пуля дура судьба индейка а жизнь
Пуля дура судьба индейка а жизнь
Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы с доктором.
— Я вам удивляюсь, — сказал доктор, пожав мне крепко руку. — Дайте пощупать пульс. О-го! лихорадочный. но на лице ничего не заметно… только глаза у вас блестят ярче обыкновенного.
Вдруг мелкие камни с шумом покатились нам под ноги. Что это? Грушницкий споткнулся; ветка, за которую он уцепился, изломилась, и он скатился бы вниз на спине, если б его секунданты не поддержали.
— Берегитесь! — закричал я ему, — не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря!
Вот мы взобрались на вершину выдавшейся скалы; площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка. Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока. Я подошел к краю площадки и посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась; там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
Площадка, на которой мы должны были драться, изображала почти правильный треугольник. От выдавшегося угла отмерили шесть шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, станет на самом углу спиною к пропасти; если он не будет убит, то противники поменяются местами.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?
— Бросьте жребий, доктор! — сказал капитан.
Доктор вынул из кармана серебряную монету и поднял ее кверху.
— Решетка! — закричал Грушницкий поспешно, как человек, которого вдруг разбудил дружеский толчок.
Монета взвилась и упала, звеня; все бросились к ней.
— Пора! — шепнул мне доктор, дергая за рукав, — если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало. Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…
— Ни за что на свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…
Он посмотрел на меня с удивлением.
— О! это другое. только на меня на том свете не жалуйтесь…
Капитан между тем зарядил свои пистолеты, подал один Грушницкому, с улыбкою шепнув ему что-то; другой мне.
Я стал на углу площадки, крепко упершись левой ногою в камень и наклонясь немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.
Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей.
Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.
— Не могу, — сказал он глухим голосом.
— Трус! — отвечал капитан.
Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено. Я невольно сделал несколько шагов вперед, чтоб поскорей удалиться от края.
— Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! — сказал капитан, — теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не увидимся! — Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха. — Не бойся, — прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, — все вздор на свете. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!
Судьба- индейка
Не будем отклоняться от канонов написания саги. Тем более, что автор лично знаком с предыдущими поколениями главного героя, а с ним самим – с момента его рождения.
Следовательно, он имеет право прокомментировать пророчества судьбы-индейки и намерен этим правом воспользоваться.
Из программной советской книги Николая Островского «Как закалялася сталь» самой цитируемой является фраза:
«Жизнь дается всего один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. »
В те годы многим стало ясно, что цитата нуждается в маленьком исправлении.
В ней достаточко изменить одну букву, превратив слово ТАК в ТАМ, чтобы она стала руководством к действию: «и прожить её надо ТАМ».
Многие были непрочь «прожить там», но могли это сделать далеко не все. И здесь оказалось, что больше всех повезло евреям.
Семья Рахманм получила фиктивный вызов из Израиля на «восстановление семей». Он давал возможность покинуть пределы СССР, вылететь в Вену, оттуда в итальянский Ладисполь. Там открывались 2 возможности: Израиль или США в статусе беженцев. Многие выбирали вторую возможность. Семья Рахман была в их числе.
Первые шаги за кордоном
После прибытия в Ладисполь (Италия, Рим) нужно было получить разрещение на въезд в США.Наличие ребёнка–инвалида потребовало специального медицинского освидетельствования. Америке не нужны неполноценные репатрианты.
Обследование было выполнено американской правительственной огранизацией в Риме.
Результатом был рукописный отчёт врача на нескольких страницах.
Из-за неврологических повреждений его психомоторное и речевое развитие было явно затруднено. Семен начал пытиться ходить, опираясь на специальные костыли.
К сожалению, его двигательная способность ухудшилась; в последнее время он фактически не может ходить, его нужно нести или использовать инвалидное кресло.
Хотя и невнятно, первые слова Семен начал произносить в один год, речевое развитие адекватно закончилось в три.
Однако, выраженная дизартрия затрудняет его понимание, но тот, кто постоянно находится с ним в контакте, может понять, что он говорит.
В 7 лет Семен начал посещать специальные классы начальной школы для детей-инвалидов, с обычной школьной программой. Это продожалось 5 лет
Потом у него были учителя дома, которые давали ему уроки по математике, истории, русскому языку и литературе.
В последнее время Семен посещал класс базового английского языка в Ладисполе (Рим) с хорошими результатами.
Мальчик производит впечатление воспитанного, общительного, уравновешенного подростка, который проводит время за чтением соответствующих его возрасту книг,
просмотром телевизора и наслаждением компанией родственников и друзей.
Он также интересуется политическими вопросами и новостями дня.
Неврологическое обследование: Отмечена тяжелая форма детского церебрального паралича, смешанного типа, с корковым и паралитическим поражением.
Наблюдается спастический тетрапарез (особенно поражающий правую сторону) с общими мышечными поражениями, мышцы недоразвиты и сгибатели постоянно напряжены..
Также присутствуют слюнотечение и непроизвольные мимические движения. Язык заметно скован типичной спастической дизартрией.
Боже, храни Америку!
И вот, наконец, Америка, Филадельфия. Семёну 15 лет. И сразу начались американские чудеса.
1.Мальчику была сделана серия операций, чтобы ослабить статус всех сгибателей.
Это избавило его от жестоких болей.
2.Ему была выдана эликтрифицированная инвалидная коляска под его рост,
способная передвигаться по городу со скоростью до 50 км/час с пробегом между
зарядками до 80 км.
3.Его снабдили специальным компьютером, переводящим напечатанный текст в
голосовую речь.
Печать максимально упрощена: компьютер распознаёт слово по начальным буквам,
есть возможнось одним кликом вызывать целые понятия и фразы.
Не обошлось и без трудностей. Руки подростка подвержены сидьнейшему тремору с амплитудой в несколько см.
Попасть единственным работающим пальцем левой руки в нужную клавишу невозможно.
Но его папа – советский инженер. Следовательно, умеет сделать всё из ничего.
Он накрыл клавиатуру прозрачной пластиковой пластиной.Над каждой клавишей высверлил отверстие, пропускающее палец.Теперь промахнуться будет невозможно
Так мальчик получил доступ ко всем компьтерным возможностям, включая возможности специализированной программы перевода напечатанного в живую речь.
Это очень сложная програмная система и Соломон Рахман был одним из первых в США, её освоивших.
Причём, освоил её настолько успешно, что еще школьником приглашался читать лекции по её использованию, с помощью этой самой программой подготовленные.
Парень окончил школу лучшим в выпуске, успешно сдал вступительные экзамены в университет и начал там учиться. Место учебы довольно далеко от его дома. Нужно ехать электричкой, потом на коляске по городу. Платформа его станции не была приспособлена для колясочников. Поэтому мэрия специально для единственного клиента дооборудовала платформу плавным пантусом.
Машинисты получили предписание: заметив пассажира в коляске, остановить состав первым вагоном рядом с ним, выйти из кабины, ввезти коляску в вагон, закрепить в специальном месте
и только после этого вернуться в кабину и продолжить движение; по прибытии к месту назначения произвести обратные манипуляции.
Успешно окончив университет, парень был принят на работу в Министерство Морского Флота США инженером. Трижды получал звание «Человек года» среди инвалидов.
В основном работает дома на своём компьютере, появляясь на работе изредка.
Ведёт активную жизнь, самостоятельно посещает выставки, музеи, концерты, ездит на экскурсии – все дороги и общественные здания в городе приспособлены для колясочников.
Это при том, что работает только голова (правда – работает хорошо) и один палец. Сам ходить, есть, пить, внятно говорить, умываться, посещать туалет он не может. Сейчас ему 46 и он состоявшийся человек.
Сравнение с его возможной судьбой в СССР оставляю в качестве самостоятельного упражнения читателю.
После школы и университета Соломон Рахман получил работу по специальности.
И не где-нибудь, а в Управлении Военно-Морского флота США (NAVI), которое как раз и расположено в его Филадельфии.
Поначалу он работал на своём компьютере дома, а потом и в самом Управлении, наравне с остальными сотрудниками.
И не просто наравне – через несколько лет он был удостоин в своей номинации звания «Человек года США»!
Филадельфийский Соломон
Соломону Рахману
(мелодия песни «В нашу гавань заходили корабли»)
В Филадельфии река есть Делавер.
И с моря корабли в неё заходят.
И даже субмарины, например, (ой-вэй!),
Хоть таки далеко это от моря.
Но, кроме кораблей и стапелей,
Есть в гавани важней намного что-то:
Военно-стратегический еврей (ой-вэй!),
Американского морского флота.
Такого нет, чего не знает он.
Гигант экономической он мысли.
Его зовут, конечно, Соломон (ой-вэй!),
В прямом и в очень переносном смысле.
Он штатов для себя не набирал.
Работает один и только дома.
К нему секретный самый адмирал (ой-вэй!),
Годами добивается приема.
А я, – я с ним встречался наяву.
Немногим это счастье выпадает,
Но адреса я Вам не назову (ой-вэй!):
Не дай господь – Саддам его узнает.
К войне любой готов наш Пентагон.
Там знают – если станет жарковато,
Поддержкой обеспечит Соломон (ой-вэй!),
Военный флот Соединенных Штатов
Ведь кроме кораблей и стапелей,
У Штатов есть важней намного что-то:
Военно-стратегический еврей (ой-вэй!),
Американского морского флота.
В.Давидович, 28.12.2002 Кфар Саба, Израиль
Пуля дура судьба индейка а жизнь
День угасал; лиловые облака, протягиваясь по западу, едва пропускали красные лучи, которые отражались на черепицах башен и ярких главах монастыря. Звонили к вечерни; монахи и служки ходили взад и вперед по каменным плитам, ведущим от кельи архимандрита в храм; длинные, черные мантии с шорохом обметали пыль вслед за ними; и они толкали богомольцев с таким важным видом, как будто бы это была их главная должность. Под дымной пеленою ладана трепещущий огонь свечей казался тусклым и красным; богомольцы теснились вокруг сырых столбов, и глухой, торжественный шорох толпы, повторяемый сводами, показывал, что служба еще не началась.
У ворот монастырских была другая картина. Несколько нищих и увечных ожидали милости богомольцев; они спорили, бранились, делили медные деньги, которые звенели в больших посконных мешках; это были люди, отвергнутые природой и обществом (только в этом случае общество согласно бывает с природой); это были люди, погибшие от недостатка или излишества надежд, олицетворенные упреки провидению; создания, лишенные права требовать сожаления, потому что они не имели ни одной добродетели, и не имеющие ни одной добродетели, потому что никогда не встречали сожаления.
Их одежды были изображения их душ: черные, изорванные. Лучи заката останавливались на головах, плечах и согнутых костистых коленах; углубления в лицах казались чернее обыкновенного; у каждого на челе было написано вечными буквами нищета! — хотя бы малейший знак, малейший остаток гордости отделился в глазах или в улыбке!
В толпе нищих был один — он не вмешивался в разговор их и неподвижно смотрел на расписанные святые врата; он был горбат и кривоног; но члены его казались крепкими и привыкшими к трудам этого позорного состояния; лицо его было длинно, смугло; прямой нос, курчавые волосы; широкий лоб его был желт как лоб ученого, мрачен как облако, покрывающее солнце в день бури; синяя жила пересекала его неправильные морщины; губы, тонкие, бледные, были растягиваемы и сжимаемы каким-то судорожным движением, и в глазах блистала целая будущность; его товарищи не знали, кто он таков; но сила души обнаруживается везде: они боялись его голоса и взгляда; они уважали в нем какой-то величайший порок, а не безграничное несчастие, демона — но не человека: — он был безобразен, отвратителен, но не это пугало их; в его глазах было столько огня и ума, столько неземного, что они, не смея верить их выражению, уважали в незнакомце чудесного обманщика. Ему казалось не больше 28 лет; на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная; волшебный круг, заключавший вселенную; его душа еще не жила по-настоящему, но собирала все свои силы, чтобы переполнить жизнь и прежде времени вырваться в вечность; — нищий стоял сложа руки и рассматривал дьявола, изображенного поблекшими красками на св. вратах, и внутренно сожалел об нем; он думал: если б я был чорт, то не мучил бы людей, а презирал бы их; стоят ли они, чтоб их соблазнял изгнанник рая, соперник бога. другое дело человек; чтоб кончить презрением, он должен начать с ненависти!
И глаза его блистали под беспокойными бровями, и худые щеки покрывались красными пятнами: всё было согласно в чертах нищего: одна страсть владела его сердцем или лучше он владел одною только страстью, — но зато совершенно!
«Христа ради, барин, — погорелым, калекам, слепому… Христа ради копеечку!» — раздался крик его товарищей; он вздрогнул, обернулся — и в этот миг решилась его участь. — Что же увидал он? русского дворянина, Бориса Петровича Палицына. Не больше.
Представьте себе мужчину лет 50, высокого, еще здорового, но с седыми волосами и потухшим взором, одетого в синее полукафтанье с анненским крестом в петлице; ноги его, запрятанные в огромные сапоги, производили неприятный звук, ступая на пыльные камни; он шел с важностью размахивая руками и наморщивал высокий лоб всякий раз, как докучливые нищие обступали его; — двое слуг следовали за ним с подобострастием. — Палицын положил серебряный рубль в кружку монастырскую и, оттолкнув нищих, воскликнул: «Прочь, вы! — лентяи. — Экие молодцы — а просят Христа ради; что вы не работаете? дай бог, чтоб пришло время, когда этих бродяг без стыда будут морить с голоду. — Вот вам рубль на всю братию. — Только чур не перекусайтесь за него».
Между тем горбатый нищий молча приблизился и устремил яркие черные глаза на великодушного господина; этот взор был остановившаяся молния, и человек, подверженный его таинственному влиянию, должен был содрогнуться и не мог отвечать ему тем же, как будто свинцовая печать тяготела на его веках; если магнетизм существует, то взгляд нищего был сильнейший магнетизм.
Когда старый господин удалился от толпы, он поспешил догнать его.
— Очень мало! — я хочу работы…
С язвительной усмешкой посмотрел старик на нищего, на его горб и безобразные ноги… но бедняк нимало не смутился, и остался хладнокровен, как Сократ, когда жена вылила кувшин воды на его голову, но это не было хладнокровие мудреца — нищий был скорее похож на дуэлиста, который уверен в меткости руки своей.
— Если ты, барин, думаешь, что я не могу перенесть труда, то я тебя успокою на этот счет. — Он поднял большой камень и начал им играть как мячиком; Палицын изумился.
— Хочешь ли быть моим слугою?
Нищий в одну минуту принял вид смирения и с жаром поцеловал руку своего нового покровителя… из вольного он согласился быть рабом — ужели даром? — и какая странная мысль принять имя раба за 2 месяца до Пугачева.
— Клянусь головою отца моего, что исполню свою обязанность! — воскликнул нищий, — и адская радость вспыхнула на бледном лице.
— Прелестное имя для такого урода!
Слуги подхватили шутку барина и захохотали; нищий взглянул на них с презрением, и неуместная веселость утихла; подлые души завидуют всему, даже обидам, которые показывают некоторое внимание со стороны их начальника.
— Следуй за мной. сказал Палицын, и все оставили монастырь. Часто Вадим оборачивался! на полусветлом небосклоне рисовались зубчатые стены, башни и церковь, плоскими черными городами, без всяких оттенок; но в этом зрелище было что величественное, заставляющее душу погружаться в себя и думать о вечности, и думать о величии земном и небесном, и тогда рождаются мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление.
Поздно, поздно вечером приехал Борис Петрович домой; собаки встретили его громким лаем, и только по светящимся окнам можно было узнать строение; ветер шумя качал ветелки, насаженные вокруг господского двора, и когда топот конский раздался, то слуги вышли с фонарями навстречу, улыбаясь и внутренно проклиная барина, для которого они покинули свои теплые постели, а может быть, что-нибудь получше. Палицын взошел в дом; — в зале было темно; оконницы дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми, на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана; на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.
Перед ореховым гладким столом сидела толстая женщина, зевая по сторонам, добрая женщина. жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика, старосту, мужа, когда он в духе… какая завидная жизнь! и всё это продолжается сорок лет, и продолжится еще столько же… и будут оплакивать ее кончину… и будут помнить ее, и хвалить ее ангельский нрав, и жалеть… чудо что за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури, поглощающие целые годы, и что еще ужаснее — обрывающие чувства человека, как листы с дерева, одно за другим.
А действительно ли судьба индейка.
Не судьба, батюшка, судьба — индейка: заслуги, привели к тому.
(В сторону) этакой свинье лезет всегда в рот счастие!
Гоголь. “Ревизор.” Артемий Филиппович.
Говорят, счастье-то не в деньгах, а в том, что там в книге записано. Есть ли в ней хоть какие-то намёки на будущее. А деньги? А что – деньги? Грязная бумага с миллиардами вредных бактерий из-за замусоленности. Даже если они и хрустят, привкус ожидания непотребного, какой-то меркантильности и приумножения. Приумножения, приумножения. Только душе-то до них никакого дела. Душа, она своего просит. И никогда не знаешь наступления того самого момента, когда. Что когда? Вот и я не знаю. Запоёт, наверное.
Кто из нас в детстве что знал о судьбе? Слово и слово. О смысле и не думали, а зачастую, и понятия не имели с чем его, это слово, едят. Что судьба означает для будущего и правда ли, что она существует в подлунном мире атеизма, в школе не объясняли. Наверное, так нужно было. Чтобы не было лишних вопросов. И даже не спрашивали у родителей о ней ни по фильмам, ни по русским романсам, часто звучавшим по радио и на пластинках. Вроде как слово есть, а до смысла не доросли.
В детстве я отца знал только по воскресеньям. Оказывается, это тоже судьба так распорядилась нашей жизнью. И кто знает, произошло бы всё, как сложилось, работай он по восемь часов в день с двумя выходными. А так это был наш день. И у него не было выбора, как посвятить это время нам, своим трём сыновьям, единственный день в неделю. Он знал и умел многое. Технарь. С головой, руками и неуёмной жаждой жизни после окончания той ненавистной войны.
Благодаря этим редким часам общения, я у него научился многому. И слесарить, и столярничать, выравнивать площадки для игр, даже ремонтировать теннисный стол самостоятельно. А годков то было. Ещё и десяти не было. Помню, как он ножом вырезал корпуса военных кораблей. А в одиннадцать я уже сам, без его помощи, но, естественно, под его руководством, смастерил шезлонг. Настоящий, для взрослых. В тот же год перетянул свой диванчик. Самостоятельно. Тоже вроде, как и игра, но с пользой для дома. Мама мной гордилась, а отец просто возлагал на меня свои большие надежды на будущее.
Правда, тогда я ещё не отдавал себе отчёт, чем всё может обернуться. И какую роль сыграют такие вот знания в моей судьбе.
В то время раннего детства уже появилась мечта. Хотел стать архитектором. Отец был счастлив, глядя, как я всегда что-то мастерил. Надеялся, что стану инженером. Его продолжателем. Голова варит, руки растут откуда надо. И я часто замечал блеск его глаз, когда он следил за мной во время работы и, особенно, когда я искал путь решения какой-то проблемы самостоятельно. Просто мал был понять, почему он на меня так смотрел. Я старался ему во всём помогать, тем более, что это всегда было интересно.
С восьмого класса по школьной программе каждый понедельник недели отдали производственному обучению. Такое было время. После окончания школы в среднем три процента учащихся по стране поступали в высшие учебные заведения. Остальным надо было начинать работать. Как ни странно, но государство пеклось о нашем молодом поколении. Я с товарищем по классу нашел работу, вернее нам нашли работу, в мебельном цехе на обувной фабрике. По окончании школы получил пятый разряд столяра-краснодеревщика. И, поступив в университет, благополучно забыл об этой своей первой специальности.
В стране атеизма, отвергнувшей понятия Бога, судьбы, души и много чего ещё важного для остального мира, судьба было словом для обозначения событий отрицательных ценностей, из-за своей неизвестности. Страна шла семимильными шагами, правда потом пятимильными, в сторону благоденствия всего человечества. А судьба. Что судьба. Мешалась под ногами из-за своей непредсказуемости. Иначе говоря, всем была до фонаря жизнь человека, идущего на риск. Только, если в картёжной игре.
Была такая многозначительная русская поговорка: натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка. Помните М.Ю. Лермонтова. “Герой нашего времени”:
– Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! – сказал капитан, – теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде: мы уж не увидимся! — Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха. – Не бойся, – прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, – все вздор на свете. Натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка!
Что-то похожее произошло и со мной.
Жизнь брала своё. Женился! Где-то надо жить. С квартирами сами знаете как было – бабушки с дедушками, папы с мамами, дети, невестка. И все под одной крышей. Пришлось покупать кооператив, благо зарабатывал неплохо. Въехали в новый дом. Первый сюрприз – на скамеечке стоит телефон! И он работает. Счастью нет конца. В конце апреля вселились. А седьмого мая решили устроить новоселье совместно с днём рождения дочки. На лоджию выводит огромная четырёхстворчатая застеклённая дверь, шириной чуть более трёх метров. Так вот радостно её открываем. И. Второй сюрприз – она с грохотом падает и разбивается, что называется, вдребезги. Даже дерево сломалось о газовые баллоны на лоджии. Оказывается, в спешке строители забыли привинтить, прикрутить, в общем, приделать двери к навесам. Лоджия не застеклена. Живём, можно сказать, на улице. Девятый этаж. С крыши рукой подать. Благо, в благословенном Ташкенте уже тепло.
И действительно, где-то дней через десять к нам пришёл Илья Ильич. Столяр. Нет, к нему этот термин не относился. Он был просто кудесник в своём деле.
Сварганил двери. Да такие! Это было просто инженерное чудо, непонятно как воспроизведённое. После этого – пол на лоджии. Качество, как для телецентра. И, наконец, застеклил лоджию. Окна – флюгер. Следят за ветром, что в Ташкенте очень даже необходимо.
Как говорится – не было бы счастья, так несчастье помогло. Заметьте, всё без вложения и копейки. Соцреализм или бесхозяйственность. Или просто симптом соцреализма. Но факт.
Илья для работы принёс небольшую продольную электропилу. Вот я его и попросил оставить мне её на год после окончания работ, сославшись на свой пятый разряд краснодеревщика. Он на меня посмотрел с улыбкой и сказал:
– Работай год. Ничего не сделаешь – заберу.
Вот, таким образом, и пришлось вспомнить, чему учился в школе. Новый дом в центре, а в квартирах все сделано ногами. Косо, криво. Работы – непочатый край. Пришлось по новой сделать двери для встроенных шкафов, обтянув их дермантином для пущей важности. Обустроить ванную, закрыв все стояки и трубы шкафами. Навести уют в отхожем месте. Отделать деревом лоджию, как продолжение гостиной. Купили новую, какую-то импортную стенку. В ней два шкафа были очень глубокие. Распилил вдоль пополам. Получилось два шкафа и две книжных полки. Т.е. слово сдержал. Пила осталась у меня. Тринадцать лет утеплял взор на квартиру деревом, где только было возможно. Даже сделал люстру в гостиную. Плюс, для себя смастерил музыкальный центр звучания пластинок, плёнок, радио. И зажили мы в уюте с превеликим удовольствием.
Да. Никогда, ничто не проходит даром. Деревянных дел мастерство стало хобби для отдыха от преподавательской профессии. Судьба ли с детства. Или как?
Поблаженствовав в законченной квартире чуть больше чем два года перед распадом СССР, возник сам по себе вопрос для нашей будущности: какой язык придётся изучать как следует – узбекский, хибру или английский. Выбор пал на последний.
Америка встретила нас с распростёртыми объятиями. Живи и радуйся. Наконец, всё зависит от тебя. Правительству до тебя никакого дела. Приехал – выбирай чем и будешь заниматься. Не знаешь язык – твоя проблема. Спасибо, что еврей. СОХНУТ позаботился. Пять тысяч долларов на первые четыре месяца, и обязательная школа для незнающих языка. Правда, потом просят вернуть беспроцентный заём, неважно как быстро, если у вас есть совесть. Каждый день кто-то приезжал.
О математике пришлось забыть из-за просчётов в Союзе. Стал искать работу по первой специальности. Столяр-краснодеревщик по “англицки” – вудворкер. Сочинил себе первоклассное резюме. И в путь. За тринадцать лет, постоянно совершенствуясь, сменил три места работы, каждый раз с существенным повышением заработной платы. Достиг звания “профессор деревянных дел”. Крафтсмен. Высокое звание. И. Отправился на вольные хлеба. Чем и сейчас занимаюсь. А на горизонте маячит семидесяти шестилетие. И конца не видно.
Раб свободы выбора.
Твердили нам на нашей бывшей Родине, что судьба – происки религии.
А от судьбы таки не уйти.
Вот такая проза жизни.