стихи про дорогу жизни блокадного ленинграда
Дорога жизни в стихах и фотографиях
Враг напал, и сотни юных
За свою Отчизну встали
Было страшно, было трудно
Всё равно не отступали!
Шли в леса и перелески
Вдалеке от Ленинграда
Из отрядов пионерских –
В партизанские отряды!
фото: Евгений Степанов / ИА «Диалог»
Дорогой жизни шёл к нам хлеб,
Дорогой дружбы многих к многим.
Ещё не знают на земле
Страшней и радостней дороги!
фото: Евгений Степанов / ИА «Диалог»
Потомкам здесь на память сохранён
Участок старой Ладожской дороги.
На ней остался след былых времён –
Гром батарей… воздушные тревоги…
По ней шёл хлеб. В огонь она вела.
И в те далёких три тяжёлых года
«Дорогой жизни» названа была.
И потому – бессмертна для народа.
Вдоль извилистой линии дороги – деревья с бережно побелёнными понизу стволами. Уже 2 мая кто-то принёс к центральной стеле венок и цветы. Но обычно здесь никого не бывает. Интересно, что ещё один сохранившийся кусочек исторической трассы (но уже без памятников) можно найти примерно через четыре километра, около отметки «16 км».
На 17-м километре внимание привлекает следующий монумент. Называется он «Катюша», хотя легендарный реактивный миномёт БМ-13 узнаётся в нём не сразу. Памятник этот – не машина, а пять двутавровых балок (причём они не взяты из стандартного проката, а специально сварены из стальных полос), установленные без всякого постамента, под углом 45º – наподобие направляющих той самой знаменитой РСЗО, которая в своё время наводила панический ужас на немцев… Перед ними – стела с надписью:
фото: Евгений Степанов / ИА «Диалог»
Куда б ни шёл, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.
Михаил Исаковский – автор стихов, которые стали основой знаменитейших советских песен: «Катюша», «Враги сожгли родную хату», «Каким ты был, таким ты и остался», «Одинокая гармонь» (в оригинале – «Снова замерло всё до рассвета…»). Часть своего таланта он подарил и Дороге жизни. А кроме этой надписи, здесь можно увидеть ещё три стелы с поэтическими посвящениями: умершим в госпиталях раненым бойцам Красной Армии, эвакуированным ленинградцам и – самое трогательное – девушкам-воинам: медикам, снайперам, инженерам…
Не долюбив, не доучившись в школе,
До Дня Победы нашей не дожив,
Они остались здесь навечно в поле,
Нам путь к счастливой жизни проложив.
VIII.
Рядом с ней по одну сторону установлено зенитное орудие калибра 85 мм, а по другую – мемориальная плита со стихами Бронислава Кежуна – военного корреспондента и поэта, сатирика, знаменитого переводчика и автора первой антологии советской партизанской поэзии.
Потомок, знай: в суровые года,
Верны народу, долгу и отчизне,
Через торосы Ладожского льда
Отсюда мы вели Дорогу Жизни –
Чтоб жизнь не умирала никогда.
Стихи такие же простые и суровые, как и сам памятник.
Кстати, почему «Разорванное кольцо» появилось именно здесь? Удачное с визуальной точки место, прямо на изломе дороги, которая здесь впервые (если ехать из Ленинграда ) выходит на берег Ладоги – безусловно. Но ещё и потому, что поначалу водная Дорога жизни вела в деревню Коккорево, которая начинается непосредственно к югу от мемориала, однако эта точка была признана неудачной из-за непригодности берега, и баржи стали отправлять в Осиновецкую гавань. Кроме того, в ноябре 1941 года в Коккорево размещался командный пункт по организации ледовой дороги, а затем – и штаб Военно-автомобильной дороги № 101: так зимняя трасса называлась официально.
Памятник же кораблям представляет собой водружённый на гранитный постамент кусок исковерканного металла – часть корпуса одного из потопленных судов. Табличка на камне гласит: «Сталь можно согнуть, человеческую волю – никогда». Наверное, лучшего посвящения тем, кто воевал и побеждал здесь почти 80 лет назад, придумать было невозможно.
Илья Снопченко / ИА «Диалог»
Дорога Жизни
Этот материал печатается в память о БЛОКАДЕ города Ленинграда, который был спасён мужеством простых советских людей.
12 сентября 1941 года неимоверными усилиями была открыта «ДОРОГА ЖИЗНИ».
Святые лица наших матерей,
Что девочками лишь недавно были.
Сквозь юность пронесли свой крест,
Как Родина стонала – не забыли.
Их святость охраняла, как могла,
И Бога Лик печальный на иконе.
И Саши – бабушки моей рука
На жизнь крестила сквозь бомбёжек воя.
И мама, тётушки мои, совсем девчонки!
Как жить хотелось в довоенных днях!
По Невскому легко бежать и каблучками
Стучать в проснувшуюся рань!
Вот странно. маме было лишь пятнадцать.
А может, влюблена была. в кого?
Никто сейчас уж это не узнает.
Все тайны тихо собрала Любовь.
Но почему Любовь забыла город?
Что бился насмерть сквозь блокадный АД?
Она хотела, чтобы всем народам
Был этот город памятен и свят?
Куда летела облаком суровым?
Какие земли были Ей важней?
И Польшу обходила стороною
И не смогла разрушить АД печей?
Не потушила смертный пламень,
Не обласкала плачущих детей, людей,
Задушенных и осквернённых,
Что тысячами в миллионы упадали.
И погибали, руки в муках простирали.
Любовь, к Тебе неслась мольба их всех тогда
На проклятой и беспощадной,
Всемирной той, незабываемой.
Документальные сведения, собранные в Википедии
Различными героическими событиями богата Великая Отечественная война! Блокада Ленинграда и оборудование Дороги Жизни, пожалуй, одни из важнейших.
Дорога Жизни в войну заработала на полную мощность! Только за первую зиму было перевезено 360 тыс. тонн грузов, из которых 260 тыс. – продовольствие.
Автомобили, возвращаясь на Большую землю, обязательно брали к себе в кузов население города, эвакуировав в первый год блокады около 550 тыс. человек. Благодаря систематическим перевозкам нормы выдачи продуктов в Ленинграде увеличились и население стало меньше голодать.
Следующий этап навигации по Ладожскому озеру начался в конце мая 1942 года. Грузовые корабли перевезли в обоих направлениях более 1 миллиона грузов, из них 700 тыс. приходилось на Ленинград. На Большую землю было эвакуировано 445 тыс. человек из мирного населения.
В обратном направлении на фронт было доставлено около 300 тыс. военных.
Летом 1942 года удалось проложить по дну Ладоги трубопровод, который позволял снабжать город горючим, и кабель для подачи электроэнергии с Волховской ГЭС.
Автор статьи Иван Иванович Живой
Ленинградская поэтесса Ольга Берггольц с первых дней Блокады вела репортажи по радио в осажденном городе. Она была свидетельницей того ужаса, что выпал на долю горожан. Своими передачами она поддерживала Дух ленинградцев, вливала в них силы выстоять, надежду на скорое освобождение от их невыносимых мучений. Затаив дыхание, её слушали жители, воины, моряки. Писали ей письма, город жил одной семьёй. А она. писала и писала так, что вот уже 75 лет прошло от тех ужасных событий, но сердце рвётся на части и слёзы застилают глаза, когда читаешь её стихи и поэмы.
О, да – иначе не могли
ни те бойцы, ни те шофёры,
когда грузовики вели
по озеру в голодный город.
Холодный ровный свет луны,
снега сияют исступлённо,
и со стеклянной вышины
врагу отчётливо видны
внизу идущие колонны.
И воет, воет небосвод,
и свищет воздух, и скрежещет,
под бомбами ломаясь, лёд,
и озеро в воронки плещет.
Но вражеской бомбёжки хуже,
Ещё мучительней и злей –
сорокаградусная стужа,
владычащая на земле.
Казалось, солнце не взойдёт.
Навеки ночь в застывших звёздах,
навеки лунный свет, и лёд,
и голубой, свистящий воздух.
Казалось, что конец земли.
Но сквозь остывшую планету
на Ленинград машины шли:
он жив ещё. Он рядом где – то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
там матери под тёмным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут,
прислушиваются тревожно:
«К заре, сказали, привезут. »
«Гражданочки, держаться можно. »
И было так: на всём ходу
машина задняя осела.
Шофёр вскочил, шофёр на льду.
«Ну, так и есть – мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта – не угроза,
да рук не разогнуть никак:
их на руле свело морозом.
Чуть разогнёшь – опять сведёт.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб – две тонны? Он спасёт
Шестнадцать тысяч ленинградцев».
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре –
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнём и кровью пополам.
О, сквозь кольцо пробитый путь,
единственный просвет в отчизну!
Но враг хотел кольцо замкнуть
совсем. Отнять дорогу к жизни.
Был Тихвин взят. Рыча и злясь,
фашисты лезут к Волховстрою.
Всё туже смертная петля
на горле города – героя.
Нет! Не дадим петлю стянуть!
Дорогу к городу не троньте!
И бьются за последний путь
солдаты Северного фронта.
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели клей, потом ремни;
но, съев похлёбку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
И обмерзающей рукой,
перед коптилкой, в стуже адской,
гравировал гравёр седой
особый орден – ленинградский.
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом – по краю – обведён,
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроём –
ребёнок, женщина, мужчина
под бомбами, как под дождём,
стоят, глаза к к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога –
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Гравёр не получал заказ.
Он просто верил – это надо.
Для тех, кто борется за нас,
кто должен выдержать блокаду.
Стихи про дорогу жизни блокадного ленинграда
18 января 1943 года была прорвана блокада Ленинграда.
18 января 1943 года
Что только перенёс он, что он выстрадал…
А ведь была задача нелегка.
На расстояньи пушечного выстрела
Всё это время был он от врага.
Гранитный город с мраморными гранями,
Сокровище, зажатое в тиски.
Его осколочные бомбы ранили,
Его шрапнелью рвали на куски.
Бывали сутки — ни минуты роздыха:
Едва дадут отбой, — и артобстрел.
Ведь немец близко. Дышит нашим воздухом.
Он в нашу сторону сейчас смотрел.
Но город не поколебался, выстоял.
Ни паники, ни страха — ничего.
На расстояньи пушечного выстрела
Все эти чувства были от него…
Сосредоточены, тверды, уверены,
Особенно мы счастливы, когда
Вступает в дело наша артиллерия,
Могучие военные суда.
Мы немцев бьём, уничтожаем, гоним их;
Огонь наш их совсем к земле пригнул.
Как музыку, как лучшую симфонию,
Мы слушаем величественный гул.
Тут сорок их дивизий перемолото.
А восемнадцатое января
История уже вписала золотом
В страницы своего календаря.
Над светом зарев и над смертной мглою
Встаёт тот день. То было год назад, —
С отчизною, с Москвой, с Большой землёю
В боях соединился Ленинград.
Крепчал мороз. Но ярость наступленья
Была необорима и сильна, —
Казалось, что до белого каленья
В те дни земля была накалена.
И движимы единым чувством братским,
Беря с боями каждый метр земли,
Шли волховцы на помощь ленинградцам —
И ленинградцы им навстречу шли.
Столбы огня вставали между ними,
Но шли они дорогами своими —
И взломано проклятое кольцо!
В великой битве прорвана блокада,
Нам светит негасимая заря —
Стал праздником навек для Ленинграда
День восемнадцатого января.
Но близок день иной великой даты,
Осада будет снята навсегда,
Под Ленинградом сгинут супостаты —
И не уйдёт от роковой расплаты
Немецкая и финская орда!
Рейте, красные флаги!
(18 января 1943 года)
Вот и встретились братья,
Есть ли крепче объятья,
Есть ли радость светлей?
Знает город прекрасный,
Что на грозном пути
Лучше нашего братства
Нам нигде не найти.
Здесь гроза бушевала,
Здесь лилась за любовь
Рейте, красные флаги,
Над свободной Невой,
Здравствуй, полный отваги
Еще три залпа по сволочам!
И вот в одиннадцать сорок
Врываемся первыми из волховчан
В горящий Первый поселок.
С другого конца, мимо шатких стен,
Огнем на ветру распятых,
Люди ль, фашисты ль сквозь чадную темь
В дымных скользят маскхалатах.
К бою! Но искрой негаданных встреч
Вспыхнуло слово далече.
Все ярче и шире русская речь
Разгорается нам навстречу!
И там, где разгромленный замер дот —
Хоть памятник ставь над ними, —
Питерец волховцу руки жмет,
Целуются. Не разнимешь!
Стоило жизнью не дорожить,
Снова рискуя и снова,
Чтоб не мы, так другие смогли дожить
До этого дня большого.
И прямо на улице фляжки с ремней
Срываем и светлым утром
За нашу победу, за память о ней
На празднике пьем трехминутном.
Еще раз целуемся. Время не ждет.
Боевые порядки выстроив,
Навек неразлучные, вместе в поход
До последнего вздоха и выстрела.
Я праздники лета знал и зимы —
Только лишь память тронь.
На приисках золотой Колымы
Я пил голубой огонь.
Я чтил обычаи Кабарды,
Гулянья помню Урала,
Со всей Ферганой я выпил на «ты»
На стройке Большого канала.
Я шел навстречу веселым речам,
Где б ни скитался по свету,
Но лучшего празднества не встречал,
Чем трехминутное это.
Друг, товарищ, там, за Ленинградом,
Ты мой голос слышал, за кольцом,
Дай мне руку! Прорвана блокада.
Сердце к сердцу — посмотри в лицо.
Кровь друзей, взывавшая к отмщенью,
На полотнах полковых знамен.
На века убийцам нет прощенья.
Прорвана блокада. Мы идем!
Мы сегодня снова наступаем,
Никогда не повернем назад.
Мой малыш-сынишка — спит, не зная,
Как сегодня счастлив Ленинград.
Изрыли снарядами немцы лесок,
Повыбили за две недели.
Но думалось: «Ладно! Сочтемся, дай срок, —
Мы тоже недаром сидели».
И вот в предрассветной густой синеве
Пехота броском небывалым
Рванулась вперед — через лед по Неве,
По минным полям и завалам.
Орудия били с прибрежных высот,
Вода поднималась столбами,
И раненый молча ложился на лед,
Ко льду припадая губами.
Вставая и падая в снег на бегу,
Взвалив на себя пулеметы,
Мы лезли на берег, тонули в снегу
И грудью бросались на дзоты.
Короткая очередь, выстрел в упор, —
Так вот она, мера расплаты!
Слова о прощенье — пустой разговор,
Здесь слово имеют гранаты.
Мы вышли на берег. На черном снегу
Горели подбитые танки;
Воронки разрывов — на каждом шагу,
И трупы — у каждой землянки.
Еще не окончен начавшийся бой
И в летопись славы не вписан,
И первые пленные, сбившись гурьбой,
Еще повторяют: «Нихт шиссен!» *
Мы снова проходим по этим местам
Навстречу боям и тревогам —
По вновь наведенным плавучим мостам,
По вновь проторенным дорогам.
Сухая ветла у скрещенья дорог
И тропка, бегущая в поле,
И чуть различимый в траве бугорок —
Здесь все нам знакомо до боли.
Нам эта скупая земля дорога
И лучшей не нужно в награду:
Мы здесь наступали и гнали врага,
И здесь мы прорвали блокаду!
18 января 1943 года
Мы ждали прорыва блокады
Полтысячи дней и ночей
В мученьях блокадного ада,
Средь тысяч и тысяч смертей.
Сплоченные общим страданьем,
Без света, тепла и еды,
Мы жили, крепясь ожиданьем,
Единою верой тверды.
О нет, мы не ждали покорно,
Чтоб сняли блокаду извне,
И сами пытались упорно
Пробить брешь в фашистской стене.
И врезавшись в память глубоко,
В ней ранами ноют с тех пор
Поповка, Усть-Тосно, Дубровка,
Синявино, Мга, Красный Бор…
Мы ждали прорыва блокады
Полтысячи дней и ночей,
Ловя дальний гул канонады,
Тревожась и радуясь ей.
Как медленно он приближался —
Прорыва святой день и час!
И этого дня не дождался
Почти каждый третий из нас…
И горячим рывком из засады
На туманной январской заре
Разорвали мы обруч блокады
В штыковой беспощадной игре!
Окруженный огня горизонтом,
Ленинград, опаленный в борьбе,
Дружной поступью, Волховским фронтом
С каждым часом мы ближе к тебе!
Во имя Родины и долга —
На бой! Сегодня наш черёд!
Мы ждали молча, ждали долго,
И слово сказано — вперёд!
Вперёд! Налево и направо
Метёт свинцовая пурга,
И через лёд за переправу
Пехота рвётся на врага.
Вперёд! И, мужество утроив,
Сквозь гром и грохот огневой
Идут орлы, идут герои
Пусть ветер свищет, хлещет вьюга,
В дыму и гари синева.
Вслед за победной вестью с Юга
Встаёт военная Нева.
И, как всегда, у Ленинграда
Простое, строгое лицо.
Вперёд, орлы! Ломай блокаду,
Её железное кольцо.
Январь пришел, и снова в спину
Метет косматая пурга,
Седую русскую равнину,
Как в шубу, кутает в снега.
Ночь. Тишина. Крутая стужа.
И над родною стороной
Еще висит немецкий ужас
И ставит волосы копной.
Пожары гаснут на рассвете,
Земля бесправна и бела,
На виселицах тихий ветер
Качает стылые тела.
Вглядись — и ты узнаешь брата.
Еще вглядись — узнаешь мать.
Приходит грозная расплата.
Мы много ждали. Хватит ждать!
Для трижды ненавистного врага,
С какой бы он сюда ни рвался силой,
С времен Петра вот эти берега
Холодной раскрываются могилой.
Пусть время мчится и гудит в ушах,
И крошится кремневая порода.
По-прежнему тяжел упругий шаг
Воинственного русского народа!
Сквозь розовое медленное пламя,
Над проклятым поверженным врагом
Мы пронесли солдатской славы знамя.
России сын, столицы первый брат,
Перетерпевший все земные муки,
По-прежнему сегодня Ленинград
Свободные протягивает руки.
Мы вглядывались молча в синеву,
Суровому дивясь великолепью.
Мы хлынули в упор через Неву.
За Ленинград! И с ходу, цепь за цепью,
Пуская в дело крючья и багры,
Через колючку дьявольской работы,
Сквозь рытвины, воронки и бугры,
Сквозь брустверы мы хлынули на дзоты.
В дыму, в пыли мы видели лицо,
Мы голос слышали, что вечно неизменен.
И разлетелось вдребезги кольцо,
Встаёт перед глазами вдалеке,
Где облака по-северному седы.
Как у вокзала на броневике,
Зовёт вперёд на новые победы.
Третье письмо на Каму
В ночь на восемнадцатое января 1943 года «Последний час» сообщил всей стране о прорыве блокады Ленинграда.
СТИХИ О БЛОКАДЕ ЛЕНИНГРАДА
Майя Румянцева — Баллада о седых
Говорят, нынче в моде седые волосы,
И «седеет» безумно молодость.
И девчонка лет двадцати
Может гордо седою пройти.
Но какому кощунству в угоду,
И кому это ставить в вину.
Как нельзя вводить горе в моду,
Так нельзя вводить седину.
Память, стой, замри! Это надо.
То из жизни моей — не из книжки…
Из блокадного Ленинграда
Привезли седого мальчишку.
Я смотрела на чуб с перламутром
И в глаза его очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя подросток.
А ещё я помню солдата.
Он был контужен взрывом гранаты.
И оглох… И навек онемел…
Вот тогда, говорят, поседел.
О, седая и мудрая старость.
О, седины неравных боёв.
Сколько людям седин досталось
От неотданных городов.
А от тех, что пришлось отдать —
Поседевших не сосчитать.
Говорят, нынче в моде седИны…
Нет, не мода была тогда:
В городах седые дымины,
И седая в селе лебеда.
И седые бабы-вдовицы,
И глаза, седые от слёз,
И от пепла седые лица
Над холмом поседевших берёз.
Пусть сейчас не война… Не война…
Но от горя растёт седина.
… Эх ты, модница, злая молодость.
Над улыбкой седая прядь…
Это даже похоже на подлость…
За полтинник седою стать.
… Я не против дерзости в моде,
Я за то, чтобы модною слыть.
Но седины, как славу, как орден
Надо, выстрадав, заслужить!…
Ольга Берггольц — Блокадная ласточка
Весной сорок второго года
множество ленинградцев
носило на груди жетон —
ласточку с письмом в клюве.
Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна —
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.
Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет.
…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же кажется самой,
что доныне я не получила
самое желанное письмо?!
Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде, влитой в каждую строку,
совестью припасть бы, как устами
в раскаленный полдень — к роднику.
Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли? Победа ли? Беда?
Или друг, который не отыскан
и не узнан мною навсегда?
Или где-нибудь доныне бродит
то письмо, желанное, как свет?
Ищет адрес мой и не находит
и, томясь, тоскует: где ж ответ?
Или близок день, и непременно
в час большой душевной тишины
я приму неслыханной, нетленной
весть, идущую еще с войны…
О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было,- даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…
Вера Инбер — Трамвай идет на фронт
Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт —
Трамвай идёт к заставе,
Трамвай идёт на фронт.
Фанера вместо стекол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий —
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие кует.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колес:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы — их трое —
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый —
Похоже, партизан,
Пришел помыться в баньке,
Побыть с семьей своей,
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей —
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега,
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнем своей винтовки
Вести фашистам счет…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идет.
Везут домохозяйки
Нещедрый свой паек,
Грудной ребенок — в байке
Откинут уголок —
Глядит (ему все ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,—
На фронт идет трамвай.
Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты — в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
Ольга Берггольц — Я говорю
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады-
мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
Николай Тихонов — Ленинград
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен —
В труды по горло погружен,
Он жил — и жить не мог иначе.
Он сердцем помнил: береги
Вот эти мирные границы,-
Не раз, как волны, шли враги,
Чтоб о гранит его разбиться.
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
Бесследно кануть в бездне черной
А он стоял, большой, как жизнь,
Ни с кем не схожий, неповторный!
И под фашистских пушек вой
Таким, каким его мы знаем,
Он принял бой, как часовой,
Чей пост вовеки несменяем!
Надежда Радченко — Блокада
Чёрное дуло блокадной ночи…
Холодно,
холодно,
холодно очень…
Вставлена вместо стекла
картонка…
Вместо соседнего дома –
воронка…
Поздно.
А мамы всё нет отчего-то…
Еле живая ушла на работу…
Есть очень хочется…
Страшно…
Темно…
Умер братишка мой…
Утром…
Давно…
Вышла вода…
Не дойти до реки…
Очень устал…
Сил уже никаких…
Ниточка жизни натянута тонко…
А на столе –
на отца похоронка…
Ольга Берггольц — Разговор с соседкой
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.
Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа —
наши, Дарья Власьевна, с тобой.
О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…
Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви…
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
— «Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь».
Дарья Власьевна, еще немного,
день придет — над нашей головой
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.
И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.
Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной…
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.
Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.
А тебе — да ведь тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.
Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.
Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть — Россия
Стой же и мужайся, как она!
Николай Добронравов — Голос Родины, голос России
Голос Родины, голос России
Были годы горя и утрат,
Был в кольце блокады Ленинград…
Голос Родины, голос России
Над землею гремел, как набат.
Я слышал твой голос, Родина,
Под обстрелом, в окопах, в огне:
«Не забывай о пройденном,
Помни о завтрашнем дне!»
Я слышал твой голос сквозь тучи…
Шла усталая рота вперёд…
Солдат становится бесстрашным и могучим,
Когда его Россия позовёт.
Наш народ – мыслитель и поэт.
Ярче звёзд открытий наших свет…
Голос Родины, голос России –
В чётких ритмах стихов и ракет.
Я слышу твой голос, Родина,
Он как свет, он как солнце в окне:
«Не забывай о пройденном,
Думай о завтрашнем дне!»
Мы слышим твой голос певучий,
Он нас всех за собою ведёт,
И ты становишься бесстрашным и могучим,
Когда тебя Россия позовёт.
Алым звёздам верит шар земной,
Мы всегда за правду примем бой.
Голос Родины, голос России –
Это Ленина голос живой.
Я слышу твой голос, Родина,
Он звучит, он пылает во мне:
«Не забывай о пройденном,
Помни о завтрашнем дне!»
Пусть наша дорога все круче,
Мы сквозь грозы уходим в полёт –
Народ становится бесстрашным и могучим,
Когда его Отчизна позовёт!
Владимир Высоцкий — Ленинградская блокада
Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!
Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
Анна Ахматова — Птицы смерти в зените стоят
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
Вячеслав Кузнецов — У монумента Разорванное кольцо
Не просто павшим —
нет,
а с думой о грядущем
воздвигнут монумент
и ныне всем живущим.
Та слава на века
принадлежит отчизне.
Да, нет черновика —
и не было! —
у жизни.
Все подлинно,
все так.
Стояли насмерть грудью
в кольце,
в дыму атак…
Такие были люди.
…Разорвано кольцо,
и в огненной метели
они в те дни
лицо
Победы разглядели.
Елена Вечтомова — Дети
Все это называется – блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паек,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом. Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережем их дом.
Мать будет матерью. И муж вернется мужем.
И дети будут здесь. Но не сейчас. Потом.
Александр Прокофьев — А рядом были плиты Ленинграда
Война с блокадой чёрной жили рядом,
Земля была от взрывов горяча.
На Марсовом тогда копали гряды,
Осколки шли на них, как саранча!
На них садили стебельки картошки,
Капусту, лук на две иль три гряды —
От всех печалей наших понемножку,
От всей тоски, нахлынувшей беды!
Без умолку гремела канонада,
Влетали вспышки молнией в глаза,
А рядом были плиты Ленинграда,
На них темнели буквы,
Как гроза!
Елена Вечтомова — Всё будет
Всё будет, всё. И город без зениток,
И ленинградцы вновь забудут о луне.
Зажжётся свет в твоём окне открытом,
И уезжать не нужно будет мне.
Но только здесь, в укрытье, у орудий,
Военный ветер мне покой несёт.
И только здесь, вздыхая всею грудью,
Я понимаю: будет, будет всё!
Наталья Крандиевская-Толстая — Гроза над Ленинградом
Гром, старый гром обыкновенный
Над городом загрохотал.
— Кустарщина! — сказал военный,
Махнул рукой и зашагал.
И даже дети не смутились
Блеснувших молний бирюзой.
Они под дождиком резвились,
Забыв, что некогда крестились
Их деды под такой грозой.
И празднично деревья мокли
В купели древнего Ильи,
Но вдруг завыл истошным воплем
Сигнал тревоги, и вдали
Зенитка рявкнула овчаркой,
Снаряд по тучам полыхнул,
Так неожиданно, так жарко
Обрушив треск, огонь и гул.
— Вот это посерьезней дело! —
Сказал прохожий на ходу,
И все вокруг оцепенело,
Почуя в воздухе беду.
В подвалах схоронились дети,
Недетский ужас затая.
На молнии глядела я…
Кого грозой на этом свете
Пугаешь ты, пророк Илья?
Сергей Давыдов — Осень на Пискаревском
Проливная пора в зените,
дачный лес
почернел и гол.
Стынет памятник.
На граните
горевые слова Берггольц.
По аллеям листва бегом…
Память в камне,
печаль в металле,
машет вечным крылом огонь…
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мне живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет.
Память к ним пролегла сквозная,
словно просека
через жизнь.
Больше всех на свете,
я знаю,
город мой ненавидел фашизм.
Наши матери,
наши дети
превратились в эти холмы.
Больше всех,
больше всех на свете
мы фашизм ненавидим,
мы!
Ленинградец душой и родом,
болен я Сорок первым годом.
Пискаревка во мене живет.
Здесь лежит половина города
и не знает, что дождь идет…
Юрий Воронов — Сотый день
Вместо супа — бурда из столярного клея,
Вместо чая — заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего, только руки немеют,
Только ноги становятся вдруг не твои.
Только сердце внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары пойдут невпопад…
Сердце! Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай! Ведь на наших сердцах — Ленинград.
Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь: город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал. Как потом оказалось,
Впереди оставалось ещё восемьсот.
Юрий Воронов — Облака
Наш хлебный суточный паёк
Ладонь и ту не закрывает.
И человек, который слёг,
Теперь — всё чаще — умирает.
И потому что нету сил,
А над землёю вьюга стонет,
Мы мёртвых, чтоб не рыть могил,
В траншеях городских хороним.
Бушует голод. И пока
Не разорвать кольца блокады.
И от пожаров облака —
Красны, проплыв над Ленинградом.
От них пылает небосклон.
И враг, увидя их, в смятенье:
В них — боль, и гнев, и дрожь знамён
Перед началом наступленья.
Александр Гитович — Ленинград
И деревень обугленные трубы,
И мирный луг, где выжжена трава,
И схватки рукопашные, и трупы
В снегах противотанкового рва.
Но так владело мужество сердцами,
Что стало ясно: Он не будет взят.
Пусть дни бегут, и санки с мертвецами
В недобрый час по Невскому скользят.
Людское горе — кто его измерит
Под бомбами, среди полночной тьмы?
И многие, наверно, не поверят,
Что было так, как рассказали мы.
Но Ленинград стоит, к победе кличет,
И все слова бессильны и пусты,
Чтобы потомкам передать величье
Его непобедимой красоты.
И люди шли, чтоб за него сражаться…
Тот, кто не трус, кто честен был и смел,—
Уже бессмертен. Слава Ленинградцам!
Честь — их девиз. Бессмертье — их удел.
Ольга Берггольц — Моя медаль
…Осада длится, тяжкая осада,
невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
сегодня Родина вручает мне.
Не ради славы, почестей, награды
я здесь жила и всё могла снести:
медаль «За оборону Ленинграда»
со мной, как память моего пути.
Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнёт меня печаль, –
я до тебя тогда коснусь руками,
медаль моя, солдатская медаль.
Я вспомню всё и выпрямлюсь, как надо,
чтоб стать ещё упрямей и сильней…
Взывай же чаще к памяти моей,
медаль «За оборону Ленинграда».
…Война ещё идёт, ещё – осада.
И, как оружье новое в войне,
сегодня Родина вручила мне
медаль «За оборону Ленинграда».
Анатолий Молчанов — Я не был на фронте, но знаю
Я не был на фронте, но знаю
Как пули над ухом свистят,
Когда диверсанты стреляют
В следящих за ними ребят,
Как пули рвут детское тело
И кровь алым гейзером бьёт…
Забыть бы всё это хотелось,
Да ноющий шрам не даёт.
Я не был на фронте, но знаю
Тяжелый грунт братских могил.
Он, павших друзей накрывая,
И наши сердца придавил.
Как стонет земля ледяная,
Когда аммонала заряд
могилы готовит, я знаю,
Мы знаем с тобой, Ленинград.
Михаил Дудин — Блокада Ленинграда
..Весь Ленинград, как на ладони,
С Горы Вороньей виден был.
И немец бил
С Горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.
Прислуга
В землю «берту» врыла,
Между корней,
Между камней.
И, поворачивая рыло,
Отсюда «берта» била.
Била
Все девятьсот блокадных дней…
Галина Гампер — На открытие памятника защитникам Ленинграда
Герои-солдаты, герои-солдатки,
Вы насмерть стояли у Средней Рогатки.
У Средней Рогатки. Ни шагу назад.
Вам в спину морозно дышал Ленинград.
Морозно, могильно и непобежденно.
Он каждому здесь доверял поименно.
О, светлая память, седая печаль!
О, женские руки, варившие сталь!
И детское плечико — тоже подмога.
Как смотрит минувшее — гордо и строго.
Герои, врага обратившие вспять.
Склонитесь, знамена, и взвейтесь опять.
Склонитесь и взвейтесь над городом славы,
С Московской заставы до Невской заставы,
Багровым пунктиром кольцо описав.
Сердца ленинградцев — особенный сплав.
Мы правы, мы живы, и солнце в зените,
И павшие — рядом в суровом граните.
Юрий Воронов — 31 декабря 1941 года
Юрий Воронов — Опять война, опять блокада
Опять война,
Опять блокада, —
А может, нам о них забыть?
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить.
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне.
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне».
И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда
Не права!
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть.
Она, как сила, нам нужна.
Елена Вечтомова — 18 января 1943 года
Блокада прорвана! В четыре утра – стук в дверь, Илья Груздев: «Нас зовут на радио». В шинели, без кителя бросилась на улицу. Догнал Борис Четвериков. Патруль проверяет документы и поздравляет. В студии бледные радостные лица. Целуемся с Олей Берггольц, Борей Лихаревым, Яшей Бабушкиным… Надо делать что-то для тебя самое естественное, – у микрофона написала двенадцать строчек.
(Из дневника Елены Вечтомовой)
Друг, товарищ, там, за Ленинградом,
Ты мой голос слышал за кольцом,
Дай мне руку! Прорвана блокада.
Сердце к сердцу – посмотри в лицо.
Кровь друзей, взывавшая к отмщенью,
На полотнах полковых знамен.
На века убийцам нет прощенья.
Прорвана блокада. Мы идем!
Мы сегодня снова наступаем,
Никогда не повернем назад…
Мой сынишка ленинградец спит, не зная,
Как сегодня счастлив Ленинград.
Алексей Фатьянов — Мой Ленинград
Над Россиею
Небо синее,
Небо синее над Невой,
В целом мире нет,
Нет красивее
Ленинграда моего.
Нам всё помнится: в ночи зимние
Над Россией, над родимою страной,
Весь израненный, в снежном инее
Гордо высился печальный город мой.
Славы города, где сражались мы,
Никому ты, как винтовки, не отдашь.
Вместе с солнышком пробуждается
Наша песня, наша слава, город наш!
Ольга Берггольц — Ленинградская поэма
I
Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
— Сменяй на платье,— говорит,—
менять не хочешь — дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала…—
И я сказала: — Не отдам.—
И бедный ломоть крепче сжала.
— Отдай,— она просила,— ты
сама ребенка хоронила.
Я принесла тогда цветы,
чтоб ты украсила могилу.—
…Как будто на краю земли,
одни, во мгле, в жестокой схватке,
две женщины, мы рядом шли,
две матери, две ленинградки.
И, одержимая, она
молила долго, горько, робко.
И сил хватило у меня
не уступить мой хлеб на гробик.
И сил хватило — привести
ее к себе, шепнув угрюмо:
— На, съешь кусочек, съешь… прости!
Мне для живых не жаль — не думай.—
…Прожив декабрь, январь, февраль,
я повторяю с дрожью счастья:
мне ничего живым не жаль —
ни слез, ни радости, ни страсти.
Перед лицом твоим, Война,
я поднимаю клятву эту,
как вечной жизни эстафету,
что мне друзьями вручена.
Их множество — друзей моих,
друзей родного Ленинграда.
О, мы задохлись бы без них
в мучительном кольце блокады.
О да — иначе не могли
ни те бойцы, ни те шоферы,
когда грузовики вели
по озеру в голодный город.
Холодный ровный свет луны,
снега сияют исступленно,
и со стеклянной вышины
врагу отчетливо видны
внизу идущие колонны.
И воет, воет небосвод,
и свищет воздух, и скрежещет,
под бомбами ломаясь, лед,
и озеро в воронки плещет.
Но вражеской бомбежки хуже,
еще мучительней и злей —
сорокаградусная стужа,
владычащая на земле.
Казалось — солнце не взойдет.
Навеки ночь в застывших звездах,
навеки лунный снег, и лед,
и голубой свистящий воздух.
Казалось, что конец земли…
Но сквозь остывшую планету
на Ленинград машины шли:
он жив еще. Он рядом где-то.
На Ленинград, на Ленинград!
Там на два дня осталось хлеба,
там матери под темным небом
толпой у булочной стоят,
и дрогнут, и молчат, и ждут,
прислушиваются тревожно:
— К заре, сказали, привезут…
— Гражданочки, держаться можно…—
И было так: на всем ходу
машина задняя осела.
Шофер вскочил, шофер на льду.
— Ну, так и есть — мотор заело.
Ремонт на пять минут, пустяк.
Поломка эта — не угроза,
да рук не разогнуть никак:
их на руле свело морозом.
Чуть разогнешь — опять сведет.
Стоять? А хлеб? Других дождаться?
А хлеб — две тонны? Он спасет
шестнадцать тысяч ленинградцев.—
И вот — в бензине руки он
смочил, поджег их от мотора,
и быстро двинулся ремонт
в пылающих руках шофера.
Вперед! Как ноют волдыри,
примерзли к варежкам ладони.
Но он доставит хлеб, пригонит
к хлебопекарне до зари.
Шестнадцать тысяч матерей
пайки получат на заре —
сто двадцать пять блокадных грамм
с огнем и кровью пополам.
…О, мы познали в декабре —
не зря «священным даром» назван
обычный хлеб, и тяжкий грех —
хотя бы крошку бросить наземь:
таким людским страданьем он,
такой большой любовью братской
для нас отныне освящен,
наш хлеб насущный, ленинградский.
Вот так, исполнены любви,
из-за кольца, из тьмы разлуки
друзья твердили нам: «Живи!»,
друзья протягивали руки.
Оледеневшие, в огне,
в крови, пронизанные светом,
они вручили вам и мне
единой жизни эстафету.
Безмерно счастие мое.
Спокойно говорю в ответ им:
— Друзья, мы приняли ее,
мы держим вашу эстафету.
Мы с ней прошли сквозь дни зимы.
В давящей мгле ее терзаний
всей силой сердца жили мы,
всем светом творческих дерзаний.
Да, мы не скроем: в эти дни
мы ели землю, клей, ремни;
но, съев похлебку из ремней,
вставал к станку упрямый мастер,
чтобы точить орудий части,
необходимые войне.
Но он точил, пока рука
могла производить движенья.
И если падал — у станка,
как падает солдат в сраженье.
И люди слушали стихи,
как никогда,— с глубокой верой,
в квартирах черных, как пещеры,
у репродукторов глухих.
И обмерзающей рукой,
перед коптилкой, в стуже адской,
гравировал гравер седой
особый орден — ленинградский.
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом — по краю — обведен,
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроем —
ребенок, женщина, мужчина,
под бомбами, как под дождем,
стоят, глаза к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога,—
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Так дрались мы за рубежи
твои, возлюбленная Жизнь!
И я, как вы,— упряма, зла,—
за них сражалась, как умела.
Душа, крепясь, превозмогла
предательскую немощь тела.
И я утрату понесла.
К ней не притронусь даже словом —
такая боль… И я смогла,
как вы, подняться к жизни снова.
Затем, чтоб вновь и вновь сражаться
за жизнь.
Носитель смерти, враг —
опять над каждым ленинградцем
заносит кованый кулак.
Но, не волнуясь, не боясь,
гляжу в глаза грядущим схваткам:
ведь ты со мной, страна моя,
и я недаром — ленинградка.
Так, с эстафетой вечной жизни,
тобой врученною, отчизна,
иду с тобой путем единым,
во имя мира твоего,
во имя будущего сына
и светлой песни для него.
Для дальней полночи счастливой
ее, заветную мою,
сложила я нетерпеливо
сейчас, в блокаде и в бою.
Не за нее ль идет война?
Не за нее ли ленинградцам
еще бороться, и мужаться,
и мстить без меры? Вот она:
— Здравствуй, крестник
красных командиров,
милый вестник,
вестник мира…
Сны тебе спокойные приснятся
битвы стихли на земле ночной.
Люди неба больше не боятся,
неба, озаренного луной.
В синей-синей глубине эфира
молодые облака плывут.
Над могилой красных командиров
мудрые терновники цветут.
Ты проснешься на земле цветущей,
вставшей не для боя — для труда.
Ты услышишь ласточек поющих:
ласточки
вернулись в города.
Гнезда вьют они — и не боятся!
Вьют в стене пробитой, под окном:
крепче будет гнездышко держаться,
люди больше не покинут дом.
Так чиста теперь людская радость,
точно к миру прикоснулась вновь.
Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда,
здравствуй, победившая любовь!