соколов история забытой жизни

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Чайковский

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

Жизнеописание Петра Ильича Чайковского — непростая задача для биографа. Причин тому несколько. Одна из важнейших — это необходимость преодоления устоявшихся клише, вызванных преднамеренным сокрытием многих фактов его биографии. Эти ложные представления до сих пор прочно сидят в читательском сознании как в России, так и на Западе, что легко объясняется влиянием идеологии, моды и предрассудков. Часто они противоречат друг другу до такой степени, что нелегко найти другой пример соизмеримого культурного (не политического) значения.

В России лубочный образ композитора начал формироваться еще его родственниками, прежде всего братом Модестом, автором трехтомного жизнеописания Петра Ильича, изданного в начале XX века и основанного на тщательно отобранных материалах и обходившего молчанием факты, могущие — даже в отдаленной степени — скомпрометировать великого человека в глазах тогдашнего общества.

В советский период эта тенденция была доведена до абсурда, вплоть до купирования при публикации его писем в Полном собрании сочинений таких слов, как «гадина», по поводу ненавистной ему жены. Добавим к этому идеологические требования, согласно которым всенародно любимый композитор должен был обязательно принадлежать к «прогрессивно-демократической русской интеллигенции». Соответственно, его искренние монархические убеждения, религиозные искания и яростный антикоммунизм полностью игнорировались. В результате получился едва ли не иконописный образ автора Шестой симфонии, начисто лишенный каких бы то ни было предосудительных характеристик. При этом забывалось, что великих художников, не способных испытывать нравственные терзания или угрызения совести, не бывает[1].

Ситуация за пределами России оказалась иной. Незнание многих биографических фактов в сочетании с различными слухами о «патологических» склонностях композитора привело к возникновению образа, который долго доминировал в западной культуре. Чайковский представал перед читателями как страдающий одиночка в мире, лишенном понимания и терпимости, в лучшие минуты — меланхолический мизантроп, в худшие — пребывающий на грани безумия или предающийся истерическим самобичеваниям в связи с невозможностью жить «как все», и наконец, одержимый суицидными идеями (а то и греховно совершающий самоубийство) на почве некой, часто не называемой вслух, неискупимой вины. К этому стереотипу сводимы и стоический интроверт из романа Клауса Манна «Патетическая симфония», и эксцентрический невротик из фильма Кена Расселла «Любовники музыки». Такая картина соответствовала примитивным понятиям многих людей на Западе о «загадочной русской душе», порожденным весьма поверхностным прочтением Достоевского. Исключением стал лишь роман-биография Нины Берберовой «Чайковский. История одинокой жизни», изданный в 1936 году в Берлине. Однако книга эта имеет больше литературную, чем научную ценность.

Если до середины прошлого столетия русский композитор рассматривался главным образом как «клинический случай», то в последние десятилетия в нем видят по преимуществу «сексуального мученика», жертву «патриархального» самодержавного строя. И то и другое далеко от истины. Подобные извращенные представления отразились даже на стиле и технике исполнения музыки Чайковского, и лишь недавно положение стало меняться.

Кульминацией процесса мифотворчества стало распространение (и даже принятие некоторыми специалистами) дикой фантазии, исходившей из настроенных на сенсационность кругов советской около музыкальной субкультуры, о «заговоре правоведов», якобы организовавших «суд чести» и приговоривших человека, бывшего предметом национальной гордости, к самоубийству за «осквернение мундира». Здесь советский миф наложился на миф западный — не только о Чайковском, но и об императорской России, где — по мнению сторонников этой, мягко говоря, «версии» — действовали порядки, более напоминающие тайные средневековые судилища или ку-клуксклан[2]. Одна из задач этой книги — демифологизация облика композитора, равно как и страны, во славу которой он творил.

Важной этической проблемой, с которой сталкивается любой биограф, является право — или отсутствие его — на нелицеприятное изображение протагониста повествования, что предполагает, среди прочего, изыскания в области личной жизни, часто именуемые «перетряхиванием грязного белья». В позапрошлом и значительной части прошлого века считалось недопустимым вторгаться в интимные сферы, в лучшем случае можно было коснуться их походя. Предпочтение отдавалось смягчению отрицательных черт характера и поведения биографического субъекта. В наши дни, напротив, в силу торжества сексуальной революции и общего кризиса ценностей модно делать акцент именно на этих сторонах жизни, тем самым способствуя самоутверждению как авторов биографий, так и их читателей. Такая установка на негатив, нередко вызванная отсутствием симпатии к тому, о ком идет речь, а иногда и соображениями рыночного порядка, подспудно означает лишение выдающегося человека особенного статуса, традиционно за ним закрепившегося. Иными словами, напрашивается вывод о том, что те, кто почитались великими, по сути дела, ничем не отличаются от нас с вами. Это может льстить нашему самолюбию, но — как в глубине души знает каждый — не имеет отношения к истине.

Оба заблуждения — «идеализация» и «развенчание» — одинаково вредоносны, тем более принимая во внимание ситуацию, сложившуюся в современной русской культуре. С одной стороны, нашей традиции и психологии вплоть до недавнего времени был присущ «культ гения», из-за которого отбрасывались, как несущественные, поступки или высказывания признанных гениальными людей, в случае обыкновенных смертных чреватые нравственным протестом. Этим, однако, нарушалась — причем в сфере политики роковым образом — одна из главнейших заповедей: «Не сотвори себе кумира!» С другой стороны, похвальная реакция на советскую практику «социалистического реализма», то есть безудержного восхваления в прошлом и настоящем всего, что могло быть идеологически востребовано властями, временами рискует перейти в разрушительный и само разрушительный нигилизм.

Для адекватного разрешения этой дилеммы следует глубже осознать нравственное несовершенство человеческой природы как таковой. Эта истина, которую оптимистический либерализм склонен не замечать, провозглашается — пусть в различных терминах — как религией, так и наукой: с точки зрения христианского богословия, темное измерение нашей души есть порождение первородного греха; с точки зрения психоанализа — проявление сил подсознательного, укорененных в либидинозно-агрессивном принципе удовольствия. Сказанное справедливо по отношению ко всем без исключения представителям человеческого рода независимо от их врожденных талантов или достижений (ср.: «Если говорим, что не имеем греха, обманываем сами себя, и истины нет в нас». I Ин. 1:8).

Существенно, однако, что творческие натуры именно тем и отличаются от прочих, что обретают способность к преображению собственных греховных побуждений и мотивов во вневременные ценности духовного порядка, тем самым оправдывая достоинство человечества и утверждая его созидательный потенциал. Поэтому объективность, насколько она возможна в этом жанре, будучи обязанностью биографа, требует учета как положительных, так и отрицательных черт персонажа, но при этом ни в коей мере не предполагает уничижения его личности или заслуг. В этом свете постмодернистские атаки на великих людей из-за малопривлекательных сторон их характера, поведения или взглядов более всего напоминают известное лаянье моськи на слона.

Приведем пример контраста между человеком и художником, имеющий отношение к нашей теме. 16/28 марта 1878 года Чайковский писал Надежде Филаретовне фон Мекк: «Прочтите объемистую книгу Отто Яна о Моцарте. Вы увидите из нее, что это была за чудная, безупречная, бесконечно добрая, ангельски непорочная личность. Это было воплощение идеала великого художника. Чистота его души безусловная». Мнение это — как и установка биографа, на которого ссылается композитор, — основано в первую очередь на возвышенных чувствах, неизменно порождаемых музыкой великого австрийца. И лишь после публикации избежавшего цензуры полного издания семейной переписки Моцарта в 1963 году обнаружилось, что он страдал пристрастием к скабрезной лексике и скатологической фиксации на предметах, и по сию пору не подлежащих обсуждению в приличном обществе — факт, мало согласующийся с представлением об «ангельской непорочности» и «безусловной чистоте души». Стоит ли на этом основании усомниться в величии композитора или гениальности его сочинений? Разумеется, нет! Но следует еще раз задуматься о бесконечной сложности психической жизни и «загадке человека».

Источник

in_es

in_es

Не просто забытой. А загубленной, оболганной и забытой. Книга В. Соколова строго документальна, но читается как триллер, детектив и мелодрама в одном флаконе. Излагаются факты, и читатель приходит к выводам сам, в конце автор только подтверждает их.
Наверное, стоит оговориться: это ни в коем случае не стирка белья гения, это история жизни несчастной женщины, попавшей под колеса его жизненного пути.

У Петра Ильича Чайковского и Антонины Ивановны Милюковой был один и тот же круг общения. Семейство Чайковских было в тесных дружеских отношениях с семейством Хвостовых, в числе которых были родственники Антонины Ивановны, в доме которых они и познакомились. Она сама училась в консерватории, где он преподавал, и одновременно с его близкими знакомыми, и т.д.

Причин решения Чайковского жениться было несколько, и кандидаток также несколько. Среди причин были (по нарастающей):
1. Желание отца видеть сына женатым (имевшее не так уж много значения для самого Петра Ильича).
2. Подать пример брату Модесту.
3. Внутренняя решимость переродиться, стать как все. Одновременно, правда, осознание, что бороться со своей природой тяжело.
4. Пример старого приятеля Шиловского, женившегося и успешно решившего аналогичные физиологические проблемы.
5. Создать прикрытие, «ширму» для своих природных влечений.
6. Желание таким образом решить финансовые проблемы.

Причин выйти замуж у Антонины Ивановны были две:
1. Горячая любовь к симпатичному, приятному в обращении мужчине, другу ее родственников. Готовность принять его со всеми его причудами и особенностями.
2. Горячее желание создать семью, помогать мужу во всем, быть его опорой, но также и получать от него жар души и тела.

На ком останавливается его выбор? На одинокой девушке, бесконечно влюбленной, сообщившей к тому же, что у нее есть капитал в 10 тысяч рублей, что было отчасти верно, но не реализовано ни на тот момент, ни позже.
Будь у нее в качестве опоры семья, Петр Ильич задумался бы о последствиях. Была бы она бедна, он на нее бы и не взглянул с точки зрения своих планов.
А она была влюблена в него как в мужчину, в человека, а не как в кумира, прославленного композитора: в те времена он еще и не был знаменитым, и звание композитора не было престижным.
Антонина Ивановна испытывала потребность в семье, в любви, так как ее семья не могла ей быть никакой опорой, в ней были постоянные раздоры, разводы, ссоры, склоки, измены и незаконнорожденные дети со стороны матери и у сестры.
Ее не пугали физиологические склонности Петра Ильича: ее отец был бисексуалом, а то, что человек видит с детства, является для него нормой.

Антонина Ивановна и Петр Ильич Чайковские, 24 июля 1874 года.

Что происходит дальше с ней?
Спустя месяц ей указывают на дверь и просят больше не беспокоить.
Она борется за него до конца его жизни.

В. Соколов развенчивает все эти мифы.

Ну, и, наконец, истеричка, сумасшедшая.
Они начали называть ее так еще до болезни, заболела же она лишь после смерти композитора.
Тяжелейшим потрясением стал отказ мужа от семейной жизни, планировавшийся им заранее. Далее он переписывался с ней и порой давал надежду.

Обложка книги об истории жизни жены Чайковского выглядит как темная страница:

По-моему, это удачное графическое решение, хотя есть и такое фото:

Источник

Недемократическая человечность

Каждый находит в музыке Чайковского частичку собственных чувств, увлечений, тайн. Это не демократизм, но недемократическая человечность

Суд чести правоведов

– Вы написали биографию Чайковского на английском языке в 1991 году. Теперь ее новый вариант выходит по-русски?

Это дало мне повод более подробно заняться биографией композитора, которого очень люблю. Для начала проштудировал трехтомную биографию Петра Ильича Чайковского, написанную его братом Модестом Ильичом в начале века. Она выходила маленькими такими выпусками, Модест Ильич еще в конце XIX века начал ее писать. На Западе подобный трехтомный труд выпустил Браун. Но Браун как раз поддержал Орлову, и эта ее теория о том, что Чайковского заставили покончить с собой, чтобы скрыть его гомосексуальную связь с неким юношей, пошла гулять по страницам разных энциклопедий, справочников, в основном англоязычных.

– Вас просто заинтересовал неправильно проинтерпретированный факт, на основе которого делаются далеко идущие выводы?

– А ваша мысль такова: хоть Чайковский и был, по словам Набокова, леворук в сексуальном отношении, это его ни капельки не мучало, он от этого ни чуточки не страдал.

– Да. Мне было важно посмотреть, насколько важна гомосексуальность для Чайковского в творческом смысле. Я начал изучать его биографию с ранних времен: ижевско-воткинское детство, Училище правоведения, петербургская консерватория. Естественно, были драматические отношения Чайковского с друзьями, женщинами. Была скороспелая женитьба на Антонине Милюковой. Он поторопился, повел себя жалостливо и безответственно. Немножко по-женски себя повел, хотя образцом для себя выбрал вполне мужское поведение.

Он тогда начал писать оперу «Евгений Онегин». Потому и увидел в письме своей бывшей консерваторской ученицы письмо Татьяны к Онегину, не захотел себя вести, как герой Пушкина, решил ответить на ее чувства. Дал согласие на брак. Правда, оговорил, что жить они будут, как брат и сестра. Милюкова с радостью согласилась, не подозревая, в какой омут братско-сестринских отношений ныряет. Вот Милюкова – действительно трагическая женщина, оказавшаяся в отчаянном положении: на всю жизнь она связалась с любимым человеком, который не мог ее любить. О ней, кстати говоря, в 1993 году вышла замечательная книга Валерия Соколова «Антонина Чайковская: история забытой жизни» на русском языке.

Соколов поднял все архивные материалы, связанные с этой несчастной женщиной. Чайковский, конечно, разрушил ее жизнь своим необдуманным поступком. Они никогда не развелись. И не могли развестись. До Февральской революции развестись в России было не так просто. Требовалось согласие Синода. Нужно было пуд соли съесть, чтобы развестись, или совершить революцию. Чайковский и Милюкова обращались в Синод, но все это было безрезультатно. Антонина Ивановна рано обнаружила признаки психического расстройства. У нее оказалась хроническая паранойя. Она обратилась к отцу Иоанну Кронштадтскому за помощью. Но он ее не принял. В конце жизни Чайковский стал давать ей какую-то пенсию, чтобы она могла себя содержать. И в завещании он оставил деньги, на которые Модест содержал ее в лечебнице для умалишенных. Она умерла в лечебнице на Удельной в 1917 году.

Подруга

– О добром гении Петра Чайковского, Надежде фон Мекк, вы пишете?

– Естественно, я поднимаю все пласты, связанные с биографией Чайковского, как же без фон Мекк? Они почти одновременно появились в его жизни – и фон Мекк, и Антонина Милюкова. Надежда Филаретовна, у которой только что умер муж, очень богатый человек, из прибалтийских немцев, заказала Чайковскому несколько произведений для фортепьяно. Чайковский выполнил этот заказ. А когда начался кризис у Антонины Ивановны, почувствовал, что может попросить у Надежды Филаретовны какую-то субсидию. Она согласилась. Фон Мекк была под впечатлением от последнего европейского мецената, короля Баварии Людвига II. В семье у нее был культ Вагнера, которого поддерживал Людвиг Баварский. Она хотела построить свои отношения с Петром Ильичом по той же схеме, по какой строились взаимоотношения Людвига и Вагнера.

Они договорились общаться только письменно и никогда не встречаться. Естественно, он видел фон Мекк на концертах со всей ее семьей. У нее была огромная семья, одиннадцать детей. Это те, что остались живы, многие умирали в младенчестве. В общем, никогда Чайковский и фон Мекк не встречались друг с другом. Была одна случайная встреча, когда он гостил у нее в имении, а Надежда Филаретовна жила неподалеку. Они проехали мимо друг друга в колясках. В общем, мало примеров такого меценатства я нахожу в истории. Когда полная физическая, материальная отдаленность, подчеркнутая, тщательно соблюдаемая, соединялась бы с таким мощным, таким проникновенным духовным общением и таким отчаянным бескорыстием дарителя, мецената.

В письмах к фон Мекк Чайковский открывался так, как ни перед кем не открывался. Во многом о его вкусах и пристрастиях, мыслях, убеждениях мы знаем благодаря его письмам к своей подруге. Брат Модест был его конфидентом, и в письмах к нему Чайковский мог описывать всякие встречи в Париже с юношами легкого поведения. С фон Мекк он переписывался совсем о другом. С ней он беседовал на самые высокие темы.

– По Фрейду, фон Мекк была сверх-Я Чайковского, а Модест – Оно?

– Разумеется, такие отношения долго продолжаться не могли. В конце концов фон Мекк и Чайковский поссорились. Почему, так никто и не знает. Инициатором разрыва была фон Мекк. В 1891 году она написала Чайковскому письмо, что вынуждена прекратить с ним всякие отношения. Он был страшно обижен, ранен. У меня есть предположения, почему фон Мекк прекратила отношения с Чайковским. Дело в том, что она очень болела, едва владела левой рукой. У нее был туберкулез в последней стадии. Она понимала, что дни ее сочтены, и не хотела быть Чайковскому обузой.

Тем более что в 1891 году Чайковский был на гребне славы и совершенно не нуждался в ее помощи. Вот она и ушла таким образом, не желая, чтобы тот, кому она помогала, ее жалел, пытался ей помочь. Чайковский в это время уже заслужил пенсию от императора Александра III, уже получал немалые деньги от исполнения своих произведений. Мог жить, не нуждаясь в финансовом вспомоществовании. Он переживал не из-за денег, ему не хватало духовного общения. Не с кем стало поговорить про умное и интересное, а это не менее важно, чем сексуальные удовольствия, правда?

Ему нужен был собеседник, и он не мог заполнить образовавшийся вакуум. Он пытался его заполнить своим племянником Владимиром Давыдовым, Бобом, который стал самой сильной страстью его жизни. Ему он посвятил Шестую патетическую. Но Боб был веселый, легкомысленный молодой человек. Чайковский написал ему несколько писем по поводу своей симфонии, но вряд ли Боб понимал значение того, что ему было посвящено.

Шестая патетическая

– Музыка Чайковского безысходно трагическая, какое-то в ней вопрошание к Богу: почему я не такой, как все?

– Ведь в жизни каждого человека есть и трагизм, и драма, совершенно не обязательно эти трагизм и драма будут связаны с теми или иными сексуальными особенностями. И любой человек в какие-то мгновения своей жизни с ужасом или с гордостью чувствует, что он не такой, как все. Совершенно не обязательно это чувство связано с сексуальной ориентацией. В пейзажах Левитана, в рассказах Чехова, в философских статьях Владимира Соловьева, современников Чайковского, тоже есть и трагизм, но ни Левитан, ни Чехов и близко даже не обладали сексуальными вкусами Чайковского. Музыка более эмоциональна, более насыщенна, поэтому трагизм в ней более откровенен. Там, где у Левитана печаль, у Чайковского – отчаяние.

Чего стоит Шестая патетическая симфония, которую он создал перед смертью! Такое вот получилось совпадение, которое и позволило говорить о том, что Чайковский готовился к смерти и прощался с миром в этой симфонии. Но большой художник всегда готовится к смерти и в любой момент готов попрощаться с миром. Симфонию исполнили один раз при жизни композитора, а потом – 6 ноября 1893 года, уже после его смерти. И люди услышали в этой симфонии реквием, прощание. Это и подтолкнуло общественное воображение к версии самоубийства. Нам трудно представить себе человека, ежеминутно готового к смерти. Легче представить самоубийцу, который, перед тем как уйти навсегда, пишет такую вот длиннющую предсмертную музыкальную записку. Так уж получилось, что Шестая патетическая стала музыкальным завещанием Чайковского.

– Одним словом вы могли бы сказать о Чайковском, что было в нем самое важное?

– Гений чувства. Он удивительно мог передавать в музыке чувства каждого человека. Каждый человек, слушая Чайковского, может сопереживать. Вы не можете так сопереживать музыке Брамса. А Чайковский доступен большому количеству людей, если вообще не всем. «Лебединое озеро» кто бы ни услышал, будет тронут. При всей глубине и философичности Шестой патетической она ведь тоже обращена ко всем людям без изъятия. Чайковский был консерватор, и он оскорбился бы, если бы кто-то углядел в нем демократизм. Назовем это человечностью. Каждый находит в нем частичку собственных чувств, увлечений, тайн. Это не демократизм, но недемократическая человечность.

Источник

Едва не умер, но нашел свою любовь: история татуировщика из Освенцима

Голливудские продюсеры готовятся к съемкам фильма о нацистских концлагерях. В центре сюжета – судьба Людвига Эйзенберга. 26-летнего еврея отправили в Освенцим из словацкого города Кромпахи. Узника заставили набивать татуировки с порядковыми номерами другим заключенным. Эйзенберг не только выжил в жутких условиях концлагеря, но и нашел свою любовь. За несколько лет до смерти своей удивительной историей он поделился с австралийской писательницей Хезер Моррис. Удалось ли татуировщику из Освенцима воссоединиться со своей возлюбленной и какой подвиг он совершил в нацистском плену? Об этом рассказывает программа «Загадки человечества» с Олегом Шишкиным на РЕН ТВ.

Хотел спасти семью

За пять лет в концлагере Освенцим гитлеровцы уничтожили около 4 миллионов человек. Выжить удалось единицам. Среди них был и Людвиг Эйзенберг.

В 1942 году немецкое правительство издало приказ, по которому каждая еврейская семья из Словакии должна была отправить одного человека работать на благо Третьего рейха. Отец Людвига был портным, а мать швеей, поэтому молодой человек думал, что будет шить военную форму для гитлеровцев, но в итоге оказался в Освенциме.

Заключенный 32407

В Освенциме у людей не было имен и фамилий. Каждый узник получал личный номер, который набивали зелеными чернилами на левой руке. Так Людвиг стал заключенным под номером 32407.

Людвиг работал по 20 часов в день, а на ночь отправлялся в деревянный барак. Там он делил нары и тюфяк, набитый соломой, еще с тремя заключенными. При этом немцы почти не кормили пленных: два раза в день давали им кусок хлеба из древесной муки и миску с похлебкой из брюквы. Многие не выдерживали жутких условий и умирали от голода и изнеможения.

Эйзенберг тоже едва не умер, когда заболел сыпным тифом. Но молодому человеку повезло: он оказался в лазарете, где познакомился с французом, который делал татуировки заключенным.

«Его поразили ее ясные глаза»

Однажды Людвиг делал татуировки вновь прибывшим узникам, девушкам из соседнего лагеря Биркенау. Одной из них он набил номер 34902. Его удивило, что девушка даже не попыталась отдернуть руку, когда он вонзил иглу под кожу.

Людвиг узнал, что девушку зовут Гита. Он начал передавать ей свои письма и свой дополнительный паек через охранника СС. Иногда Эйзенбергу даже удавалось устроить встречу с возлюбленной за ее бараком. Людвиг сделал все, чтобы перевести Гиту на более легкую работу. При этом он помогал не только ей: пользуясь своим положением, он доставал еду для бывших соседей по бараку.

Влюбленных разлучили

В январе 1945 года, когда советские войска наступали, нацисты начали массово вывозить узников из Освенцима. Гиту тоже забрали.

Людвига немцы перевезли в концлагерь Маутхаузен-Гузен, но Эйзенбергу удалось оттуда сбежать. Он вернулся домой, но решил во что бы то ни стало найти свою возлюбленную. В поисках Гиты он добрался до Братиславы – там находился переправочный пункт для освобожденных узников концлагерей. Молодой человек провел на вокзале несколько недель, пока начальник станции не посоветовал ему обратиться в Красный Крест.

Эйзенберг превратился в Соколова

Молодые поженились в октябре 1945 года и сразу же поменяли фамилии. Людвиг решил стать Соколовым, посчитав, что с такой фамилией им с женой будет проще жить в социалистической Чехословакии. После войны супруги открыли магазин тканей и стали неплохо зарабатывать. Они даже помогали деньгами движению, которое выступало за создание израильского государства. Но когда об этом узнали местные власти, Соколова арестовали.

После смерти жены Людвиг согласился рассказать о своей жизни в концлагере. Писательница Хезер Моррис три года записывала рассказы татуировщика из Освенцима. Книга вышла в свет в 2018 году, уже после смерти Соколова-Эйзенберга.

О невероятных событиях истории и современности, об удивительных изобретениях и явлениях вы можете узнать в программе «Загадки человечества» с Олегом Шишкиным!

Источник