спляши цыганка жизнь мою блок
«Когда-то гордый и надменный…» А. Блок
Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю,
И вот – прошу её смиренно:
«Спляши, цыганка, жизнь мою».
И долго длится пляс ужасный,
И жизнь проходит предо мной
Безумной, сонной и прекрасной
И отвратительной мечтой…
То кружится, закинув руки,
То поползёт змеёй, – и вдруг
Вся замерла в истоме скуки,
И бубен падает из рук…
О, как я был богат когда-то,
Да всё – не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
А пуще – смертная тоска.
Дата создания: 11 июля 1910 г.
Анализ стихотворения Блока «Когда-то гордый и надменный…»
К 1910 году брак Александра Блока и Любови Менделеевой уже фактически распался. Поэт разочаровался в своей музе, которая, в свою очередь, платила супругу той же монетой. Супруги жиль своей жизнью, меняя возлюбленных и нисколько не заботясь о том, что именно о них думают в обществе.
Тем не менее, Александр Блок очень болезненно переживал разрыв с женой. Даже тот факт, что она открыто встречалась с другими мужчинами, не мешал поэту испытывать к Любови Менделеевой очень нежные и возвышенные чувства. Однако Блок понимал, что у этого союза нет будущего, поэтому чувствовал себя глубоко несчастным и одиноким. Именно в этот период на свет появилось стихотворение «Когда-то гордый и надменный…», которое позже вошло в сборник «Арфу и скрипки». Анализируя свою жизнь, автор признается, что давно уже поступился собственными принципами, и поэтому не вправе упрекать ветреную супругу. Ведь он и сам меняет любовниц, словно перчатки, признаваясь: «Теперь с цыганкой я в раю». Он не ждет от нее любви, а просит лишь один танец, чтобы увидеть в нем свое прошлое, настоящее и, возможно, будущее. Однако картина, предстающая перед взором поэта, его совсем не радует.
«И долго длится пляс ужасный, и жизнь проходит предо мной», – отмечает автор. В хаотичный и резких движениях цыганки он видит то, в чем, возможно, не решался себе признаться. Оказывается, вся его жизнь была мечтой, которая так и не воплотилась в реальности. Причем, мечтой не только «безумной, сонной и прекрасной», но и «отвратительный». Поэт испытывает сам к себе некоторое чувство брезгливости, он сожалеет о том, что был «когда-то гордый и надменный», Именно эти качества не позволили ему завоевать сердце той единственной женщины, о которой он мечтал с юности. Несмотря на то, что Любовь Менделеева все же стала супругой поэта, он так и не смог сделать ее счастливой и в итоге сам потерял все то, чем владел.
Блок честно признается, что «был богат когда-то». Он имеет ввиду отнюдь не материальное благополучие, а то, чем все эти годы была наполнена его душа. Поэту казалось, что «любовь, молва и злато» являются главными составляющими счастья, но оказалось, что все это «не стоит пятака». На смену им пришла «смертная тоска», которая стала верной спутницей поэта. Избавиться от нее Блоку не по силам, и он не видит выхода из сложившейся ситуации. Продолжая любить супругу, поэт понимает, что их догори разошлись навсегда, оставив в душе чувство боли, горечи и разочарования.
Татьяна Мацук
Бубен брошен. Только скрипка.
Спляши, цыганка, жизнь мою.
А. Блок
Бубен брошен. Только скрипка.
Рвет смычок одну струну.
Жизнь была сплошной ошибкой.
Да поплакаться кому?
На кладбИще-пепелище
все жилетки уж давно,
на сто верст людей не сыщешь,
в небе засветло темно.
Среди шума городского,
как в пустыне, не у дел
всё ищу я ту подкову. –
Потерял, не доглядел,
не повесил над порогом,
когда бубен был в честИ.
А скрипач, как перед Богом.
Так помилуй и прости.
Всех прости, кто был и не был
виноват, не виноват,
кто судьбу свою телегой
переехал невпопад,
кто зарвался – надорвался,
ввысь рванул – не потянул,
на земле лежать остался,
в луже чуть не утонул.
Бубен брошен. Только скрипка.
Рвет смычок одну струну.
Если жизнь была ошибкой,
дай прожить еще одну!
У меня уже нет той боли,
которая бывает в двадцать,
когда хочется вырваться из неволи
до того, что готова кусаться.
У меня уже нет той страсти,
которая бывает в сорок,
когда в ноги готова упасть
любви, умереть и воскреснуть снова.
Мудрость и терпение – вот проклятье,
иссушающее душу и тело
так, что стыдно кого-то звать
и страшно снова выглядеть смелой.
Ничего, одолеем и этот круг –
мера есть и привычно мерить.
Говорил сегодня, что ты мне друг.
Мысль хорошая, только как бы поверить?
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Александр Блок – Когда-то гордый и надменный
Александр Блок – Когда-то гордый и надменный
Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю,
И вот — прошу ее смиренно:
«Спляши, цыганка, жизнь мою».
И долго длится пляс ужасный,
И жизнь проходит предо мной
Безумной, сонной и прекрасной
И отвратительной мечтой…
То кружится, закинув руки,
То поползет змеей, — и вдруг
Вся замерла в истоме скуки,
И бубен падает из рук…
О, как я был богат когда-то,
Да всё — не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
А пуще — смертная тоска.
Конец стихотворения Александра Блока– опубликуйте свои собственные стихи здесь или выложите в свет любое объявление или даже стихотворение на виртуальной доске или стене объявлений.
Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках. © Poetry Monster, 2021. Стихи на английском.
Найти стихотворение, читать стихотворение полностью, стихи, стих, классика и современная поэзия по-русски и на русском языке на сайте Poetry.Monster. Read poetry in Russian, find Russian poetry, poems and verses by Russian poets on the Poetry.Monster website.
Спонсоры – торговое агентство Russian Commerce, Ваш партнёр во внешней торговле, помощь с внешнеторговыми операциями, экспортом и импортом
Торговые объявления B2B со всего света, trade leads, Торгующее Чудовище
Григорий Кружков
© 2011–2021 Григорий Кружков написал
Д. сделала
Явление цыганки Йейтс и Блок
Сравнивать Йейтса с Блоком начали довольно давно, что естественно. Оба были яркими фигурами литературного символизма, оба олицетворяли для публики «Поэта», то есть мечтателя не от мира сего. Очевидно, что Таинственная Роза Йейтса, по сути, то же, что Прекрасная Дама Блока — и реальная возлюбленная, вознесенная на метафизический пьедестал, и воплощенная в женщине Тайна Жизни, Душа Вселенной.
Впрочем, различия не менее знаменательны, чем сходство. Взять, например, отношения этих полюсов — Поэта и Девы. У Блока доминирует Поэт, у Йейтса — Возлюбленная. Сравним:
Ты — Божий день. Мои мечты —
Орлы, парящие в лазури.
Под гневом светлой красоты
Они всечасно в вихре бури.
Стрела пронзает их сердца,
Они летят в паденье диком…
Но и в паденье — нет конца
Хвалам, и клекоту, и крикам.
Владей небесной я парчой
Из золота и серебра,
Рассветной и ночной парчой
Из дымки, мглы и серебра —
Перед тобой бы расстелил;
Но у меня — одни мечты.
Свои мечты я расстелил:
Не растопчи мои мечты.
Мечты — мерцающие ткани, расстеленные у ног Возлюбленной, и мечты — орлы, кричащие в поднебесье, — таков контраст.
Недаром английский исследователь К. М. Боура заметил1, что Прекрасная Дама существует где-то на периферия сознания Блока, «ее трудно назвать даже видением». Она поистине свет, льющийся с той стороны, — заревой, закатный, полдневный. Ее далекость не трагична для поэта. В книге преобладает мажорный тон, упоение мечтами, чаяние небывалой весны.
Наоборот, с самого начала Йейтс находит для возлюбленной главный мотив — безутешность. Казалось бы, не слишком оригинально, но поэт, веря своей интуиции, упрямо держится этой ноты и только начиная с первого стихотворения цикла «Роза» присоединяет к образу любимой вторую черту (героическую и варварскую одновременно) — гордость.
«Red Rose, proud Rose, sad Rose of all my days!» («Красная Роза, гордая Роза, печальная Роза всей жизни моей!»)
Из этих двух простых слов — печаль и гордость — постепенно вырастает образ трагической красоты и силы. В «Печали любви», в «Белых птицах», в сонете «Когда старухой…» поэт говорит о страдальческом изломе ее губ, о скорби, распятой в глазах, о печалях ее изменчивого лица.
Это и впрямь стихи влюбленного. Если классическое правило женского кокетства (увы, используемое иногда и поэтами!) велит смотреть на «предмет», на кончик носа и снова на «предмет», то Йейтс смотрит только на «предмет», не думая ни о чем другом. Он счастлив быть лишь зеркалом, где отражается лик его гордой и жестокой Девы.
Александр Блок, наоборот, не прочь посмотреть на себя как бы со стороны — влюбленными глазами Невесты или Жены. И неизменно остается доволен увиденным.
Мой любимый, мой князь, мой жених,
Ты печален в цветистом лугу,
Повиликой средь нив золотых
Завилась я на том берегу.
Я ловлю твои сны на лету
Бледно-белым прозрачным цветком,
Ты сомнешь меня в полном цвету
Белогрудым усталым конем.
Речь, конечно, не о нарциссизме, а о полной вывернутости ситуации. У Блока: он гордый, она трепетная. У Йейтса: она гордая, он трепетный.
Впрочем, образ «бледно-белого цветка», на которого наезжают усталым конем, меньше всего можно было бы применить к его роковой возлюбленной. Пленительная девушка с лицом «как яблоневый цвет», которую он встретил и полюбил на всю жизнь, оказалась профессиональной революционеркой. Неукротимая энергия, красота и ораторский талант Мод Гонн действовали гипнотически на толпу. Митинги и демонстрации были ее стихией.
Йейтс напрасно рассчитывал на взаимность. Для Мод он всегда оставался слишком умеренным, слишком либералом («кисляем», как сказала бы русская радикалка).
Прошло время, и вот Прекрасная Дама первой книги Блока уступает место Незнакомке второй книги, а та — Цыганке. В первом стихотворении третьей книги «К музе» (1912) уже явны черты этой новой вдохновительницы, этой горькой, как полынь, страсти.
И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои.
Воцарение Цыганки произошло не сразу. Сперва ее вульгарная притягательность лезет в глаза, требует иронического отстранения («визг цыганского напева»); но постепенно, и особенно в цикле «Кармен», всякое высокомерие исчезает, и в «Седом утре» его нет и следа. «Ты хладно жмешь к моим губам свои серебряные кольца. И я, в который раз подряд, целую кольца, а не руки…» Ибо он признал в ней свою ровню, сестру по духу. Духу вольности и самосожжения.
Любопытно, что образ цыганки промелькнул и у Йейтса — в довольно неожиданном контексте: Елена Троянская, когда ее никто не видит, копирует разбитную цыганскую походку, «подсмотренную на улице». Как известно, в йейтсовской бухгалтерии пишется: Елена, подразумевается: Мод Гонн. Еще в сборнике «Роза» он угадал в ней «скитальческую душу» («a pilgrim soul»). Но, может быть, ярче всего цыганский, неуемный нрав своей возлюбленной выразил Йейтс в стихотворении «Скорей бы ночь»:
скорей бы ночь
Средь бури и борьбы
Она жила, мечтая
О гибельных дарах,
С презреньем отвергая
Простой товар судьбы:
Жила как тот монарх,
Что повелел в день свадьбы
Из всех стволов палить,
Бить в бубны и горланить,
Трубить и барабанить, —
Скорей бы день спровадить
И ночь поторопить.
В свои зрелые годы именно это буйство (принесшее ему столько мук) Йейтс исключает из своего идеала женщины. В «Молитве за дочь» (1919) он просит об изгнании духа раздора, о спокойной доброте, которые вкупе с традицией и обычаем одни могут принести человеку счастье. с горечью он вспоминает женщину — прекраснейшую из смертных, которая все дары судьбы, полный рог изобилия, излившийся на нее, променяла на «старые кузнечные мехи», раздуваемые яростным ветром.
Ситуация получается как бы зеркально отраженная. Йейтс низводит свою гордую Деву с пьедестала, а Блок, наоборот, возводит на трон Цыганку — олицетворение того же неуемного, пассионарного начала, каким была Мод Гонн для Йейтса.
Идеал безбурной жизни, которую Йейтс намечтал для своей новорожденной дочери, наверное, то и есть, что русский поэт обозвал «обывательской лужей». Потому что Блок выражал дух эпохи — и когда отвергал «куцую конституцию», и когда прославлял «правый гнев» и «новую любовь», вспоенную кровью встающих бойцов («Ямбы»). а для Йейтса в 1919 году пошлостью была как раз революционная риторика, «ибо гордыня и ненависть — товар, которым торгуют на всех перекрестках».
Это несовпадение удивительно — при стольких совпадениях. Оба воспевали героическое начало в жизни; оба искали языческой закваски для выпекания новых хлебов («кельты» Йейтса, «скифы» Блока). И все-таки Йейтс сумел дистанцироваться от носящейся в воздухе идеи насилия.
Блок слушал «музыку времени» — диссонансную, возбуждающую — и транслировал, усиливая ее всею мощью своего певческого дара. Революция, которая, умыв Россию кровью, поведет ее к светлому будущему, и Россия, в последний раз зовущая лукавую Европу на братский пир, пока она (Европа) не погибла от желтой опасности — «монгольской дикой орды», — все это не лично Блоком выношенные идеи. Но идеи заразительные, и стихи, вдохновленные ими, не могли не иметь огромного резонанса.
Ирландский же поэт выражал, если продолжить сравнение, не «музыку времени», а «музыку сфер»; его зрелые стихи стремятся структурно, пространственно оформиться, обрести равновесие.
Блок намного превосходит его в динамичности, в накале строки. Йейтс всегда несколько умозрителен. Его пейзаж — придуманный, фантастический, а у Блока — реальный мир (город, Петербург), и его глаз точно фиксирует все детали, движения и светы этого мира. Йейтс заказывает себе сны, чтобы их описать, а Блок живет в мире, который есть сон («в электрическом сне наяву»2).
Ирландский поэт строит свою систему, чтобы защититься от случайностей мира, а Блок опровергает любой закон и систему:
Сама себе закон — летишь ты мимо, мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе — лишь красный облак дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит.
«Не, никогда моей, и ты ничьей не будешь…», 1914
Блок вряд ли мог поверить в уютный круг перерождений, в его стихах уже есть то, что потом сумела гениально сформулировать Ахматова: «Но я предупреждаю вас, что я живу в последний раз». Блок отвергает колесо причин, не несущее человеку ничего, кроме повторения страданий, его русская «карма» безотрадна.
Умрешь — начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Йейтсу не меньше внятна горечь жизни, но он не пресытился ею и готов «начать сиять сначала»:
Согласен пережить все это снова
И снова окунуться с головой
В ту, полную лягушечьей икрой
Канаву, где слепой гвоздит слепого…
В глубине души, может быть, оба знают одно; и зловещие предчувствия, и тоска одни и те же.
Все шире — круг за кругом — ходит сокол,
Не слыша, как его сокольник кличет;
Все рушится, основа расшаталась…
Чертя за кругом плавный крут,
Над сонным лугом коршун кружит
и смотрит на пустынный луг.
в избушке мать над сыном тужит…
Чувства сходные, да реакция разная. Блока все-таки соблазняет разрушение; Апполон, разбитый кочергой во время последней болезни, — символичен.
Йейтс — строитель. Каменщик, масон, зиждитель не одних только воздушных замков (вспомним Театр Аббатства и Тур Баллили).
Ужас перед жизнью — один из главных мотивов Блока. Он, должно быть, всегда чувствовал зыбкость и скорость Земли, крен и размах ее движения.
И под божественной улыбкой
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту.
Отсюда тема опьянения. Подобное побеждается подобным, головокружение — другим головокружением. «Я пригвожден к трактирной стойке. Я пьян давно. Мне все — равно». Рецепт старый, хайямовский. Пей, ибо из твоего праха вылепят кувшин и будут пить из твоего праха. Но Хайяму еще было сравнительно уютно в его системе, где обычный гончарный круг играл роль Великого Колеса перевоплощений. Гораздо хуже ощущать себя в тесной и темной клетке, когда ее «поднимут, закрутят и бросят» в «бездонную пропасть, в какую-то синюю вечность».
Вообще, у Блока вселенная как будто сотворена не Богом, а Дьяволом, — ощущение, точно выраженное в «Чертовых качелях» Сологуба: «Попался на качели — качайся, черт с тобой!» Он и качается, причем физически ощутима эта амплитуда, страшные ускорения со свистом, когда все проваливается в какую-то бездну — и мгновения зыбкого почти покоя, когда рождались, может быть, лучшие стихи — такие, как «О доблести, о подвигах, о славе…», «Превратила все в шутку сначала…».
Среди последних стихотворений Йейтса есть одно: «Пьяный восхваляет трезвость».
Не отставай, красоточка,
Смотри, чтоб я плясал,
Иначе выпивка меня
Уложит наповал.
Я сердцем предан трезвости,
Она — бесценный клад;
Сама суди: мы кружимся,
А пьяные храпят.
Йейтс предпочитает пьянству действие — и действие ритуальное (танец). Хотя он тоже видит могилу «под каждым пляшущим». Он опьяняется танцем, который есть его экстатический ответ небытию. Но не вином, которое ведет опять-таки в тоску небытия («Мертвы лежат все пьяные, / Все мертвые пьяны»).
У Йейтса танец — всегда откровение, катарсис. У Блока все надрывней, безжалостней.
Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю,
И вот — прошу ее смиренно:
«Спляши, цыганка, жизнь мою».
И долго длится пляс ужасный,
И жизнь проходит предо мной
Безумной, сонной и прекрасной
И отвратительной мечтой…
«Когда-то гордый и надменный…», 1910
Вспомним девушку между Сфинксом и Буддой из стихотворения Йейтса «Двойное зрение Майкла Робартиса», протанцевавшую свою жизнь дотла, — ту, которой и после смерти снится сон о танце:
On the grey rock of Cashel I suddenly saw
A Sphinx with woman breast and lion paw,
A Buddha, hand at rest,
Hand lifted up that blest;
And right between theese two a girl at play
That, it may be, had danced her life away,
For now being dead it seemed
That she of dancing dreamed.
Не цыганка ли она — эта плясунья? Ведь цыгане некогда считались выходцами из Египта, а потом из Индии.
Между Сфинксом и Буддой.
Так проговариваются поэты. И ширят свой миф, и — как будто играя в жмурки, вслепую — попадают в новые пространства и новые измерения.
Когда-то гордый и надменный…
Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю,
И вот — прошу ее смиренно:
«Спляши, цыганка, жизнь мою».
И долго длится пляс ужасный,
И жизнь проходит предо мной
Безумной, сонной и прекрасной
И отвратительной мечтой…
То кружится, закинув руки,
То поползет змеей, — и вдруг
Вся замерла в истоме скуки,
И бубен падает из рук…
О, как я был богат когда-то,
Да всё — не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
А пуще — смертная тоска.
Анализ стихотворения Александра Александровича Блока «Когда-то гордый и надменный…»
К 1910 году брак Александра Блока и Любови Менделеевой уже фактически распался. Поэт разочаровался в своей музе, которая, в свою очередь, платила супругу той же монетой. Супруги жили своей жизнью, меняя возлюбленных и нисколько не заботясь о том, что именно о них думают в обществе.
Тем не менее, Александр Блок очень болезненно переживал разрыв с женой. Даже тот факт, что она открыто встречалась с другими мужчинами, не мешал поэту испытывать к Любови Менделеевой очень нежные и возвышенные чувства. Однако Блок понимал, что у этого союза нет будущего, поэтому чувствовал себя глубоко несчастным и одиноким. Именно в этот период на свет появилось стихотворение «Когда-то гордый и надменный…», которое позже вошло в сборник «Арфу и скрипки». Анализируя свою жизнь, автор признается, что давно уже поступился собственными принципами, и поэтому не вправе упрекать ветреную супругу. Ведь он и сам меняет любовниц, словно перчатки, признаваясь: «Теперь с цыганкой я в раю». Он не ждет от нее любви, а просит лишь один танец, чтобы увидеть в нем свое прошлое, настоящее и, возможно, будущее. Однако картина, предстающая перед взором поэта, его совсем не радует.
«И долго длится пляс ужасный, и жизнь проходит предо мной», — отмечает автор. В хаотичный и резких движениях цыганки он видит то, в чем, возможно, не решался себе признаться. Оказывается, вся его жизнь была мечтой, которая так и не воплотилась в реальности. Причем, мечтой не только «безумной, сонной и прекрасной», но и «отвратительный». Поэт испытывает сам к себе некоторое чувство брезгливости, он сожалеет о том, что был «когда-то гордый и надменный», Именно эти качества не позволили ему завоевать сердце той единственной женщины, о которой он мечтал с юности. Несмотря на то, что Любовь Менделеева все же стала супругой поэта, он так и не смог сделать ее счастливой и в итоге сам потерял все то, чем владел.
Блок честно признается, что «был богат когда-то». Он имеет ввиду отнюдь не материальное благополучие, а то, чем все эти годы была наполнена его душа. Поэту казалось, что «любовь, молва и злато» являются главными составляющими счастья, но оказалось, что все это «не стоит пятака». На смену им пришла «смертная тоска», которая стала верной спутницей поэта. Избавиться от нее Блоку не по силам, и он не видит выхода из сложившейся ситуации. Продолжая любить супругу, поэт понимает, что их догори разошлись навсегда, оставив в душе чувство боли, горечи и разочарования.