такая жизнь рассказы про таню и илью
Челябинский маньяк с пистолетом вылизывал женщинам гениталии
Поздно вечером 30 августа 2016 года 32-летняя жительница Миасса Светлана Сорокина возвращалась с работы домой. Погрузившись в свои мысли, бодро шагала по спящим ночным улицам. Дома ее ждали муж и ребенок. Немного поколебавшись, свернула с ярко освещенной фонарями дороги на полутемную тропинку, огибающую детский сад. В этот садик она водила свою дочку и знала эту дорожку как свои пять пальцев. Поэтому услышав в зарослях кустарника шорох, не испугалась, а скорее удивилась: какой полуночник тут ходит? Внезапно прямо перед ней возникла мужская фигура. Это был молодой парень. Странно улыбаясь, он завел с ней разговор, и то, что женщина услышала, поначалу приняла за глупую шутку. Незнакомец предложил ей свои услуги любовника. Светлана решила, что это городской сумасшедший, попыталась его обойти и продолжить путь, но парень схватил ее за руку и скороговоркой забормотал, что хочет поцеловать ей интимные места и даже даст за это денег… Светлану обуял ужас.
Она вновь закричала, стала вырываться… Вдруг, неподалеку раздался мужской возглас: «Ты что творишь, гад?» Насильника как ветром сдуло.
Светлана поднялась, стала лихорадочно натягивать одежду. Ее душили слезы. А спугнувший извращенца мужчина принялся ее успокаивать, говоря, что он сторож детского сада. Услышал крики и пришел узнать, что происходит.
Через полчаса Светлана уже сидела в дежурной части отдела полиции и писала заявление о нападении.
Так или иначе, находку отправили на экспертизу, и выяснилось, что на рукоятке пистолета сохранился очень четкий отпечаток пальца – видимо, от волнения у преступника сильно вспотели руки.
Поиск по базе криминальных данных дал результат: подозреваемый – 26-летний житель Карабаша Олег Мотков. Ранее он уже был судим. В 15-летнем возрасте Мотков напал с грязными намерениями на 7-летнего мальчика, за что попал в детскую колонию. Увидев показанную полицейскими фотографию Моткова, Светлана подтвердила: да, это тот самый.
Изучая обстоятельства этого происшествия, правоохранительные органы сопоставили его с еще одним случаем, произошедшим четырьмя месяцами ранее в Челябинске. В апреле 2016 года на молодую жительницу областного центра Ирину Окуневу во дворах жилых многоэтажек напал неизвестный. Утащил девушку в кусты, угрожая заколоть ножом, заставил ее снять брюки и принялся вылизывать ей гениталии. Уходя, забрал у жертвы кошелек с деньгами.
Материалы были объединены в одно уголовное дело, которое передали для дальнейшего расследования в Челябинск. Следователь отдела СКР по Калининскому району Челябинска Борис ЗАХАРИН признался, что за 12 лет своей практики с подобным случаем одержимости у преступника он столкнулся впервые.
14 сентября 2016 года Мотков был арестован. Его задержали в Карабаше, где у него были жена и маленький ребенок. Примечательно, что на момент совершения обоих преступлений супруга Моткова была беременна вторым ребенком. Узнав, за какие дела полиция арестовывает ее мужа, женщина была в шоке. Она не подозревала, чем занимался благоверный, когда уезжал из дома, как он говорил ей, «на заработки».
По словам следователя Бориса Захарина, под грузом улик Мотков запираться не стал, сознался в обоих преступлениях, но оправдывался тем, что совершил их будучи в состоянии алкогольного опьянения.
Психиатрическая экспертиза не выявила у мужчины явных заболеваний. Впрочем, следователь выяснил, что мать Моткова вела аморальный образ жизни и была лишена родительских прав за то, что сыном не занималась – он голодал, бродяжничал, в малолетнем возрасте подвергался побоям, и, возможно, неоднократно был свидетелем сексуальных утех взрослых. Очевидно, эти обстоятельства повлияли на формирование характера мужчины и его наклонностей.
В суде Олег Мотков вину свою признал и попросил рассматривать его дело в особом порядке, без проведения разбирательства. Как рассказала консультант Калининского районного суда Мария КЕТОВА, мужчину судили по целому ряду уголовных статей: насильственные действия сексуального характера, изнасилование, грабеж и угрозу убийством. В качестве смягчающих обстоятельств фигурировали признание вины, раскаяние в содеянном, наличие малолетнего ребенка. Отягчающим обстоятельством стал рецидив преступлений.
Суд назначил Олегу Моткову шесть лет лишения свободы, он проведет их в колонии строгого режима. Кроме того, Моткова обязали выплатить пострадавшей Ирине Окуневой 500 тысяч рублей в качестве возмещения морального вреда.
Такая жизнь рассказы про таню и илью
Посвящается нашим родителям, которым так непросто было растить нас в 90-е.
Книга «Таня, домой!» похожа на серию короткометражных фильмов, возвращающих нас в детские ситуации, которые когда-то случались с каждым. В те моменты, когда мы были максимально искренними и светлыми, верили, надеялись, мечтали, радовались, удивлялись, совершали ошибки, огорчались, исправляли их, шли дальше. Шаг за шагом авторы распутывают клубок воспоминаний, которые оказали впоследствии важное влияние на этапы взросления. Почему мы заболеваем накануне праздников? Чем пахнет весна? Какую тайну хранит дубовый лист? Эти и другие темы, словно яркий калейдоскоп проносятся перед нашими глазами вместе с героями-детьми, их чувствами, мыслями и надеждами.
Книга написана легким и понятным языком. Ее можно прочитать за пару вечеров. Однако я вам советую не торопиться, а немного растянуть процесс. Проанализировать собственные мысли, чувства и впечатления. Рефлексия в данном случае будет полезной и исцеляющей. Сюжеты, которые легли в основу рассказов, помогают по-новому взглянуть на события сегодняшних дней, осознать связь прошлого, настоящего и будущего. Вместе с героями мы заново переживаем отдельные моменты своей жизни, после чего приходит понимание, откуда растут корни наших взрослых проблем. Да, все мы родом из детства. Эта истина давно известна, и она не теряет своей актуальности. Осознание детских травм – это первый шаг к их решению. Авторы предлагают нам это сделать в увлекательной и безопасной форме, показывая, что за каждой взрослой проблемой стоит решение, принятое в детстве или происшествие, которое повлияло на восприятие мира и на взаимоотношение с ним. Если размотать событийный ряд назад, прожить этот случай вместе с героями, то можно переосмыслить прошлое и подкорректировать настоящее. Главное – не бояться оглянуться назад, а затем смело пойти вперед.
С четырех лет Боря рос без отца. Светлые кудрявые волосы – единственное, что запомнил о нем мальчик. Когда папа заболел, мама часто подводила малыша к изголовью кровати, чтобы тот немного постоял рядом. Боря держался за металлические прутья, а волосы отца касались его детских ладошек. Потом папа умер, а мальчика временно отправили к дедушке с бабушкой. Он, конечно, скучал по маме, но обратно не просился.
Дедушка Иван Николаевич, в прошлом военный, читал лекции курсантам в местном училище. Боря восхищался его манерой одеваться, говорить. Даже запах одеколона у деда был каким-то особенным – Боря специально утром его обнимал крепко-крепко, чтобы потом весь день пахнуть как он – еловой смолой и немного дымом. Мальчик знал, что когда вырастет, будет точно так же наливать в ладошки одеколон и хлопать ими по гладким щекам. А еще ему нравилось, как дед взбивал мыльную пену для бритья, заправлял рубашку и затягивал ее широким армейским ремешком. Боря мечтал, что выучит все эти ритуалы, и, конечно же, окончит училище и, как дедушка, станет военным.
За все детство Борю ни разу не наказывали, что уж, даже голоса дед на него не повысил. Мальчик всегда чувствовал, когда стоит остановиться, по строгому взгляду, по наклону головы. Он любил деда без памяти и старался его никогда не огорчать. С бабушкой в этом они были солидарны.
– Да, Иванушка, – соглашалась она во всем с дедом. Соглашалась, делала по своему, но никогда не спорила.
Лето они проводили на даче. Дощатый домик с огородом на шести сотках располагался совсем недалеко от города, но это был совершенно другой мир. Каждое утро Боря просыпался от пения соседского петуха и шел ловить рыбу на пруд. Потом солил и развешивал вялиться на чердаке пойманных карасей, и спускался завтракать. Бабушка жарила обыкновенную яичницу и очень смешно ела ее вприкуску с зеленым луком. Сначала она наматывала перо на палец, снимала получившиеся кольцо, солила и отправляла его в рот вместе с яйцом и хлебом. От бабушки всегда летом пахло немножко луком. Боря лук не любил, но с удовольствием уплетал яичницу с жареными гренками и убегал на улицу.
В сарае он облачался в индейца – в ход шли негодные для носки бабушкины юбки. Крышка от старой стиральной машины приспосабливалась как щит, а в волосы крепилось гусиное перо, раздобытое в соседском курятнике. В таком виде Боря с друзьями носился по дачному кооперативу, завывая, улюлюкая и отправляя в воздух невидимые стрелы.
В жару дедушка поливал внука из лейки водой, нагревшейся от солнца, а вечером отмывал его черные пятки мылом и щеткой. Перед сном Иван Николаевич рассказывал Боре о маршалах и военных походах, о королях и разных странах. Мальчик засыпал, мечтая, что когда-нибудь обязательно купит дедушке «Жигули» четвертой модели, чтобы они с бабушкой могли увезти в них весь урожай с дачи. Он мечтал сделать ему хороший подарок, но купить автомобиль сейчас в силу возраста не мог.
Такая жизнь рассказы про таню и илью
Она служила горничной у его родственницы, мелкой помещицы Казаковой, ей шел семнадцатый год, она была невелика ростом, что особенно было заметно, когда она, мягко виляя юбкой и слегка подняв под кофточкой маленькие груди, ходила босая или, зимой, в валенках, ее простое личико было только миловидно, а серые крестьянские глаза прекрасны только молодостью. В ту далекую пору он тратил себя особенно безрассудно, жизнь вел скитальческую, имел много случайных любовных встреч и связей — и как к случайной отнесся и к связи с ней.
Она скоро примирилась с тем роковым, удивительным, что как-то вдруг случилось с ней в осеннюю ночь, несколько дней плакала, но с каждым днем все больше убеждалась, что случилось не горе, а счастье, что становится он ей все милее и дороже; в минуты близости, которые вскоре стали повторяться все чаще, уже называла его Петрушей и говорила о той ночи как об их общем заветном прошлом.
Он сперва и верил и не верил:
— Неужто правда ты не притворялась тогда, что спишь?
Но она только раскрывала глаза:
— Да разве вы не чувствовали, что я сплю, разве не знаете, как ребята и девки спят?
— Если бы я знал, что ты правда спишь, я бы тебя ни за что не тронул.
— Ну, а я ничего, ничего не чуяла, почти до самой последней минуточки! Только как это вам вздумалось прийти ко мне? Приехали и даже не взглянули на меня, только уж вечером спросили: ты, верно, недавно нанялась, тебя, кажется, Таней зовут? и потом сколько времени смотрели будто без всякого внимания. Значит, притворялись?
Он отвечал, что, конечно, притворялся, но говорил неправду: все вышло и для него совсем неожиданно.
Он провел начало осени в Крыму и по пути в Москву заехал к Казаковой, прожил недели две в успокоительной простоте ее усадьбы и скудных дней начала ноября и собрался было уезжать. В тот день, на прощанье с деревней, он с утра до вечера ездил верхом с ружьем за плечами и с гончей собакой по пустым полям и голым перелескам, ничего не нашел и вернулся в усадьбу усталый и голодный, съел за ужином сковородку битков в сметане, выпил графинчик водки и несколько стаканов чаю, пока Казакова, как всегда, говорила о своем покойном муже и о своих двух сыновьях, служивших в Орле. Часов в десять дом, как всегда, был уже темен, только горела свеча в кабинете за гостиной, где он жил, приезжая. Когда он вошел в кабинет, она со свечой в руке стояла на его постели на тахте на коленях, водя горящей свечой по бревенчатой стене. Увидав его, она сунула свечу на ночной столик и, соскочив, кинулась вон.
— Что такое? — сказал он, оторопев. — Постой, что ты тут делала?
— Клопа жгла, — ответила она быстрым шепотом. — Стала оправлять вам постель, гляжу, а на стене клоп.
И со смехом убежала.
Он посмотрел ей вслед и, не раздеваясь, сняв только сапоги, прилег на стеганое одеяло на тахте, надеясь еще покурить и что-то подумать, — засыпать в десять часов было непривычно, — и тотчас заснул. На минуту очнулся, беспокоясь сквозь сон от дрожащего огня свечи, дунул на нее и опять заснул. Когда же опять открыл глаза, за двумя окнами во двор и за боковым окном в сад, полным света, стояла осенняя лунная ночь; пустая и одиноко прекрасная. Он нашел в сумраке возле тахты туфли и пошел в соседнюю с кабинетом прихожую, чтобы выйти на заднее крыльцо, — поставить ему на ночь, что нужно, забыли. Но дверь прихожей оказалась заперта на засов снаружи, и он пошел по таинственно освещенному со двора дому на парадное крыльцо. Туда выходили через главную прихожую и большие бревенчатые сенцы, этой прихожей, против высокого окна над старым рундуком, была перегородка, а за ней комната без окон, где всегда жили горничные. Дверь в перегородке была приотворена, за ней было темно. Он зажег спичку и увидал ее спящую. Она навзничь лежала на деревянной кровати, в одной рубашке и в бумазейной юбчонке, — под рубашкой круглились ее маленькие груди, босые ноги были заголены до колен, правая рука, откинутая к стене, и лицо на подушке казались мертвыми. Спичка погасла. Он постоял — и осторожно подошел к кровати.
Выходя через темные сенцы на крыльцо, он лихорадочно думал:
— Как странно, как неожиданно! И неужто она правда спала?
Он постоял на крыльце, пошел по двору. И ночь какая-то странная. Широкий, пустой, светло освещенный высокой луной двор. Напротив сарая, крытые старой окаменевшей соломой, — скотный двор, каретный сарай, конюшни. За их крышами, на северном небосклоне, медленно расходятся таинственные ночные облака — снеговые мертвые горы. Над головой только легкие белые, и высокая луна алмазно слезится в них, то и дело выходит на темно-синие прогалины, на звездные глубины неба, и будто еще ярче озаряет крыши и двор. И все вокруг как-то странно в своем ночном существовании, отрешенном от всего человеческого, бесцельно сияющее. И страною еще потому, что будто в первый раз видит он весь этот ночной, лунный осенний мир.
Такая жизнь рассказы про таню и илью
А потом зазвонил в деревне колокол. И дедушка сказал:
— Ну, вот и кончена наша сторожа. Сейчас народ на работу, а мы — на обед. Бегите домой, пичужки!
Таня и Алёнка побежали домой. Таня как вошла в избу, так прямо к бабушке:
— Бабушка, дай, пожалуйста, скорей пообедать: мы сегодня с Алёнкой целый день колхозу помогали!
Утром Алёнка явилась с большим подсолнухом. Подсолнух был широкий, как корзинка, и весь набит чёрными шелковистыми семечками. Алёнка вытаскивала по одному семечку, и в подсолнухе оставалось светлое пустое гнёздышко.
А Таня укладывала кукол спать. Она вчера совсем про них забыла, и куклы всю ночь просидели на улице за круглым чурбаком. Зелёная «скатерть» у них завяла, «тарелки» съёжились, угощенье расклевали куры, а их самих насквозь промочила ночная роса.
— Тань, а нынче куда помогать пойдём? — спросила Алёнка, выщипывая семечки.
Таня закрыла кукол одеялом и тоже взялась за Алёнкин подсолнух.
— Я не знаю, — сказала она. — Может, опять на гумно?
— Ступайте лучше к садовнику дяде Тимофею, — сказала бабушка, — он сегодня народ собирал яблоки снимать. А народу мало — все в поле да на молотьбе.
Подружки разломили подсолнух пополам и пошли в сад к дяде Тимофею.
Дёмушка услышал, что они идут яблоки снимать, и тоже пошёл с ними.
— Как солому отгребать, так ты не приходил, — сказала Алёнка, — а как про яблоки услышал, так сразу прибежал!
Дёмушка ничего не отвечал, но шагал и шагал следом за ними.
Колхозный сад был со всех сторон обнесён частой изгородью и обсажен тополями. Тополя чуть-чуть шумели серебристыми листьями. Они стояли ровной стеной, защищая сад от холодных ветров.
Калитка в сад была открыта. Недалеко от калитки стоял соломенный шалаш. А около шалаша лежали новенькие дощатые ящики, несколько снопов свежей жёлтой соломы и большие кучи яблок. Колхозный сторож дед Антон укладывал яблоки в ящики, а внуки его, Ваня и Вася, помогали ему.
Среди деревьев то тут, то там виднелись пёстрые платки и кофты колхозницы снимали яблоки с веток.
Таня, Алёнка и Дёмушка друг за другом вошли в сад и остановились. Дядя Тимофей увидел их:
— Да, — сказал Дёмушка.
— Нет, мы не за яблоками! — поспешно сказала Таня и сердито дёрнула Дёмушку за рукав. — Мы помогать пришли!
— Вот ребятишки молодцы! — сказал дядя Тимофей. — А мне подмога как раз очень нужна, народу у меня сегодня мало.
Дядя Тимофей велел им собирать в кучу паданцы — упавшие с веток яблоки.
— Если какое понравится — съешьте, — сказал он, — но с деревьев не рвите.
Ребятишки разбрелись по широкому саду. И что это за прекрасный был сад! Таня шла и не знала, куда глядеть: то ли вниз, под ноги, искать упавшие яблоки, то ли вверх, на яблони, которые стоят кругом, как в хороводе. Яблоки висели над её головой — и красные, и розовые, и жёлтые, и с румянцем, и без румянца, и зелёные с тёмно-красными полосками.
— Что ж ты только ходишь и смотришь, а ничего не собираешь? — сказала ей Алёнка. — Я уж вон сколько набрала и два яблочка съела!
Таня спохватилась и тоже стала собирать паданцы из травы — то там, то здесь выглядывали яблоки: одно с ушибленным бочком, другое подгрызенное червяком, третье — недозрелое. Таня собирала их в свой голубой фартук. А когда попалось яблочко румяное Да рассыпчатое, Таня сказала:
— Какое понравится — можно съесть. А вот это мне очень нравится! — и съела сладкое яблочко.
Так ходили Таня, Алёнка и Дёмушка по саду, собирали яблоки, носили их в кучу к шалашу. И сами лакомились: как попадётся яблочко послаще, то и съедят.
А Дёмушка не столько собирал, сколько ел. Наконец ему надоело собирать паданцы.
С ветки глядели на него крупные круглые яблоки — тёмно-красные, почти коричневые. Дёмушка легонько тронул ветку, тряхнул её — яблоки не упали. Но откуда-то сверху вдруг сорвалось одно большое яблоко, прошумело сквозь листву и ударило Дёмушку по макушке.
— Ой! — сказал Дёмушка и отскочил в сторону.
Тут подбежала к нему Алёнка и закричала:
— Ты что — яблоки рвать? Сейчас дяде Тимофею скажем!
— Я и не рвал даже! — сказал Дёмушка и потёр ладонью свою макушку. Оно само упало.
Но тут и Таня на него напустилась:
— А зачем ветку трогал? Эх, ты! Дядя Тимофей тебя в сад пустил, а ты его обманываешь, яблоки рвёшь!
Дёмушка ничего не стал отвечать им. Он молча собирал паданцы в подол рубахи. И то яблоко, которое сверху упало, тоже положил и отнёс к шалашу.
Ребятишки собирали да собирали яблоки. Целый ворошок яблок натаскали.
— Вот спасибо! — сказал дядя Тимофей. — Крепко мне помогли сегодня. А за работу возьмите себе яблок — какие вам захочется, какие на вас глядят!
Дёмушка насовал себе в карманы медовых ранеток. Алёнка набрала красных полосатых. А Таня выбрала себе три самых больших яблока. Одно жёлтое, прозрачное — это дедушке. Другое рассыпчатое, красное — это бабушке. Третье золотое, наливное, с румяным бочком — это матери.
— А себе что же? — спросил дядя Тимофей.
— А мне больше не надо. Я их и так сегодня много съела.
— Ну, тогда я тебе сам подарю, — сказал дядя Тимофей.
Он снял с дерева грушевое яблочко, самое сладкое, самое душистое, и отдал его Тане.
Вечером все — и бабушка, и дедушка, и мать — пили чай с яблоками и хвалили Таню:
— Вот какая у нас Таня славная помощница растёт!
КАК ДЁМУШКА СНЕЖКА УГОЩАЛ
На другой день Таня помогала бабушке собирать огурцы в огороде. Все огурцы собрали — одни плети с шершавыми листьями остались на грядках. Бабушка вымыла огурцы и засолила их в большой кадушке.
— Вот и управились с огурцами, — сказала она.
Но на другой день пришла с колхозных огородов грузовая машина. А в машине — полон кузов огурцов.
— Это колхозникам на трудодни будем раздавать, — и велела высыпать их около колхозной кладовой.
— Вот тебе раз! — сказала бабушка. — А я-то думала, что с огурцами управилась. И куда это столько огурцов нынче уродилось!
— А куда это вы поедете, интересно знать? — спросил шофёр.
— Куда ты поедешь, туда и мы! — прокричали ребятишки.
— А может, я в Москву поеду?
— Ну, в таком случае сидите хорошенько.
Машина фыркнула, зашумела и пошла. Ребятишки ухватились кто за борт, кто за кабину, а кто прямо на дно кузова сел. Таня и Алёнка прижались к самой кабине и держались друг за друга.
Машина мчалась по укатанной белой дороге, лёгкая, сухая пыль вырывалась из-под задних колёс. Ветер дул навстречу и ерошил волосы. А столбы с проводами так и отсчитывались один за другим вдоль дороги.
— Тань, гляди-ка: Снежок бежит! — вдруг сказала Алёнка.
Снежок и в самом деле бежал за машиной, то и дело чихая от пыли. Но как он ни старался, а машину догнать не мог. Он отставал всё больше и больше и наконец где-то под горкой совсем отстал.
— Ну куда бежит? — сказала Таня. — Наверно, все лапы себе отбил!
Машина слегка затормозила и свернула к огородам. Тут, на огороде, недалеко от дороги, лежали насыпанные горкой огурцы. И тут же, одна на другой, громоздились большие корзины, полные помидоров. Машина подошла к этим корзинам и остановилась.
— Приехали! — крикнул шофёр.
— Вот так Москва! — засмеялась Алёнка. — Грядки да речка, а больше нет ничего.
А Таня молча слезла с машины. Она всё поглядывала на дорогу — не бежит ли Снежок? Этот пёс такой глупый, что и заблудиться может!
В это время две девушки — Клаша Галкина и Маша Фонарёва — принесли ещё одну корзину с помидорами.
Такая жизнь рассказы про таню и илью
Она жила в Ленинграде, обыкновенная девочка из обыкновенной большой семьи. Училась в школе, любила родных, читала, дружила, ходила в кино. И вдруг началась война, враг окружил город.
Блокадный дневник девочки до сих пор волнует людей, обжег и мое сердце. Я решил рассказать о былом и отправился по следам горя, безмерных страданий, безвозвратных потерь. Но отыскались родственники, семейные фотографии, архивные бумаги, нашлись свидетели. Я держал в руках вещи, что хранили касание рук девочки, сидел за партой в классе, где она училась, смог бы с закрытыми глазами обойти ее прежнее жильё и назвать все предметы.
Порою казалось, что я рядом с той девочкой. В том блокадном, трагическом, непокорном городе. И мучало бессилие помочь, спасти. И вспомнилось пережитое лично.
…Никому не дано творить чудеса, ничто не изменить, не исправить в прошлом, но можно и должно предупредить и оградить будущее. Я расскажу, обязан рассказать.
Итак, жила-была девочка. Звали ее Таня Савичева.
Ленинград стоит на островах. Самый большой из них — Васильевский. Вдоль, как полосы на спине бурундука, тянутся проспекты с названиями, поперек — безымянные улицы. Зато каждая сторона улицы — линия имеет свой номер. На 2-й линии, в доме 13/6 жили Савичевы.
Внизу — Таня с мамой, братьями, сестрами и бабушкой, во втором этаже, прямо над их квартирой, — два одиноких брата, Танины дяди. Так что в одном подъезде жили сразу девять Савичевых.
В доме только и разговоров о скором отъезде в Дворищи. Потому, наверное, и приснилась дедовская рубленая изба-пятистенка. Будто выходит Таня из полутемных сеней на светлое крылечко. Вся такая нарядная, городская. Синее, в крупный белый горошек платье, зонтик курортный в руке, через плечо сумочка матерчатая из того же ситца и тоже мамой сшитая, белые носки с двумя голубыми полосочками и спортсменки со шнуровкой. Русые волосы прижаты обручем, пружинистой дужкой, обтянутой цветным целлулоидом.
Сошла по ступенькам на землю. Позади со стуком оконные створки распахнулись, кто-то спросил: «Ты куда навострилась?» И Таня этак по-взрослому: «На Вельское озерцо, искупаться».
Миг — и за околицей. Идет-бежит на деревенский пляж, перепархивает луговые цветы и травы. И чувствует: захочет — поднимется выше зеленых косогоров, поплывет над псковским краем.
И вот она уже в небе.
В Дворищах вся родня на улицу высыпала. Улыбаются, ахают, машут. Кто ладошкой, кто платком.
А это еще кто-что? За огородами, на солнцепеке лежит коза не коза. Голова у нее человеческая, как у египетского сфинкса. И колышек, к которому привязана, высокий, фигурный, чашей увенчан. Точь-в-точь бронзовый светильник у Невы.
«Бе-е, — зовет коза. — Бе-бе! Спускайся, молочком угощу».
«Спасибо, — отвечает Таня. — С удовольствием бы, и пить ужасно хочется, но такая красота в небе!»
В лиловой дали город, древний Гдов у знаменитого Чудского озера; вблизи — многолюдные Дворищи. Вдруг рядом бесшумно планер объявился. За прозрачным колпаком пилотской кабины сестра видна. В комбинезоне, летчицком шлеме, в больших очках — будто с запомнившейся Тане праздничной демонстрации на Дворцовой площади.
Покачала сестра дриветственно крыльями, спросила: «Нравится?» — «Прекрасно, дух захватывает! И ничуть не страшно», — восторженно кричит Таня. Нина вздыхает: «А мама запретила мне летать, заставила бросить аэроклуб…»
Таня шепчет: «Ты смелая, я горжусь тобой». Планер грустно отмахнулся крыльями. Что уж теперь говорить об этом. Ни к чему душу бередить.
«Летим в Ленинград!» — Нина не предлагает, командует. Она не только внешне, но и характером в маму: добрая и решительная.
«Летим!» — с радостью соглашается Таня.
С высоты поднебесья видно далеко-далеко. Вон уже Исаакиевский собор, Адмиралтейство. Заблистали золотые…
«Бе-елые», — поправил, заикаясь, мужской голос.
«Почему — белые?» — возражает Таня. Купол храма и шпиль с корабликом — золотые.
Заспорила — сон и оборвался, кончился полет.
— Черных сама насушу, — сказала мама.
Голос мамин особенный, с улыбкой.
— Как в Дворищах говорят? «От Марии Игнатьевны без сухарей не уедешь». Так, Мишулька?
Брату уже двадцать лет, Мишулькой называли его в детстве.
— То д-давно было, когда г-голодовали, — Миша с малолетства заикается.
— В деревне и ныне не очень сытно, — говорит мама. — Прикупи сухариков, батонов белых. Да пряников с повидловой начинкой.
— Дорога сама з-знаешь какая… — продолжает упрямиться Миша.
Путь в Дворищи не очень долгий, но сложный. Поездом до Кингисеппа, затем километров десять лесом и полем. В дождь и парная упряжка застревает. А пеши, с громадным чемоданом и тяжеленным рюкзаком…
— Все руки об-борвешь.
— Надо, Михаил, — совсем уже иначе произносит мама. Человек мягкий, добрейший, но слово ее твердо. Бесполезно перечить. И непринято в семье старших не слушаться.
Таня лежала с закрытыми глазами: жаль расставаться с полетом.
В другой комнате застрочила, как пулемет в кино, швейная машина: мама принялась за работу. В передней возился Миша, собирался идти по магазинам.
«А почему он не на заводе?» — удивилась Таня и вспомнила, что брат с сегодняшнего дня в отпуске и завтра уезжает в деревню. Через две недели поедут следом и Таня с мамой. Отпразднуют бабушкин день рождения и поедут. На все лето. А Лека, Нина и Женя прибудут в Дворищи тогда и на столько, когда и какой кому отпуск дадут на работе.
Таня приоткрыла глаза: сон все равно не вернется.
Кровать с никелированными шарами на высоких спинках отгорожена гигантским буфетом и трехстворчатой ширмой. Буфет с резными дверцами, множеством отделений и бесчисленными ящичками разделяет комнату на спальню и гостиную. Ширма красного дерева с узорчатыми стеклами — сбоку.
Из-за ширмы выглядывала бабушка. Ее давняя подруга и родственница как-то гостила здесь и рассказывала, что бабушка — тогда, конечно, еще не бабушка, совсем молодая женщина — выделялась умом и красотой. Она и сейчас такая, уверена Таня.
Умные, выразительные глаза, чистый и высокий лоб; несмотря на седые волосы, ни за что не угадать, сколько на самом деле лет. А бабушке 22 июня исполнится семьдесят четыре. Знакомые и соседи обращаются к ней почтительно, по имени и отчеству — Евдокия Григорьевна. Она старее всех Савичевых, но очень бодрая и все успевает, со всем управляется, главная кормилица…
Таня самая младшая в семье — но какая же она маленькая?
— Ба-абушка, я в четвертый класс перешла, мне скоро двенадцать будет!
Счастливый сон не забылся. Таня сладко потянулась, будто крылья развела, похвалилась горделиво:
— Ну и хорошо, ну и замечательно. Стало быть, растешь, взрослеешь. Ну, поднимайся, маленькая, одна ты еще не кушала. Некогда мне, я в гости навострилась. Поедешь к тете Дусе?
Дуся — бабушкина племянница и, значит, никакая Тане не тетя, да и знают о ней всего ничего. Сюда не ездит, к себе на Лафонскую улицу не зовет. Время от времени ее навещает бабушка и берет иногда с собою Таню.
Прокатиться через половину города к Смольному заманчиво, но и упустить прогулку с дядей Васей жаль. С ним так всегда интересно!
— А можно, я останусь? — вежливо отказывается Таня.
Бабушка ничуть не обиделась:
Таня ела без охоты. На завтрак яичница, булочка с маслом и чай.
— Молока в Дворищах вволю попьешь. Козье. Оно вкусное, целебное, врачами тебе прописанное.
— Не люблю козье, — поморщилась Таня. — Жирное, сладкое.
— Любишь не любишь, а надо. Для здоровья твоего требуется. Ну, кушай, кушай.