тащитесь траурные клячи актеры правьте ремесло
Александр Булынко
ГАМЛЕТ
Ну, старая кляча, пойдем
Ломать своего Шекспира!
Кин.
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло…
А. Блок
«На меня направлен сумрак ночи»
И двустволок
скорострельных взгляды.
Отведи, мой убиенный Отче,
От меня все пули и снаряды.
Пусть затихнет гул и станет тихо,
И над миром
небо мирным будет,
Смерть отступит и уймется Лихо
В смене жизнепоглощающих орудий.
Почему должны мы подчиняться
Смыслам лжи,
неправоты и лести?
Все ли, расскажи,
мой друг Горацио,
Благочинно в нашем королевстве?
Рубит непокорная секира
Связь времен,
диктуя перемены, –
Мир ломать,
ломать Шекспира
На подмостках виртуальной сцены.
Мы кого-то в жизни повторяем
Вне времен,
имен,
границ и наций,
Не живем,
а «Гамлета» играем
В интерьерах новых декораций.
Будь ты физик,
лирик иль историк,
Принц ли Датский,
нищий и ль король, –
Всех свезут туда,
где бедный Йорик
Мастерски играет чью-то роль.
Не спешите,
траурные клячи,
Первый акт мы только отыграли,
Все торопят
смысл своей удачи,
Но развязка пьесы лишь в финале.
Мы уйдем дорогой без обочин,
Остановок,
поворотов,
перекрестков…
«На меня направлен сумрак ночи…
Гул затих… Я вышел на подмостки…»
Иллюстрация: Эжен Делакруа «Гамлет и Горацио на кладбище» (1839)
Цикл «Невероятная лирика»
====================
Тащитесь траурные клячи актеры правьте ремесло
Дневник моих встреч
Дневник моих встреч
Мы все еще, разумеется, молоды:
кому — пятьдесят, кому — шестьдесят,
кому — далеко за семьдесят.
Единственный груз, который начинает нас тяготить, это — груз воспоминаний. Когда воспоминания становятся слишком обременительными, мы сбрасываем их по дороге, где придется и сколько удастся. И мы облегченно вздыхаем. Черепная коробка раскрывается для новых восприятий, видения и звуки яснеют.
Однако бывают воспоминания, которые не только внешне отлагаются на поверхности нашей памяти, загромождая ее, но органически дополняют и обогащают нашу личную жизнь. Их мы не отдаем и не отбрасываем, мы только делимся ими.
К таким воспоминаниям относится у меня все то, что связывало меня с людьми, которым посвящена эта книга, отнюдь не претендующая быть объективным разбором их творчества или их биографическими очерками. Здесь просто записаны мои впечатления и чувства, сохранившиеся от наших встреч, дружбы, творчества, труда, надежд, безнадежности и расставаний.
Моя близорукость или — моя дальнозоркость, моя наблюдательность или — моя рассеянность, моя память или — моя забывчивость несут ответственность за все, написанное на этих страницах.
Да, наш народ спит… Но, мне сдается,
если что его разбудит — это будет не то,
За желанье свободы народу
Потеряем мы сами свободу,
За святое стремленье к добру
Нам в тюрьме отведут конуру.
Конкорд и Елисейские Поля,
А в памяти Садовая и Невский.
Над Блоком петербургская земля,
Над всеми странами Толстой
Душой присутствуя и там и здесь,
Российский эмигрант умрет не весь.
На родине его любить потомок будет,
И Запад своего метека не забудет.
Судьба дала мне возможность близко знать Горького в самые различные периоды его жизни. Выходец из нижних социальных слоев России, Алексей Максимович Пешков, переименовавший себя в Максима Горького, был «мальчиком» при магазине, посудником на пароходе, статистом в ярмарочном бараке, пильщиком, грузчиком, пекарем, садовником, весовщиком и сторожем на железнодорожных станциях. Несмотря на все это и на революционные убеждения Горького, «классовое» общество и «жестокий» царский режим не помешали Горькому печатать свои произведения и прославиться в дореволюционной России и во всем мире.
Но разве Ломоносов не был сыном крестьянина-рыболова? Разве зодчий и живописец Воронихин, дед моего дяди, не был крепостным графа Строганова? Разве Шаляпин, сын мелкого канцелярского служащего, не был учеником у сапожника, токарем и переписчиком бумаг? Разве Федор Рокотов не был крепостным князя Репина? Орест Кипренский — сыном крепостного? Павел Федотов — сыном простого солдата в отставке? И не только они, но сколько других знаменитостей.
Разве это коммунистическая партия после Октябрьской революции впервые откопала их произведения в тайных подвалах? Разве это коммунистическая партия объявила Ломоносова знаменитым поэтом, знаменитым ученым и выбрала его академиком? Разве по заказу коммунистической партии и ее правительства Воронихин воздвиг Казанский собор на Невском проспекте? Разве это после Октября крепостной Воронихин построил здание Горного института, каскад и колоннады в Петергофе, дворцы в Гатчине, в Павловске, в Стрельне, изумительную строгановскую дачу на Большой Невке? Разве это коммунистическая власть признала Шаляпина лучшим певцом в императорской опере и впервые развесила в музеях произведения Рокотова, Кипренского и Федотова?
Подобными примерами полна человеческая история. Разве греческий баснописец Эзоп, живший за пятьсот лет до Рождества Христова, и римский баснописец Федр, современник Иисуса Христа, создавшие французского Лафонтена и нашего русского Крылова, не были рабами? Разве великий Гораций, создавший за пятьдесят лет до Рождества Христова многое в Державине и Пушкине, не был сыном раба? Впрочем, стоит ли говорить об этом? Глухие все равно не услышат… Но что бы ни рассказывали о Горьком как о выходце из нижних слоев России, как о пролетарском гении, что бы ни говорили о врожденной простоте Горького, о его пролетарской скромности, о внешности революционного агитатора и о его марксистских убеждениях — Горький в частной жизни был человеком, не лишенным своеобразной изысканности, отнюдь не чуждался людей совершенно иного социального круга и любил видеть себя окруженным красавицами актрисами и молодыми представительницами аристократии. Я отнюдь не хочу сказать, что это льстило Горькому, но это его забавляло. Джентльмен и обладатель больших духовных качеств, он в годы революции сумел подняться над классовыми предрассудками и спасти жизнь — а порой и достояние — многим представителям русской аристократии.
В эпоху, когда утверждалось его литературное имя, Горький, всегда одетый в черное, носил косоворотку тонкого сукна, подпоясанную узким кожаным ремешком, суконные шаровары, высокие сапоги и романтическую широкополую шляпу, прикрывавшую волосы, спадавшие на уши. Этот «демократический» образ Горького известен всему миру и способствовал легенде Горького. Однако, если Лев Толстой, граф, превращался, несмотря на свое происхождение, в подлинного босоногого крестьянина, Горький, пролетарий, одевался ни по-рабочему, ни по-мужицки, а носил декоративный костюм собственного изобретения. Этот ложнорусский костюм тем не менее быстро вошел в моду среди литературной богемы и революционной молодежи и удержался там даже тогда, когда сам Горький от него отрекся, сохранив от прежнего своего облика лишь знаменитые усы. Высокий, худой, он сутулился уже в те годы, и косоворотка свисала с его слишком горизонтальных плеч как с вешалки. При ходьбе он так тесно переставлял ноги, что голенища терлись друг о друга с легким шуршанием, а иногда и с присвистом.
Мне было одиннадцать лет, когда я впервые увидал Горького. Он жил тогда на мызе Лентула в Куоккале, в Финляндии. Мыза была постоянно переполнена голосистым и разношерстным народом: родственники, свойственники, друзья и совершенно неизвестные посетители, приезжавшие в Куоккалу провести день возле гостеприимного писателя и заживавшиеся там на неделю, на месяц.
Горький работал обычно утром, и в эти часы он был невидим. После шумного завтрака, во время которого я никогда не встречал менее пятнадцати или двадцати человек за столом, Горький спускался в сад. Любимый детьми и подростками, он затевал для них всевозможные игры, и его веселая изобретательность была неисчерпаема. Мы играли в казаков и разбойников, носились в заброшенном огромном еловом парке, резались в лапту у сарайной стены. Но этим играм Горький предпочитал костюмированные развлечения. Он рядился в краснокожего, в пирата, в колдуна, в лешего, переодевался в женское платье, выворачивал пиджак наизнанку, прицеплял к костюму пестрые деревянные ложки, вилки, еловые ветки, рисовал жженой пробкой эспаньолку на подбородке или покрывал лицо ацтекской татуировкой, втыкал в свою трубку брусничный пучок или букетик земляники и, прекрасный комедиант, изобретал забавнейшие гримасы. Горький наряжался и гримасничал с юношеским задором, заражая ребячеством не только детей, но и взрослых, писателей, художников, политических деятелей, журналистов, всю массу гостей и назвавшихся: велосипедного чемпиона, полярного исследователя, эстрадного куплетиста, либерального банкира, чопорного князя, профессора химии, циркового клоуна, попа-расстриги, уличного нищего, гуськом гонявшихся вдоль комнат и коридоров мызы… Если бы удалось собрать все любительские снимки, сделанные в такие моменты с Горького, можно было бы составить богатый и единственный в своем роде том.
LiveInternetLiveInternet
—Метки
—Рубрики
—Музыка
К сказке Льюиса Кэрролла "Алиса в Стране Чудес"
—Поиск по дневнику
—Подписка по e-mail
—Интересы
—Друзья
—Постоянные читатели
—Статистика
«Я был весь в пестрых лоскутьях, белый, красный, в безобразной маске,
Хохотал и кривлялся на распутьях, и рассказывал шуточные сказки».
«Брат мой, мы вместе, / Неразлучны на много дней. / Погрустим с тобой о невесте, / О картонной невесте твоей!» Пьеро грустно удаляется.
Перед зрителями одна за другой проходят влюбленные пары. двое, вообразившие, что они в церкви, тихо разговаривают, сидя на скамье;
И вот стою я, бледен лицом, Но вам надо мной смеяться грешно.
Что делать! Она упала ничком.
Мне очень грустно. А вам смешно?»
«Я был весь в пестрых лоскутьях, белый, красный, в безобразной маске,
Хохотал и кривлялся на распутьях, и рассказывал шуточные сказки».
«Заплакали девочка и мальчик,
И закрылся веселый балаганчик».
«В тайник души проникла плесень,
но надо плакать, петь, идти!
………………………………………..
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло!
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!»
(А. Блок. «Стихотворения». Л, 1955 г.
«Балаган», ноябрь 1906 г., с, 220-221)
Белый А.: Воспоминания о Блоке
Глава шестая. «Ты в поля отошла без возврата».
Образцы второго тома стихов
Образцы второго тома стихов
«Мое болото их затянет».
— Но море есть: ну-ка, попробуйте к морю?
Так серо-лилово-зеленое, складывая болото, бросает угар испаряемых газов, который ему представляется запахами «лиловой» фиалки; и он, одурманенный запахом газа, вещает «в зеленой ласкающей мгле» (в отравляющей мгле):
Слышу волн круговое движенье
И больших кораблей приближенье,
Будто вести о новой земле. 198
Когда он исчез за углом,
И оставил меня одного
(Чем я был несказанно доволен).
Прогнал бы, отправясь в избу:
Вот обрывки одежды его.
«Нищий, распевающий псалмы».
И во сне исповедую теософию ржавого места:
Бирнамский лес
На Донзинан.
Скоро. чертик запросится
Ко святым местам.
Я узнал тебя, черный звонарь.
Сидит один черный монах.
Земля, как и вода, содержит газы.
И это были пузыри земли.
«ведьм» вызывает тот пласт подсознанья, который отныне сопутствует: это «стихии» в нас; Макбет отдался им: ведь не пойдет же, в самом деле,
Или я, как месяц двурогий,
Только жалкий сон серебрю,
Всем, бессильным встретить зорю? 204
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Примечания
197 Искаженная цитата из стих. «День был нежно-серый, серый, как тоска» (1903).
198 Из поэмы «Ночная фиалка».
200 Двустишие из трагедии Шекспира «Макбет», взятое в качестве эпиграфа к разделу «Пузыри земли» 2-го тома стихотворений Блока.
201 «Шаги командора» (1910—1912).
202 «Сэр» фигурирует в стих. «Осенний вечер был под звук дождя стеклянный. » (1912).
204 Из стих. «Я живу в глубоком покое» (1904).
В Музее им. Бахрушина открылась фотовыставка мастеров театральной сцены
«Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло…»
В главном театральном музее Москвы состоялся вернисаж выставки «Первые сюжеты. Лица российской сцены рубежа тысячелетий». Пестрые стены одного из залов музея украсили черно-белые портреты целой плеяды выдающихся актеров и режиссеров нашей страны. Среди них Армен Джигарханян, Олег Табаков, Николай Караченцов, Константин Райкин, Константин Хабенский, Сергей Безруков, Чулпан Хаматова, Владимир Машков и другие.
Фото: Александра Авдеева
По мнению кураторов выставки, 1987 год стал отправной точкой, началом новой эпохи русского театра: с разделением МХАТа произошла смена техник и актерских типов. «Первые сюжеты» — дань почтения всем тем, кто сумел выстоять на претерпевавшей изменения сцене. Именно она, актерская устойчивость, является замковым камнем театрального ремесла. «Эти актеры определяли и определяют последние десятилетия нашего творческого и жизненного бытия», — сказал Дмитрий Родионов, директор Бахрушинского музея.
Но кто, актер или режиссер, является главным героем театрального произведения? Этот вопрос уже многие годы является поводом для споров. Театр без актера — это как машина без колес. Актер с легкостью может перевернуть представление режиссера о его собственном творении. Удачно Евгений Князев вспомнил слова из «Балагана» Блока: «Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло…» Но справедливо ли предавать забвению пусть и не актеров, но людей, в не меньшей мере причастных к созиданию на сцене? На торжественном открытии выставки об этом заговорил народный артист России Игорь Ясулович. По мнению мастера, в театре нет одной лидирующей фигуры, театр — это дело коллективное. Это люди, которые остаются за кулисами, это режиссер и актер, это зритель.
На выставке представлена галерея портретов первых лиц актерского цеха, их самые яркие высказывания, а также фрагменты из спектаклей. Вот мы видим отрывок из «Превращения» Валерия Фокина, в котором герой инсценирует кафкианское существо — до сих пор неразгаданный вид насекомого. Чуть дальше — его же версия гоголевской «Шинели». В крошечном мультимедийном зале показывают Мейерхольда. Там сравнительно безлюдно, поскольку зрители даже не подозревают, что за черной шторкой притаился еще один важный элемент выставки. Нашедшие туда дорогу гости молча наблюдают прекрасное, изредка шепотом обмениваясь впечатлениями. Аудиовизуальную составляющую экспозиции дополняют размышления мастеров.
Армен Джигарханян: «Наша профессия очень жесткая, неблагодарная. Я помню, как мой профессор отчислил с курса одну девочку. Она рыдала и повторяла: я так люблю искусство! А он в ответ: но искусство тебя не любит! Он считал, что любовь к искусству, если она не взаимна, может погубить человека. И был прав».
Алла Демидова: «При девяносто девяти градусах вода не кипит, при ста — кипит. Вот этот один градус в искусстве, он очень важен. Это вот чуть-чуть, сотая интонация, потому что вроде все правильно, а вот этого нет».
Александр Феклистов: «В репетиции, если выражаться красивостями, — радость первого взмаха крыльями, а в спектакле — радость полета… Ощущение того, что ты владеешь залом, используешь его в конце концов в своих целях. Зал можно взять в заложники, сделать другом или, наоборот, врагом. Есть старая истина, которую я услышал когда-то от покойного Юры Богатырева: можно играть неправильно, но нельзя играть плохо. Я стараюсь этому принципу следовать».
Выставка «Первые сюжеты. Лица российской сцены рубежа тысячелетий» проходит в рамках масштабного фестиваля «Биеннале театрального искусства. Уроки режиссуры». Параллельно с вернисажем состоялась пресс-конференция фестиваля, на которой его организаторы подробнее о нем рассказали.
Уже третий год в Москве проходит фестиваль «Уроки режиссуры», целью которого является проложить мост между поколениями. Видение молодых режиссеров сильно отличается от традиционных канонов театрального искусства. Несмотря на то что театр не стоит на месте и систематически видоизменяется, такая большая разница во взглядах дает о себе знать.