Полковой оркестр только что закончил мазурку
Полковой оркестр только что закончил мазурку
– Прошу прощения, – вежливо начал невысокий, – мне очень неприятно нарушать вашу идиллию, но не могли бы Вы разрешить нам с коллегами занять краешек Вашего стола в связи с наличием полного отсутствия свободных?
После сказанного тут же, не дожидаясь ответа, расположился возле изумленных барышень, жестом руки предлагая своим товарищам сделать то же самое. Последние, ничтоже сумняшеся, тут же плюхнулись в свободные кресла.
– Константин Сергеевич Станиславский, – негромко, но с определенной долей патетики, представил себя все тот же кареглазый брюнет, – мои коллеги Немирович и Данченко.
Не называя имен по понятным причинам, он так же важно представил и своих спутников. Представившись именами известных театральных деятелей прошлого, молодой человек ожидал услышать что-то вроде: «О! кажется, я что-то слыхала о таких», но получил неожиданное продолжение.
– Майя Плисецкая, – с легкой неприязнью заявила та, что оказалась ближе к «Станиславскому», потом, указав на соседку легким движением головы, представила и её: – Галина Уланова. Невежд, считающих себя слишком умными, не терпим с детства!
Вышесказанное имело обратный эффект, вместо изумленных барышень удивление застыло на лице «Станиславского». Такую осведомленность в истории театра и балета он не ожидал встретить. Балет, видимо, имел место в жизни девушек, хоть и остался в далеком прошлом: отнюдь не толстушки, но просто тортики, мягко говоря, им были противопоказаны.
– Какая удача! – мгновенно собравшись с мыслями, выпалил он. – Мы с коллегами как раз ищем людей, имеющих непосредственное отношение к хореографии.
– Да ну! – удивилась «Плисецкая».
– Правда! Мы собираемся поставить на театральной сцене «Звездные войны». Задача, как говорится, не из простых! Не мне вам рассказывать, какие трудные времена сейчас переживает местечковый театр. Именно это обстоятельство подтолкнуло нас замахнуться на такую сложную тему! Это будет необыкновенная постановка. Фарс! Нет, скорее водевиль, изобилующий песнями и танцами, и, конечно, с бесконечным хеппи-эндом. Именно в последней сцене этого действа представители разных галактик собираются на общий танец все вместе. По моему замыслу, этот феерический пляс состоит из трех частей. В первой этакий задорный польский «Краковяк», но в самой необычной интерпретации – в траурной версии! Понимаете? Танец угнетенных весельчаков! Движения всех участников разрознены и хаотичны… Во второй части все танцоры выстраиваются друг за другом и выплясывают в круговом движении хоровод, похожий на ритуальный танец африканских зулусов, посвященный погребению вождей. В финале все участники действа занимают определенное место на сцене и синхронно имитируют движения матроса-сигнальщика времен Первой мировой войны, как бы донося условными знаками зрителям идею победы коллективного разума над хаосом и анархией. Именно для этого нам нужен балетмейстер-авангардист с нетрадиционным взглядом на современную хореографию.
Произнося эту небольшую тираду, он то прищуривал, то широко открывал глаза, поднимал руки вверх и тряс ладонями, раскачивал головой и притоптывал ногами – в общем, кажется, сумел передать атмосферу будущей постановки. Расположение случайных собеседниц еще не удалось завоевать, но шаг в этом направлении был сделан огромнейший. Из строгих и неприветливых, девушки превратились в сплошное очарование с улыбками на лицах.
– Да, это впечатляет, – вступила «Уланова», тихо и медленно выговаривая каждое слово, с небольшой долей иронии в голосе. – Масштабно и грандиозно. Не знаю, какой вы режиссер, но актер вы, кажется, бесподобный.
– Нет, вы только послушайте, что она говорит! А главное, кто это говорит? – вспыльчиво продолжил «постановщик», задавая вопрос своим спутникам и сам же на него отвечая, – это говорит зритель! Не это ли является признанием? А.
Телефонный звонок не дал ему закончить эту пафосную мысль. Лихорадочно шаря по карманам, он все же нашел «трубу», приложил к уху и отчетливо произнес:
– Да, мама, – и через короткую паузу, – полковой оркестр только закончил играть мазурку и готовится исполнить кадриль. Я ангажирован еще на пару танцев, поэтому зайду попозже.
Полковой оркестр только что закончил мазурку
Георгий Михайлович Садовников
Иду к людям (Большая перемена)
Да, герои повести те же, что и в многосерийном фильме «Большая перемена», где я был автором сценария. Это и юный учитель истории Нестор Петрович Северов, и Ганжа, и Светлана Афанасьевна, Леднёв и его дочь Нелли, и Петрыкин с Ляпишевым. В повести всё будто бы так, как в фильме, и в то же время не так. И несколько по-другому складываются отношения Нестора с Полиной (в повести она названа Линой), Светланы Афанасьевны с Ганжой… В повести у Северова и шире круг учеников. Ведь он преподаёт не только в своём «сумасшедшем и замечательном девятом „А“», но и ведёт историю в шестом, седьмых и восьмых классах, и параллельных девятых. И в каждом из них тоже непростые питомцы.
Фильм смотрят уже более четверти века. У него миллионы поклонников, но мало кто знает, что его сценарий был написан по моей же повести «Иду к людям», впервые изданной ещё в 1962 году, в хрущёвскую оттепель. В ту пору библейский призыв: «Возлюби ближнего своего» — стал знаменем многих молодых писателей. Его исповедовали и исповедуют и по сей день многие атеисты, они-то уверены: этот девиз возник задолго до написания и Старого, и Нового Заветов. В пору своей молодости автор и сам принадлежал к их числу. Словом, эта важная для него тема главенствует в повести, а лет через десять она перетекла и в фильм «Большая перемена». Однако не всё из литературной основы вошло в сценарий сериала, какие-то эпизоды остались «за кадром». Что-то из вошедшего было переиначено — «переведено» на язык кинематографа. Как известно, не всё написанное в прозе может быть воплощено на экране. В эту редакцию повести включено и то, что было предложено режиссёру, но не вошло в сценарий, — не умещалось в объёмы фильма, ему были отпущены четыре серии. А кое-что было изменено по идеологическим соображениям студийного руководства. Так, один из учеников Нестора Петровича немец Карл Функе, вратарь заводской команды, в фильме стал полуукраинцем-полурусским Отто Фукиным. Тогда о наших поволжских немцах, как и о крымских татарах, старались говорить как можно меньше, мол, скользкая тема, ну её. Таким образом, прочтя эту книгу, поклонники фильма узнают кое-что новое о своих любимых героях.
Автор надеется на то, что эта повесть займёт в душе у читателя место рядом с фильмом, который он смотрит и по сей день.
Светлана Афанасьевна (на уроке): Есть извечные вопросы, на которые нет ответа. Например, кто появился раньше: яйцо или курица? Что у вас, Ганжа?
Ганжа: Светлана Афанасьевна, у меня есть ответ.
Светлана Афанасьевна: Мы вас слушаем, Ганжа.
Ганжа (с широкой улыбкой): Раньше был петух!
Светлана Афанасьевна (в полном отчаянии): Ганжа, вы опять за своё?!
Из наблюдений на уроке в девятом «А»
Это был полный крах. Финита! Если бы только комедии, — конец всем моим надеждам.
Удивительно, но я добрался домой живым и невредимым. Уже в двадцати шагах от института перед моим носом истошно завизжал тормозами огромный, размером с крупного мамонта, старый автобус. Оказывается, меня вынесло на проезжую часть улицы, почти под его колёса. Водитель высунул в окошко бледную от противоестественной смеси испуга и ярости физиономию и гаркнул сверху первое, подвернувшееся ему на язык:
Странно: что он нашёл общего между нами — мной и антилопой? А почему не зеброй или, скажем, американским опоссумом? Впрочем, мне было не до зоологических тонкостей. Антилопа так антилопа, буду антилопой, — мне теперь всё равно. Я покорно вздохнул и, вернувшись на тротуар, побрёл дальше. Шофёр медленно ехал рядом и, распахнув автоматические двери машины, ругал меня и так и этак. Текст обличителя был густо нашпигован нецензурными существительными, сказуемыми и обилием прилагательных, я его опущу, скажу одно: он нелестно отзывался о моём интеллекте. Автобус был рейсовым, но, видимо, сошёл с маршрута, возмущённые пассажиры барабанили в кабину водителя, взывали к его совести, а он никак не мог утолить свой справедливый гнев.
На главной улице, — она именуется Красной, — меня задержал милиционер. Оказывается, я и тут нарушил — дважды зачем-то пересёк улицу, сначала перешёл на противоположную сторону и тут же вернулся обратно, и, как выясняется, проделал эти кренделя в неположенном месте. Милиционер полез было в сумку за квитанцией для штрафа, но, взглянув на моё лицо, махнул рукой: «Шут с тобой, топай своей дорогой, если она тебе известна!» И я шёл, потерянный главным образом для себя, другим я вовсе был не нужен, шёл, может, час, может, неделю.
Войдя во двор, я зачем-то описал дугу и ударился лбом о притолоку старенькой осевшей веранды, пристроенной к саманному дому. Дворовый пёс по кличке Сукин Сын опасливо заполз в будку. От греха подальше.
Старуха хозяйка, — в её домике я снимал маленькую комнатёнку, — подняла голову от корыта и поинтересовалась:
— Коньяк иль портвейное вино? Что пил-то? На базаре говорят…
Мне было безразлично, что говорят на базаре.
— Баба Маня, баба Маня, вы бы ещё вспомнили, о чём говорили на римском форуме. Во времена Цицерона, — сказал я с мягким укором и прошёл к себе.
Ухнувшись на узкую железную кровать с тонким ватным матрацем, я предпринял попытку осознать происшедшее. И как ни тщился, не мог найти для своей отчаявшейся мысли не только щёлки, но и микроскопической трещинки в институтском периоде своей пока ещё недолгой жизни, куда бы она сумела пролезть. Он был гладким и цельным, будто доска, отполирован до блеска.
Учёба на историческом факультете, все её четыре года были для меня сплошным триумфом. Уже на первом курсе я поражал воображение наивных девушек. Например, на танцах мог ошарашить партнёршу такой феерической фразой:
— А знаете ли вы, что вход в ад помещался на территории нашей Тамани? Так считали древние греки. И я!
— Только подумать, — лепетала невежественная партнёрша.
Тогда я её добивал умопомрачительным фактом.
— Как вы относитесь к опере «Князь Игорь»? Только честно.
— Так знайте, лагерь Кончака был разбит на севере нашего края, а из этого следует… Правильно! Пленный князь пел свою знаменитую арию здесь, у нас на Кубани!
На втором курсе на меня обратили внимание серьёзные люди, и я был избран старостой научного кружка. На третьем меня прозвали «курсовым академиком Тарле». На четвёртом мою курсовую работу о Тмутараканском княжестве напечатал «Вестник научного студенческого общества», а профессор Волосюк сказал: я его ученик, и он мной может гордиться. Словом, легко и непринуждённо я прямо-таки церемониальным маршем шагал в аспирантуру.
Единственное, что немножко расстраивало мои чувства — собственная внешность. Слишком она несолидная, какая-то неуместная для будущего великого учёного. Кондуктора до сих пор принимают меня за мальчишку. Так и говорят:
— Мальчик, ещё раз высунешься в окно, высажу из трамвая.
Сто шестьдесят сантиметров — всё-таки не рост. Даже для двадцатидвухлетнего мужчины. Вот как не повезло с внешностью. Не в ней, конечно, дело. И профессор Волосюк тоже в этом убеждён и довольно твёрдо. Сам он, по моим приблизительным расчётам, не превышал ста шестидесяти пяти, или где-то возле этого.
«Нестор Северов, вес учёного определяется не количеством подкожного сала, а трудами» — его личное изречение. При этом он складывал ладони чашечками и покачивал плечами — изображал весы.
Тем не менее я предпринимал кое-какие меры. Пробовал отрастить курчавую бороду, на манер скандинавских конунгов, но — увы! Редкий волос лез в разные стороны и отнюдь не хотел завиваться во внушительные кольца.
Затем я, дабы придать себе побольше солидности, купил в аптеке трость, нанеся существенный урон моей и без того скромной стипендии. Но мой замысел никто не понял. Я-то степенно постукивал тростью по институтским коридорам, ну прямо как маститый учёный, а меня чуть ли не на каждом шагу сочувственно спрашивали: «Что с ногой? Где тебя угораздило?». «Бедолага, вынужден ковылять с палочкой», — говорили за моей спиной. Это про мою-то трость! И мне пришлось с ней расстаться — я её якобы забыл у дверей районной поликлиники. Авось она всё-таки сумеет исполнить своё высокое предназначение, послужив другой несомненно незаурядной персоне.
Полковой оркестр только что закончил мазурку
В последнее время часто стали встречаться критики, небезосновательно считающие, что в современной художественной литературе очень мало внимания уделяется жизненному укладу малых и средних городов. Все чаще героями различных творений становятся чуждые нашему менталитету столичные олигархи или совсем оторванные от реальности хуторяне-лесники, живущие критериями позапрошлого века. И здесь, как справедливо отмечают хохмачи-самоучки, нужно что-то менять коренным образом. Ведь именно в периферийных городах сконцентрирована та часть нашего колоритного общества, которая еще не успела очерстветь по-столичному, и, конечно, не столь сентиментальна, как в деревне. Именно жители малых городов воплощают в себе те незаурядные качества, которые этнографы еще назовут «славянским феноменом» – это полная осведомленность в вопросах управления страной и ведения приусадебного хозяйства, абсолютная компетентность в мире медицины и готовые ответы на вопросы «кто виноват?» и «кто дурак?». А как эти простые отзывчивые люди переживают удачи и неудачи своих соседей. Только черствые бессердечные циники, не разобравшись в эмоциях, сравнивают эти чувства либо с черной завистью, либо со злорадством. А эта эклектическая смесь наивности и хамства, как правило, ведущая к крутым поворотам в общении из-за неожиданно расставленных акцентов (правда, к счастью, не у всех)… А непрошибаемая уверенность в умственном превосходстве над всеми остальными! Пусть немного, чуть-чуть, но всё же убеждены, что хитрее. Другими словами, просто Клондайк неповторимых образов и персонажей.
Правда, иногда урбанизированные завистники обвиняют этих людей в излишней осторожности и медлительности. Жителям мегаполисов, по воле случая попадающим в небольшие города, зачастую кажется, что время здесь замедляет свой привычный ход, протекает утомительно медленно и скучно. Причем все заторможено настолько, что раздражает суетливого гостя с первых минут пребывания в провинции. Вялые, медленные автомобили, двигающиеся по узеньким улочкам. Неспешно переходящие дорогу пешеходы. Сотрудник госавтоинспекции, остановивший иногороднее авто, медленно, почти сонно подходит к водителю и только после огромной паузы представляется и излагает суть причины остановки. Что-нибудь совершенно банальное вроде «оказания информационной помощи» или совсем простое – «проверка документов». Дальнейшие действия стража дорожного порядка вообще выводят из себя даже самых терпеливых. Он долго рассматривает водительское удостоверение и техпаспорт автомобиля, шевеля губами, словно читает по слогам, как первоклассник, после этого переходит к процессу визуализации (представления водителем лица для осмотра) и идентификации (сравнительного анализа лица и фотографии). Удовлетворившись только с третьего раза, возвращает, наконец, документы, но делает это медленно, как официант, подающий кушанья; в конце концов, берет под козырек и еще долго желает счастливого пути. Бесконечно длинной кажется пауза между желтым и зеленым цветом светофора. И именно в этот промежуток времени привыкшие к сумасшедшему ритму приезжие гости нервно подают сигнал клаксоном автомобиля стоящим спереди нерасторопным аборигенам. Впрочем, это не производит никакого впечатления на горожан: те еще долго продолжают оставаться на месте, словно для начала движения им надо натянуть парус и поднять якорь! Даже сидящие на ветках воробьи чирикают как-то протяжно и вяло, совсем не так, как это делают их пернатые собратья в больших городах.
Все это, конечно, отголоски подлых инсинуаций жалкой кучки чванливых столичных жителей, выдающих движение в автомобильной тянучке или стояние в автомобильной пробке за неистовый ритм жизни. Им не понять всю красоту и прелесть «пасторального рая», так часто воспеваемого поэтами, этой обители добра и спокойствия.
Только в таком месте могла произойти история, описанная ниже, с людьми, привыкшими легко доверять незнакомцам.
Где-то после полудня на летнюю террасу маленького кафе со странным названием «Сахарница» уверенно зашла компания мужчин. На выражении их лиц оставил след только что принятый в изрядной дозе алкоголь, но, как говорят в народе, «показалось мало». Хотя в последние пару месяцев постоянные посетители частенько видели их здесь в одно и то же время абсолютно трезвыми. Ребята всегда заказывали чай с маленький тортом или пирожными, ели-пили с суровым видом – и уходили… Пара крепких высоких парней внешне очень напоминала мультяшных персонажей «Двое из ларца, одинаковых с лица». Чуть впереди шел невысокий кареглазый брюнет с рыскающим взглядом.
Отсутствие свободных мест вовсе не смутило зашедших. Они уверенно подошли к столику, за которым беседовали две дамы среднего возраста.
– Прошу прощения, – вежливо начал невысокий. – Нам очень неприятно нарушать вашу идиллию, но не могли бы вы разрешить мне и моим коллегам занять краешек вашего стола в связи с наличием полного отсутствия свободных?
После сказанного он тут же, не дожидаясь ответа, расположился возле изумленных барышень, жестом руки предлагая своим товарищам сделать то же самое. Последние ничтоже сумняся тут же плюхнулись в свободные кресла.
– Константин Сергеевич Станиславский, – негромко, но с определенной долей патетики, представил себя кареглазый брюнет. – А это мои коллеги Немирович и Данченко.
Назвав имена известных театральных деятелей прошлого, молодой человек ожидал услышать нечто вроде: «О! Кажется, я что-то слыхала о таких», – но получил неожиданное продолжение.
– Майя Плисецкая, – с легкой неприязнью заявила та, что оказалась ближе к «Станиславскому». Потом, указав на соседку легким движением головы, представила и ее: – Галина Уланова. Невежд, считающих себя слишком умными, не терпим с детства!
Теперь изумленным стало лицо «Станиславского». Такую осведомленность в истории театра и балета он не ожидал встретить. В последних словах «Плисецкой» был явный намек на то, что она знает: Немирович и Данченко – это один и тот же человек. Балет, видимо, имел место в жизни барышень, хоть и остался в прошлом: толстушками назвать их не повернулся бы язык, но тортики им были, мягко говоря, противопоказаны.
– Какая удача! – мгновенно собравшись с мыслями, выпалил брюнет. – Мы с коллегами как раз ищем людей, имеющих непосредственное отношение к хореографии.
– Да ну? – удивилась «Плисецкая».
– Правда! Мы собираемся поставить на театральной сцене «Звездные войны». Задача, как говорится, не из простых! Не мне вам рассказывать, какие трудные времена сейчас переживает местечковый театр. Именно это обстоятельство подтолкнуло нас замахнуться на такую сложную тему! Это будет необыкновенная постановка. Фарс! Нет, скорее, водевиль, изобилующий песнями и танцами. И, конечно, с хеппи-эндом. Именно в последней сцене этого действа представители разных галактик собираются на общий танец. По моему замыслу, этот феерический пляс состоит из трех частей. В первой – этакий задорный польский краковяк, но в самой необычной интерпретации: в траурной версии! Понимаете? Танец угнетенных весельчаков! Движения всех участников разрознены и хаотичны… Во второй части все танцоры выстраиваются друг за другом и выплясывают в круговом движении хоровод, похожий на ритуальный танец африканских зулусов, посвященный погребению вождей. В финале все участники действа занимают определенное место на сцене и синхронно имитируют движения матроса-сигнальщика времен Первой мировой войны, как бы донося условными знаками зрителям идею победы коллективного разума над хаосом и анархией… Именно для этого нам нужен балетмейстер-авангардист с нетрадиционным взглядом на современную хореографию.
Произнося этот монолог, брюнет то прищуривался, то широко открывал глаза, поднимал руки вверх и тряс кистями, качал головой и притоптывал – в общем, кажется, сумел передать атмосферу будущей постановки. Расположение случайных собеседниц ему еще не удалось завоевать, но шаг в этом направлении был сделан огромнейший. Из строгих и неприветливых, барышни превратились в сплошное улыбающееся очарование.
– Да, это впечатляет, – вступила «Уланова», тихо и медленно выговаривая каждое слово, с небольшой долей иронии в голосе. – Масштабно и грандиозно. Не знаю, какой вы режиссер, но актер вы, кажется, бесподобный.
– Нет, вы только послушайте, что она говорит! А главное, кто это говорит?! – воодушевленно воскликнул брюнет, обращаясь к своим спутникам. И сам же ответил на свой вопрос: – Это говорит зритель! Не это ли является признанием? А если мы…
Тут его прервал телефонный звонок. Брюнет лихорадочно пошарил по карманам, нашел «трубу», приложил к уху и отчетливо произнес:
– Да, мама? – И добавил после короткой паузы: – Полковой оркестр только закончил играть мазурку и готовится исполнить кадриль. Я ангажирован еще на пару танцев, поэтому зайду попозже. – Он отправил телефон обратно в карман и слегка сконфуженно стал объяснять удивленным представительницам прекрасного пола: – У меня очень старомодная мама. Я так и не смог ей признаться в свое время, что не поступил в военное училище. Уже много лет она думает, что я офицер. Сегодня обещал зайти к ней в гости, правда, пришлось соврать, что должен посетить офицерский бал.
Его друзья, заказавшие под шумок шампанское и коньяк, уже по-свойски разливали напитки в бокалы «балеринам».
– А разве ваша мама не замечает, что вы не носите военную форму? – с ехидцей поинтересовалась «Уланова».
– А я ношу! Театральный костюмер мой друг! И постоянно помогает мне перед визитами к маме. Конфуз случился лишь однажды, когда этот шельмец спьяну подсунул мне мундир американского морского офицера! В темноте я и не разглядел. Да… Что я только не рассказывал старушке… Но все же выкрутился, поведав о военных учениях «Си Бриз», в которых я якобы принимал участие. А мундиром обменялся с натовским полковником, потому что у военных разных стран по окончании совместных учений теперь такая же традиция, как и у футболистов после матча!
Брюнет вдруг заметил, что внимание всех посетителей за соседними столиками приковано к нему. Даже стоящие у входа официантки с любопытством слушали его фантазии. Но самое главное, его глаза на секунду встретились с глазами высокой длинноволосой брюнетки, сидящей неподалеку. Молодой человек замер.
Как известно из античной мифологии, Медуза Горгона взглядом превращала все живое в камень. Похожее происходило и с Ростиславом Косовским (а именно так на самом деле звали «Станиславского»): встречаясь взглядом с предметом своего обожания Дианой Кокошко, он моментально превращался в дерево. Но не в ветвистое и цветущее майское дерево, радующее взор, а просто в бревно. В деревянного истукана с выражением застывшего вожделения на лице. Ростислав на какое-то время полностью отключался от жизни! Пусть уж киноманы простят за сравнение, но эта сцена очень перекликалась с эпизодом встречи разведчика Исаева со своей женой в кафе «Слон» (роль В. Тихонова в телесериале «Семнадцать мгновений весны»). Естественно, находясь в таком состоянии, Ростислав не мог предпринять даже робкой попытки познакомиться с красавицей Дианой самым обычным способом, как это делают миллионы парней во всем мире. Кроме того, влюбленному мешали проблемы невысокого роста, разницы в возрасте, а самое главное – недостаточная респектабельность собственной персоны. «Разве может такая девушка связаться с работягой-строителем? Не-е… Здесь только миллионеры или бандиты какие-нибудь смогут пропетлять. Других наверняка отшивает», – рассуждения примерно такого характера то и дело появлялись у него в голове при виде Дианы.
Ростислав был начитанным и образованным парнем с дипломом инженера-электроника в кармане и опытом работы в бизнес-структурах различного уровня. Но по стечению целой цепочки обстоятельств карьера Ростислава, когда ему исполнилось тридцать пять лет, остановилась на должности бригадира плиточников-халтурщиков (в данном случае слово «халтурщики» означает не качество выполненных работ, а специфику бригады). Он резонно рассудил, что работать на самого себя ему спокойнее и комфортнее. Если бы перед характеристикой человека писали эпиграф, то Ростиславу Косовскому подошел бы вот такой:
«– А вы сами-то верите в привидения? – спросил слушатель у лектора.
– Что вы! Конечно же, нет! – ответил, улыбаясь, лектор и медленно растаял в воздухе».
Трудолюбивый инженер и его товарищи с утра до ночи выкладывали узоры из разноцветных плиток заказчикам всех мастей исключительно за «живые» наличные, абсолютно игнорируя систему налогообложения. Как бригадир, Ростислав виртуозно проводил переговоры с заказчиком, давая понять потенциальному работодателю, что тот имеет дело не просто с профессионалами, а с настоящими художниками-облицовщиками, поэтами – воспевателями мозаичного искусства, и поэтому разговоры о высокой стоимости работ выглядят неуместно. По-своему престижная и достаточно денежная работа делала жизнь Ростислава весьма неплохой. Но было одно обстоятельство – красавица Диана! Увидев ее однажды в этом же кафе, Косовский потерял покой и приобрел патологическую потребность созерцать любимое лицо ежедневно.
Эта роковая для него встреча произошла несколько месяцев назад, когда его дружная бригада только приступила к работе в строящемся доме напротив. Ростислав заметил очаровательную девушку, приходившую в «Сахарницу» каждый день в одно и то же время. Она появлялась здесь в постоянной компании, очевидно, лучшей подруги, дабы провести время за чашечкой кофе, обсуждая какие-нибудь праздные вопросы. Тогда он, как бригадир, инициировал в трудовом коллективе плиточников настоящий обеденный перерыв, начало которого совпадало с появлением в кафе интересующей его особы. Прием же пищи он претворил в торжественное мероприятие, нечто среднее между китайской чайной церемонией и завтраком британских аристократов. Жизнь его друзей, мастеров-строителей Саши и Сережи, круто изменилась: вместо бутербродов, съедаемых, как правило, наспех, им приходилось принимать душ, переодеваться в чистую одежду и идти в полудетское кафе вместе со своим идейным наставником.