Привяжет она тебя к себе чем то чего не видно
Та странная, что встретилась случайно
А знаешь. все еще будет!
В переводе с одного из восточных языков,
фраза «Я люблю тебя» звучит как
«Я возьму твою боль на себя»
Задолго до нашей встречи у нас были одинаковые сны.
Эта девочка так не похожа на всех тех, кого раньше встречал.
И мне страшно захотелось ему позвонить, но мы ведь только что расстались.
Знаешь, чем прекрасен сегодняшний день? Сегодня тебе выпал шанс влюбиться в меня еще раз.
Она могла довести своими выходками до бешенства, но в этом и была её своеобразная прелесть.
Есть такие песни, что когда ты закрываешь глаза, они становятся людьми.
А знаешь, у женщины действительно есть такое место, прикоснувшись к которому, можно свести её с ума. Душа называется.
— Может быть, вы слишком многого хотите?
— Чтобы кто-то увидел меня такой, какая я есть.
— Это довольно трудно. Вы ведь далеко упрятаны.
Джон Фаулз
— Бегать за ней неправильно и не бегать тоже неправильно, что тогда?
— Встать у неё на пути.
Если у тебя никогда не возникало желания украсть человека и заниматься с ним любовью до конца жизни, то ты ничего не знаешь о любви.
Если она хочет только тебя, не беспокойся о тех, кто хочет ее.
Где-то между нашим смехом, длинными разговорами, глупыми ссорами и шутками, я влюбилась в тебя.
Женщину тянет не к внешности мужчины, не к его состоянию и даже не к интеллекту. Ее тянет к той силе, что он наполнен.
Давай просто будем. Не надо обещаний. Не надо ожидать невозможного. Ты будешь у меня, а я буду у тебя. Давай просто будем друг у друга. Тихо. Молча. И по-настоящему.
Всегда говорите дорогим вам людям: «Я тебя люблю». Ведь кто, если не вы? Когда, если не сейчас?
Сергей Руденко. Письмо впервые влюблённого
Что такое любовь? Ну, когда от человека сводит живот и при этом легкость такая. И щеки болят, потому что улыбаешься. И улыбаешься так много, что все считают тебя больной.
— Почему мне кажется, будто я уже очень давно вас знаю?
— Потому что вы мне нравитесь, и мне ничего от вас не надо. А ещё потому, что мы понимаем друг друга.
Рэй Брэдбери. 451° по Фаренгейту
Она была из тех женщин, о которых его предупреждала мама, и которых так рекомендовал ему отец.
Я тебя обязательно встречу,
Обниму и мне станет уютно.
Если не на улице вечером,
То во сне где-то под утро.
Привяжет она тебя к себе чем то чего не видно
ЦИТАТА
Похожие:
Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю свою душу.
Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю свою душу.
Максим Горький «Макар Чудра»
Не всегда правдой душу вылечишь.
Ничто не умерщвляет душу так быстро, как жажда нравиться людям.
Да не о том думай, что спросили, а о том — для чего? Догадаешься — для чего, тогда и поймешь, как надо ответить.
Да не о том думай, что спросили, а о том — для чего? Догадаешься — для чего, тогда и поймешь, как надо ответить.
Да не о том думай, что спросили, а о том — для чего? Догадаешься — для чего, тогда и поймешь, как надо ответить.
Ни с чем нельзя порвать раз и навсегда. Все, что было, ты забираешь с собой, хочешь этого или нет.
Ни с чем нельзя порвать раз и навсегда. Все, что было, ты забираешь с собой, хочешь этого или нет.
Ни с чем нельзя порвать раз и навсегда. Все, что было, ты забираешь с собой, хочешь этого или нет.
Не всегда правдой душу вылечишь.
Максим Горький «На дне»
Запомни раз и навсегда: от тебя никуда невозможно деться. Тебя нельзя бросить. Тебя нельзя разлюбить. Тебя можно полюбить иначе, чем раньше, да, — но разлюбить нельзя. Вот мне же — не удалось?
Линор Горалик, Сергей Кузнецов «Нет»
Но море всей своей водой тебя из сердца смыть не сможет!
Фразы Макара Чудры о смысле жизни, счастье, труде, вере, любви, женщинах (мнение, цитаты)
«– Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай – вот и всё!
– Жизнь? Иные люди? – продолжал он, скептически выслушав моё возражение на его «Так и надо». – Эге! А тебе что до того? Разве ты сам – не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому‑то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.»
«Так нужно жить: иди, иди – и всё тут. Долго не стой на одном месте – чего в нём? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить её. А задумаешься – разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.»
«– В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем я живу на свете?» – помыслил я со скуки, – скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! – и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живёт? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и всё тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!»
«Идешь ты, ну и иди своим путем, не сворачивая в сторону. Прямо и иди. Может, и не загинешь даром. Вот и все, сокол!»»
Макар Чудра о счастье
По мнению Макара Чудры, нельзя научить человека быть счастливым, потому что каждый сам знает, что ему нужно, и сам учится быть счастливым:
«– Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее – те ничего не получают, и всякий сам учится…»
Макар Чудра о труде
По словам Макара Чудры, большинство людей работают, не зная, зачем они это делают. Такие люди рождаются рабами и всю жизнь являются рабами, не зная свободы:
«– Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, – он широко повел рукой на степь. – И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в неё и сгниёт в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, – дураком.
– Что ж, – он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб – как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.»
Макар Чудра о вере
Макар Чудра считает, что некоторые верующие люди учат окружающих, как жить, а сами не следуют правилам, которые проповедуют. По словам Макара, такие люди, например, говорят о прощении, но в то же время сами не прощают других:
«– Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе всё, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже – учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.»
Макар Чудра о любви и женщинах
По словам Макара Чудры, мужчинам не стоит верить женщинам, потому что те всегда лгут. Он советует держаться от женщин подальше. Макар считает, что женщины привязывают мужчин невидимыми нитями, которые нельзя порвать, в результате чего мужчины отдают возлюбленным всю душу:
«Так и надо – не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее – и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем‑то, чего не видно, а порвать – нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну‑ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю!»
Макар Чудра о жизни в городе
Макар Чудра не понимает, зачем люди мучаются в городах в тесноте, «давят друг друга», когда на земле есть только места:
«– Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, – он широко повел рукой на степь. – И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает.»
Другие мысли Макара Чудры
По словам Макара, если бы на свете было много хорошего, то люди бы это не ценили:
«Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы.»
По мнению Макара, если два человека состоят в конфликте, лучше не вставать между ними, так как они, как два камня, могут изувечить тебя:
По словам Макара Чудры, словами горю не поможешь. Он считает, что нельзя помочь словами человеку, у которого в данный момент горе:
«Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но все ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь – верно?! То‑то!»
Наедине (гет)
Я лежу на мягкой траве, наблюдая за тем, как осенний ветер уносит облака за кромку горизонта. И мои мысли вместе с порывами ветра устремляются далеко в прошлое. Помню, год назад эта поляна была выжжена дотла: соратники Темного Лорда не оставили камня на камне вокруг нашего древнего замка. Замка, который сейчас является символом стойкости, жертвенности и отваги людей, победивших в этой страшной войне. Я отрешенно смотрю на левую руку: уродливый след от метки стал едва различим, но память о ней и событиях, с ней связанных, останется со мной навсегда.
Полной грудью вдыхаю аромат лесных трав и стягиваю с себя форменную рубашку: хочу ощутить всем телом свежесть этого утра, почувствовать себя свободным. Кажется, будто цепи прошлого с каждым днем все сильней стягивают ребра, мешая дышать, жить.
Возможно, мне нет места в этом новом освобожденном мире. Я слишком цепляюсь за воспоминания, не могу их отпустить. В моей памяти безумная Беллатриса Лейстрендж навечно останется веселой девушкой, учившей меня летать на метле. Надменный Люциус Малфой — любящим отцом, безразличная Нарцисса — матерью, готовой отдать жизнь за единственного ребенка.
Всех их больше нет в моей жизни: близких людей у меня отобрала победа. Сейчас все те, кому я был хотя бы немного дорог, или гниют в Азкабане, или давно мертвы. И это — суровая реальность.
Я слышу шорох листвы и облегченно вздыхаю: наверное, я научился узнавать тебя по шагам. Ты опускаешься на землю рядом со мной, и, кажется, мне становится легче.
— Я знала, что снова найду тебя здесь, — произносишь, а я лишь улыбаюсь уголками губ и протягиваю тебе руку.
— Это место стало по-настоящему нашим, — это полная правда. Здесь — только мы, наедине друг с другом.
Я не мог даже предполагать, что за год ты станешь для меня настолько близким человеком. И я готов посвятить тебе всего себя, только бы сделать такой же счастливой, каким стал я благодаря тебе.
Вспоминаю: когда мы с отцом обсуждали, что же такое любовь, он ответил:
— Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю свою душу.
Я не верил, что такие чувства случатся в моей жизни, но появилась ты.
В тот день я был здесь, также лежал на холодной земле, бездумно глядя на серое небо. Наверное, я выглядел очень жалким, если ты решила подойти и заговорить со мной первой.
Ты легла чуть в стороне, отрешенно теребя рубашку и не решаясь прервать молчание. Но наконец произнесла:
— Я часто прихожу сюда, когда мне становится особенно грустно. Это место освежает голову, помогает мыслить ясно. Здесь я могу быть самой собой: не прятать скорбь за улыбкой, слезы за радостью. Эта война сломала что-то во мне, и иногда я думаю, что не смогу снова стать цельной.
Каждая фраза, каждое слово отзывались во мне узнаванием. Кажется, я различал в тебе самого себя. Это и стало началом нашей крепкой дружбы, которая спустя год переросла ни много ни мало в любовь.
Сейчас я придвигаюсь ближе и, зарываясь пальцами в каштановые кудри, говорю:
— Я хочу связать жизнь с тобой.
Ты смотришь на меня удивленным взглядом, словно пытаешься остановить, но я прижимаю большой палец к твоим губам и продолжаю:
— Мне плевать, что подумают люди, глядя на нас. Будут смеяться ли, сочувствовать, пытаться уличить во лжи или лицемерии. Ты тот человек, наедине с кем я могу быть искренним. Ты та, кого я люблю.
Кажется, ты не веришь. Я глубоко вдыхаю, чтобы продолжить и, если нужно, упрашивать, умолять, но ты прижимаешь меня крепче, накрывая мои губы нежным поцелуем, рисуешь узоры пальцами на моей бледной коже. Я ощущаю каждый твой вдох, каждое движение и понимаю: когда ты рядом, я становлюсь по-настоящему счастлив.
Воспоминания о молодости часто приходят ко мне во снах, я ничего не могу с этим поделать. Я просыпаюсь, потеряв чувство реальности, испытывая иррациональное чувство страха: вдруг всё это — всего лишь фантазия, выдумка? Возможно, ты никогда мне не принадлежала, а я никогда не был твоим?
Но память быстро возвращается, выстраивая разрозненные мысли в хронологическую последовательность десятков прожитых лет: мы вместе прошли сквозь года, и за это время наша любовь ни на миг не оставила нас.
Мы вместе окончили Хогвартс, рука об руку покинув Большой Зал после прощальной церемонии. Вместе из руин восстановили Малфой-Мэнор, и теперь он не напоминает о былых страшных днях. В нашем особняке все пропитано тобой: каждая вещь, каждая комната несут в себе твою энергетику; этот дом и царящая в нем атмосфера — только твоя заслуга, и я безмерно благодарен тебе за то, что ты сделала с ним.
Мы вместе продирались сквозь трудности взрослой жизни: я разбирался с неоконченными делами отца, ты — работала колдомедиком в больнице Святого Мунго. Мы вместе оступались, вместе взбирались на поразительные вершины.
Мы вместе вырастили наших детей: двух мальчишек и красавицу дочь, и, я клянусь, огонь ответных к тебе чувств с каждым днем разгорался во мне все сильнее и сильнее.
Сейчас ты все также лежишь рядом со мной, но твои волосы седы, а лицо покрывают сеткой морщины. Наши дети выросли, и каждый из них выбрал свой собственный путь, полный забот и приключений.
Ну а мы остались в поместье вдвоем. И каждый новый день, проведенный наедине с тобой, всё так же становится лучшим днём в моей жизни.
Я часто вспоминаю слова отца о любви: ты и правда будто привязала меня к себе чем-то, одурманила, околдовала.
А сейчас ты поворачиваешься ко мне, и на губах твоих играет всё та же нежная улыбка. Я перебираю пальцами твои поседевшие локоны и словно погружаюсь в транс: твой гипнотический взгляд так же, как и десятки лет назад, заставляет сердце биться чаще.
— По-моему, мы отлично со всем справились, Драко, — задумчиво произносишь ты, пристально глядя в окно.
Я хочу спросить: думаешь ли ты о том же, о чем и я? Но не могу подобрать правильных для этого слов.
Ты заглядываешь мне в глаза, словно душу прочесть пытаешься, и ободряюще гладишь меня по руке.
А я смотрю вверх и
сквозь потолок вижу яркое синее небо, мои волосы треплет прохладный осенний
ветер, а трава щекочет обнаженный торс. и я медленно снова погружаюсь в сон.
Привяжет она тебя к себе чем то чего не видно
С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, жёлтые листья и бросали их в костёр, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева – безграничную степь, справа – бесконечное море и прямо против меня – фигуру Макара Чудры, старого цыгана, – он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мёртво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
– Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай – вот и всё!
– Жизнь? Иные люди? – продолжал он, скептически выслушав моё возражение на его «Так и надо». – Эге! А тебе что до того? Разве ты сам – не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.
– Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее – те ничего не получают, и всякий сам учится…
– Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, – он широко повел рукой на степь. – И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в неё и сгниёт в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, – дураком.
– Что ж, – он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб – как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.
– А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать всё это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди – и всё тут. Долго не стой на одном месте – чего в нём? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить её. А задумаешься – разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.
– В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем я живу на свете?» – помыслил я со скуки, – скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! – и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живёт? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и всё тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!
– Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе всё, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже – учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.
Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший – пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама.
Макар подал мне трубку.
– Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо – не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее – и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать – нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, – век свой будешь свободной птицей.
И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго – поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного – нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!
Наш табор кочевал в то время по Буковине, – это годов десять назад тому. Раз – ночью весенней – сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.
Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя – много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает.
Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния, сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, – важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей», – сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель – большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут.
– Эх, девка! – охнул он, да и плетью по коню – только пыль взвилась тучей.
А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» – громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим – догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались.
– А ну-ка, дочь, говори! – сказал себе в усы Данило.