работать за еду всю жизнь это нормально
Работа за еду, дело для проворовавшихся банкиров, новые злоупотребления и домики у моря
А вот это нам – вместо 25 млн высокотехнологичных рабочих мест, которые начальство обещало к 2020 году: можно ехать на прииски золотишко мыть. А то безработица-то растет. В связи с этим самое время вспомнить бессмертную
В. Высоцкого «Про речку Вачу и попутчицу Валю». Замечу, что главный её герой – бич, нечто вроде бомжа, во которых нас начальство и превращает медленно, но верно (хотя в последнее время – не так уж и медленно). А то начальству золотишко-то сейчас ой как нужно: оно его второй год ударными темпами за бугор гонит, аж слитки из самолетов вываливаются.Вокруг борьбы с вирусом уже выявлено злоупотреблений на 34 млрд. Но это как раз нормально и даже очень мало (цифры-то официальные), ибо система, которая заточена на освоение госбабла и более ни на что, по-другому просто не работает.
Теперь смешное! Проворовавшихся банкиров предложили в качестве принудработ отправить повышать финансовую грамотность населения. А ведь что такое у нас разорившийся банк? Это банк, из которого его хозяева все деньги вывели, или от жадности пустились на такие рискованные авантюры, что вылетели в трубу. Так что поручать этим ребятам воспитание населения это все равно, что волкам дать читать лекции о вегетарианстве. С другой стороны, большинство наших капитанов бизнеса, ставших таковыми благодаря небрезгливости и тому, что в нужное время оказались в нужном месте, ничего делать всё равно не умеет. И улицы мести их отправлять себе дороже: слишком грязно будет. Поэтому отправить их обучать население брать кредиты – не такой уж плохой вариант.
Тем временем американцы подготовили свежую порцию козней злосчастному газопроводу, который, однако, как я сообщал недавно, достроить Миллеру, похоже, все же дадут, а вот пользоваться по своему усмотрению – нет.
А вот тут еще небольшой сюжет про домики лучших людей на теплом бережку. Особенно трогательная деталь: строятся и перестраиваются эти архитектурные излишества на черный нал. То есть работяги получают пресловутые зарплаты в конвертиках, с которыми на словах так непримиримо борется начальство.
И почему они не хотят работать за «Доширак».
Государственные либералы, чиновники, бизнесмены в РФ жалуются на «нежелание россиян работать» и взыскуют «трудолюбивых мигрантов». Действительно, россиян, желающих работать за 200–400 евро — это меньше, чем в Бангладеш, — найти затруднительно. Зато чиновники считают себя вправе получать зарплаты, которых и на богатом Западе функционерам их уровня не платят, не говоря о «нетрудовых доходах».
ЧЕМУ УДИВЛЯЮТСЯ ЛИБЕРАЛЫ И БИЗНЕСМЕНЫ?
Исследований о стоимости рабочей силы в РФ, как и о том, что без притока «гастарбайтеров» московская экономика не выживет и так далее — навалом. Никто не смотрит на эту проблему с рыночной точки зрения, а в большинстве случаев относится к ней с сугубо эмоциональной («зажрались, не хотят работать»). При этом невозможность найти кого-то на работу за 20-30 тысяч рублей означает лишь то, что свой труд люди оценивают выше.
Это неприятный факт для россиянских бизнюков, кегебистов и либералов. Однако поставим вопрос иначе: во сколько оценивают свой труд россиянские «государевы люди»? Не будем даже брать уровень олигархов, крупных бизнесменов, крупных госчиновников и т. п. нобилей из числа нескольких тысяч правящих в РФ семей. Возьмем «людей попроще».
Вот на днях оскандалился мэр башкирского города Агидель Фанис Гильванов, который стал упрекать земляков в нежелании работать за 15 тысяч рублей на местной швейной фабрике (или менее чем за 200 евро):
«Уважаемые агидельцы, доброе утро! Я в растерянности. Я теряю уверенность в нас — агидельцах. Я ничего уже не могу понять — какая работа нужна агидельцам? Шить мы не хотим, продавцами в магазинах не хотим, поварами не хотим, медсестрами работать не хотим, врачами работать не хотим, преподавателями работать не хотим, сметчиком не хотим, архитектором не хотим, выполнять строительные работы на благоустройстве не хотим, работать водителями автобусов не хотим, электриками не хотим, мойщиками в автосервисе не хотим. Также есть вакантные места в полиции. А ведь это и есть рабочие места. И квалифицированные, и менее квалифицированные, и не требующие высокой квалификации рабочие места. Тогда кем же мы хотим работать?
Все эти рабочие места на сегодня пустуют. Что это все означает? Не по-ни-маю! Так мы не сможем сохранить даже поликлинику, а хотим, чтобы у нас была больница. Как мы сможем уговорить других инвесторов, если даже построив хороший, с современными швейными машинами цех, предприниматель не может набрать людей хотя бы на одну смену. А ведь цех может работать в две, а то и в три смены! Дорогие мои, неправильно все это! Нам надо измениться! Иначе мы лишимся всего — поликлиники, колледжа, школ, детских садов, города! Где жить будем? Где будут жить наши дети, внуки? Лично я очень встревожен. А вы?»
Знакомый речитатив, не так ли? Откройте рашкованский фейсбучек и там подобными воплями сытых московских скотов одно время было все забито: «русские зажрались, не хотят работать, сволочи, бить их надо».
Агидель — это город с населением чуть менее 15 тысяч человек. Мэр Фанис Гильванов официально получает в этом городе зарплату в 160 тысяч рублей (то есть почти в 11 раз больше, чем рабочий на швейной фабрике!) Или около 2000 евро. Как вы думаете, зарплата господина Гильванова адекватна? Вот вам для примера брутто-оклады (то есть до вычета налогов) бургомистров в Австрии с разбивкой по федеральным землям.
Бургомистр австрийского города с населением до 1000 человек (а это будет примерный аналог Агидели, ибо Австрия в 15 раз меньше по населению, чем РФ) до вычета налогов получает в среднем от 2 до 3 тысяч евро. После вычета налогов — еще меньше. Да, там есть льготы и т. п., но ведь и у господина Гильванова в РФ этих льгот просто навалом.
И получается у нас, друзья, картина маслом: зарплаты рабочих на фабрике в Башкирии нормальными считаются в 200 евро (меньше, чем в Бангладеш), но при этом местный бургомистр получает зарплату, вполне себе сравнимую с зарплатами своих коллег в Австрии. В очень дорогой и весьма высокоразвитой стране Запада!
При этом еще раз повторю, что у россиянского «служилого сословия» зарплата — это лишь часто небольшая толика их доходов. Существенно большую часть составляют так называемые «кормления». Не держал свечку, но уверен, что в той же Агидели у мэра Гильванова основная часть доходов образуется через распределение муниципальных контрактов, через крышевания бизнесов и т. п. В чистом виде это даже назвать коррупцией невозможно.
То есть средний доход мэра Агидели вполне может исчисляться сотнями тысяч рублей, если даже не миллионами рублей в месяц. Что в десятки раз выше условной средней зарплаты в городе. И намного превышает уровень доходов бургомистров небольших австрийских городов.
Едем дальше. Город Кулебаки, Нижегородская область. Средние зарплаты — 20-25 тысяч рублей (300 евро). У заместителя начальника городской полиции обнаружили особняк стоимостью 60 миллионов рублей:
«По словам жителя города Романа Рублева, полицейский вместе с супругой и тестем, которые также работают в правоохранительных органах, выкупили четыре земельных участка и выстроили роскошный дворец с прудом и дорогими насаждениями. «Только дорогу отсыпать к их дому стоило не менее 1,55 млн рублей. У нас в городе зарплата в среднем 30 тысяч рублей. Откуда деньги на такой дом у семьи полицейских?» — недоумевает автор съемки с дрона. По его словам, он обращался за консультацией к риелторам, и они рассказали, что дом вместе с участком стоит не менее 60 млн рублей, пишет «Лента.ру».
То есть региональный начальник зарабатывает в сотни раз больше, чем средняя зарплата по региону и строит себе мини-дворец. Не слишком ли много он получает? А, господа либералы и борцы за «эффективность бизнеса»? Не видите здесь никаких противоречий? А если перевести зарплату этого регионального россиянского полицая с его «кормлениями» и сравнить с доходами его австрийских, немецких, американских, датских коллег? Слабо? Не захлебнетесь ли визгом про чересчур «дорогую рабочую силу в РФ»? Кстати, да, именно рабочая сила, ибо он работает по найму. Пусть и в сфере госуправления.
ДУРАКОВ УЖЕ НЕДОСТАТОЧНО, А БУДЕТ ИХ ВСЕ МЕНЬШЕ
Поразительно, но в РФ толпы либеральных исследователей и путинских охранителей в упор не видят, что стоимость оказываемых «служилым сословием» услуг на порядки превосходит даже среднемировой уровень! При этом их качество, как правило, ниже плинтуса.
Сын бывшего ректора Плехановской академии Виктора Гришина, Алексей Гришин, несколько лет (2012–2016 годы) отработал в Самарской области вице-губернатором и заодно министром строительства. Этих «счастливых лет» региональному чиновнику хватило, чтобы выстроить себе за примерно 15 миллионов долларов дворец в Подмосковье.
При этом, по данным россиянских следственных органов, Гришин-младший вывел за рубеж около 1 миллиарда рублей. И это по старому еще курсу доллара. Теперь давайте распределим доходы этого чиновника, и у нас получится, что в год он «зарабатывал» несколько миллионов долларов, как минимум. Скажите, такие зарплаты (доходы) для региональных чиновников не слишком ли «дорогие для рабочей силы в РФ»?
Почему в стране нормальной считается для работяг зарплата в 200-300-400 евро, на фоне доходов в десятки и сотни тысяч долларов в месяц даже у региональных «слуг государевых»? Не порвутся ли штаны россиянской экономики? Об эффективности которой нам постоянно толкуют либеральные чекисты?
Отдельно надо написать про доходы топ-менеджеров и среднего звена бесчисленных российских госкорпораций и ФГУПов. Если мы будем их сравнивать с их коллегами из западных стран, то увидим, что свой труд россиянские «топы» оценивают не ниже, а выше их показателей!
Например, на днях под суд пошла бывший статс-секретарь и руководитель одного из департаментов «Ростеха» Алла Лалетина. Тетечка любила на фотосессиях щеголять с часиками за 50-70 тысяч евро и в 2013 году купила себе примерно за 12 миллионов долларов участок из 47 соток с домом на Рублевском шоссе. Официальный ее доход составлял около 38 миллионов рублей в год (чуть более полумиллиона долларов), неофициальный — несколько миллионов долларов в год. И таких топ-менеджеров в одном только Ростехе — десятки, если не сотни. Вопрос: не слишком ли дорого обходится россиянской экономике такая «рабочая сила»?
Проще говоря, можно сделать один вывод: стоимость услуг россиянского «служилого сословия» и менеджеров в госкорпорациях формально не ниже, а часто и выше аналогичных показателей их коллег в самых развитых и богатых странах Запада. А с учетом системы «кормлений» — на порядки дороже!
И пока простому народу предлагаются зарплаты на уровне ниже Бангладеш, сами «слуги государевы» предпочитают получать сверхвысокие зарплаты даже по среднемировому уровню. А потом москвабадские либералы и кегебист-бизнюки удивляются, почему люди не хотят «работать за доширак». Потому что.
Дураков с каждым годом становится все меньше и меньше, а старые советские поколения, привыкшие радоваться теплу из батареи и куску колбасы, либо вымерли, либо уже глубокие пенсионеры. И никакого выхода, кроме как начинать платить людям хотя бы средние по Восточной Европе зарплаты за их труд в РФ, нет (ибо маржа от продажи сырья с каждым годом становится все меньше и меньше, и прокормить всю свору нобилей и «слуг государевых» явно невозможно).
Дмитрий Пономарев
RedDvl, 12.12.2020
«Люди работают либо за еду, либо в убыток себе». Ученые — анонимно и честно о зарплатах
Нам не дают ни оборудования, ни реактивов
— Я занимаюсь исследованием антимикробной активности веществ, микробиологической переработкой отходов — опилок, лигнина, соломы. Их у нас море, а куда девать, никто пока не придумал. Микробная переработка — пожалуй, наиболее перспективная, безопасная и экономически выгодная. Это востребовано, я работаю с несколькими крупными лесопромышленными комплексами страны.
Российский ученый сегодня живет ненамного лучше, чем в 90-е. С нас требуют нереальное количество бумажек — планы, планы на планы, дорожные карты, где ты несколько раз в разных выражениях пишешь одно и то же. Мы должны писать планы на 10 лет вперед чуть ли не с названием статей и журналов, а это то, что в науке в принципе невозможно предсказать. Я не могу предугадать, как у меня эксперимент пройдет в течение полугода, что же говорить про десятилетие?
В отличие от 90-х, зарплату нам платят, конечно. Но не дают ни оборудования, ни реактивов. А я практик, мне, чтобы вырастить микроорганизм, надо чем-то накормить его. И корм я покупаю, как правило, за свои деньги.
Но мои питательные среды дешевые и неприхотливые, литр — около 100 рублей. Иногда литра хватает на неделю, иногда на месяц, иногда на день. Это не предсказать, сильно зависит от эксперимента. Но другие ученые могут работать с животными, человеческими клетками, и 10 литров питательной среды может обойтись почти в 200 тысяч рублей. А 10 литров — это очень немного. Научные институты средства на это не выделяют, покупать это приходится на свои или грантовские деньги.
С оборудованием такая же ситуация — за последние лет 7 мне приобрели только один прибор, все остальное я купила с грантов. Гранты мало кто тратит на зарплаты, обычно на оборудование и реактивы. Расходники, бумагу, картриджи, ручки мы всю жизнь сами покупаем.
У меня нет ипотеки и кредитов, свое жилье, но у меня ребенок-школьник. И мы с ним вдвоем должны жить на эти 38 тысяч. Я умею рационально использовать то, что у меня есть, и мне, в принципе, хватает на все. Да, конечно, на что-то надо копить, на что-то выкраивать. На еду, одежду хватает, но это исключительно потому, что я умею четко структурировать расходы и у меня есть жилье. С ипотекой тысяч в 15–20 в месяц было бы тяжело жить. И еще я принципиально не беру кредиты. Старшие дети у меня на самообеспечении, они работают последние 2–3 года. А младшего надо поднимать.
В прошлом году я получила грант, но из него только 25 тысяч ушло мне на зарплату. Но это не 25 тысяч рублей в месяц, это 25 тысяч рублей, растянутые на год. Я как руководитель гранта своим решением на зарплату выделила минимум, остальное все спустила на оборудование и реактивы.
Работать без зарплаты мы привыкли, без реактивов мы не можем. А они очень дорогие.
С грантами ситуация сложная. Сейчас от нас ушел наш любимый грантодатель — Российский фонд фундаментальных исследований. Позиционируется, что гранты стали крупнее, но их стало меньше. И получить грант, не являясь ученым из Москвы, Питера, Новосибирска и Владивостока, почти нереально. Есть крупные научные центры, и есть все остальные.
И участвовать в грантовых программах нон-стоп нельзя. Если раньше разрешалось быть руководителем одного гранта, исполнителем в другом, то сейчас нам этот вариант перекрыли. Мы можем участвовать только в одном гранте. Соответственно, вероятность получить деньги резко ниже становится.
Любому ученому важно участвовать в конференциях, знакомиться, общаться, слушать, что делают люди в других регионах. Взносы за конференции — 2500-3000 рублей. Но из Сибири куда ни лети, всегда будет дорого. Авиабилеты до Москвы летом могут стоить 30–40 тысяч рублей.
Еще одна статья расходов — публикации в научных журналах. Порядка тысячи евро за одну публикацию в зарубежном журнале, 40–50 тысяч — в российском. Не публиковаться нельзя: результативность научной деятельности оценивается в баллах, эти баллы начисляются за статьи в определенных журналах. Журналы разделены на несколько групп, и к чем более высокой группе журнал относится, тем больше за него баллов начисляется, тем ты результативней. В российских журналах выше третьей группы нет ни одного журнала. Соответственно, чтобы хороший балл получить, нужно публиковаться за рубежом. И дополнительно оплачивать перевод своей статьи на английский, если свободно не владеешь языком.
Баллы влияют на твой рейтинг как ученого, личный бренд. Если твой балл — 7, ты еще ничего. А если 15, ты хороший ученый. Но если балл — 2, плевать, чем ты занимаешься, ты плохой. Раньше такого не было. Система баллов существует второй год. До этого был персональный рейтинг, но там хотя бы не было такой обязательной разбивки по рейтингу журналов.
У меня эта проблема стоит остро, я занимаюсь прикладными исследованиями, это то, что можно внедрить и использовать хоть завтра. Такие разработки высокорейтинговые журналы не принимают в принципе, их интересует высокая наука. А мне нужно, чтобы меня прочитал производственник. Он прочтет и решит: «О, классно, мне бы такое хотелось у себя на производстве». Но производственник не будет читать высокорейтинговый зарубежный журнал никогда в жизни, он будет читать свой отраслевой журнал. А отраслевой журнал у нас не котируется вообще.
Защита кандидатских и докторских тоже обходится в крупные суммы. У меня скоро защита докторской, я не успеваю нули считать.
Деньги нужны за экспертизу работы, оппонентов ты привозишь и селишь за свой счет, сам распечатываешь авторефераты и диссертацию. Экспертиза кандидатской — 20–30 тысяч, докторской — 30–50. Общая сумма защиты может доходить до 150 тысяч. И это без банкета, который может обойтись в 20–30 тысяч. Банкет, «поляна» — традиция, которую надо чтить, так принято, народ обидится.
Но энтузиасты от науки будут работать и за эту зарплату, и на всех этих условиях. Это нормально, правильно, я сама такой энтузиаст, и вокруг меня все такие же. В науке сегодня держатся только энтузиасты.
Только дайте нам возможность спокойно работать, чтобы я не бегала каждый месяц искать какие-то реактивы. Если с нас снимут вот такие технические вещи, будет намного лучше. Нам нужно современное оборудование, не должно быть такого выбора у директора института: то ли дать зарплату сотруднику, то ли на эти деньги купить оборудование. А оно очень недешевое: 40 миллионов — нормальная цена для прибора.
Если у нас будет приборный парк, если нам будут давать нормальные реактивы и расходники, лично я за такую зарплату работать готова. А если нас еще и на конференции будут хотя бы раз в году посылать за счет государства, вообще будет хорошо.
Люди не могут заработать и уходят, разочарованные наукой
Николай, западная Россия:
— Я развиваюсь в сфере молекулярной биологии. Закончил мединститут, учусь в аспирантуре, специализируюсь в генной терапии длинных опухолей головного мозга. Я верю в молекулярную медицину и считаю, что за ней будущее.
Моя стипендия как аспиранта — 8500 рублей. Как человек с медицинским дипломом, решивший заниматься научными исследованиями, может жить на такую сумму?
Входные условия не совсем привлекательные, правда? Но наука дает возможность развиваться в профессии. И у кого-то получается, а у кого-то нет. Если повезет, попадешь в научную группу, члены которой регулярно публикуются, выигрывают гранты. Но везет не всем.
Все крутятся как могут. Некоторые подрабатывают репетиторством, но это очень большая нагрузка и небольшие деньги. Проще и финансово более привлекательно пойти работать таксистом или официантом.
Кто-то работает в клинических лабораториях — выполняет медицинские анализы. Это рутинная работа, но она дает заработок.
Мне повезло: я выиграл хорошие стипендии. Руководитель нашей научной группы получил мини-грант и включил в него меня. А другая стипендия — это стипендия президента для обучения за рубежом. Мне удалось попасть на стажировку в одну из лучших лабораторий, где я получил много навыков. У меня остались деньги, я их отложил на счет и обналичиваю при необходимости.
В целом я ужался по финансам, я вообще человек непритязательный, меня все устраивает. Сейчас у меня выходит 25–30 тысяч в месяц. Это стипендия аспиранта, учебка и подработка лаборантом: и с бумагами работаю, и оборудование поддерживаю в рабочем положении.
Я женат, у нас есть ипотека — 12 500 в месяц. Но считаю, что жаловаться мне не на что, у меня все есть необходимое. Машины нет, но есть велосипед, а свежий воздух и здоровые прогулки мы с женой любим. У нас пока нет детей, но к их появлению мы заранее подготовимся. Мы с женой ценим финансовую независимость, у нас есть счета на непредвиденные расходы. И если надо срочно купить пару обуви, зуб полечить, всегда деньги найдутся. Как врачи на здоровье мы не экономим, понимаем: ни к чему хорошему это не приведет.
Зарплата ученого зависит от многих факторов, и от активности самого человека тоже. Если человек приходит в науку и думает, что его ждут с распростертыми объятиями, он вряд ли будет много получать. Но если он мотивирован, готов на себя брать ответственность, своих старших коллег подменять, писать статьи, проявлять инициативу — мне кажется, это именно тот вариант, когда люди по карьерной лестнице идут вверх в науке. Предполагаю, что люди, которые не могут заработать больше аспирантских 8500, уходят, разочарованные наукой.
И все это рождает здоровую конкуренцию: люди учатся писать заявки на гранты намного лучше, чем писали раньше. Эксперты ведь всегда делают замечания: каких-то исследований не хватает, где-то методы не слишком адекватно подходят. И есть возможность гранты подправить, улучшить заявку. Даже если вы подаетесь на те конкурсы, в которых результаты грантов не обсуждаются с заявителями, вам никто не мешает написать письмо: «Я молодой ученый, хочу развиваться, подскажите мне минусы заявки». Когда я писал в такие комиссии, мне всегда отвечали и говорили, что можно было бы поправить, чтобы заявка стала более выигрышной. Считается, что написание хорошей заявки — это почти как написание статьи в научный журнал. И этому можно и нужно учиться.
Когда грант получен, часть его уходит на зарплату, часть — на расходные реагенты, часть — на конференции и публикации в журналах. Например, в нашей лаборатории молекулярной биологии несколько сотен позиций, которые надо регулярно поддерживать. Работаете ли вы по гранту, обучаете ли студентов или проводите эксперименты — всегда расходуются пробирки одноразовые. Мы покупаем их тысячами. Это только один пример, таких позиций сотни.
Что касается участия в конференциях, у нас есть стипендиальный фонд, который позволяет покрыть часть расходов. Иногда конференции — оргвзнос, дорогу, проживание — полностью оплачивает университет.
Отдельная строка — публикации в научных журналах. Но и здесь есть свои хитрости. У журналов есть две возможности получать деньги: с ученых, которые публикуются за деньги. Такие статьи выходят в открытом доступе. Второй вариант: публиковаться бесплатно. Но все читатели, чтобы прочитать ваши научные труды, должны заплатить какую-то сумму (10 долларов, чуть больше, чуть меньше, в зависимости от журнала). Но, конечно, все ученые хотят распространять свои работы по всему миру, поэтому в приоритете журналы со свободным доступом. Право опубликоваться в них зависит от рейтинга журнала и стоит от 100 тысяч до 250 тысяч.
Публиковаться нужно, это один из важнейших критериев оценки специалиста. Есть индексы, которые позволяют рассчитать в количественном значении популярность ученого. Публикации — часть личного бренда ученого. Хотя это серьезная статья расходов. Но иногда она покрывается грантами или ее берет на себя университет.
Я думаю, сегодня основная проблема российской науки в том, что у нас не сильно развита монетизация научных исследований — оформление и перепродажа патентов, открытие собственного дела. Например, в той же молекулярной биологии есть гиганты, например, «Термо Фишер Сайентифик», который регулярно покупает стартапы. Но в России компания не сильно-то много их покупает. Может, наши стартапы слишком крутые, чтобы их покупал «Термо Фишер Сайентифик», а может, их нет. Но умение монетизировать очень бы пригодилось нашим ученым.
Оклад — 17 тысяч, килограмм помидоров — 600 рублей
— Я живу на Камчатке 10 лет, сегодня я научный сотрудник заповедника, моя цель, как и цели других «заповедных» ученых, — наблюдать и смотреть. Перед нами не стоит жестких задач писать статьи, совершать прорывы, у нас немножко поспокойнее.
На Камчатке ученые существуют по-разному, это сильно зависит от направления работы: естественнонаучники живут одним образом, люди, связанные с рыбохозяйственной деятельностью, — другим. Зарплаты у нас выше, чем на материке, за счет северных. Но и расходы выше.
Я, например, получаю 45 тысяч рублей. Моя жена работает на научной ставке в Академии наук, голая ставка — это 17 тысяч рублей. Но она состоит в научной группе и за счет этого есть надбавки, в месяц получается около 60 тысяч. А цены на продукты на Камчатке, как и в Магадане, на Крайнем Севере, несопоставимы с материковыми. Килограмм нормальных помидоров на Камчатке стоит 600 рублей, огурцы — 420, курица свежая в самом дешевом магазине — 270 рублей за кило.
С рыбой тоже не все просто: когда я только переехал на Камчатку и северных надбавок у меня не было, мы спасались дешевой рыбой из местных ларьков. За 40 рублей можно было купить килограмм тресковых колтычков, это, знаете, такой зашеек с черепа. Сейчас этот деликатес идет в Японию, говорят, за бешеные деньги. И столько же стоили щупальца командорского кальмара. А сейчас колтычков просто нет, щупальца продаются по 350.
Коммуналка стоит от 8 до 15 тысяч. Цены на авиабилеты зависят от сезона: зимой на материк можно улететь за 15 тысяч, а в сезон билет может стоить до 90 тысяч на одного человека в одну сторону.
Как и другим российским ученым, моим коллегам регулярно приходится покупать что-то за свой счет. Но это относится не столько к государственным провалам, сколько к провалам в организации.
Например, моя коллега получила целевое государственное финансирование на свою программу. Этот грант был привязан к конкретным срокам — времени, когда мигрируют киты. Но деньги на грант поступили раньше, бухгалтерия их «съела». А специалисты на наблюдение миграции китов были уже приглашены. И ученому пришлось брать кредит, чтобы выполнить эту работу. Ведь это все планируется за полгода-год — закупки, заброски, закупка оборудования и бензина, билеты для приглашенных специалистов. Бухгалтерия использовала деньги, полученные по целевому финансированию, и перечислила их специалисту много позже. Ученый оказался в ситуации: положенных денег нет, а работать надо. Человек взял кредит. Он, его, конечно, закрыл потом с полученных целевых денег, но получается, что проценты выплачивал сам. Обидно? Обидно.
Молодые специалисты работают либо за еду, либо даже в убыток себе. Во время студенчества половина моих однокурсников работали промышленными альпинистами. Потому что висячая работа в течение 4–5 дней в месяц позволяла заниматься наукой все остальное время. Но дело было в Москве, на Камчатке такой подработки просто нет. И много людей уезжает, потому что на Западе легче. Остальные выживают как могут, кто-то даже играет на бирже, вырученные средства вкладывая в свои исследования.
Тяжелейшей трагедией для камчатской науки стала реорганизация Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии. Головной офис его в Москве, мощные центры — в Магадане, на Камчатке, на Дальнем Востоке. И в прошлом году его окончательно реформировали. И денег у нас стало еще меньше.
В большой стране ученые живут по-разному
— Я работаю в науке почти 30 лет, на стыке химии и биотехнологии. Зарплата ученых зависит от доли бюджетной ставки и участия в исследованиях. Особое положение занимают сотрудники, которые работают на полной ставке. Они могут позволить себе готовить заявки на различные конкурсы научных исследований. А если побеждают в них, имеют основания для повышения квалификации.
А если у сотрудника 0,4 или того хуже — 0,2 ставки? Такой сотрудник недолго продержится в ожидании победы своей заявки. Скорее всего, он будет просто искать работу с большей зарплатой. Отсюда и миграция научной молодежи не только по стране, но и за ее границы.
Я как-то была свидетелем закрепления молодых ученых в институте, когда они стали победителями конкурса на стипендию президента РФ аж на три года. Да, при такой победе у молодых ученых много обязательств, но они втягиваются в работу и думают о перспективах. Их отношение к своему делу резко меняется. И самое главное, остается право научной свободы: они занимаются интересными исследованиями, планы которых сами и сформулировали.
Зарплата ученых во многом зависит от дирекции институтов. Одному институту повезло: его директором стал очень порядочный человек из научной среды. Он не ставит перед собой задачу достижения формальных показателей любой ценой, а действительно заботится о продвижении своей организации, отдельных научных подразделений, включая конкретных сотрудников, даже в условиях своего города. Но есть другие институты, в них дирекция препятствует развитию отдельных научных направлений, может бороться с конкретными личностями.
Считается, что директор всегда прав. Заниматься результативно научными исследованиями в условиях постоянного противодействия, даже по самым простым вопросам, невозможно. Вот еще одна причина миграции ученых.
Для нашего региона оклады младшего и старшего научного сотрудника различаются — 20 и 25 тысяч рублей, соответственно. Есть надбавка за публикационную активность, причем для аспирантов есть повышающий коэффициент. Такая надбавка для успешного аспиранта может составить 5–6 тысяч рублей, но, чтобы ее получить, надо очень сильно постараться.
В научной среде известно, что гранты РФФИ и РНФ повышают зарплату, но сначала вы должны придумать идею, убедить конкурсную комиссию, что вы «фундаментальны, актуальны, претендуете на научную новизну», а также доказать, что вы справитесь с выполнением жесткого плана публикаций в рейтинговых журналах, а уж потом можете претендовать на эти выплаты.
Можно ли получать гранты все время? Прекрасный вопрос. Получать все время, по моим наблюдениям, могут сотрудники очень крупных университетов, научных центров и научных организаций. Но и сотрудников в них может быть от 550 до 5 000 человек. Теперь я уже знаю, что дирекции борются за возможность получать гранты в свои организации, потому что наличие гранта — это тест на «научность» организации.
«Борьба» заключается в тщательном выполнении дирекцией условий выполнения соглашений гранта, постоянной работы на опережение желаний грантополучателей, в создании максимального комфорта для руководителя гранта, чтобы полученный этой научной группой результат был максимально замечен научной общественностью. И тогда данная организация будет постоянно выигрывать конкурсы научных фондов.
Что касается конкретного сотрудника, то пока он молод и в наличии научная степень, то шансы его востребованности очень высоки. Известна практика, когда такого сотрудника приглашают на работу в другие организации только для участия в их собственных грантах. И это еще одна причина миграции молодых ученых.
Чем хороши гранты, так это тем, что дирекция отнимает малый процент денежных средств, самое большое — 20%. Остальное в распоряжении грантополучателей. Поверьте, что сразу возникает желание купить очень хорошее оборудование, и здесь ваша цель достижима. Выбирайте, приобретайте и ставьте на подотчет в вашей организации. Прекрасно!
Только гранты позволят вам очно поучаствовать в конференции, включая зарубежные. Потому что на работе в это время вы будете «без содержания». Научный фонд позволяет вам приобрести самые дорогие и такие нужные реактивы и расходные материалы, но нужно обосновать очень четко, для чего они нужны и именно сейчас.
Часто приходится покупать что-то за свой счет. И это никак не компенсируется.
Но время дороже, купить самому проще, чем унижаться и выпрашивать то, что должно автоматом решаться. Как правило, это расходные материалы, канцелярия, банальные перчатки, а в этом году, как и в прошедшем, обеззараживающие средства. Ученый настолько ориентируется на результат, что готов от себя оторвать, чтобы продвинуться к желанному итогу.
Как руководитель, я часто расстаюсь с собственными деньгами для продвижения своей молодежи. И это мое решение. В 2019 году я участвовала в интереснейшей научной конференции микробиологов, на которую ученые приехали из разных регионов за свой счет. Оформили отпуск и приехали, чтобы провести время среди единомышленников в красивейшем городе Сибири. Все дни говорили только про работу.
Такого понятия, как платить за защиту диссертаций, официально нет. Но часто необходима защита в диссертационном совете в другом городе, поэтому нужна командировка, как правило не одна. Чем дальше расстояние, тем больше потребуется денег. Москва сосредоточила на своей территории самое большое число желаемых диссоветов. Для молодого ученого защита диссертации в чужом городе связана с расходами.
Вот и получается, что в большой стране ученый живет по-разному. Наука предполагает интеграцию, поэтому в современном мире нет проблем поделиться успехами и проблемами с учеными других регионов РФ и даже стран. Русскоговорящие ученые разъехались и прижились по всему миру.
Общая для всех институтов беда — отсутствие бюджетных мест для молодежи, даже со степенью. Ждать, когда уйдут из жизни возрастные ученые, причем владеющие не только хрестоматийными знаниями, но и способные получить фундаментальные результаты и опубликовать их по современным требованиям, дирекция не собирается, поэтому с такими сотрудниками не продляются трудовые договора, проще сказать, людей увольняют. Выигрывает ли от этого молодежь? В большинстве случаев нет! Дирекция формально выполняет показатели и продолжает искать виновных в том, что институт выглядит не престижно.