синтия л хэвен эволюция желания жизнь рене жирара
Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара
«Любое желание – это желание быть», – говорил знаменитый франко-американский философ Рене Жирар. Именно наши желания определяют, кто мы есть, однако нам они не принадлежат: будучи миметическими (подражательными и зеркальными), они превращают нас в бесконечную серию чужих отражений. Желание – это эволюция длиною в жизнь: мы начинаем подражать еще детьми, соперничаем в школе и на работе, хотим все большего, страдаем, не получая желаемого, и раскаиваемся на смертном одре. Книга Синтии Хэвен – первая в своем роде биография Жирара, основанная на беседах с ним самим, его близкими, друзьями и коллегами из Франции и США. Жизнь мыслителя предстает в ней иллюстрацией к его теории, которая раскрывается не как отвлеченная умозрительная концепция, но как философия для жизни, которую он первый же и стремился практиковать.
Годы учебы в родном Авиньоне и промозглом оккупированном Париже, судьбоносный переезд в США, религиозное обращение в конце 1950-х, открытие насильственных истоков культуры, сомнения, признание и его соблазны – читатель узнает, как разворачивалась его духовная и творческая эволюция от первой работы «Ложь романтизма и правда романа», через фундаментальную «Насилие и священное» к мрачным апокалиптическим пророчествам его заключительной книги «Завершить Клаузевица».
«И все же от Шлимана Жирар отличается тем, что для него литература – не просто письменные свидетельства, где оставили свой след исторические факты, но и архив самопознания. Жирар начинал свою публичную деятельность в сферах теории литературы и литературной критики, с изучения писателей, чьи главные герои стремятся отринуть свое «Я» и вырваться за пределы своей индивидуальности. В конце концов его исследования приобрели кросс-дисциплинарный характер, переместившись в вотчины антропологии, социологии, истории, философии, психологии, теологии. Мысль Жирара, в том числе проводимый им текстовый анализ, предлагает всеобъемлющую интерпретацию природы человека, истории человека и удела человека. Давайте кратко напомним ряд его важнейших выводов.»
Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара (fb2)
Добавлена: 10.08.2021 Версия: 1.
Дата авторской / издательской редакции: 2018-01-01
Дата создания файла: 2021-07-16
ISBN: 9785444816066 Кодировка файла: UTF-8
Издательство: Новое литературное обозрение Город: Москва
[url=https://coollib.net/b/535809]
[b]Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара (fb2)[/b]
[img]https://coollib.net/i/9/535809/cover.jpg[/img][/url]
QR-код книги
Аннотация
«Любое желание – это желание быть», – говорил знаменитый франко-американский философ Рене Жирар. Именно наши желания определяют, кто мы есть, однако нам они не принадлежат: будучи миметическими (подражательными и зеркальными), они превращают нас в бесконечную серию чужих отражений. Желание – это эволюция длиною в жизнь: мы начинаем подражать еще детьми, соперничаем в школе и на работе, хотим все большего, страдаем, не получая желаемого, и раскаиваемся на смертном одре. Книга Синтии Хэвен – первая в своем роде биография Жирара, основанная на беседах с ним самим, его близкими, друзьями и коллегами из Франции и США. Жизнь мыслителя предстает в ней иллюстрацией к его теории, которая раскрывается не как отвлеченная умозрительная концепция, но как философия для жизни, которую он первый же и стремился практиковать.
Годы учебы в родном Авиньоне и промозглом оккупированном Париже, судьбоносный переезд в США, религиозное обращение в конце 1950-х, открытие насильственных истоков культуры, сомнения, признание и его соблазны – читатель узнает, как разворачивалась его духовная и творческая эволюция от первой работы «Ложь романтизма и правда романа», через фундаментальную «Насилие и священное» к мрачным апокалиптическим пророчествам его заключительной книги «Завершить Клаузевица».
Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара
О книге «Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара»
«Любое желание – это желание быть», – говорил знаменитый франко-американский философ Рене Жирар. Именно наши желания определяют, кто мы есть, однако нам они не принадлежат: будучи миметическими (подражательными и зеркальными), они превращают нас в бесконечную серию чужих отражений. Желание – это эволюция длиною в жизнь: мы начинаем подражать еще детьми, соперничаем в школе и на работе, хотим все большего, страдаем, не получая желаемого, и раскаиваемся на смертном одре. Книга Синтии Хэвен – первая в своем роде биография Жирара, основанная на беседах с ним самим, его близкими, друзьями и коллегами из Франции и США. Жизнь мыслителя предстает в ней иллюстрацией к его теории, которая раскрывается не как отвлеченная умозрительная концепция, но как философия для жизни, которую он первый же и стремился практиковать. Годы учебы в родном Авиньоне и промозглом оккупированном Париже, судьбоносный переезд в США, религиозное обращение в конце 1950-х, открытие насильственных истоков культуры, сомнения, признание и его соблазны – читатель узнает, как разворачивалась его духовная и творческая эволюция от первой работы «Ложь романтизма и правда романа», через фундаментальную «Насилие и священное» к мрачным апокалиптическим пророчествам его заключительной книги «Завершить Клаузевица».
На нашем сайте можно скачать бесплатно книгу «Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара» в формате epub, fb2 или читать онлайн. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.
Читать “Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара”
Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара
Посвящается Рене, со всей моей любовью
(но любовь эта не треугольная)
Введение
В 1871 году, вооружившись томиком «Илиады» и лопатой, Генрих Шлиман принялся искать Трою. И спустя два года наткнулся на золото.
Шлимана поносили, называя дилетантом, авантюристом и аферистом.
Когда спустя несколько десятков лет археологи усовершенствовали методы раскопок, Шлиману предъявили еще одно обвинение – он, мол, невольно уничтожил многое из того, что пытался найти.
«Скажу то, что говорю уже много лет: в глобальном смысле Шлиман – лучший аналог того, что Рене Жирар олицетворяет в антропологии и социологии, – сказал Роберт Поуг Харрисон, стэнфордский коллега этого французского теоретика. – Его великое открытие, как и открытие Шлимана, раскритиковали за неверную методику. Другие никогда не отыскали бы Трою таким способом, как изучение художественной литературы, – у них просто не хватило бы воображения». Однако в трудах Жирара содержатся откровения даже еще более существенные, чем открытие Трои: в них описаны корни насилия, уничтожавшего на протяжении истории человечества то Трою, то другие империи.
Этот член Французской академии доверял литературе, как и Шлиман, – считал ее вместилищем истины и правдивым отражением реальных событий. Харрисон сказал мне, что Жирар преданно служил не какой-либо узкой научной дисциплине, а непреходящей общечеловеческой истине: «Научные дисциплины привержены больше методологии, чем истине. Рене не учился на антрополога, точно так же как Шлиман – на историка. С точки зрения научной дисциплины это беззастенчивая недисциплинированность. Ему этого до сих пор не простили».
Аналогия показалась мне ценной, хотя некоторые другие друзья Жирара непременно бросятся ограждать его от таких сравнений, поскольку Шлиман – фигура скандальная. Впрочем, Жирар тоже кое-кого скандализировал: в академической среде многие скрежещут зубами из-за некоторых высказываний Жирара, выдержанных в непререкаемом – ни дать ни взять папа римский ex cathedra – тоне (но разве еще несколько современных французских мыслителей высказываются менее категорично?). По нашу сторону Атлантики Жирар, хоть он и был одним из немногочисленных на американской земле immortels – членов Французской академии, – так и не удостоился подобающего ему признания.
И все же от Шлимана Жирар отличается тем, что для него литература – не просто письменные свидетельства, где оставили свой след исторические факты, но и архив самопознания. Жирар начинал свою публичную деятельность в сферах теории литературы и литературной критики, с изучения писателей, чьи главные герои стремятся отринуть свое «Я» и вырваться за пределы своей индивидуальности. В конце концов его исследования приобрели кросс-дисциплинарный характер, переместившись в вотчины антропологии, социологии, истории, философии, психологии, теологии. Мысль Жирара, в том числе проводимый им текстовый анализ, предлагает всеобъемлющую интерпретацию природы человека, истории человека и удела человека. Давайте кратко напомним ряд его важнейших выводов.
Его занимала тема «метафизического желания» (его собственный термин) – иначе говоря, желания, которое мы испытываем, когда нет проблем с удовлетворением наших животных потребностей в пище, воде, сне и безопасном укрытии. В этом плане Жирар наиболее известен, пожалуй, концепцией опосредованного желания, которая родилась из наблюдения, что человек перенимает желания других людей. Если вкратце, мы хотим заполучить то, что хотят заполучить другие. Хотим именно потому, что это хотят заполучить они.
Подражание – вот что движет поведением человека. Мы как-никак – животные общественные. Путем подражания мы учимся: благодаря подражанию начинаем говорить, не будь подражания, не пользовались бы при еде ножом и вилкой. Подражание – вот благодаря чему реклама «работает», целое поколение решает проколоть себе язык или щеголять в рваных джинсах, поп-композиции взлетают на вершины хит-парадов, а акции стремительно растут или падают.
Сегодня понятие мимеcиса далеко не чуждо общественным наукам, но никто не делал его стержнем теории соперничества и насилия у людей так, как начиная с 1950-х годов это сделал Жирар. Фрейд и Маркс ошибались: первый предположил, что стройматериалом для поведения человека служит сексуальность, второй считал, что основа всего – экономика. Но подлинный ключ к разгадке – «миметическое желание», предшествующее и сексуальности, и экономике, движитель их обеих. Именно подражание пробуждает в нас похоть и диктует на Уолл-стрит тренды в биржевой торговле. Когда реклама «Кока-колы» зазывает вас пригубить этот напиток и таким образом присоединиться к гламурной компании на пляже, миметическое желание
Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара
Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Синтии Хэвен «Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара» (перевод Светланы Силаковой).
«Любое желание — это желание быть», — говорил знаменитый франко-американский философ Рене Жирар. Именно наши желания определяют, кто мы есть, однако нам они не принадлежат: будучи миметическими (подражательными и зеркальными), они превращают нас в бесконечную серию чужих отражений. Желание — это эволюция длиною в жизнь: мы начинаем подражать еще детьми, соперничаем в школе и на работе, хотим всë большего, страдаем, не получая желаемого, и раскаиваемся на смертном одре. Книга Синтии Хэвен — первая в своем роде биография Жирара, основанная на беседах с ним самим, его близкими, друзьями и коллегами из Франции и США. Жизнь мыслителя предстает в ней иллюстрацией к его теории, которая раскрывается не как отвлеченная умозрительная концепция, но как философия для жизни, которую он первый же и стремился практиковать. Годы учебы в родном Авиньоне и промозглом оккупированном Париже, судьбоносный переезд в США, религиозное обращение в конце 1950-х, открытие насильственных истоков культуры, сомнения, признание и его соблазны — читатель узнает, как разворачивалась его духовная и творческая эволюция от первой работы «Ложь романтизма и правда романа», через фундаментальную «Насилие и священное» к мрачным апокалиптическим пророчествам его заключительной книги «Завершить Клаузевица».
Предлагаем прочитать отрывок из главы о Второй мировой войне.
Мрачные времена в «Городе света»
Вспоминая годы войны, Жирар сказал с нажимом: «Это не взволновало меня так, как должно было бы взволновать». Место этой фразы — в ряду его многочисленных высказываний о том, как бесстрастно он реагировал на происходившее вокруг; казалось, он сам был озадачен своим невозмутимым характером. Однако впоследствии я призадумалась: может, в таких обстоятельствах он просто не испытывал тех чувств, каких сам от себя ожидал, или тех чувств, которые испытывали, если верить их собственным словам, другие? Но найдется ли на свете человек, чьи подлинные чувства совпадают с его готовыми представлениями о жизни? «Оккупированный Париж парализовал меня», — заявил однажды Жирар[1]. Этим сказано всë.
В зимнюю пору Париж может быть неприветливым и унылым, особенно если пытаешься наладить жизнь в этом большом городе, вообще не имея там друзей, а вокруг — немецкие офицеры, нацистские чиновники и местные жители, в той или иной мере сотрудничающие с оккупантами. В годы войны Жирар был в этом городе студентом-провинциалом и жил, считая каждый сантим. Он вспоминал о голодающем Париже.
С 1943 по 1947 год он учился в Школе хартий. «Ничего хуже я в жизни не испытывал», — говорил он с жаром. В Школу его в конце концов приняли — правда, он оказался одним из последних абитуриентов, зачисленных на курс. «Я это ненавидел. Я ненавидел Париж. Я ненавидел Париж, как никакой другой город». Жирар здесь был чужаком, и отнеслись к нему, по его словам, с некоторыми предрассудками, видя в нем провинциала-«южанина».
Он, как всегда, хотел было «удрать обратно в Авиньон», но под немецкой оккупацией передвижения по стране были штукой трудной: уехать в Париж было проще, чем вернуться в Прованс. Первый год он дрожал от холода в неотапливаемом номере «Отель дю Скуар Монж» и его жизнь протекала, казалось, в основном в метро. Вдобавок немецкие оккупанты, естественно, отбрасывали тень на эмоциональную атмосферу в городе, провоцируя сложный комплекс чувств и переживаний: и отрицание очевидного, действовавшее как психологический защитный механизм, и страх, и внутренние противоречия.
«Всю жизнь я был способен работать только вне институций, а потому подсознательно работал против них. И, конечно, в очередной раз начал разыгрываться всë тот же сценарий, — рассказывал он. — Едва я поселился в холодном и голодном Париже 1942 года[2], мной, как обычно, завладело одно-единственное желание — вернуться домой. К счастью, этому препятствовала так называемая «демаркационная линия» между оккупированной Францией и вишистской Францией. В общем, это благодаря немецким оккупантам я умудрился доучиться в Школе хартий»[3].
Второй год обучения прошел лучше, хотя в те годы у него куда-то делся дар отчебучивать веселые проделки и обзаводиться сообщниками по проказам или просто друзьями. Жирар был вынужден полагаться на милосердие незнакомых людей и в конце концов поселился на самой длинной улице Парижа. «К счастью, на втором курсе благодаря одному милосердному «хартисту» мне дали место в общежитии, в доме 104 на рю де Вожирар.
В студенческие годы там проживали в том числе Франсуа Мориак и Франсуа Миттеран (разумеется, не одновременно). Там были сыновья крупных землевладельцев из Нормандии или Иль-де-Франса, присылавших нам тонны картошки. Мне из Авиньона не присылали почти ничего съестного. Положение моей семьи не располагало к сделкам на черном рынке, ведь отец был хранителем музея и не имел в распоряжении ничего пригодного для обмена на продукты»[4].
В те годы его продолжали преследовать болезни. В Школе хартий он подхватил первичную инфекцию, которую посчитали предвестьем туберкулеза. По переписке Рене Жирара, Жозефа Жирара и администрации Школы в тот период видно, как часто прерывалась учеба. В 1944 году Рене долго не посещал занятия (из-за болезни его также признали негодным к военной службе), в 1946-м снова был вынужден вернуться в Авиньон из-за пневмонии. Бесспорно, он еще и поэтому сфокусировался на родном городе в своей дипломной работе на тему «Частная жизнь в Авиньоне во второй половине XV века». Разумеется, эта тема была коньком его отца (Жирар-старший написал диплом об истории региона в конце XIV века): собственно, тот и помог ему с дипломной работой — и не только с замыслом, но и с его воплощением в жизнь. Выздоравливая, Жирар продолжал исследования в авиньонских архивах.
Трудно установить, испытывал ли он в те тяжелые годы подавленность из-за болезни или расхворался из-за душевной подавленности. Историк Юджин Вебер изложил свои едкие воспоминания об оккупации, и его рассказ позволяет почувствовать, что претерпел Жирар:
Но хуже всего Жирару пришлось на первом курсе. Спустя годы, надежно укрывшись от бед в Америке, Жирар станет приезжать в Париж вновь и вновь, теперь уже вместе с Мартой. Однажды, вспоминала она, ее захлестнула послеродовая депрессия, и она приуныла. Жирар повел ее к дому 12 на рю дез Эколь, и они постояли перед этим зданием. «Вот это, вот это, — сказал он ей, чтобы она могла сравнить одно с другим, — и впрямь был настоящий ад». Воображаю, как после этих слов Жирар отдается безмолвному созерцанию, окидывая долгим, меланхоличным взглядом суровые серые очертания «Отель дю Скуар Монж».
В квартире супругов Жирар близ Эйфелевой башни я увидела на стеллажах несколько книг человека, о знакомстве с которым Жирар говорил с гордостью, — блистательного, харизматичного и колоссально популярного «еврея-кардинала» Жана-Мари Люстиже, который, как и Жирар, был «Бессмертным» — членом Французской академии. Этот интеллектуал из Сорбонны, принявший христианство, родился в Париже в семье польских евреев; его мать погибла в Освенциме в то время, когда ее сын в Орлеане скрывался от нацистов. В подростковом возрасте Люстиже был и свидетелем, и жертвой произошедшего. Он оставил проникновенное свидетельство о противоречивости Франции в военные годы: «Кто мог бы понять, что вообще творится? Мир рушился, и его обломки валились на нас… Целый мир разрушили, а его ценности выставили на посмешище… Как ты мог хранить верность Франции, идя против французов? Где тогда были предатели?»[6]
В другом месте интервью он отметил: «В оккупированной Франции многие люди перестали понимать, в чем разница между добром и злом, между тем, как подобает поступать, и тем, как не подобает»[7]. Тем не менее он говорил, что часто встречал и милосердие: незнакомые люди снабжали его поддельными удостоверениями личности, помогали пересечь демаркационную линию, предупреждали о скором аресте, без лишних вопросов давали ему приют. Другие потихоньку оставляли незапертыми двери железнодорожных вагонов.
Ситуация была конфликтная, сопряженная со всеобъемлющим моральным компромиссом. «Необходимо заявить, что Франция в общем и целом была за Петена, — говорил Люстиже. — В то же время все или почти все, кого я видел, относились к немцам враждебно. Некоторые из этих людей, в том числе мои товарищи по лицею, уже вступили в Сопротивление… те, с кем я водил знакомство в прошлом году, теперь находились бог весть где и занимались бог весть чем. Действовали в подполье? Были в Сопротивлении? В STO? Об STO было много разговоров»[8].
Из-за этой перспективы попасть в STO — быть мобилизованным на Service du travail obligatoire — Жирар как-то испытал сильнейший ужас за все годы войны. У него, как и у многих молодых французов, имелось поддельное удостоверение личности. И однажды он едва избежал ареста. Спустя много лет он во всех подробностях поведал мне, как это случилось.
В Париже Вы чуть было не напоролись на немцев…
— А-а, это был единственный раз за всю войну, когда мне грозила настоящая опасность. В Люксембургском саду бывали? В общем, Мария Медичи — была такая королева в XVI веке — выстроила большой дворец, теперь там заседает французский Сенат. Там есть библиотека и много произведений искусства. Красивое здание с общедоступным садом. Но при оккупации там находился штаб немецких ВВС. Каждый день по дороге на занятия я проходил мимо его ворот, мимо входа. Незадолго до высадки в Нормандии я шел мимо, ни на что не обращая внимания, и вдруг увидел перед собой здоровенного французского полицейского. Он остановил меня и попросил предъявить документы. Он стоял там один, просил у меня документы… Я увидел, что позади него — еще одна линия оцепления. Там было несколько немцев, несколько штатских и несколько военных — они, совсем как он, проверяли документы. Если бы я пошел дальше, то натолкнулся бы на них. У меня было два удостоверения личности. Итак, я вконец растерялся, и полицейский это моментально заметил. Я дал ему одно из двух удостоверений. Но он сказал: «У тебя есть еще одно». Так и было.
Как он догадался? Просто по тому, что…
— Потому что он заметил, что я вдруг начисто потерял самообладание. У людей моего возраста очень часто было по два удостоверения. Если бы меня призвали на работу в Германию, а тогда это было вполне вероятно, я залег бы на дно… Во всяком случае (я, в сущности, не помню, как так получилось), полицейский взял у меня оба удостоверения и сравнил: фото одно и то же, имена разные. То был единственный раз, когда я подумал, что мне конец. Немцы станут пытать меня, дознаваясь, где я раздобыл документы.
Там, с правой стороны, была узкая улочка. Итак, полицейский обругал меня, сказал: «Щенок! Дурак!» Он рассердился не на шутку. Сказал мне: «А ну, быстро, сворачивай направо!» Приказал мне сбежать. И спас мне жизнь.
Когда я отдалился от того места на десять шагов, до меня дошло, чтó именно случилось, что я чуть не попался. Позади полицейского стояли гестаповцы или немецкие полицейские… всë случилось молниеносно. Я тогда подумал: «Уф! Еле ноги унес!» А за пять минут до этого даже не знал, что мне грозит опасность.
[1] Girard R., Anspach M. Entretien. P. 27.
[2] Жирара зачислили в состав студентов в декабре 1942 года, и в Париж он перебрался перед тем, как в январе 1943 года начались занятия. Во Франции студенты grandes écoles имеют статус государственных служащих: государство платит им за то, что они учатся, поскольку впоследствии они, как предполагается, будут на него работать.
[3] Girard R., Anspach M. Entretien. P. 27.
[5] Weber E. France’s Downfall // The Atlantic. October 2001. P. 117–124.
[6] Missika, J.-L., Wolton D. Choosing God, Chosen by God: Conversations with Cardinal Jean-Marie Lustiger. San-Francisco: Ignatius, 1991. P. 47.