Потому что люди стас пьеха
Интервью Стаса Пьехи — о семье, наркомании и современном шоу-бизнесе
Пресс-служба Стаса Пьехи
— Как оцениваете состояние современного шоу-бизнеса?
— Сейчас одна проблема — перенасыщение артистами. Их не должно быть столько. Когда артистов было мало, они были ценны. И те единицы, которым удается сохранять свою ценность, — это скорее исключения. Уже в нулевые началось засилье телешоу. Слава богу, далеко не все их участники стали артистами.
— Вы и сами участвовали в «Фабрике звезд». Как такие шоу помогали молодым талантам?
— Они давали волшебный пинок, и кто-то успевал им воспользоваться. Просто тогда люди думали: «Ага, я побыл на телешоу, я звезда». Да нифига. Ты, грубо говоря, на 5-6 месяцев звезда. Если ты за эти полгода воспользуешься этим пинком, ускорением, то, возможно, у тебя будет продолжение. Кто не воспользовался, те пропали.
— А что скажете о сегодняшней музыкальной индустрии? Нравятся ли вам какие-то молодые исполнители?
— Меня смущает количество музыки, потому что ее слишком много. На самом деле, со временем я становлюсь более всеядным и стараюсь разобраться в том, что сейчас актуально. У меня в плейлисте современных есть немножечко. Один трек Скриптонита есть, одна песня Niletto, чуть-чуть JONY, немножко Jah Khalib, HammAli & Navai. С современным роком сложнее. Слушаю иногда «Аффинаж» — у них оригинальный состав музыкантов, очень интересный вокалист.
— Есть ли в вашем актуальном плейлисте песня, которую вы слушаете на повторе?
— Два дня я катаюсь в машине и слушаю концерт «Кино» 2021 года, который играли без Виктора Цоя. Эти песни вызывают какие-то ассоциации, и сейчас они звучат так свежо — это классно. Я считаю, что Юрий Каспарян не менее важен был для группы, чем Цой. И он там есть. И голос Виктора тоже есть. Пускай в ремастере, пускай в записи. Но как есть, они это сделали, и в машине это слушается круто. Им огромное спасибо за это.
— Если бы вам предложили фит с Моргенштерном, вы бы согласились?
— Это зависит от степени дебильности строчек. С другой стороны, чем дебильнее делает Моргенштерн, тем это прикольнее. Я бы согласился, потому что Моргенштерн — это своего рода явление. Это правильная карикатура на отупение современной музыки.
— Вы думаете, что это карикатура?
— Конечно. Человек-то неглупый. Беда в том, что кто-то этого не понимает. Если общество тупое и не понимает, что над ним стебутся, то это не проблемы Моргенштерна.
— Ваша бабушка — народная артистка СССР Эдита Пьеха — как-то повлияла на музыкальные предпочтения?
— Она не прививала вам музыкальный вкус? Не водила в филармонию?
— Мне кажется, она туда не ходила ни разу. Я могу ошибаться, конечно. Она больше всего любила посещать свои концерты. Я ее музыку не слушал, в ту пору слушал панк-рок, хэви-метал, джаз-рок и какую-то более сложную музыку. Потом, к сожалению, накосячил и пошел попсу петь. До сих пор об этом сожалею.
— У многих детей знаменитых родителей появляются психологические травмы. Какие были у вас?
— Чаще всего среди таких детей встречается некая покинутость родителями, которые больше принадлежат профессии, чем семье. Дети не получают достаточно внимания и подтверждения своей нужности, оказываются эмоционально и физически покинутыми. Ребенок, родившийся в семье известных людей, думает, что ему надо стать таким же, это его картина мира.
— А вы как с бабушкой общались? Воспринимали ее как родного человека или как что-то неземное?
— Да нет, я как раз понимал, что это некая фикция. Что образ, который люди воспринимают, с образом домашним ничего общего не имеет. Дома артист расслабляется, снимает свою «идеальность» и становится обычным человеком с физиологическими потребностями и так далее.
— Почему вы часто принимаете участие в фестивале «Славянский базар» в Витебске?
— Это одна из немногих традиций в нашей семье. В этом году Эдита не смогла поехать туда, и она делегировала меня с Илоной [Броневицкой, матерью Стаса — «Газета.Ru»]. Также важно, что организацией «Славянского базара» занимаются люди, которые помогали мне делать первые шаги в сольной карьере.
— Сейчас традиционные ценности часто отходят на второй план, и наличие семьи становится в какой-то степени необязательным. На ваш взгляд, как это влияет на общество?
— Про семью я ничего говорить не буду — это очень личное и субъективное для каждого. Могу сказать, что свои семейные качества я только взращиваю, потому что у меня не было на постоянной основе ни отца, ни матери. А вот институт брака я бы немножко изменил.
— Сейчас будет, на первый взгляд, шокирующее заявление, но оно может быть обосновано. Мне очень нравится модель гостевого брака. Я считаю, что она не ухудшает ситуацию в семье и не подразумевает, что каждый живет свободной жизнью, может изменять налево и направо. Напротив, она укрепляет семью, минимизирует возможность измен, нечестности и пресыщения друг другом, убирает потребность лгать во избежание каких-то конфликтов. То есть убирает лишний потенциал ответственности от постоянного совместного нахождения.
— В подростковом возрасте вы проходили реабилитацию от наркотической зависимости и около двух лет жили с человеком, который за вами наблюдал. Вы вместе ездили в монастыри, церкви. Помогала ли вам вера?
— На тот период мне помогала не столько церковь, сколько сам этот человек. Это был друг мужа матери. Хотя, надо сказать, сам он скончался от алкоголизма. Он был наркоманом около десяти лет, а затем бросил и столько же лет употреблял алкоголь. Я сначала был в клинике, но недолго, потому что во время моего пребывания там изготавливали и употребляли наркотики. Меня оттуда забрали и закрыли дома. А этого человека приставили ко мне, он меня вывозил. В основном выезжали в церковь. Он жил у нас дома.
— До вашего отъезда в клинику к вам приезжал кремлевский врач, который проводил обряд, позволяющий вам освободиться от героиновой ломки. Это правда?
— Да. Я был в Барвихе, в санатории правительственном, где тогда была моя бабушка. Нам сказали, что есть светило, который многих гипнотизировал от зависимостей. А у меня были ломки. Ситуация совсем иная даже по биохимии мозга. И он пытался меня на ломках гипнотизировать, но ничего не вышло — и я был доставлен в больницу. Он мне говорил: «Закрой глаза, я буду говорить, ты слушай и визуализируй». Я, естественно, ничего не мог визуализировать, мне ломало все суставы и кости.
— У вас есть своя клиника для лечения от наркотической зависимости. В какой момент вы поняли, что хотите помогать другим людям?
— Наверное, там много факторов сошлось. Просто накопилось много опыта лечения не только от наркомании, но и в принципе от дисфункции. И захотелось весь тот опыт воссоздать в клинике. Она на самом деле одна из немногих частных клиник, которая выжила и преуспела, и мы продолжаем расти.
— Россия занимает пятое место в мире по потреблению наркотических веществ. Что нужно сделать, чтобы эту ситуацию изменить?
— Это надо менять еще до того, как человек в первый раз употребил. Надо работать с детьми, выявляя у них дисфункциональное мышление через поведенческие нарушения — через гиперактивность и так далее. Тем более сейчас, когда дети живут в гаджетах и их нервная система подвержена серьезной деградации, что ли. И нервная система, и нейронные связи у них значительно меньше, чем у тех детей, которые росли без гаджетов, бегали по улице, все трогали, пробовали, лазали по деревьям.
— В юном возрасте вы отучились на парикмахера. Применялся ли этот опыт на практике?
— Конечно. Я же отучился и работал потом. Чуть меньше двух лет был ассистентом тренера по парикмахерскому искусству. Мне было 19-20. В лаборатории компании мы показывали новые способы и техники окрасок, завивок, стрижек и так далее. Я колористикой занимался какое-то время. Это давало мне возможность общаться с девушками красивыми. И не только общаться.
— Пару недель назад вы представили новый клип на трек «Без тебя», и он похож на продолжение предыдущего клипа «Гордость». По большей степени из-за актрисы: вы не в первый раз снимаете Ирину Кобзеву. В этом можно усмотреть то, что у вас роман?
— Усмотреть можно. На самом деле Ирина — красивая девушка, хорошая партнерша. Наверное, без симпатии было бы сложно играть в кадре чувства. Но нет, мы подружились, общаемся, но не более того.
— Когда вы решили, что будете музыкантом?
— Мама попросила меня отучиться на парикмахера после нарколожки. Потому что я считал, что подвел маму тем, что приехал к ней в таком плачевном состоянии. И согласился на ее предложение. Она сказала: «Ты должен научиться ремеслу». У меня никогда не было желания быть парикмахером. Мне всегда нравился космос, боевые искусства. Но я не жалею, что я это сделал. А музыка каким-то естественным образом никогда не выходила из моей жизни. И в какой-то момент она просто перешла в профессию. Это произошло постепенно — без моего явного, конкретно выраженного желания.
— Можете ли вы на данный момент сказать, что достигли чего хотели?
— Могу сказать, что я на правильном пути. Мной сильно управляет тревога, подавленный гнев. Моя гормональная система, сосуды и так далее были подвержены этим тревожным импульсам. Но я продвинулся, безусловно.
— Минувшим летом супруга известного футбольного судьи Владислава Безбородова ударила вашего семилетнего сына и его бабушку по маминой линии из-за того, что мальчик проткнул карандашом ее надувной бассейн. Как считаете, повлияла ли ваша публичность на быструю реакцию правоохранительных органов касательно этой ситуации?
— У сына было диагностировано сотрясение мозга, закрытая черепно-мозговая травма. Какой-то ушиб бедра еще был. А у бабушки боль в шее. Все мои действия в этой ситуации были для того, чтобы любая семья имела право быть под защитой государства. В данном случае большая ошибка госпожи Безбородовой была в том, что она не только в принципе на ребенка подняла руку (это была фатальная ошибка), но также не знала, чей это ребенок. Наверное, если бы знала, она бы этого не сделала. И у меня, слава богу, есть возможность предать это дело огласке. Но я это делаю не только для себя, а чтобы было понимание, что детей бить нельзя — ни чужих, ни своих.
Стас Пьеха
Стас Пьеха о своей победе над наркотиками и помощи наркозависимым
Почему вы решили открыть наркологическую клинику?
Я в 90-е был подростком – таким дворовым подростком, без какого-либо попечительства, у меня родители были в основном в разных городах. И я был достаточно такой как бы озлобленный на эту жизнь, потому что мне все время вверяли некую протекцию бабушки, какую-то несамостоятельность, инфантильность. Причем априори все, и заведомо, уже даже не общаясь со мной, знали, что я именно такой. Поэтому я все свое детство провел в таком сопротивлении, поднакопил напряжения на эту жизнь, и попал в некие такие движения, где употребляют. И энное количество лет я был в этой субкультуре, скажем так, мягко. Я употреблял. И по здоровью у меня были проблемы тогда уже, и весил я 49 килограмм, если не ошибаюсь. Ну, я не буду всего рассказывать, пугать сейчас. Я не для того, чтобы страшилки рассказывать. Но мы употребляли очень тяжелые наркотики и очень регулярно, в очень больших количествах. Потом моя жизнь кардинально начала меняться. Меня привезли в другой город. Я никого не знал, жил в другом городе, на окраине, с мамой, впервые в жизни вообще. Мне там решетки поставили на окна. И начался этот путь излечения. И тогда, собственно, не было такого опыта, как сейчас. Это был 1997 год, мы посмотрели в одно место зашли – мне не понравилось. Я говорю: «Ой, нет, это точно не моя история». Там сидели ребята какие-то, партаки-наколочки, там все по фене, все дела, распедаливают, кубатурят. Я говорю: «Да нет, ну куда я пойду? Я совсем еще молодой». И я избрал путь домашнего ареста, неких паломничеств в святые места, и общение с психологом и с наркологом, которые мне говорили: «Слушай, у тебя вообще женская модель поведения, и вообще ты инфантильный». То есть навязывали ту же историю, что в детстве, что меня очень бесило. И я, собственно, решил доказывать опять всем, то есть у меня пошел второй период доказательства. Я уже два года был трезвый, чистый, как у нас принято говорить. И пошел войной на эту жизнь, брать ее – на психолога учиться, на парикмахера, на певца, на пианиста – сразу. Мне однажды мать сказала: «Если ты хочешь попасть куда-то, иметь билет в высшие круги, то тебе нужно либо стать олигархом, либо звездой». И я решил, что я буду и звездой, и олигархом.
Но так как я оставался зависимым человеком – не употребляющим, не наркоманом, но зависимым – то все мои жизненные схемы были построены на моей одержимости: чего-то добиться, где-то что-то выкружить. И в какой-то момент – лет в 30, что ли, я не помню – я как-то перегрузился работой, поставив все свои фишки на сферу работы. В итоге, у меня какой-то нервный срыв был, панические атаки – вот это все началось. И оттуда опять лечение, опять какие-то клиники, опять неврозы, опять таблетки, опять фарма… Я думаю: «Господи, неужели я так недолго смог нормально пожить – каких-то 11 лет – и опять у меня все это в жизнь пришло?».
Я не буду называть названия всех медучреждений. Могу сказать, что я объехал все виды медицины – от кустарной медицины в лесах, шаманской медицины, общался с сектами, общался со всякими акупунктурщиками, травниками. В Германии токами били, которые еще были в начале прошлого века. Исследовали в трех странах. Я все бабки отдавал туда. Я помню, что у меня была задача – работать, чтобы меня вылечили. У меня была навязчивая идея, такая туннельная, что у меня это из-за кровообращения. Короче, много-много лет ада какого-то было. То есть я просто жил в аду, в постоянном ожидании того, что я либо умру, либо вылечусь. Потом пропала надежда, я понимал, что я, скорее всего, умру, но я не хочу мучительно, а, может быть, есть еще какая-то таблетка?
В какой-то момент у меня пришло понимание того, что я на сегодня прошел столько, такое количество неправильного лечения, ненужного мне, такое количество иллюзий я прожил, страхов, боли какой-то, реанимация, реабилитация и так далее, что у меня есть совершенно четкое понимание того, что работает для меня. В общем, болезнь – зависимость – она сама по себе, по факту, по симптомам одинаковая. То есть люди разные, разная данность – кто-то умен, кто-то глуп, кто-то имеет математические таланты, кто-то песни пишет. Но сама по себе болезнь, если ее вычленить – это же био-психо-социо-духовная болезнь: это одержимость ума, компульсивность тела, отрицание на уровне честности (иррационализация). И сердце болезни – это эгоцентризм, это невозможность учитывать интересы других, абсолютно тотальная зацикленность на себе.
То есть люди с зависимостью все одинаковые. И я понял, что эта схема, которую я за эти годы – с 1993-го по 2016-й – прошел, работает для всех. И надо сказать, я посвятил этому всю жизнь, значительно больше, чем музыке и чем поэзии времени этому отдал. Хотя я очень люблю музыку, музыка – это как вид терапии для меня, наверное, всегда был. Когда я пел, я был в моменте – здесь и сейчас. Мне нравилось петь, и нравится по сей день.
Я решил, что, наверное, это самое дорогое, что у меня есть – это этот опыт. Это опыт этого постоянного днища, гнобления себя, уничтожения себя, обесценивания этой жизни, и, наконец, опыт каких-то положительных результатов, на которые я даже не надеялся. То есть у меня маленькая надежда – вот такая – для меня была, как миллиард долларов, настолько ценна. И я стал ее получать. Тогда вся жизнь так стала складываться, что мне пришла в голову мысль – она ко мне всегда приходила – что я бы хотел заниматься наркологией. Потому что я очень хорошо знаю наркоманов, знаю, что они, кто они, как они врут, как они общаются, я даже по запаху их могу вычислить, я могу сказать, что «вот этот человек…» и рассказать. У меня была какая-то энная сумма денег в недвижимости – я сдавал какие-то помещения в аренду, в Петербурге. И я понял, что мне неинтересно заниматься недвижимостью, я хочу заниматься наркологией.
Кто обычно идет в наркологию?
Понятно, что в наркологии в основном все бывшие наркоманы, очень мало специалистов, которые к этому не имеют никакого отношения (к употреблению), и это, в принципе, правильно. Потому что наркоман идентифицируется только с тем, кто употреблял, и верит только ему. В противном случае он включает абсолютную заслонку и манипулирует. Поэтому очень сложно работать с наркоманами, именно работать. Общаться – легко, понимать – легко.
Как семья относится к этой работе?
Я работал со многими людьми, но на сегодня пришел к тому выводу, что бизнес этот должен быть семейным. Совершенно однозначно семейным. Единственный человек, которому в этом бизнесе можно доверять – это кто тебя безусловно любит, естественно, и безусловно желает тебе победы на этом поприще. Мы начали это дело с сестрой, сейчас у нас уже вся семья подключилась, потому что это семейное дело, и это слишком ответственное дело, чтобы тащить его одному. Слишком ответственное. Это вторая по смертности болезнь на сегодня, после онкологии – наркомания.
Зачем известному артисту заниматься наркоманами?
Не ради обогащения, не ради какого-то короткого заработка, не ради хайпа, чтобы там: «Ой, Пьеха – так ничего себе», а ради того, чтобы сделать реальную человечную медицину. Потому что, мне кажется, что таковой медицины не хватает на сегодня. Особенно в этой области, к которой очень брезгливо относятся люди. Потому что когда речь идет о стариках, о детях, все с удовольствием помогают. Когда речь идет о наркоманах – это же изгои, это по факту люди, на которых поставлен крест уже. Все говорят: «Фу! Да пусть сдохнет». Я так не считаю. Потому что люди, к сожалению, иногда рождаются с такой данностью, с таким количеством эндогенных опиатов, допамина и прочего в голове, что у них нет возможности радоваться жизни полноценно, и они приходят к наркотикам как к единственному выходу, чтобы прожить. А потом им приходится заново учиться радоваться жизни. Поэтому я не считаю, что это люди, которые должны умереть. Это люди, которые могут многое этому миру дать, очень, если с ними уметь правильно работать.
Что может мотивировать человека идти лечиться от наркозависимости?
Говорят, бывших наркоманов не бывает. Это правда?
Есть истории, когда один человек употреблял 30 лет. Другой жизни он не знал, то есть, как жить без наркотиков. Вся его жизнь была подчинена тому, как употребить наркотики, найти наркотики, своровать, тюрьма, там тоже употреблять и так далее, и так далее. И у него в один прекрасный момент какие-то очередные ломки, и во время ломок случает инсульт, и полтела отнимается. И представляете… ну, как бы сложно передать, что такое наркоманская ломка, особенно от синтетических наркотиков, но это сложная история. Он начал молиться, и буквально через какое-то время к нему начала возвращаться его вторая половина тела. Пришли люди, сказали, что есть возможность попробовать выздоравливать, есть такие-то, такие-то пути. Он на коленях сказал: «Делайте, что хотите». И дальше пошел процесс реабилитации, где идет работа с психикой, с душой и со всеми остальными уровнями. И потом идет ресоциализация, то есть человек учится заново жить в социуме. Потому что он этот навык утерял.
Этот человек на сегодняшний день уже не употребляет 4 года. Он в свои почти 50 лет очень хорошо выглядит, молодо, у него потрясающие отношения. Он занимается и спортом, и работает, и зарабатывает деньги и так далее, и так далее. И если бы вы его видели, вы бы подумали, что это какой-то общественный деятель – культурный, допустим. Вы бы никогда не подумали, что он 30 лет употреблял, и полжизни в тюрьме провел. Есть вот такие пути.
Есть ли в России условия для лечения наркозависимости?
Я не хочу никого оценивать, я не за этим пришел в это дело. У меня есть понимание того, что далеко не все, что предлагается, эффективно. То есть какие-то вещи, которые предлагаются, работают либо временно, либо снимают симптом, но никак не лечат саму болезнь. И часто, когда они снимают симптомы, они усиливают одержимость болезни, и потом следующий срыв бывает фатальным. И есть много-много разных вещей, с которыми я не согласен. А я знаю, что мой опыт применим. Наша задача сделать именно такую медицину – человечную, честную, прозрачную абсолютно, скорее не медикаментозную. Хотя то место, где мы сейчас находимся, это более медикаментозная медицина, которая снимает это первое состояние – делирия, ломок и чего угодно. И медицину эффективную, стопроцентно рабочую. Безусловно, мы сотрудничаем с людьми, которые работают по тем стандартам, которые я считаю гуманными, человечными и эффективными. Но их меньше, чем остальных. Теневая медицина, кустарная, секты – этого так много, что становится страшно.
Есть ли в вашей клинике бесплатные койки?
Мы хотим делать такую историю. Мы хотим делать на какой-то основе постоянной, периодически иметь несколько свободных мест, куда бы могли бесплатно брать больных. Но они каким-то образом бы нам эту историю потом – или от государства, или нам просто возвращали. Потому что очень часто люди, которые выздоравливают в реабилитациях, потом становятся консультантами, сотрудниками этих реабилитаций. Так как они в этой проблеме живут, то они там могут приносить пользу. Надо понимать, что в этой проблеме очень часто люди социально такие абсолютно сбитые летчики приходят, без ничего, в чем мать родила фактически. И мы должны им дать шанс при наличии минимальных денег или даже без денег вылезти как-то. И это очень важно.
Что вы посоветуете родственникам зависимых людей?
Первым делом нужно идти к специалистам и общаться. Как правило, если в семье есть зависимый, то второй член семьи – созависимый, который подогревает эту зависимость своими действиями. Вот эти медвежьи услуги, вот эти особые переживания все, которые мы так любим: поплакать «Сынок…»… Вся эта история подогревает зависимость, подогревает эгоцентризм, у зависимого растет какое-то чувство вины, и он, естественно, все это «закалывает», чтобы не чувствовать. Потому что он не умеет проживать чувства. Эта болезнь – неумение вообще, в принципе, даже назвать словами свои чувства. Поэтому есть специальная работа с мамами, есть семинары, есть группы, сообщество «Ал-Анон», двенадцатишаговое, где работают именно по 12 шагам. Это всемирная анонимная система, работают родители наркоманов или алкоголиков. И так дать какой-то совет невозможно. Это прямо целая работа.
Надо ли детей предупреждать о вреде наркотиков?
Нет, не надо. Ничего не надо рассказывать. Коротко скажу, раз у меня есть возможность. В детстве есть вообще некая схема, которая работает. Это когда мама и папа любят друг друга. Что она дает? Она дает перманентное ощущение того, что модель мира идеальна. Когда ребенок живет с идеальной моделью мира. «Папа любит маму, мама любит папу, мама с папой своею любовью делятся со мной. Я любим, я нужен, у меня есть мужское начало, женское начало (в хорошем смысле этого слова), и нет такого, что у меня вот здесь пустота и чего-то не хватает. Я в детстве не слушаю, что мне говорят, я считываю примеры. Я считываю поведение мамы, папы, ту же любовь, и ее транслирую дальше. И если у меня есть вот эта броня в виде любви мамы и папы и их вот этого постоянного чувства наполненности, то меня невозможно пробить… Я даже могу попробовать наркотики. Есть такие люди – вот они пробуют, и говорят: «Блин, что-то мне не по себе». То есть им некомфортно в этом состоянии. Вот, и рассказывать абсолютно бесполезно, мне кажется. Надо быть таким человеком.
Как бы вы потратили Нобелевскую премию?
Сеть реабилитаций. Большую сеть реабилитации по всей стране.
Что может вывести вас из себя?
Самая такая проверка моего духовного роста – это когда я за рулем. Если я еду и спокойно пропускаю людей, значит, сегодня я молодец, я поднакопил какого-то духовного ресурса. А если я еду – «Твою мать!», «Козел!» – то тогда, значит, мне надо еще поработать над собой. Наверное, последний раз за рулем – вот я сегодня ехал, и сегодня такой день перед выходными, что все куда-то очень сильно торопятся, им хочется поскорее скинуть с себя броню «работник» и надеть на себя праздный костюм отдыхающего. И вот они мчатся, подрезают, вылетают откуда-то. Мне все время кажется: «Какого хрена вы угрожаете моей жизни здесь? Кто вам дал такое право?» И меня очень бесят люди, которые как-то посягают на мою безопасность.
Какая книга способна изменить человека в лучшую сторону?
«Когда Ницше плакал», про общение философа Ницше и психотерапевта Брейера Это некое такое общение на стыке философии и зарождения психотерапевтических практик, когда два сильнейших человека в своем деле, два несчастнейших человека (потому что как правило, знание не освобождает нас от страдания, а, наоборот, его может усилить, наше одиночество, наш отрыв от социума). Когда они друг другу помогают проникнуть в суть собственных заблуждений и раскрыть их. На самом деле, эта книга очень сильно отзывается в процессе чтения, потому что очень много видишь себя в каждом из них. И там затронут аспект больных, деструктивных отношений. А это, мне кажется, из всех жизненных сфер, если брать отношения, то это уже ученая степень. Это та самая высокая планка – достигнуть гармонии в сфере отношений. Эта книга как раз этой сфере тоже во многом посвящена. И вообще, она очень про жизнь, очень сильно. Поэтому я бы вот ее рекомендовал.
Если бы в Википедии можно было написать только три слова о вас, что бы вы написали?
Наверное, я пока не знаю, что там будет написано. «Но он стремился стать хорошим».