Последний лист о чем
Последний лист
Две молодые художницы, Сью и Джонси, снимают квартирку на верхнем этаже дома в нью-йоркском квартале Гринвич-Виллидж, где издавна селятся люди искусства. В ноябре Джонси заболевает пневмонией. Вердикт врача неутешителен: «У неё один шанс из десяти. И то, если она сама захочет жить». Но Джонси как раз потеряла интерес к жизни. Она лежит в постели, смотрит в окно и считает, сколько листьев осталось на старом плюще, который обвил своими побегами стену напротив. Джонси убеждена: когда упадёт последний лист, она умрёт.
Сью рассказывает о мрачных мыслях подруги старому художнику Берману, который живёт внизу. Он давно собирается создать шедевр, но пока у него что-то не клеится. Услышав про Джонси, старик Берман страшно расстроился и не захотел позировать Сью, писавшей с него золотоискателя-отшельника.
На следующее утро оказывается, что на плюще остался один-единственный лист. Джонси следит за тем, как он сопротивляется порывам ветра. Стемнело, пошёл дождь, ещё сильнее задул ветер, и Джонси не сомневается, что наутро она уже не увидит этот лист. Но она ошибается: к её великому удивлению, лист-храбрец продолжает сражаться с ненастьем. Это производит на Джонси сильное впечатление. Ей становится стыдно своего малодушия, и она обретает желание жить. Посетивший её доктор отмечает улучшение. По его мнению, шансы выжить и умереть уже равны. Он добавляет, что сосед снизу тоже подхватил воспаление лёгких, но у бедняги шансов на выздоровление нет. Ещё через день доктор заявляет, что теперь жизнь Джонси вне опасности. Вечером Сью сообщает подруге грустную весть: в больнице скончался старик Берман. Он простудился в ту ненастную ночь, когда плющ потерял последний лист и художник нарисовал новый и под проливным дождём и ледяным ветром прикрепил его к ветке. Берман все-таки создал свой шедевр.
Что скажете о пересказе?
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Краткое содержание «Последний лист»
Всего получено оценок: 444.
О произведении
Рассказ «Последний лист» О. Генри был опубликован в сборнике рассказов «Горящий светильник» (1907). Это история об обретении надежды, веры в собственные силы.
Последний лист — это символ ускользающей жизни. Основная идея — животворящая сила искусства, которая помогла выздороветь девушке, больной воспалением лёгких.
Рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Последний лист» на нашем сайте, а после – пройти тест для проверки знаний. Пересказ произведения будет полезен при подготовке к уроку литературы.
Место и время действия
События рассказа происходят в начале XX века в США, в Нью-Йорке.
Главные герои
Другие персонажи
Краткое содержание
Сьюзи и Джонси – молодые художницы, которые вместе снимали небольшую квартирку-студию в одном из нью-йоркских кварталов, который давно облюбовали люди искусства.
Заключение
Писатель хотел донести до читателей простую мысль: никогда, ни при каких обстоятельствах не нужно опускать руки, сдаваться. Вера в собственные силы и оптимизм способны творить настоящие чудеса!
После ознакомления с кратким пересказом «Последний лист» рекомендуем прочесть рассказ полностью.
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
В маленьком квартале в районе Гринвич-Виллидж в одном из трёхэтажных домов живут две молодые художницы Сью и Джонси. Джонси заболела воспалением лёгких и находится на грани смерти. За окном её комнаты с плюща облетают листья. Джонси твёрдо уверена, что когда с дерева упадёт последний лист, она умрёт. Сью пытается уговорить подругу избавиться от пессимистических мыслей.
В том же доме в нижнем этаже живёт шестидесятилетний неудачливый художник по имени Берман, который из года в год мечтает изобразить шедевр, но даже не предпринимает попытки приступить к воплощению своей мечты. Сью приходит к старику Берману с просьбой позировать ей для своей картины и рассказывает о болезни подруги и её глупом предубеждении, что вызывает у старого художника лишь насмешку над подобного рода дурацкими фантазиями:
«Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! [1]»
По окончанию беседы молодая художница и её новоиспечённый натурщик отправляются вверх по лестнице в студию Сью и Джонси.
Ночь выдалась ветреной и дождливой. На другое утро больная потребовала открыть занавеску, чтобы увидеть, сколько листьев осталось на плюще. После ненастной погоды на фоне кирпичной стены виднелся последний лист. Джонси была уверена что скоро он опадёт и тогда она погибнет.
В течение наступившего дня и ночи лист всё ещё продолжал висеть на ветке. К удивлению молодых женщин, лист оставался на месте и на следующее утро. Это убеждает Джонси в том, что она согрешила, желая себе смерти и возвращает ей волю к жизни. [1]
Днём пришёл доктор и сказал, что шансы Джонси на выздоровление равны. После он сообщил, что должен навестить ещё одного больного по фамилии Берман, — старик очень слаб, а форма болезни тяжёлая. На следующий день доктор констатировал полное выздоровление Джонси. В тот же вечер Сью рассказала приятельнице, что старик Берман умер в больнице от пневмонии:
«Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашёл бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лёд. Потом нашли фонарь, который всё ещё горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с жёлтой и зелёной красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист. [1]
Рассказ О. Генри «Последний лист» (на русском языке в сокращении)
Краткое содержание
Сьюзи и Джонси – молодые художницы, которые вместе снимали небольшую квартирку-студию в одном из нью-йоркских кварталов, который давно облюбовали люди искусства.
В ноябре многие жители квартала были поражены пневмонией. В их числе оказалась и хрупкая, миниатюрная Джонси. Она была очень слаба, целыми днями лежала неподвижно на кровати, рассматривая «глухую стену соседнего кирпичного дома».
Однажды косматый доктор признался Сью, что у ее подруги «один шанс… ну, скажем, против десяти». Но это только в том случае, «если она сама захочет жить»: ни одно, даже самое сильное, лекарство не поможет, «когда люди начинают действовать в интересах гробовщика».
Вот только Джонси окончательно потеряла интерес к жизни. Лежа на кровати, она рассматривала старый плющ, обвивавший стену напротив, и считала, сколько листьев на нем осталось. Девушка была уверена, что, как только упадет последний листок, она умрет. Она устала ждать, думать и хотела только одного – «лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев».
Сьюзи рассказала о мрачных мыслях своей подруги старому художнику Берману, который жил этажом ниже. Он был неудачником в искусстве: «все собирался написать шедевр, но даже и не начал его». Старик зарабатывал на жизнь тем, что писал вывески, рекламы и прочую мазню. Кроме того, это был «злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью». Берман очень расстроился, узнав о фантазиях Джонси.
Проснувшись утром, больная девушка первым делом попросила убрать штору с окна. С удивлением она обнаружила, что после проливного дождя и сильного ветра, бушевавшего всю ночь, «на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща – последний». Джонси не сомневалась, что на следующий день она не увидит и этот листик. Однако она ошиблась: «одинокий лист плюща» уверенно держался на тонком стебельке, мужественно сражаясь с непогодой.
Джонси была потрясена. Она не сомневалась в том, что этот последний лист специально остался на ветке для того, чтобы указать ей на ее малодушие. Осознав, насколько «грешно желать себе смерти», Джонси впервые за долгое время с аппетитом съела бульон.
После осмотра доктор заявил, что у Джонси появились реальные шансы на выздоровление. Также он сообщил, что старик Берман заболел тяжелой формой пневмонии и скончался в больнице. Он простудился «в ту ночь, когда слетел последний лист». Старый художник написал свой самый главный шедевр – крошечный листик, и под проливным дождем прикрепил его к ветке плюща.
КНИГИ → O.HENRY — THE LAST LEAF
| Показать весь перевод | |
| In a little district west of Washington Square the streets have run crazy and broken themselves into small strips called ‘places.’ These ‘places’ make strange angles and curves. One Street crosses itself a time or two. An artist once discovered a valuable possibility in this street. | В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. |
| Suppose a collector with a bill for paints, paper and canvas should, in traversing this route, suddenly meet himself coming back, without a cent having been paid on account! | Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету! |
| So, to quaint old Greenwich Village the art people soon came prowling, hunting for north windows and eighteenth-century gables and Dutch attics and low rents. Then they imported some pewter mugs and a chafing dish or two from Sixth Avenue, and became a ‘colony.’ | И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию». |
| At the top of a squatty, three-story brick Sue and Johnsy had their studio. ‘Johnsy’ was familiar for Joanna. One was from Maine; the other from California. | Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси — уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. |
| They had met at the table d’hôte of an Eighth Street ‘Delmonico’s,’ and found their tastes in art, chicory salad and bishop sleeves so congenial that the joint studio resulted. | Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия. |
| That was in May. In November a cold, unseen stranger, whom the doctors called Pneumonia, stalked about the colony, touching one here and there with his icy fingers. | Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. |
| Over on the east side this ravager strode boldly, smiting his victims by scores, but his feet trod slowly through the maze of the narrow and moss-grown ‘places.’ | По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мхом переулков, он плелся нога за ногу. |
| Mr. Pneumonia was not what you would call a chivalric old gentleman. A mite of a little woman with blood thinned by California zephyrs was hardly fair game for the red-fisted, short-breathed old duffer. | Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. |
| But Johnsy he smote; and she lay, scarcely moving, on her painted iron bedstead, looking through the small Dutch window-panes at the blank side of the next brick house. | Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома. |
| One morning the busy doctor invited Sue into the hallway with a shaggy, gray eyebrow. | Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор. |
| ‘She has one chance in — let us say, ten,’ he said, as he shook down the mercury in his clinical thermometer. ‘And that chance is for her to want to live. | — У нее один шанс… ну, скажем, против десяти, — сказал он, стряхивая ртуть в термометре. — И то, если она сама захочет жить. |
| This way people have of lining-up on the side of the undertaker makes the entire pharmacopoeia look silly. Your little lady has made up her mind that she’s not going to get well. Has she anything on her mind?’ | Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает? |
| ‘She — she wanted to paint the Bay of Naples some day.’ said Sue. | — Ей… ей хотелось написать красками Неаполитанский залив. |
| ‘Paint? — bosh! Has she anything on her mind worth thinking twice — a man for instance?’ | — Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины? |
| ‘A man?’ said Sue, with a jew’s-harp twang in her voice. ‘Is a man worth — but, no, doctor; there is nothing of the kind.’ | — Мужчины? — переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. — Неужели мужчина стоит… Да нет, доктор, ничего подобного нет. |
| ‘Well, it is the weakness, then,’ said the doctor. ‘I will do all that science, so far as it may filter through my efforts, can accomplish. But whenever my patient begins to count the carriages in her funeral procession I subtract 50 per cent from the curative power of medicines. | — Ну, тогда она просто ослабла, — решил доктор. — Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. |
| If you will get her to ask one question about the new winter styles in cloak sleeves I will promise you a one-in-five chance for her, instead of one in ten.’ | Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти. |
| After the doctor had gone Sue went into the workroom and cried a Japanese napkin to a pulp. Then she swaggered into Johnsy’s room with her drawing board, whistling ragtime. | После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм. |
| Johnsy lay, scarcely making a ripple under the bedclothes, with her face toward the window. Sue stopped whistling, thinking she was asleep. | Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула. |
| She arranged her board and began a pen-and-ink drawing to illustrate a magazine story. Young artists must pave their way to Art by drawing pictures for magazine stories that young authors write to pave their way to Literature. | Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу. |
| As Sue was sketching a pair of elegant horseshow riding trousers and a monocle of the figure of the hero, an Idaho cowboy, she heard a low sound, several times repeated. | Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. |
| She went quickly to the bedside. Johnsy’s eyes were open wide. She was looking out the window and counting — counting backward. | Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке. |
| ‘Twelve,’ she said, and little later ‘eleven’; and then ‘ten,’ and ‘nine’; and then ‘eight’ and ‘seven’, almost together. | — Двенадцать, — произнесла она, и немного погодя: — одиннадцать, — а потом: — «десять» и «девять», а потом: — «восемь» и «семь» — почти одновременно. |
| Sue look solicitously out of the window. What was there to count? There was only a bare, dreary yard to be seen, and the blank side of the brick house twenty feet away. An old, old ivy vine, gnarled and decayed at the roots, climbed half way up the brick wall. | Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. |
| The cold breath of autumn had stricken its leaves from the vine until its skeleton branches clung, almost bare, to the crumbling bricks. | Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи. |
| ‘What is it, dear?’ asked Sue. | — Что там такое, милая? — спросила Сью. |
| ‘Six,’ said Johnsy, in almost a whisper. ‘They’re falling faster now. Three days ago there were almost a hundred. It made my head ache to count them. But now it’s easy. There goes another one. There are only five left now.’ | — Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять. |
| ‘Five what, dear? Tell your Sudie.’ | — Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди. |
| ‘Leaves. On the ivy vine. When the last one falls I must go, too. I’ve known that for three days. Didn’t the doctor tell you?’ | — Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе? |
| ‘Oh, I never heard of such nonsense,’ complained Sue, with magnificent scorn. ‘What have old ivy leaves to do with your getting well? | — Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? |
| And you used to love that vine so, you naughty girl. Don’t be a goosey. Why, the doctor told me this morning that your chances for getting well real soon were — let’s see exactly what he said — he said the chances were ten to one! | А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал. что у тебя десять шансов против одного. |
| Why, that’s almost as good a chance as we have in New York when we ride on the street cars or walk past a new building. Try to take some broth now, and let Sudie go back to her drawing, so she can sell the editor man with it, and buy port wine for her sick child, and pork chops for her greedy self.’ | А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя. |
| ‘You needn’t get any more wine,’ said Johnsy, keeping her eyes fixed out the window. ‘There goes another. No, I don’t want any broth. That leaves just four. I want to see the last one fall before it gets dark. Then I’ll go, too.’ | — Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно. — Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я. |
| ‘Johnsy, dear,’ said Sue, bending over her, ‘will you promise me to keep your eyes closed, and not look out the window until I am done working? I must hand those drawings in by to-morrow. I need the light, or I would draw the shade down.’ | — Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору. |
| ‘Couldn’t you draw in the other room?’ asked Johnsy, coldly. | — Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси. |
| ‘I’d rather be here by you,’ said Sue. ‘Beside, I don’t want you to keep looking at those silly ivy leaves.’ | — Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья. |
| ‘Tell me as soon as you have finished,’ said Johnsy, closing her eyes, and lying white and still as fallen statue, ‘because I want to see the last one fall. | — Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. |
| I’m tired of waiting. I’m tired of thinking. I want to turn loose my hold on everything, and go sailing down, down, just like one of those poor, tired leaves.’ | Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев. |
| ‘Try to sleep,’ said Sue. ‘I must call Behrman up to be my model for the old hermit miner. I’ll not be gone a minute. Don’t try to move ’til I come back.’ | — Постарайся уснуть, — сказала Сью. — Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду. |
| Old Behrman was a painter who lived on the ground floor beneath them. He was past sixty and had a Michael Angelo’s Moses beard curling down from the head of a satyr along with the body of an imp. | Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. |
| Behrman was a failure in art. Forty years he had wielded the brush without getting near enough to touch the hem of his Mistress’s robe. He had been always about to paint a masterpiece, but had never yet begun it. | В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. |
| For several years he had painted nothing except now and then a daub in the line of commerce or advertising. He earned a little by serving as a model to those young artists in the colony who could not pay the price of a professional. | Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. |
| He drank gin to excess, and still talked of his coming masterpiece. For the rest he was a fierce little old man, who scoffed terribly at softness in any one, and who regarded himself as especial mastiff-in-waiting to protect the two young artists in the studio above. | Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц. |
| Sue found Behrman smelling strongly of juniper berries in his dimly lighted den below. In one corner was a blank canvas on an easel that had been waiting there for twenty-five years to receive the first line of the masterpiece. | Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. |
| She told him of Johnsy’s fancy, and how she feared she would, indeed, light and fragile as a leaf herself, float away, when her slight hold upon the world grew weaker. | Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. |
| Old Behrman, with his red eyes plainly streaming, shouted his contempt and derision for such idiotic imaginings. | Старик Берман, чьи красные глада очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями. |
| ‘Vass!’ he cried. ‘Is dere people in de world mit der foolishness to die because leafs dey drop off from a confounded vine? I haf not heard of such a thing. | Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. |
| No, I will not bose as a model for your fool hermit-dunderhead. Vy do you allow dot silly pusiness to come in der brain of her? Ach, dot poor leetle Miss Johnsy.’ | Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! |
| ‘She is very ill and weak,’ said Sue, ‘and the fever has left her mind morbid and full of strange fancies. Very well, Mr. Behrman, if you do not care to pose for me, you needn’t. But I think you are a horrid old — old flibbertigibbet.’ | — Она очень больна и слаба, — сказала Сью, — и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, — если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик… противный старый болтунишка. |
| ‘You are just like a woman!’ yelled Behrman. ‘Who said I will not bose? Go on. I come mit you. For half an hour I haf peen trying to say dot I am ready to bose. | — Вот настоящая женщина! — закричал Берман. — Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. |
| Gott! dis is not any blace in which one so goot as Miss Yohnsy shall lie sick. Some day I vill baint a masterpiece, and ve shall all go away. Gott! yes.’ | Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да! |
| Johnsy was sleeping when they went upstairs. Sue pulled the shade down to the window-sill, and motioned Behrman into the other room. In there they peered out the window fearfully at the ivy vine. | Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. |
| Then they looked at each other for a moment without speaking. A persistent, cold rain was falling, mingled with snow. Behrman, in his old blue shirt, took his seat as the hermit miner on an upturned kettle for a rock. | Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы. |
| When Sue awoke from an hour’s sleep the next morning she found Johnsy with dull, wide-open eyes staring at the drawn green shade. | На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы. |
| ‘Pull it up; I want to see,’ she ordered, in a whisper. | — Подними ее, я хочу посмотреть, — шепотом скомандовала Джонси. |
| Wearily Sue obeyed. | Сью устало повиновалась. |
| But, lo! after the beating rain and fierce gusts of wind that had endured through the livelong night, there yet stood out against the brick wall one ivy leaf. It was the last one on the vine. | И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща — последний! |
| Still dark green near its stem, with its serrated edges tinted with the yellow of dissolution and decay, it hung bravely from the branch some twenty feet above the ground. | Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей. |
| ‘It is the last one,’ said Johnsy. ‘I thought it would surely fall during the night. I heard the wind. It will fall to-day, and I shall die at the same time.’ | — Это последний, — сказала Джонси. — Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я. |
| ‘Dear, dear!’ said Sue, leaning her worn face down to the pillow, ‘think of me, if you won’t think of yourself. What would I do?’ | — Да бог с тобой! — сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. — Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной? |
| But Johnsy did not answer. The lonesomest thing in all the world is a soul when it is making ready to go on its mysterious, far journey. The fancy seemed to possess her more strongly as one by one the ties that bound her to friendship and to earth were loosed. | Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми. |
| The day wore away, and even through the twilight they could see the lone ivy leaf clinging to its stem against the wall. And then, with the coming of the night the north wind was again loosed, while the rain still beat against the windows and pattered down from the low Dutch eaves. | День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли. |
| When it was light enough Johnsy, the merciless, commanded that the shade be raised. The ivy leaf was still there. | Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору. Лист плюща все еще оставался на месте. |
| Johnsy lay for a long time looking at it. And then she called to Sue, who was stirring her chicken broth over the gas stove. | Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке. |
| ‘I’ve been a bad girl, Sudie,’ said Johnsy. ‘Something has made that last leaf stay there to show me how wicked I was. It is a sin to want to die. | — Я была скверной девчонкой, Сьюди, — сказала Джонси. — Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. |
| You may bring a me a little broth now, and some milk with a little port in it, and — no; bring me a hand-mirror first, and then pack some pillows about me, and I will sit up and watch you cook.’ | Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном… Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь. |
| And hour later she said: ‘Sudie, some day I hope to paint the Bay of Naples.’ | Часом позже она сказала: — Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив. |
| The doctor came in the afternoon, and Sue had an excuse to go into the hallway as he left. | Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую. |
| ‘Even chances,’ said the doctor, taking Sue’s thin, shaking hand in his. ‘With good nursing you’ll win.’ And now I must see another case I have downstairs. Behrman, his name is — some kind of an artist, I believe. | — Шансы равные, — сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. — При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. |
| Pneumonia, too. He is an old, weak man, and the attack is acute. There is no hope for him; but he goes to the hospital to-day to be made more comfortable.’ | Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее. |
| The next day the doctor said to Sue: ‘She’s out of danger. You won. Nutrition and care now — that’s all.’ | На другой день доктор сказал Сью: — Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход — и больше ничего не нужно. |
| And that afternoon Sue came to the bed where Johnsy lay, contentedly knitting a very blue and very useless woollen shoulder scarf, and put one arm around her, pillows and all. | В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая яркосиний, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой — вместе с подушкой. |
| ‘I have something to tell you, white mouse,’ she said. ‘Mr. Behrman died of pneumonia to-day in the hospital. He was ill only two days. The janitor found him the morning of the first day in his room downstairs helpless with pain. His shoes and clothing were wet through and icy cold. | — Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она. — Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. |
| They couldn’t imagine where he had been on such a dreadful night. And then they found a lantern, still lighted, and a ladder that had been dragged from its place, and some scattered brushes, and a palette with green and yellow colors mixed on it, and — look out the window, dear, at the last ivy leaf on the wall. | Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. |
| Didn’t you wonder why it never fluttered or moved when the wind blew? Ah, darling, it’s Behrman’s masterpiece — he painted it there the night that the last leaf fell.’ | Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист. |
Вернуться к списку произведений
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом: