мы налима ловили…», пока Тамаре Петровне не надоест: «Ну хватит уже, голова от вас болит, перестаньте!» А если вечером у Славы с Нонной не было спектакля, у нас собирались их друзья — Алла Ларионова с Колей Рыбниковым, Юра Боголюбов. Одно время они очень увлекались игрой в карты на деньги и до утра резались в покер. Дым стоял коромыслом, все курили жуткие сигареты без фильтра, и мы с Володенькой спали за фанеркой в дыму. Они-то потом могли весь день отсыпаться, у них только вечером спектакль или репетиция, а нам с Вовочкой нужно рано вставать, мне утром в школу. Потом с покером завязали. Как-то стали рассчитываться, и выяснилось, что Нонна со Славой проиграли все свои деньги, хоть ставка и была копеечная. «Славуль, — ахнула сестра, — так нам с тобой жрать будет нечего». — «Да, Ноннуль, давай-ка прекращать».
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Конечно, помогали родители Тихонова, мы вчетвером часто по выходным гостили у них в Павловском Посаде. И вот приезжаем в очередной раз, собираемся с сестрой по городу прогуляться, а свекровь, Валентина Вячеславовна, достала из сундука фетровую оранжевую шляпу с черной вуалью: «Дарю тебе, Нонна! Что ты все в платках да в платках — нехорошо, лауреатке Сталинской премии положено носить шляпы!» Нонка ведь очень платки любила. А когда примерила эту шляпу, нам с ней стоило больших усилий не расхохотаться, но она же артистка — сделала довольное лицо, покрутилась перед зеркалом: «Огромное вам спасибо!» — и незаметно подмигнула мне. Так в этой шляпе и вышла на улицу, но, завернув за угол, тут же обновку с головы сняла. Потом возвращаемся, я спохватилась: «Шляпу-то надень».
В общем, в этой красоте сестра появлялась только на пороге у свекрови, когда входила или выходила в двери. Всегда брала ее с собой в Павловский Посад. И Валентина Вячеславовна гордилась: мол, гляньте-ка, как я принарядила невестку. Какое-то время я с Вовочкой жила у родителей Славы в Павловском Посаде, там и школу окончила. Потому что не справлялась уже одна с племянником: у меня в старших классах уроки заканчивались поздно, Нонне нужно в театр, и с Вовочкой посидеть некому. Вот сестра и сказала мужу: «Слава, давай сына к твоим родителям отправим, ну невозможно постоянно отпрашиваться с репетиции, меня скоро из театра выгонят!»
Кстати, в то время театр был ее единственной работой и единственным источником дохода. Это у Тихонова после «Молодой гвардии» карьера в кино пошла в гору, а Нонна пять лет нигде не снималась. Считается, что ей перекрыл кислород Сергей Герасимов за то, что она отказалась выйти за него замуж. И скорее всего так и произошло. Он влюбился в Нонну на съемках «Молодой гвардии», даже просил ее руки у нашей мамы. Приехал на черной «Волге», автомобиль ему выделил Ейский райком — как же, в наших краях появился такой знаменитый режиссер, мало ли какие у него тут дела, может быть, он натуру для съемок выбирает. Мама тогда была председателем колхоза в станице Старощербиновской, километрах в 30 от Ейска. Сватовство Герасимова ее возмутило: «Сергей Аполлинариевич, да ведь вы женаты!» — «Ирина Петровна, я разведусь!» — «Но вы же для нее старый, мы с вами почти ровесники, а что будет через 20 лет?» — «Я сделаю из нее кинозвезду!» — «Не надо, если у нее есть талант, она и без вас станет звездой».
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Настоящая причина их развода
Я сама вышла замуж, еще когда они были вместе. За оператора Петра Катаева, сына писателя Петрова, соавтора Ильфа по «Двенадцати стульям» и «Золотому теленку». Мы познакомились на съемках фильма «Отчий дом» — Нонна тогда взяла меня с собой. Поскольку нашей мамы уже не было в живых, Петя просил моей руки у Нонны, а потом называл ее тещей. Хотя она старше его всего на четыре года. Сестра первой поехала знакомиться с моей будущей свекровью Валентиной Леонтьевной в знаменитый писательский дом в Лаврушинском переулке. «Не пугайтесь, — поспешила она успокоить Петину маму, — невеста не я!» Потом мне рассказывала: «У них такие хоромы, столько книг, все, как положено у интеллигенции!»
Вдруг вспомнила про свою оранжевую шляпу с вуалью и обрадовалась: «Вот и пригодилась, надевай, Наташка, шляпу с мохеровым голубым пальто, которое я тебе купила, — это будет интеллигентно, в такие дома нужно только так!» Представляю, как я выглядела со стороны, когда пришла знакомиться со свекровью, — это же конец света! Но Валентина Леонтьевна — женщина умная и тактичная — сделала вид, что все в порядке. Слава с Нонной были на нашей с Петей свадьбе, Вовочку с собой взяли, и родители Тихонова тоже приезжали. Сестра расчувствовалась, так плакала, у меня все платье было мокрым от ее слез. А вскоре Нонна ушла от Славы. Почему — она и сама не могла дать вразумительный ответ.
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Слишком разными они оказались, вот и все. И чем дальше — тем все больше и больше раздражали друг друга. Ему не нравилось, что жена вечно помогает родне — то денежку пошлет, то посылочку соберет. Мало того, что я с ними постоянно жила, так еще и другие сестры и братья часто наезжали. Слава заводился: «Как я устал от твоего колхоза!» — «Этот колхоз меня вырастил и выучил!» Ни в коем случае не осуждаю Славу, его можно понять — в своем доме человеку не дают посидеть в тишине. Но сестра по-другому не могла. Нонка с каждой зарплаты обязательно что-то покупала маме или братьям с сестрами, хоть сама постоянно считала копейки. В то же время Слава много снимался, получал хорошие гонорары и прятал их от Нонны. Как-то мы с ней морили клопов, отодвинули комод — и оттуда целая пачка денег вывалилась.
А мы с сестрой бутылки из-под молока сдавали, чтобы Вовочке 50 граммов сливочного масла купить, себе таких деликатесов не позволяли. Нонна впала в ступор, уже ничего делать не могла. И когда Слава пришел, сказала ему: «Ребенка кормить нечем, а ты деньги прячешь». Тихонов спокойно ответил: «Иначе с твоим колхозом ничего не купишь». Знаете, Нонна выходила за Славу без любви, и если потом какие-то чувства к нему возникли (во всяком случае, она пыталась себе их внушить), то в тот момент у нее все к нему пропало. Слава сам перечеркнул все то хорошее, что было в их жизни. Вот тогда сестра и приняла решение о разводе. Но мама ей не позволяла, все твердила: «Перетерпи, дочка, если уйдешь от Славки, то на старости лет одна останешься». И, в общем-то, оказалась права. Нонка потом часто вспоминала эти мамины слова и жалела, что ее не послушалась: «Надо было перетерпеть».
Нонна приводит в дом князя
Со временем я тоже стала работать в кино. Муж настаивал: «Тебе нужно учиться. Кем хочешь быть?» Я подумала: «Хочу одевать артистов!» Петя подсказал: «Художником по костюмам? Давай!» И помог получить мне специальное образование. Я хорошо знала свое дело, точно представляла, как будет выглядеть на экране картинка после проявки пленки, поэтому была у операторов нарасхват. Допустим, приступаем к съемкам фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!», спрашиваю оператора Гошу Рерберга: «Пленка «Кодак»?» Он руками разводит: «Если бы! «Орво»!» И я делаю приглушенные цвета, потому что иначе на «Орво» все будет выглядеть аляповато.
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Один раз я осторожно сказала: «Сергей, ты бы как-нибудь закончил отъезд. Инка ночует у сестры, а ты все никак…» Сама-то Нонка скорая была, ей любая волынка, нерешительность непонятны. Если что задумала, то уже ни за что не отступится. Так и в Москву учиться когда-то уезжала — без страха, без сомнений. На билет до столицы ей не хватило, так добиралась наша Нонка на товарняке, точь-в-точь как ехали герои фильма «Баллада о солдате». Это было летом 45-го года, только-только война закончилась. Помню, долго не приходило от нее из Москвы вестей, мама беспокоилась, как там дочка, и вдруг получаем телеграмму: «Поступила во ВГИК в Москве. Вышли денег на обратную дорогу!» Как же мама обрадовалась: «Молодец, Нонка! Так, детки, нам теперь нужно ее учить, корову придется продать, поешьте в последний раз масло и творожок!» Зато и отблагодарила нас Нонка за ту проданную корову! Когда получила Сталинскую премию за «Молодую гвардию», на все деньги накупила и привезла в Ейск нам подарков: красивое белье, атласные ленточки, детские пояса для чулок (что были тогда в диковинку, потому что чулки носили на резиночках), клетчатую ткань, из которой нам мама сшила юбки-шотландки. И когда мы в них кружились, складки в разные стороны, подружки удивлялись: «Ой, а на чем у вас чулки держатся?» Помню, Нонка нас заинтриговала: «Наташка, Людка, там у меня еще в чемодане «чик-чик» для вас, сейчас достану». Мы-то думали, что это такое? Может, какая-то японская ткань? Оказалось, Нонна кроила себе платье из креп-жоржета, чтобы сделать вырез, обвела тарелку мылом, вырезала, потом смотрит — а полгруди получается наружу. «А, ладно, — думает, — отвезу этот «чик-чик» своим девчонкам, они что-нибудь с ним сообразят!» Ну я, конечно, и сообразила.
Словом, шить я умела еще в Ейске. И вот в Москве нашла применение своим умениям. С Нонной мы работали на картине «Лев Гурыч Синичкин». Помню, первый съемочный день отмечали у меня дома — мы с Нонной, Миша Козаков, Алла Ларионова, директор картины Света Павлова. Купили вина, налепили пельменей, Миша стихи читал, мы все уселись на кровать его слушать, она под нами и проломилась. В общем, гуляли до четырех утра, а к восьми нужно быть на площадке. Едем в машине на студию. «Миша, ты держишься?» — спрашивает Нонна Козакова. Тот отвечает с заднего сиденья: «Из последних сил!» — «Мы сейчас Лариску за пивком пошлем!» Наша реквизитор Лариска принесла им пива в гримерную, а Света еще и чайку крепкого заварила, и они быстро пришли в себя.
Вокруг Нонки жизнь бурлила. Это ее и поддерживало в моменты, когда она оставалась одна, без мужа. Расставание с Тихоновым Нонна пережила довольно легко. Кажется, она об этом особенно и не думала. Да и одна она в тот раз была недолго. Звонит как-то: «Тасюрка, — так меня сестра часто называла, — соскучилась по тебе, приезжай повидаться, я вареников налепила!» И вот вхожу к ней в квартиру — а там на диване сидит мужчина, красивый, как бог, что-то напевает и ступнями босых ног ритм отстукивает. Это был Борис Андроникашвили, сын писателя Пильняка, бывший муж Людмилы Гурченко и отец ее дочери Маши. Вот и Нонна не смогла устоять перед его обаянием. Что и говорить, умел пустить пыль в глаза. Потом, по телефону, Нонна мне рассказала: «Боря настоящий князь! Видела новый ковер в комнате? Это Борина семейная реликвия, он принес». Боря значился сценаристом, но что при Люсе, что при Нонне так ничего и не написал. Зато Байрона цитировал по-английски, а Анатоля Франса — по-французски.
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Умел принять гостей, хрипловатым голосом пел романсы, обожал раскладывать пасьянсы. И шесть лет сидел у Нонны на шее. Сестра только и делала, что моталась по стране, повсюду таская за собой пленки со своими фильмами — деньги зарабатывала. Видно, Гурченко рада была, что избавилась от этого князя, никаких обид на Нонну у нее не было, они с сестрой всегда дружили. И еще посмеивались над Борей при встрече: «Нон, чего там, у него в пишущей машинке все тот же лист вставлен, на котором три строчки напечатаны?» — «Ой, Люсь, не говори, три строчки!» Друг к другу они обращались «кума», но связано ли это с Борей — я не знаю.
И вот настал момент, когда Нонке все это надоело. В тот день она, как всегда, борща наварила, стала мыть полы, а князь в халате бренчит на гитаре. Тут пришла Люся Хитяева позвать подругу на какую-то премьеру. Сестра потом рассказывала: «Посмотрела я на Люсину норковую шубу, какой себе позволить не могу, хоть и вкалываю с утра до вечера, и как психанула: да пошел он на фиг, этот князь!» И сбежала от него. Боря сразу и не понял, что она его бросила, звонил мне: «Наташ, не знаешь, где Нонна?» Знаю, конечно. Она прячется у подруги Лоры Кронберг. Но не выдаю. Князь погоревал-погоревал да и исчез из жизни Нонны. Вот только Володя обижался на мать, что та Борю выставила. Мордюкова с Тихоновым вечно были заняты, не могли много внимания уделять сыну, это у князя вагон свободного времени, и он с удовольствием общался с мальчишкой. Володя к Боре очень привязался, звонил ему потом и в гости ездил.
Фото: Фото из личного архива Нонны Мордюковой
Фото: Фото из личного архива Натальи Катаевой
После расставания с Андроникашвили Нонне хотелось развеяться, и мы большой компанией отправились отдыхать в Пицунду. Когда вернулись в Москву, прошла буквально пара месяцев, сестра куда-то запропала, я несколько дней не могла до нее дозвониться. Но вот она мне звонит сама: «Тасюрочка, у нас тут свадьба, приезжай!» Я не поняла: «А кто у тебя замуж выходит?» Нонка рассмеялась: «Я!» Оказалось, они с Володей Сошальским расписались и отмечают это событие у него на Селезневке. Из гостей были только Володина мама, актриса Варвара Сошальская, еще дочь Володи от одного из предыдущих браков, которых у него было столько, что можно со счету сбиться, актер Юрий Пузырев и я, совершенно потрясенная. Слишком уж быстро все произошло. «Зато я теперь имею мужа, и никто не будет гавкать мне в спину», — объяснила мне Нонна. С Сошальским сестра прожила недолго, меньше года.
А потом не выдержала гулянок, которые он каждую ночь дома устраивал: компании расходились только под утро, и Нонна постоянно недосыпала. Мне она как раз достала путевку в ту же Пицунду, а через три дня неожиданно и сама возникла в дверях моего номера: «Я ушла от Сошальского, да ну его!» И вот на следующее утро сидим с ней в парке, Нонна что-то вяжет из мохера, вдруг видим — по аллее в нашу сторону шагает Сошальский. Подходит к сестре: «Нонна, вернись!» — «Володя, я отрубила раз и навсегда, я не вернусь к тебе, ты зря сюда летел!» Разговаривала с ним таким тоном, что он понял: уговаривать ее бесполезно, развернулся и ушел в обратном направлении. Через пять дней и Нонна, немного успокоившись, отбыла домой. Попросила подругу, чтобы та заехала к Сошальскому, забрала ее вещи. После чего подала на развод. И больше никаких мужчин у нее не было: браки, многочисленные романы — все это осталось в прошлом. Потому что очень скоро Нонне стало не до того.
Ей нужно было спасать сына от пагубной зависимости, она не могла его оставить один на один с бедой. Съехалась с ним, пыталась его лечить, продлила его жизнь на столько, на сколько смогла. Когда Володи не стало, Нонна выла как волчица. Памятник сыну поставил Тихонов, потому что у Нонны совсем денег не было. Сестра была Славе так благодарна, дня не проходило, чтобы она его не вспомнила. А поговорили они только один раз. К юбилею Тихонова снимали фильм, попросили Нонну что-то сказать о бывшем муже, она обрадовалась. Журналистка, которая снимала Славу, поделилась с Нонной: он там совсем один на даче, какой-то несчастный. Может, ей так показалось, но сестра разволновалась. Говорит мне: «Наташка, давай Славку к себе заберем!» Спросила у этой журналистки номер Тихонова и тут же набрала ему. Они хорошо поговорили: «Слава, если что, ты прости меня!» — «И ты, Нонна, если что, меня прости!» Вот и все. Думаю, и у Славы после этого разговора груз с сердца упал. И потом несколько дней сестра все вздыхала да говорила: «Эх, права была мама, права. Не надо было с ним разводиться. Все равно мне Славка родненький!»
Ну а теперь в нашем родном Ейске стоит памятник Нонне. И к памятнику этому молодожены едут прямо из загса. Мне наша младшая сестра Люда рассказывала: «На счастье садятся и садятся к Нонне на колени, они уже блестят, там вся бронза стерлась, но примета, говорят, верная!» А я думаю: и хорошо, и пускай садятся, Нонна только радовалась бы! Несмотря на то что у нее самой ни один брак не заладился, другим она всегда только добра желала и никогда никому не завидовала.
Людмила Мордюкова: «Вместо того, чтобы стукнуть кулаком по столу, Тихонов отпустил Нонну к сопернику»
«Один раз Володя Тихонов с товарищами в нашем подъезде открывал чем-то бутылку вина и консервную банку с закуской и чуть палец себе не отрезал. Прибегает домой, кровь хлещет, мама в панике, звонит Славе. Он мгновенно приехал. Вызвали «скорую», Володе рану обработали, палец перебинтовали. А Слава все не уходит, смотрит пронзительно на Нонну. Надеялся, наверное, что сестра его оставит, снова предложит жить вместе», — вспоминает сестра Нонны Мордюковой Людмила.
Недавно, разбирая бумаги своей сестры Нонны Мордюковой, я нашла два письма, которые пробудили в памяти огромное количество событий — счастливых и тяжелых. Это письмо Нонны в больницу к сыну Владимиру и его письмо, обращенное к матери, уже из другой больницы. Вся Володина короткая жизнь промелькнула передо мной, и мне захотелось рассказать о нем — моем любимом племяннике.
Сестра рассказывала: «Приходила я с грудным сыночком во ВГИК, мои однокурсники сразу окружали колясочку и с удовольствием возились с Володечкой, если мне нужно было отойти. Возвращаюсь однажды к ребенку и вижу — Тихонов склонился над коляской и играет с сыном. Разворачивается ко мне и говорит серьезно: «Так, завтра идем в загс». Вот так сестре сделали предложение. Поженились они обыденно, скучно, не было ни родительского благословения, ни цветов, ни фаты — ничего.
После окончания института Нонна со Славой привезли маленького Володю к нам на Кубань, тогда я и увидела племянника впервые. Он был потрясающе красивым, с огромными серыми глазами и пухлыми губами. Мы все с ним с удовольствием нянчились, а когда сестре пришла пора возвращаться в Москву, она забрала с собой вторую по старшинству сестру Наташу, чтобы та помогала ухаживать за Володей, пока новоиспеченные родители на съемках. Наташе тогда было всего 13 лет, и несколько лет подряд они с племянником были не разлей вода.
После института уже популярным артистам Тихонову и Мордюковой на Пироговке выделили проходную 14-метровую комнатку в коммуналке. Там помещались кровать, диван, стол, трюмо и больше ничего. Чтобы хоть как-то отгородиться от соседей, молодые подвесили на веревке фанерные листы — перегородку в проходной комнате строить запрещалось. Володя спал на столе в детском жестяном корыте с высокими бортами, потому что колясочку, которая была первое время, украли. Помню, в Володино корыто Нонна клала одеяла, перины, подушки — всем этим укутывала ребеночка, и мы с ней по лестнице (лифта в доме не было) стаскивали эту «люльку» на улицу и ставили на морозе. Нонна возвращалась домой заниматься хозяйством, а я бегала вокруг корыта и следила, чтобы у Володечки щечки оставались румяными. Но чаще Нонна делала все это одна, потому что мы с мамой и братом жили отдельно. И я ни разу не видела, чтобы Тихонов эту ванночку таскал.
С самого раннего детства Володя был натуралистом. Животных обожал. У него было огромное количество спичечных коробков, в каждом из которых были какие-нибудь жучки-паучки. Коробочки он нумеровал, а всем букашкам давал имена. Цыплят ему покупали ящиками, потому что он их укладывал вместе с собой в кровать спать, целовал их, обнимал и только так засыпал. А они бедные ночью под одеялом подыхали. И Нонна быстренько их убирала и мчалась на птичий рынок за «свеженькими». Володя мог бы стать хорошим ветеринаром. У него всегда жили вороны, змеи, собаки, которых он подбирал на улице и лечил. Родители все время прислушивались, где кто скребется. В Неопалимовском переулке у него вечно квартировались всякие звери. Собаку подберет на улице — и в шкаф. Причем уличные собаки, они же очень умные, понимали, что попали в добрые руки. Володя им говорил: «Сиди и молчи, чтобы мама тебя не слышала». И те покорно сидели в шкафу. А как только мама уезжала на съемки, Володя сразу их выпускал.
Он рос красивым, добрым и умным мальчиком. Но вся беда была в том, что Тихонов очень мало им занимался. Слава больше интересовался своей внешностью. Как бы бедно они с Нонной ни жили, у него всегда было трюмо. Тихонов садился у зеркала и часа два-три мог просидеть, отрабатывая выигрышные ракурсы, мимику, образ. Он, конечно, сам себя создал. Слава и во ВГИК-то поступил «условно» — вольнослушателем. Но вскоре его зачислили в студенты, потому что Тихонов добился великолепных результатов, часами работая над своим лицом, поворотом головы, репликами. Достаточно вспомнить Штирлица — как выразительно Тихонов молчал, а ведь никто его пластикой и мимикой не управлял, он сам четко знал, как смотрится в кадре. Такое вот трудолюбие и усердие.
Сын его эти качества не унаследовал. В школе Володя учился средне. Как ни странно, у него очень плохо было с русским языком. Он же и во ВГИК не поступил из-за этого. Прошел все три тура творческого конкурса, а по сочинению получил кол. Звонят Нонне из института, извиняются: «Не можем сына принять, ошибка на ошибке». По той же причине его и в Щукинское училище взяли лишь «условно». Тогда Нонна наняла сыну репетитора, Володя подтянул русский язык, хорошо сдал экзамен и был зачислен в студенты.
Первую отдельную квартиру Нонна и Слава получили на Ленинском проспекте. Но вскоре у Нонны случился страстный роман с Борей Андроникашвили. И Тихонов ушел, благородно оставив жене двухкомнатную квартиру, а сам снял койку у какой-то старушки. Конечно, он и тут проявил слабину — надо было стукнуть кулаком по столу и не отпускать Нонну. А он сказал: «Нонна, я уезжаю на съемки и даю тебе три месяца. Я понимаю, что такое страсть, у каждого человека случаются такие эмоциональные всплески. И если через три месяца ты поймешь, что надо вернуться и жить вместе до конца дней, то так и будем жить». Сестра через три месяца не вернулась.
Когда родители развелись, Володе было тринадцать лет. Нонна с Борей, объединив свои квартиры, переселились в трехкомнатную в Неопалимовском переулке. Я тогда, сменив Наташу «на посту», жила вместе с ними — помогала с Володей и по хозяйству. Веселые были времена, постоянные застолья, праздники, банкеты, из Грузии к нам вино привозили бочонками — мы жили как цари. Андроникашвили оправдывал свой «титул» — говорили, что он грузинский князь. Может быть, поэтому Боря никакие мужские обязанности в семье, как и Тихонов, на себя не взял. Но с Володей они подружились. Сценарист, сын репрессированного писателя Пильняка, Боря имел огромную библиотеку и привил парню любовь к литературе, Володя стал очень начитанным, и я тоже — ночами читала Борины книги — другого времени не было. Вообще, в Неопалимовском у племянника началась своя жизнь — «взрослая и свободная». Школа там была жуткая. Находилась она на Плющихе — рабоче-крестьянская, кругом сплошные коммуналки. У Володи появились друзья, которые и сыграли в его жизни роковую роль. Один раз он с товарищами в нашем подъезде открывал чем-то бутылку вина и консервную банку с закуской и чуть палец себе не отрезал. Прибегает домой, кровь хлещет, мама в панике, звонит Тихонову. Слава мгновенно приехал. Вызвали «скорую», Володе рану обработали, палец перебинтовали. А Слава все не уходит, смотрит пронзительно на Нонну. Надеялся, наверное, что сестра его оставит, снова предложит жить вместе. А она опять не сказала этих слов. И всю оставшуюся жизнь жалела об этом.
Через какое-то время Тихонову дали однокомнатную квартиру. Со второй супругой Тамарой он познакомился на озвучании французского фильма «Мужчина и женщина», она работала консультантом по французскому языку. Я тогда была студенткой, и мы с однокурсниками бегали в кинотеатр «Горизонт». Прихожу в очередной раз в кино и вдруг слышу: «Мордюкова, иди сюда». Оборачиваюсь и вижу Тихонова в плаще с поднятым воротником и шарфе, намотанном до носа, чтоб не узнали. Говорю: «Ой, Славочка, привет». Целуемся. Он говорит: «Я жду одну даму, а ее все нет — сейчас уже зал закроют», — и поглядывает с волнением на входную дверь кинотеатра. И вдруг бежит Тамара — хорошенькая, молодая. И Слава сразу расцвел, заулыбался.
Володя продолжал видеться с отцом. Нонна ему не запрещала, но встречи эти были редкими. Когда у Тихонова появилась новая семья, Тамара хорошо приняла пасынка. Вскоре у них появилась дочка Анечка. Сестренку свою племянник очень полюбил. Но не было главного — близости с отцом. Так и не проснулся у Вячеслава Васильевича отцовский инстинкт по отношению к сыну. Не могу забыть — однажды парень попросил: «Папа, купи мне стол письменный». На что Тихонов ответил: «Я бы купил, но я не знаю, что будет стоять на этом столе: глобус или бутылка водки». А с дочкой у Вячеслава Васильевича с самого ее рождения сложились самые нежные и трепетные отношения. Аня стала для него желанным ребенком и светом в окошке.
У нас с племянником была разница в возрасте всего семь лет, он меня сестренкой звал. Как-то говорит: «Люда, пожалуйста, поехали со мной на Белорусский вокзал. Наташа сегодня из-за границы приезжает — надо встретить, а я один стесняюсь». Поехали. Из поезда выходит Варлей — такая хорошенькая, стройненькая, аккуратненькая, с роскошными волосами, в мини-пальтишке, из-под которого видны красивые ножки. Она же была гимнасткой — циркачкой. Володя, как Наташу увидел, аж рот открыл от ее красоты и побледнел от волнения. Мы втроем поехали в высотку на Котельническую набережную (туда после расставания с Андроникашвили Нонна с сыном переехали из Неопалимовского). Наташа вела себя очень скромно, побыла у нас недолго, мы перекусили, Володя проводил ее до такси, и она поехала домой.
Пока шла учеба, у Володи постоянно собирались компании. Все это, конечно, в отсутствии Нонны. Шум, гам. И один раз я сказала: «Так, ребята, деньги кончились, еды больше не будет, никаких денег мама Володе не оставила, а вы вино пьете каждый день». А компания все не расходится, хотя уже два часа ночи. Тогда я снимаю все пальто с вешалки, вызываю лифт и выбрасываю всю эту одежду к лифту — получилась целая гора. Говорю: «Вот, теперь идите». Володя пожаловался на меня маме, когда та вернулась. И Нонна приняла сторону сына, отчитала меня: «Что ты накинулась на ребят — они всего лишь «сушнячком» баловались». Я говорю: «Нет, Нонна, там один очень странный мальчик был белого цвета, он по стеночке ходил, видимо, там не только вино…» А мы тогда и слова такого не знали «наркотики» — 1970 год! Ни я, ни Нонна, ни Наташа Варлей ничего серьезного и не подозревали. Материнская любовь у Нонны была слепая. Все стало очевидно лишь после свадьбы Володи и Наташи. Свадьбу сыграли в ресторане «Пекин», от их прекрасной пары глаз было невозможно отвести.
Несмотря на то что Владимир Тихонов был очень хорошим артистом — и это видно по его ролям, я считаю, что актерство не было его призванием. Эта профессия требует сильного характера и стальной воли — стержня. А Володя был мягким, ранимым, деликатным. В артисты он пошел под давлением родителей. По окончании института Володю призвали в армию. Считаю, что и тут Нонна поступила неверно — сказала сыну: «Не надо тебе в армию, смотри, какая там дедовщина. Пойдешь служить в Театр Советской армии». И договорилась с кем надо. Это была альтернативная служба, солдаты там декорации ставили, убирали огромное здание театра, выходили в массовке, а на выходные москвичей отпускали домой. Даже в армии он не смог оторваться от богемной среды — в военном театре служили дети элиты или начинающие актеры. Его вредные пристрастия были ничем не ограничены — все было доступно.
Володя еще служил, когда у них с Наташей родился сынок Вася. Это имя для внука предложила Нонна, сказала: «Вячеславу Васильевичу будет приятно». Тихонов подарил молодой семье детскую кроватку. Нонне в это время было не до внука, у нее бурлила личная жизнь. Сошальскому она поставила условие: «Жить будем не у меня!» И переехала к мужу на Селезневку. А трехкомнатная квартира в высотке осталась пустой. С мужем у сестры совместная жизнь не заладилась. Жили они так: Владимир с вечера варил себе бульон. В кастрюлю клал очень много мяса, чтобы получился крепкий навар. И почти каждое утро запивал этим бульоном похмелье, после чего шел на репетицию. А Нонна начинала готовить обед. Квартира располагалась рядом с театром, и обедать супруг приходил домой.
Затем немного отдыхал и к вечеру уходил играть спектакль. А после спектакля актеры, как правило, расслаблялись — снимали стресс. Домой Сошальский возвращался к часу ночи и еще до двух-трех часов «повышал градус». День, два, неделя, месяц — Нонна терпит. Проходит полгода — она села, подумала и сказала себе: «Ты что, дура, терпишь, это же не жизнь! Видишь его три часа в день, два из которых он «не в форме». Собрала вещи и уехала к нашей сестре Наташе в Пицунду — она там была в санатории. Но Сошальский по своим каналам узнал, где жена, и вылетел следом. Наташа рассказывала: «Сидим мы с Нонной на скамейке, и тут по дорожке идет Сошальский: «Нонна, вернись, больше этого не будет». А она ответила: «Я уже сказала «нет», а это навсегда». И он уехал в тот же день.
Такой же была и героиня Нонны в «Русском поле». Федосья Угрюмова навсегда отвергла супруга, изменившего ей, хоть и любила. Сына Федосьи — Филиппа в картине сыграл Владимир Тихонов. В финале героиня Нонны навсегда прощается с сыном, погибшим во время конфликта на границе. Вообще Нонне неоднократно приходилось терять детей в кино: так было и в «Комиссаре», и в «Трясине», но только в «Русском поле» ее ребенка сыграл родной сын — Володя. К мистике можно относиться по-разному, но страшный финал картины повторился и в жизни.
В записях Нонны я нашла текст, написанный ее рукой, но от лица Володи. Сначала я не поняла, как так получилось, но потом догадалась, что этот текст сестра написала по просьбе Володи для какого-то его интервью или встречи со зрителями. Приведу несколько фрагментов.
«К началу выступления
Сколько я помню себя, с самого раннего детства жизнь была наполнена проблемами творчества: кадры, съемки, пересъемки, дубль, эпизод и т.д. Горизонт у меня на этом замыкался. Рос, мужал, взрослел и все больше втягивался в эти понятия. Пустился я в мечты о профессии актера и многого не предвидел. У нас ведь как: если родители рабочие, или крестьяне, или врачи, вступившему на этот же путь дитяти говорят: «Давай-давай, не робей!» А если в искусство? Тут посложнее. Тут говорят: «Ну-ка, ну-ка, что ты там умеешь? Можешь ли ты как твои папа и мама?» Представляете, папа — Штирлиц, мама — Мордюкова. Валя Теличкина как-то сказала шутя: «Это же наказание господне — пойти в кино работать с такими родителями». Она пошутила, а вообще ни коллеги, ни зрители не могут избавиться от сравнения. Я поначалу очень страдал, досадовал. Теперь освободился. Раскрепостился.
Утвердили на главную роль. Преспокойно еду в экспедицию. Мать отказалась по моей просьбе, чтобы не сниматься вместе — хватит, думаю, пока. (В фильмах «Журавушка» и «Молодые», снятых до «Русского поля», Владимир Тихонов и Нонна Мордюкова уже играли вместе. — Прим. ред.) И вдруг помыкались-помыкались и опять — к матери с просьбой сыграть. Я прослышал об этом и звоню по телефону — не вздумай. Подробностей не знаю, но мать уломали, и она является в экспедицию. Немного вроде виноватое лицо. Вот тут я почувствовал неловкость — прямо семейный кинематограф. Но, слава богу, почти ни одной сцены вместе.
Пока Нонна жила у Сошальского, сын пришел из армии, и к нему вернулись старые друзья и привычки. Наташе Варлей это, конечно, нравиться не могло. На ней и так лежала забота о маленьком Васе, а теперь еще вместо помощи добавились заботы о муже и его друзьях. Володя позвонил маме: «Мам, Наташа требует, чтобы друзья не приходили». Я бы, как мать, спросила сына: «Ты женился, у тебя ребенок, как ты можешь продолжать свою разгульную холостяцкую жизнь?» А сестра сказала: «Если тебя не устраивает жизнь с женой — возвращайся домой». И он вернулся на Котельническую, стал жить один. Вот тогда Володю и упустили. Хотя кого можно в этом винить — он был уже взрослым парнем, только вот очень инфантильным оказался. Дома Володя почувствовал себя свободно, постоянные вечеринки с друзьями, алкоголем и, как сейчас бы сказали, запрещенными препаратами. Но появились и новые лица, в частности юная фигуристка Наташа Егорова.
С ней-то Володя и изменил супруге. Егорова забеременела, но ребенка сохранить не решилась — сделала аборт. У нее папа был каким-то милицейским чином, и он сказал: «Если Тихонов не женится, я его засажу». Володя расстался с Наташей Варлей и через какое-то время женился на Егоровой. Конечно, она была эффектной, красивой девушкой с прекрасной спортивной фигурой, она же танцевала в балете на льду. Но не владела никакими хозяйственными навыками. Я говорю: «Наташ, надо Володе обед приготовить». Мне было некогда, я работала, а после работы бежала в институт. Она пельмени сварит, они все склеятся. Ворчу на нее: «Наташ, ну нельзя же в таком виде их есть. Что ж ты масло не добавила?» — «А я не знала», — отвечает. Я говорю: «А суп умеешь варить?» — «Нет, никогда не варила». Дома Егорова занималась только одним: у нее была большая коробка косметики, с которой она садилась перед зеркалом и наводила марафет, клеила огромные ресницы и делала очень яркий макияж. Я опять пыталась ее «воспитывать»: «Нельзя столько косметики на лицо наносить — будний день, тебе не на сцену!» Все бесполезно.
Когда Нонна развелась с Сошальским, то вернулась на Котельническую, а Володя переехал в квартиру к новой супруге. В 1981-м у них родился сын, которого тоже назвали Владимиром. Володечка вырос хорошим и талантливым — с его воспитанием очень помогала Наташина мама. Надо сказать честно, что племянник, как и Вячеслав Тихонов когда-то, не тяготел к своим сыновьям, уделял им мало внимания и заботы. Не знаю, сколько продлился брак Володи и Натальи Егоровой официально, но фактически прожили вместе они недолго. Владимир все больше уходил в свою болезнь, ему было не до семьи. Егорова бороться за него не могла, и самым близким человеком для Володи по-прежнему оставалась мать. И он вернулся к Нонне. С мамой они всегда были очень близки и внешне похожи. И чувство юмора у обоих отличное: один слово скажет, а вторая подхватывает, и хохочут! Володя вообще отличался хорошим чувством юмора, об этом вспоминают все, кто его знал.
К сожалению, со временем Володины пристрастия отдалили его и от матери. Между ними росла стена непонимания. Иногда Володя становился агрессивным. Дошло до того, что Нонна вынуждена была уйти из дома к подруге — актрисе Клаве Хабаровой. У меня самой сын тогда был студентом. Я тоже растила его без супруга, и чтобы обеспечить нам достойную жизнь, ночью подрабатывала — шила, а днем ходила на работу в Госплан. Мне позвонила Нонна, попросила навестить Володю. Приезжаю после работы в высотку, а там разбита входная дверь, сломаны все замки, племянник лежит на кровати, занавески везде зашторены, на кухне испорченный куриный суп. Я как начала на него кричать, хотя у меня далеко не командирский голос, но перешла на самую высокую ноту: «А ну-ка, быстро вставай! Открывай окна. Поехали ко мне!» Всю еду повыбрасывала, навела порядок и повезла его к себе на Киевскую улицу. У меня там была большая комната в коммуналке — 22 метра. «Сиди здесь, — говорю, — а я поеду с мастерами договорюсь, чтобы дверь отремонтировали».
Откормила я племянника свежими супчиками. Когда он пришел в себя, сказал: «Людочка, спасибо тебе, не зря я тебя сестренкой называл». В моем районе была очень хорошая поликлиника. И один врач брался с помощью гипноза вылечить Володю. Стоило это, правда, дорого. Стала мне Нонна выдавать суммы на лечение, и племянник начал посещать сеансы. Воспрянул духом, стал заниматься спортом, бегал по утрам по набережной Москвы-реки. Нонна нарадоваться не могла, молилась на меня. Володя не посетил всего три последних сеанса — у Нонны кончились деньги. Но он выглядел замечательно и чувствовал себя здоровым.
Тут сестра сделала, на мой взгляд, одну ошибку: она разменяла их квартиру в высотке на две однокомнатные: Володе — в Строгино, а себе — в Крылатском. Хотела перевезти сына в новый район — подальше от плохой компании. Поначалу все шло замечательно. Они общались, Володя строил планы на будущее. В тот период ссорились они только из-за Нонниного попугая, который с ней разговаривал в пустой квартире. Володя тоже очень к нему привязался — вот пернатый и жил у них по очереди. «Ты почему мне до сих пор попугая не привез, обещал же через две недели вернуть, а уже три прошло!» — ворчала Нонна. Но контролировать на расстоянии жизнь Володи было сложно, и он снова срывался. Время от времени попадал в больницы. К этому периоду времени и относится письмо Нонны, о котором я говорила в начале.
«Дорогой мой Володенька!
Какой же тебе бес или дух нашептывает о том, что я заинтересована в том, чтоб ты подольше был в больнице? Да Боже сохрани! Я вхожу в твою просторную квартирку с волнующимися занавесками от ветра, потом иду к себе в такую же удобную квартиру и думаю: «Бедный мой, бедный Вовочка, сидит чуть ли не в заключении». И так душа защемит, что и передать тебе не могу. Ты же грамотный человек, пойми — движение лечения руководит сроком пребывания тебя там. Подзалетел ты на очень тяжкий вариант болезни. И поэтому организм с силой сопротивляется, ему трудно, очень трудно перестроиться. Расплачиваешься ты сейчас тяжелой жизнью, тяжелым периодом жизни. Но, Володя, не требуй от меня выписки — мы оба понимаем, что ты сначала должен укрепиться. Терпи, Володя, терпи — потом будет слаще сознавать, что ты выбился из объятий падших ничтожеств, жалких навозных жуков. Ну куда это годится — сегодня звонила Надька и сообщила, что с Петькой неважно, худой, желтый и опухает нога от щиколотки. Сёма, небезызвестный ваш дружок, умер в марте от алкоголя. Нам этого с тобой ничего не нужно! И никогда не будет нужно. Тебя ждет прекрасный сыночек, жена, море, отдых от заключения. Не капризничай, живи ради недалекого будущего. Отрекайся, Володя, от всего. Надо жить нормальной жизнью. Отец уезжать не собирается, так что и он, и я находимся в ожидании; мы тоже ведь с разинутыми ртами — мы до этого не знали в этой области ничего, а теперь с нетерпением поджидаем тебя домой».
Через какое-то время, возможно, что между письмами даже несколько лет, Володя из очередной больницы написал маме.
«Уважаемая Нонна Викторовна! Дорогая моя мать. Здравствуй!
Я буду краток, т.к. понимаю, что и ты не очень-то любишь читать мои письма. Но это письмо, написанное с удивительно, непривычно чистой головой, прошу дочитать до конца ни капли лжи или неискренности не сыщешь в этих строках. Так, пожалуйста, вникни в мое последнее, может быть, письмо. Это даже не письмо, а скорее исповедь, скорее документ, добровольно мною выданный тебе, моей матери. Документ, т.к. под ним я распишусь своей совестью, гордостью, жизнью, свободой, а значит, и отвечу за это сполна и без ропота в случае невыполнения взятых обязательств. Последние годы мне дико, нечеловечески не везет в работе, и в личной жизни, и в отношениях с тобой. Да, главное здесь работа и ты, т.к. я прекрасно понимаю, что во всем виноват я сам, моя слабость, бесхарактерность, непринципиальность, безделье. Да, безделье, безденежье, разрыв с женой и тобой, т.е. матерью, все это взаимосвязано. Мама, мне ведь 35 лет. Я очень одинок. И если не ты, то никто. Этот год был по гороскопу для меня очень неудачен. Високосный (Володя родился 28 февраля, поэтому он придавал особое значение этому факту. — Л. Мордюкова). 1985 год — это мой год, который, если верить гороскопу и предсказаниям отца, принесет мне (а значит, нам с тобой) счастье, успокоение через любовь. Все это пишу, т.к. понимаю, что по телефону всего не скажешь. Ты же знаешь, как быстро я восстанавливаюсь. Уже, с помощью лекарств и врачей, я готов к выписке. Это слова врачей. Только нужна последняя гарантия со стороны семьи, т.е. с твоей стороны. Ну, нет же у меня никого больше. Нет! Я не тороплю тебя, знаю время лекарь. Возврата к старому не будет. Нарушу — тогда не простишь. Фу, устал. Прочти, пожалуйста, эти строки еще раз. Прости! Жду!»
Возможно, что племянник и сдержал свое обещание — вернулся к трезвой жизни. Слишком очевидные примеры были у него перед глазами — его друзья покинули этот мир раньше его. Да вот только здоровье было подорвано основательно в предыдущие годы, хотя внешне это практически не проявлялось — Володя оставался красивым, привлекательным мужчиной. Племянник скончался в сорок лет от сердечной недостаточности.
Я была у Нонны в Крылатском, в тот момент когда сестре позвонили… Конечно, были крики. В Строгино мы поехали вместе. У Володиного подъезда Нонна сказала: «Людочка, я не смогу, ты поднимайся одна…» — И села на лавку, обхватив свою голову руками. Дверь в квартиру была открыта, Володя лежал на полу. Приехали «скорая» и милиция. Всеми похоронными делами занималась я, потому что Нонна в эти дни была совершенно невменяема. На прощание приехали все: и родственники, и друзья, и актеров много было… Нонночка склонилась над сыном и, рыдая, говорила практически те же слова, что и ее героиня в «Русском поле». Уже на кладбище ко мне подошел Вячеслав Тихонов и сказал: «Людочка, мне сказали, что всей организацией ты занималась. Я знаю, что ты сильно потратилась», — и протянул деньги. Кстати, и о месте на Кунцевском кладбище тоже договаривался он.
Чтобы не заканчивать рассказ на такой грустной ноте, хочу привести маленькую зарисовочку Нонны, в которой выразились и ее отношение к Вячеславу Тихонову, и ее любовь к сыну, и гордость за него.
«И впрямь верится в благостный эскиз житья-бытья с прекрасным, красивым сыном Володей. Я с Кубани, с «украинскими ножками», как сказала однажды Люся Овчинникова, успокаивая мое недовольство собственной фигурой. А, вот, папа — он красавец, с хорошей фигурой. Удлиненный. Володенька и пошел в него. «Слава богу, что ты фигурой в папу», — бурчала я, когда он, в красивой рубашке, побритый и пахучий, приносил тяжелые покупки из овощного магазина. Любя меня, он предупредительно корчил недовольство губами, дескать, в этом ли дело? А я эгоистично кайфовала, в убеждении монополизма в общении с сыном».