сахаров две жизни kion
Эксперимент и документ. Какими получились новые фильмы об Андрее Сахарове
«21 мая исполняется сто лет со дня рождения Андрея Сахарова» — согласно всякой логике эти слова должны красоваться на столичных (как минимум) билбордах и звучать в эфире федеральных каналов, так же, как напоминания об очередном Дне Победы. Сахаров — международная знаменитость такого уровня, какого СССР и его страна-правопреемник дали миру в прошлом веке не так много (а может и вовсе — не дали). «Отец водородной бомбы», лауреат Нобелевской премии мира, один из основателей русского правозащитного движения — Сахаров неслучайно говорил, что старается прожить жизнь, достойную своей невероятной судьбы. Биография Андрея Дмитриевича — сюжет головокружительный. В ней были работа в атмосфере строжайшей секретности, блестящая карьера, был «поворот» (как его называл сам Сахаров) — превращение гениального советского физика в диссидента, ссыльного, пережившего шесть голодовок. В конце жизни Сахаров стал не только народным депутатом в СССР, но и международной звездой, иконой для правозащитников всего мира.
Однако, судя по всему, Сахаров остается неугодной фигурой в современной России даже спустя три с лишним десятилетия после смерти. Выставка на Чистопрудном бульваре была отменена столичными властями, вместо нее — несколько мероприятий, организованных Сахаровским центром, который, напомним, признан в России иностранным агентом. В этом контексте по-своему даже удивительно, что к юбилею были сняты два фильма. Один — «Сахаров. Две жизни» сделали Роман Супер и Иван Проскуряков для нового сервиса KION, другой — «Дело Сахарова» Елены Якович — будет показан 21 мая на «Первом канале».
О намерении Супера, который вроде бы только что разбирался с биографией Эдуарда Успенского («Это Эдик»), снять фильм о Сахарове стало известно зимой. Съемки стартовали в феврале, картина была сделана в почти рекордные для такой темы сроки. Предыдущие фильмы Супера хоть и претендовали на некоторое художественное содержание, были сделаны в более или менее традиционной манере: говорящие головы, хроника, немного игровых вставок (Успенский предстал на экране куклой).
На сей раз техника еще более экспериментальная. «Две жизни» — это фактически игровой фильм, в котором в роли Сахарова старательно картавит актер Алексей Усольцев. Он рассказывает выбранные места из биографии в диалоге с закадровым голосом Чулпан Хаматовой, обозначенной в титрах как «Совесть». Эта смелая морально-этическая метафора задает и тон фильма — сюрреалистический фарс, герой которого большую часть времени не выпускает из рук авоську с кефиром и детскими сандаликами, а примерно в середине (там, где начинается «вторая» жизнь) казнит себя на электрическом стуле.
По всему складывается ощущение, что Супер здесь выступает ретранслятором сразу всех штампов, которые имеются в коллективном бессознательном в связи со словами «диссидент» и «интеллигент» (слова эти у нас принято рифмовать по поводу и без повода). На экране картавый, аутичный, некрасивый человек в толстых очках, который дрожащим голосом мямлит что-то про судьбы мира. Точка зрения эта вполне ясна, но дело в том, что Сахаров был публичной фигурой. Любой заинтересованный зритель легко убедится в том, что Сахаров мало того что был довольно высоким, так еще и обладал редкой ясностью мысли и речи. Был человеком, совершенно чуждым сентиментальной пошлости метаний, в которых два часа проводит герой «Двух жизней». И любое архивное видео с его участием превращает человека из фильма в какую-то непрошеную карикатуру. Такую, наверное, мог нарисовать кто-нибудь из участников Первого съезда народных депутатов, где выступление Сахарова изо всех сил пытались заглушить, закричать и затопать.
Вообще, говоря о Сахарове, необходимо отдавать себе отчет: всю жизнь он занимался вещами, фактически недоступными для понимания без специальной подготовки. Благодаря Хиросиме и Чернобылю мы все знаем, что атомная энергия — это жутковато, но вряд ли можем запросто представить те драйв и эйфорию, которые способно подарить ее подчинение. В этих переживаниях по определению нет ничего идеологического, это занятие, наполненное почти поэтической парадоксальностью. Набившее оскомину определение «отец водородной бомбы» на самом деле не говорит о роде и смысле этой деятельности ничего. Школьного курса физики для понимания природы термоядерных реакций все-таки недостаточно.
Как, впрочем, и природа всякой гениальности всегда элементарно больше, чем доступно самому зоркому глазу. Тем интереснее подольше вглядеться в такую фигуру. Именно этим и занималась несколько лет Елена Якович, собирая «Дело Сахарова» в России и за ее пределами. На фоне технических средств и дребезжащей экзальтации «Двух жизней» фильм Якович — произведение, сделанное традиционно, если не сказать ортодоксально. И тем мощнее оказывается эффект, который производит рассказанная вот так, спокойно, эта удивительная история.
Якович прослеживает не только биографию, но и родословную Сахарова, не гонится за уникальными или яркими деталями (что-то наверняка можно прочесть в Википедии), а задает контекст. Неординарная судьба обыкновенно зреет в неординарных обстоятельствах — вот и Сахаров происходит из рода, совместившего дворян и духовенство. Когда же начинается рассказ об этой самой судьбе, она уже не нуждается в каких-то выдумках, сама рвется на волю из внешне сухого документального стиля.
Самое любопытное, что собственно «поворот» в контексте скрупулезно рассказанной истории Сахарова выглядит совершенно логичным продолжением его работы и судьбы. От прибора для проверки сердечников для пуль — к «царь-бомбе», из Сарова — в Горький. Это непрерывное движение, которым движет бешеный азарт подчинения и последующей балансировки, гармонизации энергии природы. Эта энергия выше вульгарных представлений о правде, морали или совести. Разница между этими субстанциями та же, что между попытками объяснить «как надо» и сахаровским стремлением показать «как есть».
«Дело Сахарова», конечно, не исчерпывающее произведение. Значительная часть материала, очевидно, не вместилась в фильм, осталась за кадром, в подтексте. Наверное, к такой знаменательной дате можно было сделать дорогой сериал, более подробно изучающий судьбу героя. Однако с задачей напомнить, вернуть, сбить инерцию восприятия Андрея Сахарова и его дела фильм Якович справляется настолько, насколько это вообще возможно в современной ситуации. Тем удивительнее, что увидеть его можно при содействии главного инструмента государственной пропаганды — «Первого канала». Сахаров наверняка нашел бы этому парадоксу какое-то остроумное объяснение, мы же ограничимся рекомендацией ни в коем случае не проходить мимо.
Устройство советского атомного ядра
Дмитрий Бутрин о фильме «Сахаров. Две жизни»
В день столетия Андрея Сахарова в онлайн-кинотеатре Kion вышел фильм Ивана Проскурякова и Романа Супера «Сахаров. Две жизни». Все происходящее в сдвоенном и донельзя искаженном пространстве фильма — это жизнь Андрея Сахарова, рассказанная им самим для тех, кто плохо знает, кто он был такой и кем он был для своих современников. Он рассказывает именно о себе, а не о своем времени. Время, страна возникают сами — отчасти их образ легко считать и тем, кто Сахарова не застал
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
С первых же секунд фильма «Сахаров. Две жизни» я думаю о тех, кто будет это смотреть не так, как это буду смотреть я: Роман Супер писал этот сценарий, и это совершенно очевидно, имея в виду не меня. Идея показать мне, для которого Андрей Сахаров есть человек из перестроечного, то есть детско-подросткового, телевизора, сыгранного актером, оживленного-воскрешенного — она приводит меня в недоумение совершенно такое же, как идея коллективных подвижных игр на воздухе. Сейчас так с энтузиазмом играют в возрасте 20–25 лет, мы в этом возрасте крутили бы пальцем у виска: хоровод? да ну вас всех в пионерскую организацию. А они другие. Алексей Усольцев в роли молодого, а затем и не очень молодого академика Сахарова поначалу напоминает в «Сахарове» гайдаевского Шурика, если бы не идеальное совпадение голоса, сахаровской картавины, но больше — интонации. Это хорошая, большая и убедительная работа на слух. «Сахаров» — по существу документальный моноспектакль одного актера, и в этом видео много от документального театра и мало от кинематографа. Это форма, которая мне незнакома, она не моя.
Но и голос за кадром Чулпан Хаматовой — тоже совсем не моего времени голос, хотя мы практически ровесники. Среди таких, как мы, не принято задавать (даже про себя) вопросы столь резким, едва не металлическим тоном. Мы более робки и, надеюсь, не так категоричны. Это голос из будущего, закадровые вопросы Сахарову современны, да даже и больше чем современны. В этом смысле примечательно, что спрашивающий ответа голос именно женский.
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Фото: МТС Медиа; Амурские волны; предоставлено онлайн-кинотеатром KION
Ответы же Сахарова в большей своей части строго документальны (и, следовательно, устарели). Это его воспоминания и интервью, воспроизведенные голосом Усольцева, положенные то на документальные кадры «технической» советской документалистики (от фильмов об испытаниях атомной бомбы до скрытых съемок КГБ в Нижнем), то на спецэффекты, то на стилизованные технофутуристические картинки в духе постсталинских журнальных обложек. Однако живой Сахаров не может отвечать живой Хаматовой — она (разумеется, не Чулпан, а ее закадровая героиня) через раз попросту не понимает его ответов, не говоря уже о том, что и не спрашивает половины того, что было бы важно рассказать ему.
Самые простые вопросы: как он вообще мог позволить себе, этот трижды Герой Социалистического Труда, создавать для «адского диктатора» (видимо, Иосифа Сталина? да скорее для Хрущева) водородные бомбы, почему не отказался, не остался теоретиком? Сахаров в фильме отговаривается будущей мировой войной, к которой Родина должна была быть готова, что-то блеет про то, что он, в сущности, не жил до 1966 года. Что его первая семья была полуреальностью, фантомом, как и он. Что к первой половине его жизни вообще нельзя подходить с теми же мерками, что ко второй,— с защитой прав человека, голодовками, Еленой Боннэр, Нобелевской премией мира, Съездом народных депутатов, смертью. Но ведь есть очевидный ответ, который никакому Сахарову не придет в голову произносить вслух, потому что нет смысла говорить «земля круглая», и так все знают. Советский крупный ученый жил внутри того, что тогда было большой физикой. А она предполагала Лаврентия Берию, кефир, закрытость и физику — только вместе. Нельзя было выбрать самому. Не было возможности и обдумать выбор — она появилась позже, ей Сахаров, к счастью для нас, и воспользовался. Чтобы этого не понимать, нужно быть очень современным, то есть свободным.
И ведь ответ точен документально: да, поначалу — только и именно в этом и было дело. Все началось с банального протеста против вопиющего нарушения техники безопасности. Вся дальнейшая всемирная слава Сахарова, «отца водородной бомбы», стоит на этом. Просто академик пошел дальше и быстро осознал, что весь СССР по большому счету и был этим самым нарушением техники безопасности — то есть проектом убийственным и самоубийственным. В этом смысле фильм политически точен именно с современных позиций. Нет никакой истории про коммунистические заблуждения Сахарова и романтику большой науки, которые сменились обращением героя в апостолы антисоветчины и репрессиями от рук бездушных слуг безымянного цезаря. Есть история про нарастающую макабричность советского проекта, ставшего к 1970-м идеально аморальным предприятием, в котором никому никого не жалко — кроме Андрея Дмитриевича, которому становится жаль по нарастающей все больше людей, живущих в этой аморальности.
«Моральная политика» Сахарова, движение защиты прав человека в СССР, собственно, и есть возвращение отдельных людей к человечности на фоне прогрессирующей дегуманизации государства и общества. Все истинно человеческое вообще обычно — нелепо, аутично и невозвышенно. Нечеловеческое, напротив, снаружи блистательно, логично и нарядно; внутри у него дрянь.
Для доказательства этого режиссеру Ивану Проскурякову часто приходится предпринимать в сценическом действии шаги, про которые я бы сказал: ему отказывает вкус, это пошлость, это комикс. Меня корежит с этого Андрея Сахарова с айфоном и авоськой, я бы закрыл глаза и слушал только голос. У вас в «Сахарове» все перевернуто с ног на голову, тут, кроме голоса, нет ничего настоящего, как я его помню и черта с два забуду.
Но у такой искусственности, лубочности есть оправдание, и я его принимаю. Оно не только в том, что должный зритель в «Сахарове» — не я, а воображаемая нами «молодежь», аудитория Юрия Дудя и стендап-комиков, которая иначе, в другой форме не сможет и не захочет понять, зачем выдающийся советский физик сообщил всем, что такое великий могучий Советский Союз на самом деле. Есть и более фундаментальное основание.
«Что нужно было делать именно вам?» — спрашивают у Сахарова о том, что предполагали его научные занятия в атомном проекте СССР в Сарове. «Лизать зад Зельдовичу»,— отвечает Сахаров. Академик Яков Зельдович здесь — совершенно случайная величина. Все это общий, фундаментальный принцип, что-то вроде устройства советского атомного ядра. И не только советского: именно это «молодежь» понимает не хуже, чем Сахаров 60 лет назад,— просто исходя из действующей модели социальной реальности. Однако мир, в котором все сводится к паритетному взвешиванию тысяч килотонн двух атомных арсеналов и начальственной заднице, грешно и недостойно изображать в реалистичной манере — именно из такой реальности и вырвался в итоге Андрей Сахаров.
«Сахаров» показывает, что пытался разрушить — именно разрушить, не нужно лукавства, не усовершенствовать — академик Сахаров, будучи советским человеком, ставший человеком антисоветским и тем самым в числе прочих предоставивший нам возможность быть несоветскими. Эта возможность есть и сейчас, иначе невозможен был бы фильм.
Ответы Сахарова на вопросы в этом фильме всегда лучше вопросов. Это вряд ли замысел режиссера. Но такой заслуживающий внимания дисбаланс требует от нас думать: что же будут спрашивать о нашем времени, с кого будут спрашивать, что им будут отвечать?
«Это современное житие святого»: Роман Супер — о работе над фильмом про академика Сахарова
— Когда вышел ваш фильм про Эдуарда Успенского «Это Эдик», многие называли его настоящим разоблачением и говорили, что вы существенно поменяли отношение к писателю. Картину «Сахаров. Две жизни» тоже можно считать разоблачением?
— Нет, у меня вообще никогда не было цели разоблачать своих героев. Я их исследую. В случае с Сахаровым ровно такая же ситуация. Я хочу рассказать зрителю про очень важного человека, который изменил ход истории нашей страны. Я хочу достать его из-под довольно запылившегося музейного стеклышка и вернуть его зрителю: чтобы он заинтересовал не только наших родителей, бабушек и дедушек, но и наших детей. Я хочу рассказать эту историю современным визуальным языком, «языком тиктока». Не влезая при этом в язык фактуры. Практически все реплики, которые произносит актер в кадре, абсолютно подлинные, аутентичные. Они взяты из мемуаров Сахарова.
— Вы упомянули визуальный язык. «Сахаров. Две жизни» — фильм на стыке документального и игрового кино и театрального действа. Как вы искали баланс между подлинным фактическим нарративом и актерской игрой, чтобы не было перегиба в сторону одного из форматов?
— Это абсолютный эксперимент, мы не знали, что получится, мы не знали, не задавит ли форма содержание, мы не понимали, будет ли всё это уместно. Потому что никто так до нас не делал, и мы работали с таким странным форматом тоже впервые. Мы понимали, что есть очень много рисков, опасностей. Думаю, найдется большое количество людей, особенно старшего поколения, которые нас за этот творческий эксперимент с удовольствием попинают. Но послушайте, мы в него пустились, потому что сам Сахаров не боялся размышлять и фантазировать о том, о чем до него никто не фантазировал и не размышлял. Когда, например, Сахаров в 1974 году предсказал появление интернета и описал его абсолютно точно и подробно, это казалось бредом сумасшедшего. Мы с режиссёром Ваней Проскуряковым и продюсером Игорем Мишиным решили, что биографию человека, который жил не в настоящем, а в будущем, можно воплотить нестандартным авангардным языком.
— В фильме вы впервые в российской киноиндустрии использовали ARFX-технологию, позволяющую поместить человека в исторический контекст. Объясните, пожалуйста, что это и зачем нужно?
— Я совсем на пальцах это объясню. Представьте, что у вас есть большущий плазменный экран дома. Умножьте этот ваш домашний кинотеатр на 100 000. Получится огромнейший телевизор, который вы можете поставить в удобный вам павильон. У вас есть передний план, сконструированный из каких-то реальных предметных декораций, в котором существует герой, а сзади стоит этот экран. И для этого телевизора вы можете нарисовать или снять любую картинку, поместить в этот телевизор все, что вам в голову придет. Таким образом вы совмещаете передний план с декорациями с задним планом, чтобы получился любой мир, который вам нужен, в который вы хотите поместить героя. И зритель, особенно если он далек от кинопроизводства, иногда просто не понимает, где кончается реальный и начинается виртуальный мир. Вот это и есть ARFX-технология.
Я уверен, что Сахаров — это символ большой морали, которой в политике очень мало.
— С визуальным нарративом разобрались. И раз уж мы начали с формы, давайте обсудим то, как Чулпан Хаматова, играющая совесть, внутренний голос Сахарова, общается с академиком. Почему вы решили, что этот диалог должен быть выстроен так жестко, иногда даже жестоко?
— Конечно, нет. Все было бы по-другому, все сложилось бы иначе. Мне кажется, что судьба академика Сахарова — это современное житие святого. А житие святого — это всегда история большого преодоления, это всегда попытка перерождения, это всегда большие испытания, которым человек себя подвергает. И именно так случилось у Сахарова. Если бы не было этого адского первого периода, не было бы второй жизни, связанной с необходимостью искупить вину.
— Вы согласны с Сахаровым, что все имеют право на искупление? Он святой, потому что смог замолить грехи и заслужить прощение?
— Это правда. Считаете ли вы, что Сахаров — пример для подражания для современных российских ученых и политиков, которым стоит переосмыслить свою жизнь и попробовать хотя бы частично искупить свою вину за совершенные ошибки?
— Я однозначно так считаю. Я уверен, что Сахаров — это символ большой морали, которой в политике очень мало. И Сахаров второй частью своей жизни пытался доказать, что пришло время для моральных политиков. И он наивно полагал, что будет услышан.
— Он ошибся, его не услышали?
— Я думаю, что Сахаров так и не был услышан. Моральные политике в нашей стране оказались не нужны. Да и живут они здесь не долго.
— Вы в фильме задаетесь вопросом, почему Сахаров так долго мирился с режимом и даже считал Сталина великим и человечным лидером. Вы для себя нашли ответ на этот вопрос?
— Ни я не нашел, ни Сахаров тоже не нашел, насколько мы можем судить по мемуарам и воспоминаниям академик. Сахаров писал, что в день смерти Сталина он сказал своей жене, что чуть ли не грустит об уходе из жизни большого человека. А спустя годы Сахаров заливался краской от стыда за эти слова. Я думаю, что человек, оказавшийся внутри системы настолько глубоко, не может жить и работать с мыслью, что его высокое начальство — преступники. Ему обязательно нужно найти этому начальству оправдание. Потому что в противном случае ты либо сходишь с ума, либо признаешься, что ты тоже преступник. А как с этим жить?
— Да, и я опять отвечу словами Сахарова: во многом здесь дело в страсти к науке. Он прежде всего был ученым, и те научные возможности, которые давались ему ядерным проектом, были колоссальными. Ни у кого больше не было в стране таких условий. А может даже и в мире. Я думаю, что большую часть времени Сахаров думал про формулы, схемы, цифры и буквы, написанные на доске в его лаборатории. И этим, наверное, во многом спасался.
Сахаров увидел лица людей, которые страдают во имя большой цели. И Сахарову эти лица оказались важнее, чем цели.
— Но все-таки осознал проблему анонимности — что количество жертв и масштабность негативных последствий от его работы трудно осознать и прочувствовать. Насколько анонимность остается актуальным для политики вопросом?
— Проблема анонимности — это то, что вытащило Сахарова из его первой жизни и подарило ему вторую. Мир большой политики в целом существует в рамках анонимности. Когда где-то идет большая война, жертв совершенно точно не избежать, но цели, которые ставит перед собой страна, как бы гораздо важнее, чем какое-то там количество жертв. Поэтому об этих жертвах если и говорится, то как о статистике, а не как о людях. У этой статистики нет имен и нет судеб, это какие-то анонимы, которые никому не нужны. Так размышляют политики, так размышляют военные, но так не размышляет Сахаров. Сахаров увидел лица людей, которые страдают во имя большой цели. И Сахарову эти лица оказались важнее, чем цели. В современном мире большой политики я таких людей не знаю. Может быть, они есть и мы о них узнаем позже, но сейчас я их не вижу, и это очень большая проблема.
— Мне кажется, современные политики в принципе очень сильно поддерживают риторику, что есть черное и белое, хорошее и плохое, и они не готовы признавать ошибки, идти на компромиссы, признаваться в проступках. Они хотят быть однозначно правильными, а так не бывает.
— Да. Как говорил Сахаров, жизнь — штука сложная. Она точно не черно-белая.
— На мой взгляд, один из самых сложных периодов в жизни Сахарова — это семилетняя ссылка в закрытый город Горький. Я не представляю, как можно выдержать такую изоляцию. Согласны?
— Если смотреть со стороны, то да, это самый сложный период. Но если смотреть глазами Сахарова — и это же ответ на вопрос, как можно с этим справиться, — то нет, это самый счастливый период его жизни. Потому что в это время Сахаров занимался не уничтожением людей, а помощью человечеству. Это его слова. Ему помогало это осознание справляться с испытаниями. Это был очень плодотворный период для Сахарова-правозащитника. После того как академика сослали в Горький, его голос стал звучать совсем громко для всего мира. К тому же, в Горьком Сахаров имел возможность проводить очень много времени с женщиной, которую он любил: «Я был счастлив, потому что, засыпая, я чувствовал, как в меня упираются ее коленки».
— Я это понимаю. Но ведь не от счастливой жизни Сахаров дошел до голодовок. Над ним издевались, за ним следили, его бумаги похищали, он не мог отправить на лечение жену…
— Да, и при этом он совершенно не знал, когда все эти издевательства закончатся. Может быть, и никогда.
— Именно. Уверена, Сахаров допускал мысль, что возможно, до конца своих дней он будет жить в этом кагэбэшном аду.
— Сейчас сложно воспринимать то, что происходило с Сахаровым в 1980-х, как нечто из прошлой жизни.
— Более того, мне кажется, современный режим куда менее человечный. Я хорошо запомнила сцену из фильма, когда Сахаров сказал, что перед ссылкой им с Еленой Боннэр дали два часа на сборы и что в частном самолете, на котором их везли в Горький, их покормили. Мне кажется, сейчас политические заключенные в жизни не получат такие условия заключения.
— Более того, сейчас очень сложно себе представить условного Горбачева, который позвонит по телефону и скажет: «Ну, все, возвращайтесь в Москву». Просто такого человека нет.
— Вы считаете, что Горбачев принял это решение исключительно из корыстных эгоистичных целей?
— Он сам хотел быть символом больших перемен. Он был очень популярным политиком на Западе и у людей в Союзе, требующих реформ. Ему это определенно нравилось. Освобождение академика — это большой привет всем этим людям. Но я думаю, что это был искренний жест.
— Почему же тогда он насмехался над Сахаровым, когда тот выступал на Съезде, и не был готов к тем идеям, которые озвучивал академик?
— Потому что сложно вдруг стать суперлибералом, когда последние 70 лет страной правили ястребы. Горбачев, с одной стороны, хотел нравиться всему миру, а с другой стороны, на съезде народных депутатов было не так уж много либертарианцев, понимаете? И ему нужно было угодить всем: и участниками афганской войны и интеллигентам, которые поддерживали Сахарова. На «верхнем этаже власти» так всегда.
— Думаю, что за любой славой он не гонялся. Сахаров был, по-моему, человеком с некоторым расстройством аутистического спектра. Ему было очень некомфортно в свете софитов, он называл себя косноязычным парнем, который не умеет давать интервью. Повышенное внимание со стороны прессы и общественности давалось ему очень тяжело, он бы с радостью обошелся без него. Это с одной стороны. С другой — Сахарову было очень важно воспользоваться той поддержкой, которую он получил и внутри Союза, и по всему миру после ссылки. И он использовал это для популяризации своих гуманитарных идей. Он мечтал сблизить страны с разными политическими устройствами. И в этом диалоге он видел спасение и возможность позабыть о водородной бомбе навсегда.
— Вы считаете, что он успел добиться своей цели — заставить мир позабыть о бомбе?
— За время работы над фильмом поменялось ли ваше личное отношение к Сахарову?
— Нет, к Сахарову у меня отношение не поменялось. Зато я осознал кое-что другое. Когда я начинал делать это кино, я не думал, что фильм будет настолько про сегодняшний день. Под конец работы на лентой я осознал всю ее злободневность. Когда я посмотрел финальный монтаж, я увидел не какую-то ретроспективу, а кино вполне себе актуальное, которое разговаривает с сегодняшним зрителем о проблемах, которые важны для нас прямо сейчас. Мне очень хочется, чтобы события, которые происходили с Сахаровым, были каким-то страшным воспоминанием или странным музейным экспонатом. А это все не так.
— «Сахаров. Две жизни» так страшно и жутко смотреть, именно потому что понимаешь, что даже в те годы у Сахарова было больше шансов получить трибуну, чем сегодня у кого-либо из наших правозащитников и оппозиционеров. Как вы верно заметили, сейчас у нас, во-первых, нет Горбачева, а во-вторых, вообще нет возможности выйти и что-то сказать или опубликовать без последствий. Ты гораздо быстрее сядешь, исчезнешь или умрешь, чем даже академик Сахаров. Политика точно не выпустят по звонку, и он не поедет гастролировать по миру и рассказывать, как на самом деле живется в России.
— Сложно себе такое представить.
— Что может сделать человек, посмотревший ваш фильм о Сахарове, чтобы наша жизнь стала лучше?
— Прежде всего, я хочу, чтоб как можно больше молодых людей узнали, кто такой Сахаров. Я с трудом могу себе представить своего 10-летнего сына, который идет по Москве и вдруг заруливает в Сахаровский центр. Но я могу себе представить, что он зарулит в интернет, зайдет на страницу онлайн-кинотеатра KION и погрузится в биографию Сахарова. А второе… Если мы поедем в Германию, мы увидим на Берлинской стене огромный портрет Сахарова. На Западе Сахаров продолжает быть участником политической культуры и политического диалога. А у нас он музейный экспонат для поколения моих родителей и обезличенное название проспекта. Я хочу, чтобы события, которые разворачивались вокруг Сахарова, стали музейным экспонатом, а он стал актуальным символом больших перемен в сегодняшней России, чтобы его идеи и размышления стали живой повесткой — это важнее, чем название московского проспекта. Вот такая странная и невыполнимая миссия у нашего фильма. Но и чудак Сахаров говорил вещи, которые казались в середине прошлого века странными и невыполнимыми… А вдруг?