слушать ширвиндта склероз рассеянный по жизни
Склероз, рассеянный по жизни
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Зачем создавалась эта книга? Из привычного тщеславия? Из ощущения неслыханной своей значимости и необходимости поведать человечеству нечто такое, что ему и в голову не может прийти? Да, если быть честным, то все это присутствует, но если быть честным до конца, то правда хочется хоть чуточку закрепить свое время, своих друзей, свой дом, а значит, свою жизнь.
Содержит нецензурную брань
— Дурашка! Сколько тебе лет?
С тех пор я хочу только сыновей.
— Дурашка! Сколько тебе лет?
С тех пор я хочу только сыновей.
К концу жизни мама стала слепнуть. Последние пятнадцать лет она мужественно переносила свою слепоту. Когда же начинала унывать, я говорил ей: «Мать, не горюй — совершенно не на что смотреть!»
К концу жизни мама стала слепнуть. Последние пятнадцать лет она мужественно переносила свою слепоту. Когда же начинала унывать, я говорил ей: «Мать, не горюй — совершенно не на что смотреть!»
Наши потомки, наверное, уже не увидят «Ромео и Джульетту». Если же ее будут продолжать ставить, то Джульетта выбежит голая, а Ромео признается ей, что он гей.
Наши потомки, наверное, уже не увидят «Ромео и Джульетту». Если же ее будут продолжать ставить, то Джульетта выбежит голая, а Ромео признается ей, что он гей.
Любить нельзя уговорить.
Любить нельзя уговорить.
Расхожие истины всегда подозрительны, ибо их декларируют, не вдаваясь в смысл. Вот, например: «Счастливые часов не наблюдают». Вранье инфантильное! Так как счастье в основном — на стороне, то счастливые все время зыркают на часы, чтобы успеть вовремя вернуться на свое несчастное место.
Расхожие истины всегда подозрительны, ибо их декларируют, не вдаваясь в смысл. Вот, например: «Счастливые часов не наблюдают». Вранье инфантильное! Так как счастье в основном — на стороне, то счастливые все время зыркают на часы, чтобы успеть вовремя вернуться на свое несчастное место.
Слушать ширвиндта склероз рассеянный по жизни
Лоскутное одеяло мыслишек
Старческие мысли приходят во время бессонницы, поэтому одеяло здесь не попытка афоризма, а натуральное покрытие. Надо успеть добежать до листа бумаги. Если маршрут через туалет – пиши пропало. То есть пропало то, что хотел написать.
Физическое состояние организма провоцирует осмысление. Осмысление тяготеет к формулировкам. Формулировки начинают попахивать мыслью или, в крайнем случае, мудростью. Мудрость смахивает на индивидуальность. Утром понимаешь, что вся эта старческая трусость уже имеет многовековую подоплеку и продиктована всяческими гениями. Тупик!
Годы идут… Все чаще обращаются разные СМИ с требованиями личных воспоминаний об ушедших ровесниках. Постепенно становишься комментарием к книге чужих жизней и судеб, а память слабеет, эпизоды путаются, ибо старость – это не когда забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть.
Вот, например, предыдущую мысль я записал в одной из трех своих книг, вышедших ранее. И забыл. Сейчас прочитал – будто в первый раз. Чего желаю и тем, кто их тоже читал.
Склероз пришел как прозрение.
…Как часто мы якобы философски произносим разные слова, не вдумываясь в суть глупости: «Время разбрасывать камни, время собирать камни». Это что такое? Ну, разбросал ты по молодой силе все камни – и как их на старости лет собирать, если нагнуться – проблема, не говоря уж о разогнуться, да еще с булыжником в руке.
Но раз это хрестоматийная истина, то я тоже хочу собрать разбросанные по жизни камни, чтобы все самое дорогое не валялось где ни попадя, а было в одной куче; чтобы не томиться во времени и пространстве, склеротически застревая в пробках воспоминаний при попытке переезда от одной вехи к другой.
И это, оказывается, я уже писал. Правда, с тех пор проехал еще несколько вех. И есть что вспомнить. Вернее, есть что забыть.
Как-то меня спросили: «Что, на ваш взгляд, не стоит включать в книгу воспоминаний?» Ответил: «Все, если боишься разоблачений».
Мемуаристика вытесняет с книжных полок Свифта, Гоголя и Козьму Пруткова, а множество графоманов придумывают документальные небылицы.
В Театре сатиры была режиссер Маргарита Микаэлян. Как-то на заседании художественного совета она поднялась и сказала: «Мне много лет, я давно работаю в театре. Слушаю я сейчас это обсуждение и думаю: ну сколько можно? И я решила – с сегодняшнего дня не врать». Плучек говорит: «Мара, поздно».
Не надо впадать в соблазн написать монументальное произведение в рамках мемуарных стереотипов под скромнейшим названием «Я о себе», «Сам обо мне», «Они обо мне» и, на худой, самоуничижительный конец: «Я о них»…
Сегодня дежурные блюда бытия выдают за порционные – отсюда дешевое меню биографии и изжога в финале.
Однажды я вывел формулу, что я такое: рожденный в СССР, доживающий при социализме с капиталистическим лицом (или наоборот).
Я думаю, что клонирование придумал Гоголь в «Женитьбе»: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» Так вот, если бы это – сюда, а это – сюда, – так, к сожалению, не получается. С клонированием собственной биографии не складывается.
За 80 лет не случалось всерьез отчаиваться – только делаю вид. Это сохранило шевелюру, гладкую кожу морды лица и инфантилизм старого мудака.
Однажды я наткнулся, кажется, у Ромена Гари (он же Эмиль Ажар) – иногда мучительно хочется блеснуть начитанностью, – на фразу: «Он достиг возраста, когда у человека уже окончательное лицо». Всё! Перспективы роста и перевоплощения уже больше нет – надо смириться и дожить с этой физиономией.
Цифра 80 – неприятная. Когда ее произносишь, еще как-то проскакивает. А когда нарисована на бумаге, хочется ее заклеить. Недавно поймал себя на мысли, что стал обращать внимание на годы жизни известных людей. Читаешь: умер в 38, 45, 48 лет… – и одолевает грусть. Но порой смотришь: иной прожил 92 года. Гора с плеч. Поэтому у меня сейчас настольная книга – календарь Дома кино, который каждый месяц рассылается членам Союза кинематографистов. На первой странице – рубрика «Поздравляем юбиляров». Возле женских фамилий стоят прочерки, а около мужских – круглые даты. Но начиная с 80-ти пишут и некруглые – на всякий случай, потому что надежды на поздравление со следующей круглой датой мало. И вот этот календарик – мое утешение. Правда, иногда попадаются фамилии совсем незнакомые – какой-то бутафор, второй режиссер, четвертый пиротехник, пятый ассистент… Зато цифры какие: 86, 93, 99! Ихтиозавры надежды.
Склероз, рассеянный по жизни
Зачем создавалась эта книга? Из привычного тщеславия? Из ощущения неслыханной своей значимости и необходимости поведать человечеству нечто такое, что ему и в голову не может прийти? Да, если быть честным, то все это присутствует, но если быть честным до конца, то правда хочется хоть чуточку закрепить свое время, своих друзей, свой дом, а значит, свою жизнь.
Старческие мысли приходят во время бессонницы, поэтому одеяло здесь не попытка афоризма, а натуральное покрытие. Надо успеть добежать до листа бумаги. Если маршрут через туалет – пиши пропало. То есть пропало то, что хотел написать.
Физическое состояние организма провоцирует осмысление. Осмысление тяготеет к формулировкам. Формулировки начинают попахивать мыслью или, в крайнем случае, мудростью. Мудрость смахивает на индивидуальность. Утром понимаешь, что вся эта старческая трусость уже имеет многовековую подоплеку и продиктована всяческими гениями. Тупик!
Склероз, рассеянный по жизни скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно
Вся наша жизнь – это существование в промежутках между. Между юбилеями и панихидами, между удачами и провалами, между болезнями и здоровьем, между днем и ночью, вообще, между рождением и смертью возникает пространство, когда человек вынужден подумать. А когда начинаешь думать, то рефлекторно хочется поделиться чем-нибудь с кем-нибудь, кроме самого себя… Александр Ширвиндт Книга содержит нецензурную брань
Новая книга Александра Ширвиндта – не размеренное и скучное повествование. По словам самого автора: – Это не литература и не скрупулезная биографическая справка. Это – чехарда воспоминаний». О самых непростых моментах жизни Ширвиндт рассказывает в знаменитой ироничной манере, безо всякого снисхождения к себе и другим. Итак, «Проходные дворы биографии». Маршрут простой: от самого начала, от родильного дома, до, слава богу, пока не самого конца».
Я хочу, чтобы меня запомнили тем, кем я был, и настолько, насколько заслужил. ( Александр Ширвиндт )
[i]Внимание! Содержит ненормативную лексику![/i]
Борис Поюровский, Александр Ширвиндт
Хочется объяснить читателю, как будет строиться эта книга. Каждый из нас расскажет о том, что он помнит. Таким образом, в книге возникают два автора. При этом вовсе не обязательно совпадение точек зрения. Постараемся вспомнить только о том, чему сами были свидетелями, ибо всю сознательную жизнь прожили рядом, у нас много общих друзей (недруги, кстати, у нас тоже общие).
— Круглосуточного желания первым добежать до результата у меня нет. На короткие дистанции кто бежит, спринтер? Вот я спринтер. На марафон не могу разогнаться — устаю, надоедает. Мне бы рвануть на стометровочку
— Александр Анатольевич, вы уже продлили свой контракт худрука?
— Сначала с этим возникла некая пауза. Оказалось, никто ни за чем не следит и меня забыли позвать его продлить. На работу ходил по инерции, я же не могу идти клянчить.
Утро 22 июня 1941 года застало нас в 200 метрах от пограничной заставы в Западной Украине, на стыке венгерской и польской границ, в заранее вырытых и хорошо замаскированных окопах.
Перед самой войной, когда стало известно, что противник стягивает войска к западной границе Советского Союза, обстановка резко обострилась. Мы знали: в случае начала военных действий враг уничтожит наши погранзаставы, обеспечивая себе беспрепятственный переход границы.
Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Verlag an der Wertach» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал.
«…Военная поэзия – отдельная тема, и хвалебные оды на взятие неприятельской крепости занимают в ней лишь малую часть. Стихи поэтов-фронтовиков, нередко погибших на войне в самом расцвете, как, к примеру, харьковчанин Михаил Кульчитский – редкие по силе свидетельства о переломных страницах истории. Минувший век, щедрый на кровавые жатвы, запечатлен в строках русских поэтов. Хлебников, Гумилев, Маяковский, Ушаков, Гудзенко, Симонов, Слуцкий, Межиров, Друнина, Тарковский – вот первые из них, кто на слуху, но продолжать список можно долго…»
Каждая его выставка у нас и за рубежом является событием.
Он был современником художественной революции, осуществлявшейся фовистами и кубистами. Цвет освобождался от натуры и становился принадлежностью красочной поверхности полотна. Нам с вами, дорогой читатель, уже записавшим в музейный архив и Пикассо, и Матисса, трудно вообразить себе, до чего непохожими на то, что привыкли называть живописью в начале XX столетия, были произведения Пиросманашвили.Гениальная одаренность открывала мастеру секреты волшебства работы кистью и красками. Он никогда не пытался воспроизвести зрительное впечатление, как натуралист. Не рассказывал историй, не морализировал, не пытался развлечь или рассмешить зрителя.С отвагой и энтузиазмом он брался за то, чтобы создать не подобие, а эквивалент окружающего мира. В отличие от быстротекущей жизни мир Пиросмани принадлежал вечности.
Его искусство было созвучно самому смелому новаторству и оказало большое влияние на дальнейшее развитие и грузинской и русской школы живописи.
Александр Ширвиндт рассказал «Газете.Ru» о своей книге мемуаров «Склероз, рассеянный по жизни»
Художественный руководитель Театра Сатиры Александр Ширвиндт
В 2014 году исполнилось 80 лет актеру театра и кино, народному артисту РСФСР Александру Ширвиндту и 90 лет Театру сатиры, художественным руководителем которого он является с 2000 года. В ноябре в продажу вышла книга воспоминаний — уже четвертая в библиографии артиста. «Газета.Ru» поговорила со знаменитым актером о театре, политике, городском хозяйстве и наследии СССР.
— «Склероз, рассеянный по жизни» — ваша четвертая книга-биография. Что такое «Склероз» — продолжение, переосмысление, взгляд с другой стороны?
— Когда мы делали первую книгу «Былое без дум» в 1994 году с Поюровским (Борис Михайлович Поюровский — советский театральный критик и педагог. — «Газета.Ru»), кто-то заметил, мол, смотри, он умеет склонять падежи и ставить запятые.
Да, я не диктую, пишу сам, но заставить себя сесть за стол — это безумие.
И пока не знаешь, про что и зачем писать, делать это глупо. У меня любая книга начинается с названия. Придумалось, например, «Ширвиндт, стертый с лица земли». И это не просто фразочка для хохмы (речь о книге «Schirwindt, стертый с лица земли». — «Газета.Ru»), был такой город, самый восточный в Пруссии, и он действительно во время Второй мировой войны был стерт с лица земли. Сейчас там поселок Кутузово Калининградской области, но там ничего не осталось, кроме cтарого немецкого блиндажа и поля. Потом придумалось название «Проходные дворы биографии» — от этого идет какой-то элемент фантазии.
Этим летом у меня был юбилей, столетие — можно было сделать «полное собрание сочленений», но родилось название «Склероз, рассеянный по жизни». Ведь никто ничего не помнит!
Даже если прочел или посмотрел, проходит время — все стирается.
— Считается, что абсолютно любой человек может написать хотя бы одну книгу — о своей жизни. Насколько вы можете назвать себя «не любым» человеком?
— А я про себя и не пишу. Пишу про жизнь — когда она длинная, то что-то всегда вспоминается. Причем старое вспоминается, как ни странно, ярче и конкретней, чем вчерашний день.
— Ну, наверное, склероз все-таки есть склероз. И «там», тогда было моложе, ярче, темпераментней. Интересней. А сейчас текучка дает возможность забывать.
— Ваша книга четко разделена на две части: дела давно минувших дней вы вспоминаете с теплотой, а о том, что происходит сегодня, говорите, по ощущениям, едва сдерживаясь.
— Да, оказалось, что там было уютней.
— Такое разделение часто встречается в современной мемуарной литературе — в отличие от биографий советского времени; там все как раз наоборот, от трудностей детства к достижению некоего положения. Это свойство человеческой памяти, сознательная задумка, ностальгия по СССР – который «был проще и понятней»?
— Это избирательная память. И все индивидуально. Если отбросить катаклизмы и трагедии вселенского масштаба — война, катастрофы, наводнения, революции — это одно. А если взять биографию конкретного человека, то она очень индивидуальна, вне зависимости от всего этого. И когда начинаешь вспоминать — вспоминается что-то радостное. Ведь окунаться в говно противно — нужно еще раз его переживать и в нем плавать. Поэтому лучше выбирать.
— Вы легко употребляете в книге не вполне цензурные слова. Однако в соответствии со вступившим в силу законом о запрете мата у вас в книге вместо нецензурной лексики — стыдливые звездочки. Как вы относитесь к этим запретам, насколько они оправданны?
— Это очередной наивно-пошлый перегиб. Одно дело материться, то есть ругаться, и другое — говорить на родном языке. Русский язык без мата не существует как явление — ни литературный, ни тем более разговорный. Другое дело, что нужно знать, когда и что.
Попробуй рассказать хороший анекдот и вместо мата говорить «пошел к черту» или «как тебе не стыдно» — кто этот анекдот будет слушать?
А когда пошлешь по-настоящему — анекдот получается.
Вот у нас сейчас запретили четыре слова… где же тогда Пушкин, где Барков, где Лука Мудищев, Юз Алешковский? Где русская литература, которой без мата нет? Это не мат, это язык. А матерщина — это ругательство, но это в законе не разграничено.
Новые запреты коснулись и сцены — нельзя материться, нельзя курить. Я всегда курил в «Орнифле» (спектакль по пьесе Жана Ануя, поставленный в Театре сатиры режиссером Сергеем Арцибашевым. — «Газета.Ru»). Мой герой курит, это его порок, на этом построена интрига. Теперь нельзя, причем даже электронную сигарету — обычные запретили, потому что пожар может быть, а электронную — потому что пропаганда, бяка.
И вот Орнифль сидит как полный импотент: курить ему нельзя, нельзя пить — тоже пропаганда, — и материться запретили. И он получается как старый нельзя-сказать-что.
— То есть фактически спектакль выхолостили?
— Конечно. И все это мы уже проходили. Допустим, великий иезуит, начальник советского телевидения Лапин (С.Г. Лапин, председатель Гостелерадио СССР в 1970–1985 годах. — «Газета.Ru») не разрешал появляться в кадре с растительностью на лице — не только с бородой, но и с усиками. Ему не нравилось.
— Но ведь в советское время и запретов было больше.
— Запреты в СССР были другого свойства. Сейчас нельзя пить, курить, материться. А с другой стороны — не запрещается говорить: неси что хочешь.
И начинается словоблудие и вседозволенность, которые подменяют свободу слова, — а ведь это разные вещи.
Свобода слова — для того, чтобы сказать что-нибудь смысловое, ценное, цельное. А когда понос и никто не запрещает — это не свобода. Про СССР говорят, что была ужасная цензура — да, конечно, была, и, конечно, цензура ужасна. Но в то время помимо цензоров везде — на телевидении, в кино, в театре –
были еще и образованнейшие редакторы, которые помимо антисоветчины (которую нельзя!) следили за моралью, за словом, за образом.
А сейчас заплати — и неси что хочешь, но только не кури и не матерись.
— Стоит вернуть худсоветы?
— Худсоветы? В театре? Это атавизм. А в масштабах театральной реформы – вещь опасная. Они должны быть насыщены профессионалами, а сейчас все размыто дилетантизмом. Говорят — задыхаемся, много народу, много балласта, нужна контрактная система, давайте реформировать. Правильно говорят. Но как это сделать? Вот огромное количество людей, все абсолютно советское и законное –
есть артисты, которые не выходят на сцену, им по 90 лет, из них семьдесят они провели в театре. И им завтра сказать — уходите?
Я лично этого сделать не смогу.
Принимайте закон о театре — чтобы не я их выгонял, а Госдума, правительство или Министерство культуры. Нет, не принимают, боятся — вдруг эти старые актеры выйдут на улицы с флагами и булыжниками?
— Ну, врачи же пошли. Мало, конечно, но артисты темпераментней, их пойдет больше. И этот момент тоже надо продумывать.
— То есть сейчас сделать ничего не получится?
— Ну почему же, работаем, но трудно. Балласт ведь действительно существует, чтобы взять что-то свежее со стороны или поставить дорогой спектакль — денег не хватает. И каждая новая постановка — раздумья, где их взять. Вот сейчас вышел закон о меценатстве, пусть урезанный. Но меценатство подразумевает фигуру Дягилева, который без балета не мог жить, Станиславского, который — помимо того, что был гениальным режиссером, — был меценатом и миллионером. У нас было спонсорство: бери театр, а за это тебе — беспошлинный табак, дешевые презервативы и пей без акциза сколько хочешь. Появилось дикое количество любителей театра. Потом льготы отняли — и спонсоры эти посыпались. А меценатов нет.
— Московский министр культуры Сергей Капков недавно посетовал на исчезновение целых культурных направлений — сатиры, эстрады, но как на парадокс указал на то, что существуют театры — эстрады и сатиры. Как вы считаете, сатира есть?
— А я спросил у него, что имелось в виду, и Капков ответил — пьесы. Я тогда сказал — так напиши. Чтобы иметь сатирический репертуар, нужна драматургия, а ее нет. В сотый раз ставить Сухово-Кобылина или подвешивать Вассу Железнову за люстру — неинтересно.
А насчет того, есть ли сейчас сатира… Есть, но мало, надо ее выискивать. Гоголей, Салтыковых-Щедриных, их, перефразируя Сталина, действительно нет. Но у нас в репертуаре, например, есть абсолютно сатирическая пьеса Юрия Полякова «Хомо Эректус», идет пьеса Виктора Шендеровича «Вечерний выезд общества слепых» — острый и яркий спектакль; или «Незабываемые знакомства» по пьесам Нины Садур и Эдварда Олби — тоже сатира.
Кроме того, я считаю, что в нашем обществе при каждодневном напряге человек имеет право прийти в театр и на два с половиной часа переключиться. Но не на говно, а на веселую комедию. Вот у нас более десяти лет идет спектакль «Слишком женатый таксист» — да, казалось бы, безделушка, но попасть на нее невозможно – это два часа чистого смеха. Причем этот спектакль довольно изящно играют хорошие артисты.
Играют вроде бы фигню. И на этой фигне зрители отдыхают от «нефигни» за стенами театра.
К 90-летию нашего театра мы подготовили обозрение «Грустно, но смешно» — три «но». Думали, сыграем раз, ну два. А народу – лом! Все удивляются. А чему удивляться-то? На сцене актеры первого состава, молодые артисты, почти вся труппа. Решили включить наше «юбилейное» представление в репертуар. Так и раньше было. В 2001-м в память об Андрее Миронове мы сделали спектакль «Андрюша», думали, поиграем немного. Он шел на аншлагах несколько сезонов.
— Приходя на пост худрука, вы говорили примерно о том же — что ваш театр нужно называть сейчас как-то иначе, «театр памяти сатиры». Но за почти 15 лет вы так и не стали заниматься его переименованием. Есть желание сделать это или оно уже стало мемориальным и нарицательным?
— Эти бирки когда-то развесили, они так и остались. Был театр транспорта, который потом стал театром имени Гоголя, а сейчас — Гоголь-центром. Почему Гоголь-центр, почему имени Гоголя? Про транспорт было понятно — он стоял на кругу у Курского вокзала. Театр Пушкина, Театр Чехова, Театр Ленинского комсомола, Театр сатиры — это все советские клише, ставшие брендами. Название «Ленком» придумал Николай Караченцов. Для молодого поколения ленинский комсомол — как для меня Навуходоносор, а «Ленком» — это уже бренд.
— Вы ведете себя подчеркнуто аполитично…
— …но уже подписали несколько открытых писем — например, в поддержку Юрия Лужкова. Какой у вас критерий — подписать письмо или нет?
— Я ничего обычно не подписываю. Про Лужкова подписывал, да. К нему разное отношение, он неоднозначная фигура, очень сложная. Я, к сожалению, к старости лет уже не всегда тщательно выясняю, кто есть ху. Сейчас я делю людей на тех, кому нравлюсь, и тех, кому — нет.
И пусть это вялая отмазка, но Лужков меня любил, и он очень много сделал для моего театра и вообще для театров в Москве.
Я не о дворцах и храмах, я о театральном деле — он помогал, двигал зарплаты, построил здания для Петра Фоменко, Александра Калягина. А чего мне еще надо от мэра?
Но вообще коллективные письма ненавижу — это словно способ за что-то спрятаться.
— Вы не подписывали и письмо в поддержку политики Путина в Крыму и на Украине…
— Не подписывал. И не потому, что стою на площади с флагами. Мне, кажется, и не предлагали. А Крым… все это, наверное, правильно с точки зрения истории, глобальной политики. Но немножко не вовремя.
— Позже. Может, через пару лет. Но я не профессионал, многого не понимаю. Ну а так — «крымнаш», «крымнаш». Такого результата, который в результате получился, кажется, не ожидал никто — от самого высокого верха до самого последнего дворника. А где чье… Господи, откройте книжку и посмотрите, кто и что с этим Крымом делал.