проходит жизнь пройдет молва
Для настроя и мыслей. К конкурсу
Уважаемые авторы-конкурсанты и те, кто всё еще сомневается.
Предлагаем вам небольшую подборку про последний месяц лета, для настроя, так сказать, и мыслей :)) И еще, конечно, для того, чтобы заполнить паузу до 15 августа.
Ждем ваших творений. Помните: до 6 тыс знаков без пробелов по счетчику Word.
и бродит сок в пузатости посудин,
но истина безжалостно строга.
«Наивный август» (Джон Магвайер)
http://www.stihi.ru/2012/08/17/19
но истина безжалостно строга. (С)
и превращает сок в хмельное зелье,
чтоб завершить столь сладкое похмелье
глотком тягуче-терпкого вина.
и в этом только августа вина.
© Copyright: Кучумова Надежда, 2012
… Чуть помедленнее, АВГУСТ …)).
© Зоя Кравчук
***
Лукавый август, снова ты простужен… Ночами даришь осени присутствие… Так мало знать, что ты кому-то нужен… Так важно — постоянно это чувствовать…
© Осенние Сумерки
Заметили, что-то перед глазами… МЕЛЬКАЕТ?! Это… лето, это… АВГУСТ. УБЕГАЕТ. ))
автор неизвестен
Есть в тихом августе, мечтательном и кротком,
Такая мягкая, певучая печаль,
Что жаль минувшего, мелькнувшего в коротком,
Что сердце просится: «к забвению причаль».
Мне вспоминаются, туманны и бессвязны,
Обрывки августов, их встречи, их уход…
И для души моей они однообразны,
Как скалам озера — проплывший пароход…
© Игорь Северянин
Рано мы подумали про осень.
Впереди еще прекрасный август.
Я сегодня долго между сосен,
Слушала особенную тайну.
Бор шептал о том, что будет счастье.
О любви, бруснично-горьковатой.
Он моей какой то важной частью,
Был в тот миг, чуть-чуть замысловатой.
Шелест под ногами, с хрустом веток,
Создавал изысканную песню.
Завтра будет целый месяц лета.
С ягодно-цветочной нежной смесью.
© Лариса Проскурякова
***
Этот август, как женщина, ветреный,
То сожжёт, то остудит дождём,
Ещё зелен, но осени меткою
Жёлтый лист, пусть один, но уверенно,
Ставит первую точку на нём.
© atatkf
***
Скоро снова вставать без пятнадцати восемь
И бежать под дождём на озябший трамвай…
Ах, как трудно включаться из августа в осень,
Как же хочется снова отправиться в май.
© Анна Островская
***
Август. Его задержать бы, но…
Тихо уйдёт. Никого не спросит.
Словно прокрученное кино,
Лето закончится ровно в осень.
автор неизвестен
***
Рыжий август синей ночью
Сеял звёзды в чистом поле,
Груши мыл в реке проточной
И цветы на клумбах холил.
Набивал себе в карманы
Гроздья хмеля для подушек,
Обволакивал туманом
И стихи читал на ушко.
На ветрах сушил он клевер
И орехи рвал для белок…
Август сам себе не верил,
Что до осени — неделя.
© Леди Дождик
***
покупает
алые серёжки
в ювелирном магазине Август,
в глянцевом журнале, на обложке,
дорогой рябиновый стеклярус.
астры на шифоне тёмно-синем,
с позолотой край стеклянный неба,
нынче сватов ждет к себе Осина,
накрывая стол вином и хлебом.
на карете, запряжённой цугом,
Август, осыпая даль цветами,
повезет её звенящим лугом
в край волшебной
осени дождями.
© Лола Грей
***
Кабы не август, и лето бы не закончилось.
© Розбицкая Наталья
***
.. А дни теперь напоминают мёд,
Густой, янтарный, с лёгкою горчинкой.
Последний месяц лета, как слезинка,
На солнышке блеснёт и пропадёт …
© Алексей Гушан
***
Вряд ли кто-то знает всё заранее…
Ты меня, пожалуйста, дождись,
Я приеду. Будет утро раннее.
Август. И закончатся дожди.
Нарисует август акварелью
спелых ягод грозди и зарю.
Речку нарисует он и ели.
И твоё несмелое «люблю».
Вряд ли кто-то знает всё заранее.
Наше лето только началось.
У моей души нет расписания
Она просто плачет — если врозь. ***
автор неизвестен
***
Август прекрасен. Он похож на тот миг бесшабашной вечеринки, когда в отчаянном всплеске последнего веселья гости танцуют сумасшедшую румбу, чтобы сразу после нее внезапно устать, протрезветь, утихомириться и потянуться к выходу.
© Полынь
***
Август
Август приходит, он ждет от тебя романов — сполна, на разрыв аорты, до нервной дрожи. Он в белой рубашке и пахнет таким Ungaro, который тебе не нравиться ну не может.
Август, конечно, будет твоим приморским, твоим мохито, твоей бесконечной party, он будет кроить купальники на полоски, горячим асфальтом твои босоножки гладить.
Август, конечно, будет. Конечно, будет. Он каждый год случается в это время. Он утром опять тебя поцелуем будит, люби его, но не пытайся ему поверить.
Август — кристаллик льда в ледяном торосе, он научился теплеть, притворяться нежным. Только за ним неизбежно приходит осень.
Это проверенно, девочка.
Неизбежно.
© Кот Басё Светлана Лаврентьева
***
Август — это когда тебе кажется, что пора переводить время на месяц назад.
автор неизвестен
***
Вот и август.
Время собираться с мыслями.
Искать рецепты глинтвейна и счастья.
С первым проще.
Хотя. если помнить. что счастье относительно. и порой — это просто отсутствие несчастья. то рецепт прост: счастье — это новое утро. это миллион планов на день, это цель. к которой стремимся., это вечер. когда все уже дома., это ночь. и родное дыхание рядом., это «пора вставать. опоздаешь», это дорога к морю. к маме. к любимому., это ночной костер. нос в саже от печной картошки. и рука в руке., это глаза родных. и их смех., счастье — это тоже просто…
Вся наша жизнь-это счастье!
С августом вас. с еще одним прикосновением лета. нежным. и прощальным…
Пусть этот август станет лучшим. теплым. нежным. счастливым…
автор неизвестен
***
А в г у с т, не лечи меня украдкой.
Я ещё вполне себе жива.
Ты меня жалеешь? Что ты, сладкий!
Стихнут сквозняки, пройдут молва,
Спасы, звездопады, воскресенья.
А в г у с т, не лечи. Мне — не впервой.
Я сама и есть себе спасенье,
даже если взгляд полуживой.
© Лара Мишанова
***
Августовские любовники,
августовские любовники проходят с цветами,
невидимые зовы парадных их влекут,
августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
по площади бегут.
Августовские любовники
в вечернем воздухе чертят
красно-белые линии рубашек, своих цветов,
распахнутые окна между черными парадными светят,
и они все идут, все бегут на какой-то зов.
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,
что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
1961
© Иосиф Александрович Бродский
***
Стал мир наполовину пуст,
Когда из летних нежных уст,
Я допивал последний август…
© Сергей Федоров
***
Бамбуковой флейтой поёт тихий август последние песни лета.
© Лана Лэнц
***
Не люблю август. Разбудите меня
следующим летом, где-то в середине июня…
© Ninatania
***
Мне только что предложили арбуз, а я говорю «рановато, самые вкусные арбузы в авгу…» и тут меня осенило…
автор неизвестен
(перевод с китайского)
Китайский император,
властитель и кумир,
искал красы повсюду,
что сотрясает мир.
Он правил Поднебесной,
но сколько лет ни жил —
нигде такого чуда,
увы, не находил.
А в доме Янов дочка
в расцвет едва вошла —
в тиши покоев женских
в безвестности жила.
Но разве можно спрятать
прекрасный дар небес?
В наложницы избрали,
прислали во дворец.
Могла любое сердце
улыбкой растопить,
напудренных прелестниц
могла она затмить.
В прохладный день весенний
в источниках Хуацин
заметил повелитель
ту, что купалась с ним.
Она вошла в источник,
и кожа, всех белей,
как жемчуг засияла,
омытая в тепле.
Ей помогали слуги —
ведь так была нежна:
купаньем утомившись,
не вышла бы сама.
Лицо — цветов прекрасней,
и смоли блеск в глазах,
и золото заколок
искрилось в волосах.
Такой впервые встретил —
нагой, лишенной сил,
и милостью впервые
ее он одарил.
И той весной все ночи
он был с ней до утра,
и густо цвел гибискус
вокруг ее шатра.
Едва ли не к полудню
вставая день-деньской,
жалели лишь, что ночи
так коротки весной.
С тех пор приемов утром
монарх не проводил.
Она ему служила
и украшала пир,
в пути сопровождала
среди чужих земель
и долгими ночами
делила с ним постель.
Три тысячи наложниц
забыл он той весной
и променял их нежность
на ласки лишь одной.
Он спутницу и друга
нашел в ее лице…
Так проходило время
в нефритовом дворце.
Величие вдохнула
в свою она семью —
на должности придворных
пристроила родню.
В те годы все охотно
рожали дочерей —
решив, что дочки к славе
ведут куда верней!
Дворец Хуацин купался
в лазурных облаках,
и музыка, как с неба,
была слышна в горах.
На пение и танец,
рисунок стройных ног,
никак налюбоваться
наш государь не мог.
«Из радуги и перьев
наряд» прервался вдруг:
в Юйяне барабаны
всё сотрясли вокруг.
И пыльная завеса
от тысяч колесниц
взвилась до самых верхних
на крепости бойниц.
Враг с северо-востока
идет за рядом ряд!
Забыт теперь расшитый
каменьями наряд,
теперь пора знамена
нефритом расшивать!
Чтобы сперва — сражаться,
а после… отступать.
Бежать, бежать на запад,
не сохранив лица,
на сотню ли, все дальше,
все дальше от дворца!
А в войске слышен ропот,
и вот однажды днем
шесть армий государя
предстали пред шатром.
И так сказал глашатай:
«Нам выдай Ян-гуйфэй!
Ведь всей войны причина
лишь в ней и только в ней!
Она во всем повинна —
так говорит молва!
Не сделаем ни шагу,
пока она жива!»
В печали село солнце
за склон горы Эмей,
когда упало тело
прекрасной Ян-гуйфэй.
Цветной убор из перьев
и шпилька с воробьем
лежать в пыли остались
нетронуты, вдвоем.
Лицо закрыв руками —
не смог ее спасти —
монарх лишь кровь и слезы
все видел по пути.
И желтой пылью ветер
устлал, куда ни глянь,
холодные вершины
на перевале Цзянь.
Как будто провожая
утраченную жизнь,
и небо стало мрачным,
и флаги не вились.
Зеленых гор не видя
и водяных зеркал,
всё государь наш думал
о той, что потерял.
Печальными ночами
смотрел он на луну,
храня в разбитом сердце
лишь Ян-гуйфэй одну.
В горах бушует ливень,
и стонут сквозняки,
а он лишь слышит песню
печали и тоски…
Но вот мятеж подавлен,
войне пришел конец,
с драконом колесница —
обратно во дворец.
И снова то же место,
где умерла гуйфэй.
Он сходит с колесницы
и думает о ней.
Кругом лишь грязь и камни,
не видно и следов
нефритового лика
прекрасней всяких слов.
Ничем ты не приметна,
пустынная страна —
лишь тяжело на сердце:
здесь умерла она.
Монарх переглянулся
со свитою — потом
украдкой вытер слезы
расшитым рукавом.
Дальнейший путь в печали
так медленно прошли —
ведь лошадей не гнали,
они едва брели.
И вот опять в столице;
там, избежав беды,
нетронуты, как прежде,
озера и сады,
и расцветает лотос,
в нем не найти изъян,
и зеленеют ивы
вокруг дворца Вэйян.
Но лотос луноликий —
он на нее похож,
а ивы — словно брови,
как слез тут не прольешь?
Прощай, цветущий персик,
ты проводил весну!
Вот осень фирмианы
раскрасила листву.
На западе и юге
дворца стояло два
забытых — поглотила
осенняя трава.
Дорожки стали в листьях
тихонько утопать —
никто о них не помнит,
не станет выметать.
Певцы седыми стали,
а свита и гарем
в заброшенных покоях
состарились совсем.
И только вечерами,
среди ночных стрекоз,
сидит наш повелитель,
и воздух полон грез.
Свеча уже сгорает,
а сон все не идет —
лишь колокольчик стражи
отмерит ночи счет.
Пуста и бесконечна —
не жить и не заснуть.
И только там, на небе,
сияет Млечный Путь.
На рыжих черепицах
теперь заметен лед,
все тяжелее иней,
уже зима идет.
Не греет одеяла
нефритовая нить —
оно бы и согрело,
да не с кем разделить.
Между живым и мертвой
прошел не первый год.
Она к нему и в дреме
ни разу не придет…
И вдруг молва проходит —
приехал спиритист:
в столице из Линьцюна
священник-даосист.
Умеет благочестьем
он духов вызывать!
Наш государь в покои
велит его призвать;
и умоляет, плачет,
и хочет встречи с ней —
жреца он убеждает
дух отыскать гуйфэй.
И жрец вознесся духом
в седые небеса,
и оглядел оттуда
и реки, и леса.
И в запредельном синем,
и в выжженных полях —
но не хранили следа
ни небо, ни земля.
Внезапно он прослышал —
за морем есть страна,
а в ней гора, и дымкой
она окружена.
А на горе той — башня
цепляет облака,
в ней люди красотою
почти равны богам.
А среди них есть некто
по прозвищу Тайчжэнь,
со снежно-белой кожей,
с глазами, словно день.
Лицом она прекрасна,
но что всего важней —
насколько она схожа
с потерянной гуйфэй!
Осталось постучаться
в нефритовую дверь!
…И у ворот той башни
наш жрец стоит теперь,
Стоит и умоляет
посланье передать —
гонцом от Сына Неба
велит себя назвать.
Гонцом от Сына Неба?
Услышав так, она
вдруг вздрогнула, как будто
очнувшись ото сна.
Откинув и подушки,
и плед, что были с ней,
в смятеньи зашагала
по комнате своей.
И все же вышла к гостю,
убрав своей рукой
серебряную ширму
и полог кружевной.
Была прическа сбитой
(поскольку прилегла),
и съехали уборы
с прекрасного чела.
Вдруг ветерок коснулся
небесных рукавов —
и те затрепетали,
и понял жрец без слов,
что точно так же в танце
плясали ткани с ней,
«Из радуги и перьев
наряд» звучал гуйфэй.
Она была печальна,
пришла — и в тот же миг
вдруг слезы расчертили
ее прекрасный лик,
но оттого лишь стала
красивее лицом —
так хорошеет груша,
омытая дождем.
«Скажите государю:
я благодарна, но…
расстались, как чужие,
мы с ним давным-давно.
Мы так пылали страстью
в чертогах золотых —
но все давно пропало,
не вспомнить мне о них.
Мне пусто и спокойно
здесь, на горе Пэнлай,
а прошлое в Чанъани
и смертные дела —
я очень плохо помню,
все в дымке и в тенях…
В знак прошлых чувств отдайте
подарок от меня.
Себе я сохранила,
чтоб помнить о былом,
ларец для украшений
и шпильку с воробьем.
Отдам ему полшпильки
и полларца — как мы,
пусть будут половинки
навек разделены.
Но как тверды и шпилька,
и золотой ларец —
таким пусть будет сердце.
Однажды, наконец,
увидимся мы снова —
неважно, как и где,
среди живых ли, мертвых,
на небе, на земле…»
Почти ушла… И все же
вдруг стала умолять
две строчки тайной клятвы
монарху передать,
что в Зале Долголетья,
в день семь седьмой луны,
они друг другу дали
и не забыть должны:
«Нам, птицам неразлучным,
судьба одна дана,
как двум ветвям на древе,
сплетенным, как одна.
И пусть земля и небо
конечны под луной,
грустить я буду вечно,
пока вы не со мной».
Андрей Шенье
Меж тем, как изумленный мир
На урну Байрона взирает,
И хору европейских лир
Близ Данте тень его внимает,
Зовет меня другая тень,
Давно без песен, без рыданий
С кровавой плахи в дни страданий
Сошедшая в могильну сень.
Певцу любви, дубрав и мира
Несу надгробные цветы.
Звучит незнаемая лира.
Пою. Мне внемлет он и ты.
Подъялась вновь усталая секира
И жертву новую зовет.
Певец готов; задумчивая лира
В последний раз ему поет.
Заутра казнь, привычный пир народу;
Но лира юного певца
О чем поет? Поет она свободу:
Не изменилась до конца!
Но, песни нежные мгновенно прерывая,
Младой певец поник задумчивой главой.
Пора весны его с любовию, тоской
Промчалась перед ним. Красавиц томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные ночи,
Все вместе ожило; и сердце понеслось
Далече… и стихов журчанье излилось:
«Куда, куда завлек меня враждебный гений?
Рожденный для любви, для мирных искушений,
Зачем я покидал безвестной жизни тень,
Свободу, и друзей, и сладостную лень?
Судьба лелеяла мою златую младость;
Беспечною рукой меня венчала радость,
И муза чистая делила мой досуг.
На шумных вечерах друзей любимый друг,
Я сладко оглашал и смехом и стихами
Сень, охраненную домашними богами.
Когда ж, вакхической тревогой утомясь
И новым пламенем незапно воспалясь,
Я утром наконец являлся к милой деве
И находил ее в смятении и гневе;
Когда, с угрозами, и слезы на глазах,
Мой проклиная век, утраченный в пирах,
Она меня гнала, бранила и прощала:
Как сладко жизнь моя лилась и утекала!
Зачем от жизни сей, ленивой и простой,
Я кинулся туда, где ужас роковой,
Где страсти дикие, где буйные невежды,
И злоба, и корысть! Куда, мои надежды,
Вы завлекли меня! Что делать было мне,
Мне, верному любви, стихам и тишине,
На низком поприще с презренными бойцами!
Мне ль было управлять строптивыми конями
И круто напрягать бессильные бразды?
И что ж оставлю я? Забытые следы
Безумной ревности и дерзости ничтожной.
Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный,
Ты, слово, звук пустой…
О, нет!
Умолкни, ропот малодушный!
Гордись и радуйся, поэт:
Ты не поник главой послушной
Перед позором наших лет;
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам;
Ты звал на них, ты славил Немезиду;
Ты пел Маратовым жрецам
Кинжал и деву-эвмениду!
Когда святой старик от плахи отрывал
Венчанную главу рукой оцепенелой,
Ты смело им обоим руку дал,
И перед вами трепетал
Ареопаг остервенелый.
Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь:
Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты все пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет… и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец. Отечества рыданье
Разбудит утомленный рок.
Теперь иду… пора… но ты ступай за мною;
Я жду тебя».
Так пел восторженный поэт.
И все покоилось. Лампады тихий свет
Бледнел пред утренней зарею,
И утро веяло в темницу. И поэт
К решетке поднял важны взоры…
Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет!
Звучат ключи, замки, запоры.
Зовут… Постой, постой; день только, день один:
И казней нет, и всем свобода,
И жив великий гражданин
Среди великого народа.
Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач.
Но дружба смертный путь поэта очарует.
Вот плаха. Он взошел. Он славу именует…
Плачь, муза, плачь.
Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях
Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
И царица у окна
Села ждать его одна.
Ждет-пождет с утра до ночи,
Смотрит в ноле, инда очи
Разболелись глядючи
С белой зори до ночи;
Не видать милого друга!
Только видит: вьется вьюга,
Снег валится на поля,
Вся белешенька земля.
Девять месяцев проходит,
С поля глаз она не сводит.
Вот в сочельник в самый, в ночь
Бог дает царице дочь.
Рано утром гость желанный,
День и ночь так долго жданный,
Издалеча наконец
Воротился царь-отец.
На него она взглянула,
Тяжелешенько вздохнула,
Восхищенья не снесла
И к обедне умерла.
Долго царь был неутешен,
Но как быть? и он был грешен;
Год прошел, как сон пустой,
Царь женился на другой.
Правду молвить, молодица
Уж и впрямь была царица:
Высока, стройна, бела,
И умом и всем взяла;
Но зато горда, ломлива,
Своенравна и ревнива.
Ей в приданое дано
Было зеркальце одно;
Свойство зеркальце имело:
Говорить оно умело.
С ним одним она была
Добродушна, весела,
С ним приветливо шутила
И, красуясь, говорила:
«Свет мои, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?»
И ей зеркальце в ответ:
«Ты, конечно, спору нет:
Ты, царица, всех милее,
Всех румяней и белее».
И царица хохотать,
И плечами пожимать.
И подмигивать глазами,
И прищелкивать перстами,
И вертеться подбочась,
Гордо в зеркальце глядясь.
Но царевна молодая,
Тихомолком расцветая,
Между тем росла, росла.
Поднялась — и расцвела.
Белолица, черноброва,
Нраву кроткого такого.
И жених сыскался ей,
Королевич Елисей.
Сват приехал, царь дал слово.
А приданое готово:
Семь торговых городов
Да сто сорок теремов.
На девичник собираясь.
Вот царица, наряжаясь
Перед зеркальцем своим,
Перемолвилася с ним:
«Я ль, скажи мне, всех милее.
Всех румяней и белее?»
Что же зеркальце в ответ?
«Ты прекрасна, спору нет;
Но царевна всех милее,
Всех румяней и белее».
Как царица отпрыгнет,
Да как ручку замахнет,
Да по зеркальцу как хлопнет,
Каблучком-то как притопнет.
«Ах ты, мерзкое стекло!
Это врешь ты мне назло.
Как тягаться ей со мною?
Я в ней дурь-то успокою.
Вишь какая подросла!
И не диво, что бела:
Мать брюхатая сидела
Да на снег лишь и глядела!
Но скажи: как можно ей
Быть во всем меня милей?
Признавайся: всех я краше.
Обойди все царство наше,
Хоть весь мир; мне ровной нет.
Так ли?» Зеркальце в ответ:
«А царевна все ж милее,
Все ж румяней и белее».
Делать нечего. Она,
Черной зависти полна,
Бросив зеркальце под лавку,
Позвала к себе Чернавку
И наказывает ей,
Сенной девушке своей,
Весть царевну в глушь лесную
И, связав ее, живую
Под сосной оставить там
На съедение волкам.
И молва трезвонить стала:
Дочка царская пропала!
Тужит бедный царь по ней.
Королевич Елисей,
Помолясь усердно богу,
Отправляется в дорогу
За красавицей-душой,
За невестой молодой.
Но невеста молодая,
До зари в лесу блуждая,
Между тем все шла да шла
И на терем набрела.
Ей навстречу пес, залая,
Прибежал и смолк, играя;
В ворота вошла она,
На подворье тишина.
Пес бежит за ней, ласкаясь,
А царевна, подбираясь,
Поднялася на крыльцо
И взялася за кольцо;
Дверь тихонько отворилась.
И царевна очутилась
В светлой горнице; кругом
Лавки, крытые ковром,
Под святыми стол дубовый,
Печь с лежанкой изразцовой.
Видит девица, что тут
Люди добрые живут;
Знать, не будет ей обидно.
Никого меж тем не видно.
Дом царевна обошла,
Все порядком убрала,
Засветила богу свечку,
Затопила жарко печку,
На полати взобралась
И тихонько улеглась.
Час обеда приближался,
Топот по двору раздался:
Входят семь богатырей,
Семь румяных усачей.
Старший молвил: «Что за диво!
Все так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал
Да хозяев поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися.
Коль ты старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль старушка, будь нам мать,
Так и станем величать.
Коли красная девица,
Будь нам милая сестрица».
И царевна к ним сошла,
Честь хозяям отдала,
В пояс низко поклонилась;
Закрасневшись, извинилась,
Что-де в гости к ним зашла,
Хоть звана и не была.
Вмиг по речи те опознали,
Что царевну принимали;
Усадили в уголок,
Подносили пирожок,
Рюмку полну наливали,
На подносе подавали.
От зеленого вина
Отрекалася она;
Пирожок лишь разломила,
Да кусочек прикусила,
И с дороги отдыхать
Отпросилась на кровать.
Отвели они девицу
Вверх во светлую светлицу
И оставили одну,
Отходящую ко сну.
День за днем идет, мелькая,
А царевна молодая
Все в лесу, не скучно ей
У семи богатырей.
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса,
А хозяюшкой она
В терему меж тем одна
Приберет и приготовит,
Им она не прекословит,
Не перечат ей они.
Так идут за днями дни.
Братья милую девицу
Полюбили. К ней в светлицу
Раз, лишь только рассвело,
Всех их семеро вошло.
Старший молвил ей: «Девица,
Знаешь: всем ты нам сестрица,
Всех нас семеро, тебя
Все мы любим, за себя
Взять тебя мы все бы рады,
Да нельзя, так бога ради
Помири нас как-нибудь:
Одному женою будь,
Прочим ласковой сестрою.
Что ж качаешь головою?
Аль отказываешь нам?
Аль товар не по купцам?»
«Ой вы, молодцы честные,
Братцы вы мои родные, —
Им царевна говорит, —
Коли лгу, пусть бог велит
Не сойти живой мне с места.
Как мне быть? ведь я невеста.
Для меня вы все равны,
Все удалы, все умны,
Всех я вас люблю сердечно;
Но другому я навечно
Отдана. Мне всех милей
Королевич Елисей».
Братья молча постояли
Да в затылке почесали.
«Спрос не грех. Прости ты нас, —
Старший молвил поклонись, —
Коли так, не заикнуся
Уж о том».— «Я не сержуся, —
Тихо молвила она, —
И отказ мой не вина».
Женихи ей поклонились,
Потихоньку удалились,
И согласно все опять
Стали жить да поживать.
Между тем царица злая,
Про царевну вспоминая,
Не могла простить ее,
А на зеркальце свое
Долго дулась и сердилась;
Наконец об нем хватилась
И пошла за ним, и, сев
Перед ним, забыла гнев,
Красоваться снова стала
И с улыбкою сказала:
«Здравствуй, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?»
И ей зеркальце в ответ:
«Ты прекрасна, спору нет;
Но живет без всякой славы,
Средь зеленыя дубравы,
У семи богатырей
Та, что все ж тебя милей».
И царица налетела
На Чернавку: «Как ты смела
Обмануть меня? и в чем. »
Та призналася во всем:
Так и так. Царица злая,
Ей рогаткой угрожая,
Положила иль не жить,
Иль царевну погубить.
Раз царевна молодая,
Милых братьев поджидая,
Пряла, сидя под окном.
Вдруг сердито под крыльцом
Пес залаял, и девица
Видит: нищая черница
Ходит по двору, клюкой
Отгоняя пса. «Постой,
Бабушка, постой немножко, —
Ей кричит она в окошко, —
Пригрожу сама я псу
И кой-что тебе снесу».
Отвечает ей черница:
«Ох ты, дитятко девица!
Пес проклятый одолел,
Чуть до смерти не заел.
Посмотри, как он хлопочет!
Выдь ко мне».— Царевна хочет
Выйти к ней и хлеб взяла,
Но с крылечка лишь сошла,
Пес ей под ноги — и лает,
И к старухе не пускает;
Лишь пойдет старуха к ней,
Он, лесного зверя злей,
На старуху. «Что за чудо?
Видно, выспался он худо, —
Ей царевна говорит, —
На ж, лови!» — и хлеб летит.
Старушонка хлеб поймала;
«Благодарствую, — сказала.—
Бог тебя благослови;
Вот за то тебе, лови!»
И к царевне наливное,
Молодое, золотое
Прямо яблочко летит…
Пес как прыгнет, завизжит…
Но царевна в обе руки
Хвать — поймала. «Ради скуки,
Кушай яблочко, мой свет.
Благодарствуй за обед», —
Старушоночка сказала,
Поклонилась и пропала…
И с царевной на крыльцо
Пес бежит и ей в лицо
Жалко смотрит, грозно воет,
Словно сердце песье ноет,
Словно хочет ей сказать:
Брось! — Она его ласкать,
Треплет нежною рукою;
«Что, Соколко, что с тобою?
Ляг!» — и в комнату вошла,
Дверь тихонько заперла,
Под окно за пряжу села
Ждать хозяев, а глядела
Все на яблоко. Оно
Соку спелого полно,
Так свежо и так душисто,
Так румяно-золотисто,
Будто медом налилось!
Видны семечки насквозь…
Подождать она хотела
До обеда, не стерпела,
В руки яблочко взяла,
К алым губкам поднесла,
Потихоньку прокусила
И кусочек проглотила…
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась не дыша,
Белы руки опустила,
Плод румяный уронила,
Закатилися глаза,
И она под образа
Головой на лавку пала
И тиха, недвижна стала…
Братья в ту пору домой
Возвращалися толпой
С молодецкого разбоя.
Им навстречу, грозно воя,
Пес бежит и ко двору
Путь им кажет. «Не к добру! —
Братья молвили, — печали
Не минуем». Прискакали,
Входят, ахнули. Вбежав,
Пес на яблоко стремглав
С лаем кинулся, озлился,
Проглотил его, свалился
И издох. Напоено
Было ядом, знать, оно.
Перед мертвою царевной
Братья в горести душевной
Все поникли головой
И с молитвою святой
С лавки подняли, одели,
Хоронить ее хотели
И раздумали. Она,
Как под крылышком у сна,
Так тиха, свежа лежала,
Что лишь только не дышала.
Ждали три дня, но она
Не восстала ото сна.
Сотворив обряд печальный,
Вот они во гроб хрустальный
Труп царевны молодой
Положили — и толпой
Понесли в пустую гору,
И в полуночную пору
Гроб ее к шести столбам
На цепях чугунных там
Осторожно привинтили,
И решеткой оградили;
И, пред мертвою сестрой
Сотворив поклон земной,
Старший молвил: «Спи во гробе.
Вдруг погасла, жертвой злобе,
На земле твоя краса;
Дух твой примут небеса.
Нами ты была любима
И для милого хранима —
Не досталась никому,
Только гробу одному».
В тот же день царица злая,
Доброй вести ожидая,
Втайне зеркальце взяла
И вопрос свой задала:
«Я ль, скажи мне, всех милее,
Всех румяней и белее?»
И услышала в ответ:
«Ты, царица, спору нет,
Ты на свете всех милее,
Всех румяней и белее».
За невестою своей
Королевич Елисей
Между тем по свету скачет.
Нет как нет! Он горько плачет,
И кого ни спросит он,
Всем вопрос его мудрен;
Кто в глаза ему смеется,
Кто скорее отвернется;
К красну солнцу наконец
Обратился молодец.
«Свет наш солнышко! ты ходишь
Круглый год по небу, сводишь
Зиму с теплою весной,
Всех нас видишь под собой.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видало ль где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ей».— «Свет ты мой, —
Красно солнце отвечало, —
Я царевны не видало.
Знать, ее в живых уж нет.
Разве месяц, мой сосед,
Где-нибудь ее да встретил
Или след ее заметил».
Темной ночки Елисей
Дождался в тоске своей.
Только месяц показался,
Он за ним с мольбой погнался.
«Месяц, месяц, мой дружок,
Позолоченный рожок!
Ты встаешь во тьме глубокой,
Круглолицый, светлоокий,
И, обычай твой любя,
Звезды смотрят на тебя.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ей».— «Братец мой, —
Отвечает месяц ясный, —
Не видал я девы красной.
На стороже я стою
Только в очередь мою.
Без меня царевна видно
Пробежала».— «Как обидно!» —
Королевич отвечал.
Ясный месяц продолжал:
«Погоди; об ней, быть может,
Ветер знает. Он поможет.
Ты к нему теперь ступай,
Не печалься же, прощай».
Елисей, не унывая,
К ветру кинулся, взывая:
«Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе.
Не боишься никого,
Кроме бога одного.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее».— «Постой, —
Отвечает ветер буйный, —
Там за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места,
В том гробу твоя невеста».
Ветер дале побежал.
Королевич зарыдал
И пошел к пустому месту
На прекрасную невесту
Посмотреть еще хоть раз.
Вот идет; и поднялась
Перед ним гора крутая;
Вкруг нее страна пустая;
Под горою темный вход.
Он туда скорей идет.
Перед ним, во мгле печальной,
Гроб качается хрустальный,
И в хрустальном гробе том
Спит царевна вечным сном.
И о гроб невесты милой
Он ударился всей силой.
Гроб разбился. Дева вдруг
Ожила. Глядит вокруг
Изумленными глазами,
И, качаясь над цепями,
Привздохнув, произнесла:
«Как же долго я спала!»
И встает она из гроба…
Ах. и зарыдали оба.
В руки он ее берет
И на свет из тьмы несет,
И, беседуя приятно,
В путь пускаются обратно,
И трубит уже молва:
Дочка царская жива!
Дома в ту пору без дела
Злая мачеха сидела
Перед зеркальцем своим
И беседовала с ним,
Говоря: «Я ль всех милее,
Всех румяней и белее?»
И услышала в ответ:
«Ты прекрасна, слова нет,
Но царевна все ж милее,
Все румяней и белее».
Злая мачеха, вскочив,
Об пол зеркальце разбив,
В двери прямо побежала
И царевну повстречала.
Тут ее тоска взяла,
И царица умерла.
Лишь ее похоронили,
Свадьбу тотчас учинили,
И с невестою своей
Обвенчался Елисей;
И никто с начала мира
Не видал такого пира;
Я там был, мед, пиво пил,
Да усы лишь обмочил.