рассказы про первый раз в жизни
Нельзя же было так…/моя любовь, мой первый раз/
Привет, меня зовут Маша. Я живу в Америке и там учусь. Мой любимый певец Шон Мендес, и у него скоро будет концерт. Мне 19 лет, и я уже живу отдельно от родителей, отлично знаю Английский язык.
Сегодня будет фан встреча Шона Мендеса, а завтра концерт. Я решила пойти на фан встречу, и сейчас я уже еду на место.
-Что так ровно приехала?- он сказал с улыбкой- я тоже поторопился что то- он усмехнулся- пойдём тогда погуляем что-либо?- он пожал плечами, а я стояла не двигаясь, как будто боялась его спугнуть.
Мы гуляли по парку, и он рассказывал мне разные вещи про то как у него все проходит на конецертах, и вообще о личной жизни. Пот о он попросил меня рассказать о об мне
– ну…-я запнулась- у менявообще не интересная жизнь- я отвернулась и слезы потекли из глаз. Шон это заметил, посадил на скамейку, и присел на корточки передо мной взяв моё лицо руками
-что случилось?- он с очень испуганным лицом спросил меня- расскажи мне все!!-он настаивал
– когда я была маленькая, моя сестра заболела раком, а через месяц умерла, я не могла это пережить, а мои родители вовсе со мной перестали общаться, и стали очень много пить. Когда мне было 15, я переехала сама жить, и мне очень не хватает тепла, и как то надо зарабатывать деньги, но мои родители дают мне очень мало ((- я разрыдалась во весь голос, но Шон меня очень сильно прижал к себе и гладил по голове пока я рыдала ему в грудь
После долгого молчания, он поднял мою голову, и поцеловал. Это был страстный поцелуй, но такой нежный, что мне и ему тоже было уже абсолютно все равно на прохожих, и на проблемы. Мы просто наслаждались поцелуем. Потом мы отстранились друг от друга.
—Ты будешь моей девушкой? —Спросил Шон нервно
—Да! Конечно!—Я чуть не взвижа промямлила ему в плечо.
—у меня кстати скоро встреча, я тебя представлю всем, мне все равно что скажут))—он меня прижал к себе и пошли обратно
Нас встретили много людей, которые кричали, визжали, и много чего болтали, говорили, махали руками. Было очень громко, что Шон закрылмои уши, это было так смешно! Все спрашивали про меня, и Шон отвечал, и никто не был злой что я его девушка, я всем нравилась.
Но вдруг на сцену выбежала шлюшка, прокоторуб говорил Шон, что она его бывшая, и при мне стала его облизывать и целовать. Мне стало противно, и я встал и убежала, вся в слезах со сцены, и только слышала крики Шона и всей толпы сзади меня
Я села на ты самую скамейку где мен поцеловал Шон, и стала рыдать. Я там былагде то ужеполчаса, как вдруг услышалаприближающиеся шаги, и знакомый голос. Это был Шон.
—Маша! Я могу все объяснить, это не о том о чем ты подумала! Я даже не думал что она это сделает, я её не видел уже как года два!
—Я уже все и так поняла без тебя!— Я огрызнулась и ушла, нашла такси и пюриеахла к себе домой. Когда я зашла я кинулась в свою комнату и уткнулась носом в подушку, рыдая, и не понимая как он мог это сделать.
Знаете, я даже и не успела полежать как 5 минут, я услышала стук в дверь, подошла, посмотрела, там был он, Шон. Я даже не поняла как он узнал мой адрес!
—Шон что ты здесь делаешь? Я уже с истерикой его спрашивала.— и вообще откуда ты знаешь по адрес?
— это долгая история, просто впусти меня а то холодно, Я пришёл просить прощения…
Мы сели за стол и он мне стал объяснять все про это скмашедшую бывшую, и я наконец то все поняла, простила его и кинулась ему в объятия. Я разрешила ему остаться на ночь, на что он согласился, а я пошла мыться.
Когда я вышла из ванной, перил мной стоял Шон, осматривая меня с ног до головы, и мне стало не посебе. Я уже хотела уйти в комнату но Шон подошёл, прижал меня к стенке, и мы слились в долгом, нежном поцелуе. Я отстранилась пяервая, потому что закончился воздух, и пошла переодеваться.
Я переоделась, вышла, и опять Шон ждал меня возле спальни, стоя в дверном косяке, и смотря на меня с веет хитрой ухмылкой. Я к нему подошла, он меня взял, и опять прижал к стене поцеловав, и продлив поцелуй.
Потом он попятился к кровати, и уже через секунду я лежала на спине, и он был сверху. Я была возбуждена, и он точно тоже. Он начал снимать с меня одежду, а я ему помогла снять его, и мы опять слились в поцелуе. Он отстранился, пододвинулся и сказал
—будет первый раз больновато, но потом привыкнешь.
Он вошёл во всю длину, и резкая сильная боль пронзила ниже живота, но через раза 2-3 я уже привыкла, и стонала от наслаждения, но сначала я плакала от боли. Я кончила, и была очень уставшей. Шон оделся, и пне тоже помог, потом уложил мне, сказал спокойной ночи, и лёг рядом. Расцеловав меня, он меня прижал спиной к нему, и мы так заснули.
— я проснулась и увидел улыбающееся лицо Шона надо мной который щекотал меня, и я заржала как конь валясь на пол, а потом шон просто обвил меня руками и ногами, и сжал очень сильно, и я смеялась
—как себя чувствуешь?- спросил Шон до сих пор с улыбкрйкогда отпустил меня
— нормально…как у тебя дела?
— отлично, сегодня же у меня концерт!
Я сразу приуныла, я не хотела ехать с ним, да он и не настаивал, поэтому я осталась у подруги, а он поехал
Для меня этот день шёл долго, а когда я вернулась домой, то обнаружила что Шон оставил свой телефон дома. Я его взяла, и положила в гостиную на столик рядом с телевизором а сама стала смотреть фильм
Вдруг телефон Шона зазвонил и там было написана «Любимая❤️😘😍», и это же точно была не я. Я решила ответить, и эта шлюза сказала:
—ну что Шоник? Жду тебя в раздевалке после концерта, это будет не забываемый вечер— и она дико и громко простонала, а я сбросила трубку, и даже не могла плакать. Я была в таком шоке, я вся дрожала и не могла шевелиться. Я подождала Шона, и когда он пришёл он ужаснулся в каком ужасном состоянии я была
Он меня спросил что случилось а я включила ему запись с экрана телефона и звук звонка, и просто начала кричать какой он добил и придурок. Он стал извиняться, говорит что это не правда, и тд. Но я не понимала как я могла ему тогда поверить
— ЧТО ТЕБЕ НАДО ОТ МЕНЯ!? ПОМНИШЬ ЧТО Я ТЕБЕ СКАЗАЛА!? Я опять разражалась, не понятно почему, может это расставание было сложное для меня.
— Попросить прощения. Я кстати- тот телефон был не мой, а моего коллеги, и я беру его телефон что у связываться с другими людьми по работе. Мой телефон в егд
Мой первый раз или интересные истории из жизни
Дубликаты не найдены
«Мама моя, я мысленно оплакала свою девственность, попрощалась с родными и пообещала Боженьке уйти в монастырь, если они все исчезнут.»
Как я понимаю, в монастырь девушка не ушла.
Нехорошо Боженьке врать.
Романтик
Когда не понимаешь намёков или как я узнал одну страшную правду.
Летом я был в поездке с Олей, моей будущей женою. Я влюбился. Гормоны мне начисто снесли башню. Однако, она болезненно рассталась с парнем и мои ухаживания были приняты к сведению, но не более. Время шло. Мы переписывались. Мною заинтересовались. Ужин на крыше высотного здания. Доставка букетов домой со стихами. Даже на губной гармошке серенады играл! И вот я узнаю, что её любимая группа приезжает в Воронеж. Я, как истинный паладин, сразу же забронировал билеты на поезд, гостиницу и концерт. И вот мы в Воронеже. Правда, она для приличия покабенилась,но я сказал, что всё за мой счёт и клянусь всеми своими наградами и достижениями, я к ней ночью приставать не буду. Более того, я забронировал номер, где кровати стоят сильно-сильно раздельно и далеко друг от друга.
Оля сначала лежала у себя на кровати и смотрела то в телевизор, то на потолок, а иногда вообще на меня. После паучей походки главной героини на экране она задумалась.
— Рог, а можно я к тебе на кровать лягу?
— Эээх, трусишка, давай!
Оля перебралась ко мне на кровать под одеяло. Я, как истинный джентльмен, её успокаивал. Говорил, что силы добра обязательно победят, но не без жертв. Оля же как-то задумчиво смотрела на меня.
-Оленька, ты не бойся! Клади голову мне на грудь и смотри. Я с тобою.
Оля так и сделала и уснула. Утром мы поехали домой.
Я сделал Оле предложение, переехал к ней. Решили посмотреть ужастик какой-нибудь. Я предложил второго экзорциста. Её ответ поверг меня в шок.
-Да ну его. Он же не страшный!
-А тогда. в. Воронеже тебе же. страшно было?!
-Эээх. ты действительно думал всё это время, что я из-за испуга пришла к тебе?
3 истории про первый раз
Как это бывает в первый раз? Расскажу-ка я Вам реальные истории из жизни молодежи. Они не опошленные, так что читайте без промедления.
Нельзя из прекрасного делать омерзительное.
Ваш первый опыт обязан проложить путь к более надсадному удовольствию.
И мне искренне жаль тех, о ком я тороплюсь Вам рассказать.
Первый и последний раз
С Колей мы встречались уже 2 месяца. Подруги щебетали: как, у тебя с ним еще ни разу не было?
Да чего ты боишься, дура, сейчас уже немодно ждать серебряной свадьбы.
Блин, а если он тебе не подходит? А ты уже замуж собралась. В общем, поступай, как хочешь.
Природа все глубже проникала в мою дрожащую плоть, и в один из вечеров я поддалась.
Он только этого и ждал. Все это время. Ладно, я согласна! Коля говорит, что будет немножечко больно. Как будто комарик кусает.
В первый раз я ощутила мужскую силу в своей невинной пропасти. Милый так старался, было заметно, что он испытывает нескончаемое удовольствие.
А я – ничего. Вообще. Резкая боль и страх, и его ладонь, как приказ оставаться безмолвной.
Юнец справил свое дело, а как узнал, что я не в восторге, обозвал дефективной и холодной, фригидной и ненормальной.
Это был первый и последний раз, когда я согласилась на это.
Больше у меня нет Коли. Он испарился. Я теперь дружу с Олей. Она меня понимает намного глубже и откровеннее.
Первозданное блаженство
Гиви-вах-вах так любил во мне все без остатка.
Белокурая, синеглазая, стройная, но недоступная.
Когда мы это попробовали в первый раз, он показал себя излишне внимательным и заботливым партнером.
О любовных возлияниях я знала из книг, и все, что там написано, было воссоздано на белых простынях.
То резко, то плавно, он менял положения тел, как заправский любовник.
Я улетала в мир загадочных грез, все больше его к себе подпуская.
Видно, для девушки, такая близость означает намного большее, чем для Гиви-вах-вах.
После первого раза, я потеряла над парнем полный контроль. Это был совершенно другой человек.
Я бегала за ним, как хвостик, а он, насладившись красотами, потерял ко мне былой интерес.
Вах-вах, чего теперь убиваться. Силой меня никто не принуждал. Сама напросилась.
На данную точку отсчета, у меня уже было 8 парней. Но ни один из них не смог показать то, как надо ублажать скромную девушку.
Первого раза может и не быть
Моя история Вам покажется банальной. Но когда ничего не выходит, многим девушкам свойственно винить свою несостоятельность, холодность, фригидность.
Паша сверлил меня ненасытным и решительным взглядом, как будто собирался прыгать с трамплина.
Он резко швырнул меня на кровать, нет не снял, а порвал на себе всю одежду. И трясущимися руками приступил к этому проклятому лифчику.
Ругался, возмущался, запинался, но в конечном итоге разорвал и его.
То понюхает, то лизнет, то ручищу в пещеру закинет. Меня всю изъерзал, вспотел, бедолага, но ничего совратить так и не смог.
В порыве бешенства, он начал лупить по стене, скидывать с тумбочки вино и фужеры.
Посмотрев на меня, как удав на кролика, он объявил, что первого раза может и не быть. В дикой трясучке, он оделся, перепутав пуговицы на том, что осталось от цветастой рубашки.
Психопат оставил меня лежать на кровати, а сам с такой силой хлопнул дверью, что я, наконец, поняла, что разбежаться можно на рубль, а выстрелить на ржавую копейку.
У других парней, которые прикасались ко мне в первый раз, тоже ничего не получилось.
Может во мне что-то не так? Как Вы считаете?
Реальные истории из жизни девушек отредактировал я- Эдвин Востряковский.
Их первый мужчина. Рассказы про первый раз…
Первый раз… Ну, да, тот самый… Как это было. Когда. Каждый из нас помнит всю жизнь. И когда. И – как… Во многом наши отношения во взрослой жизни строятся от того, каков он был, наш первый опыт. Увы, не всегда всё получается, складывается так, как пишут в романах… И, наверное, нет на земле двух одинаковых историй. В представленной книге три рассказа Александра Дунаенко. В них интимные, глубоко личные тайны, рассказанные от имени главного героя…
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Их первый мужчина. Рассказы про первый раз… предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
© Александръ Дунаенко, 2016
© Александръ Дунаенко, дизайн обложки, 2016
© Béatrice Bissara, фотографии, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Когда я несмышлён был и совсем юн, я в один день лишил невинности трёх девушек. Сказать по правде, я мало понимал тогда степень значительности, серьёзности происходившего. Всё было, как игра.
Мы жили в маленьком совхозе, близ города Актюбинска. Совхоз выращивал овощи, и было у него ещё стадо молочных коров. Летом, два раза в день, на пастбище уезжала машина с доярками.
Мы уже окончили школу и строили планы на радостное будущее. Кто-то из взрослых предложил нам увлекательное путешествие: съездить на дойку, попить парного молочка, искупаться в самой тёплой в мире речке Илек.
А нас было четверо друзей-приятелей: я, Наташка, Валька и Надька. Жили по соседству. Ровесники. Наташка, правда, на год моложе. Дрались, играли вместе, чуть не с пелёнок. Даже пробовали материться. У девчонок получалось лучше, поэтому я не употребляю, любимых московской интеллигенцией, выражений и по сей день. Так сказать, комплексую.
Дорога к пастбищу запомнилась сонной, почти мгновенной. Нас укачало на фуфайках, разбросанных в кузове грузовика для мягкости. Только одна остановка в пути: в Актюбинске, у железнодорожной пекарни. Шофёр дядя Федя принёс и передал в кузов дояркам охапку пахучих и тёплых буханок хлеба. Потом, уже там, на дойке, мы пили парное молоко вприкуску с этим хлебом, посыпанным солью.
Мы тогда, к вечеру, уже стали другими.
А Валька, Надька и соплячка Наташка — женщинами.
Грузовик остановился, и мы проснулись. Оттого, что перестал трясти, тарахтеть автомобиль. Оттого, что сухо, пронзительно стрекотали кузнечики и пели разные птички вместе с жаворонками. Доярки поспрыгивали с кузова на землю, пошли настраивать свои дойные механизмы.
Мы спросили у дяди Феди, где речка и побежали на речку. Взрослые не боялись отпускать нас одних: в летнее время воды в нашем Илеке воробью по колено. Нет. Журавлю. Ведь мы там могли плавать, отталкиваясь от песочного дна и даже чуточку нырять.
Кто-то из нас предложил купаться голышом. Как мне кажется, одна из моих девчонок-матерщинниц. Они потом говорили, что это я, бесстыдник. Против оказалась только Надька: стеснялась рёбрышек своих, да косточек. Стянула с себя самодельные деревенские трусики и побежала в речку в длинноватом — на вырост — ситцевом платьице.
У полненькой Вальки под платьем оказались вспухшие грудки. Тайком я всё взглядывал на эту диковину. Валька и позвала меня в речку играть в «лодочку». Простая, всем доступная, игра. Особенно хороша на мелководье, при небольшом течении.
Я вошёл в речку, присел, и воды мне стало по грудь. Валька, повернувшись ко мне лицом, села верхом ко мне на колени. Если теперь обоим потихоньку отталкиваться ногами от дна, и грести руками, получится «лодочка». Мы стали отталкиваться, и нас тихо, легко понесло тёплым течением. И почему бы так и не поплавать — действительно, хорошая игра. Но у меня вдруг возникли некоторые помехи, осложнения. Дело в том, что мой юношеский отросточек, безобидный и мягкий, всё время прижимался к Вальке. И не куда-нибудь к спине, затылку или шершавой пятке, а к вязкой складочке меж распахнутых девчачьих бёдер, которая, благодаря такой замечательной игре, всё время меня касалась. Я почувствовал, что у моего уступчивого, добродушного дружка, появились признаки агрессии: он стал расти и твердеть… Сейчас я бы уже знал, что делать. Тогда, конечно, тоже. Но в теории. Пацаны рассказывали.
Я сказал Вальке, что хочу немного поплавать один, и пошёл отвлекать, остужать в воде, своё разбухшее чудо. При этом двигался почти ползком: опасался, что встану из мелкой воды, и Валька увидит мою метаморфозу.
Я даже не знаю, где в тот момент купались Наташка с Надькой. Их будто бы и не было вовсе. Наверное, были, но, как я теперь понимаю, у меня впервые поехала крыша, как у настоящего мужчины, и я ничего не видел. Я так думаю, что девственница моя, Валька, тоже что-то почувствовала. Она всё крутилась возле меня то, окуная, то, показывая из воды свежие свои грудки, и просилась ещё поиграть в «лодочку». Но только во взгляде у неё появилось что-то такое, что мой юный друг стал снова набухать и топорщиться.
И, все-таки, хотелось поддаться на уговоры, пустить к себе Вальку.
Я побегал по берегу, попрыгал. Стал нормальным человеком. Нашёл-таки Надьку и Наташку, показал им язык. Оглядев себя, не обнаружил ничего предосудительного. И — решился.
А в воде Валька села уже сразу так, что пухленькая складочка её раздалась и слегка, будто бы защемила сверху, по длине, успокоившегося уже было, моего скромника. И мы, вроде, как и плыли, но будто замер мир, и время остановилось. Покачиваясь, Валька, как щенка за шкирку, ухватывала меня своей складочкой. Так губами берут свирель или флейту.
Я почувствовал, что у меня выросло целое бревно, и сделал слабую попытку снова сбежать, но Валька меня удержала. Возникший между нами предмет уже мешал продолжать нашу странную игру. Где-то там, внизу, в воде, он торчал, как кол, и Валька, не отрывая от меня глаз, двинула бёдрами так, что теперь уже упруго-жёсткий конец окоченевшего ствола вошёл к ней в складочку и даже чуть куда-то глубже. Она несколько раз, всё так же, не отрывая от меня взгляда, качнулась, присела на головку. Потом, с протяжным выдохом-стоном ещё качнулась, и опустилась до предела. Я тоже сказал то ли «А-а-а!», то ли «У-у-у!», то ли «О-о-о!» Горячо. Скользко. Сладко. Я дёрнулся и затих. Глаза у Вальки были полузакрыты и виднелись одни белки, без зрачков. Но она с меня не падала. Значит, не умерла. В таком же забытьи она потянулась ко мне, обняла, прижалась.
Я не знал, что нужно ещё целоваться, хоть и видел уже, как это делают в кинофильмах.
И, вообще, что вначале нужно целоваться, а уже потом…
Тогда мы просто обнялись. Потом вышли на берег.
Но на этом всё не кончилось.
Наташка с Надькой загорали. Надька загорала в платье, задрав его так, чтобы не было видно рёбер. Ну и что, если груди маленькие — подумал я. Зато всё остальное — как у Вальки. И решил девочек развлечь. Пришли на речку купаться и скучают.
На лобке у меня закудрявились первые волоски. Длинные, чёрные. Из воды я вышел с Валькой какой-то другой. Смелый. Я сказал девчонкам, что у меня выросли волоски, и они собрались посмотреть. Окружили меня, как школьницы наглядное пособие. Им, конечно, тоже было, чем гордиться, но, кроме жиденьких чубчиков, посмотреть было не на что.
От неожиданного внимания то, что находилось у меня под волосками, стало опять набухать, а потом и горделиво восстало, пульсируя, во всей своей красе, перпендикуляром к девочкам. Этакая, слегка всё же нагловатая, стрела Амура. И я уже не смущался. Мне даже нравилось быть таким, и то, что все три девушки так уважительно, и — то ли заворожено, то ли с суеверным страхом, — как на кобру, смотрели на мою, явно повзрослевшую, писюльку.
А Надька-тихоня, стыдливая наша, вдруг всех ошарашила. Она присела на корточки, взяла осторожно мою кобру рукой за шею, внимательно оглядела вблизи со всех сторон и… чмокнула в самую головку. Валька сказала: — Что, Надька, — дура, что ли? Разве можно такое в рот брать? (тогда, в 57-м, такое в рот не брали).
Я позвал Надьку играть в «лодочку». Надька сказала: — Я не умею. А Валька даже подтолкнула: иди, иди, чего весь день на берегу лежать.
С Надькой у меня получилось проще. Мы вошли в речку, и я с некоторым усилием разложил вокруг себя Надькины колени, усадил её к себе поудобнее. Чего бояться — мы же играем!
А потом, опытный, начал водить кончиком своего возмужавшего малыша по знакомой уже ложбинке, трещинке, морщинке, складочке с провальчиком.
Надька сначала заёрзала в мокром своём платьице, а потом притихла. Я старался поймать её взгляд, я поймал её взгляд и, уставившись ей прямо в зрачки, настойчивым нажимом стал вдавливать в Надьку головку своего змея. И он вошёл весь, а Надька молчала, смотрела пронзительно, ответно на меня, и только пальчики её на моих плечах судорожно впились мне в кожу. И она тихо прошептала «ой. ».
А меня ожидало новое открытие.
Разрядка не наступила сразу, и я смог повторять жадные свои погружения в пылающее тело Надьки.
Несколько минут раскачивал я девушку в длинном мокром ситцевом платье на своей «лодочке», а потом, прижавшись к ней сильно и во что-то в ней глубоко внутри упёршись, я снова, дёргаясь, проскулил своё то ли «У», то ли «О», то ли «Ы»…
Наташка всё загорала, прикрывши веки. Я, матёрый уже мужчина, с залихватским хохлом на лобке, прилёг рядом. Что и говорить, заморил червячка. Появилось настроение и на свободную лирику расслабиться. Я уже мог спокойно, без лишних волнений, порассматривать голую возле меня Наташку. Не лезть, не приставать, не канючить. Просто — прикоснуться, погладить. Рука сама потянулась к лону. Господи, опять! Вот он, розовый каньончик! Всё время, перепрыгивая кончиками пальцев через какую-то кочку, я прошёлся по нему вниз — вверх. И — ещё раз. И — ещё. Наташка вздрогнула, потянулась. Бёдра растворились, распались, как лепестки на цветке. Я прикоснулся и к цветку. Наклонился взглянуть. Не задыхаться, не путаться в ногах девушки, не капать слюной, выпрашивая, требуя то, не знаю чего, а — просто посмотреть. Чтобы она почувствовала это. И я опять прикоснулся. Пальчиком безымянным. Без рода и племени. Иваном-Не-Помнящим-Родства. Чуть приоткрыл лепестки и — сок, нектар заструился по округлостям книзу, в горячий песок.
Такое зрелище может поднять из могилы мёртвого. Мужчину. Я — совсем ещё юнец, мальчишка. Я снова воспламенился, вспыхнул. Я перебрался к Наташке. На. Уже не мальчиком, но — мужем я проникновенно, требовательно, восстановился в лепестках. Открой она глаза, отстранись — и не было бы ничего.
(Наташка, глупый, без мозгов, восторженный, я тебя любил тогда!
Так, как уже никогда, и никто из взрослых мужчин не мог тебя полюбить.
Но ты просто не открыла глаз…).
Змеем, рискующим остаться без чешуи, без кожи, я жёстко вполз в Наташку. Тесно. Узко. Заскрипело что-то, затрещало. Я почувствовал то, что, вероятно, ощущает верблюд, пролезающий сквозь игольное ушко. Трудно было верблюду. Наташка вскрикнула. Муж я был уже. Не мальчик. Одеревенел. Как будто собрались кому-то зуб удалять, а вместо десны вкололи, заморозили самое дорогое мне. Я уже знал, что для того, чтобы наступила ослепительная, опустошительная, облегчающая развязка, нужно добиваться этого, биться. Я добивался себе освобождения и не замечал, что девушка в крови, что вокруг сбежались, собрались подружки. Они толкали меня, пытались оттащить, но, обезумевшая, непонятная Наташка, хотя и кричала «Нет!», «Нет!», но хватала меня сзади руками и заставляла вонзаться в себя, втискиваться, без остановки. Наверное, это длилось вечность. Я отвалился от Наташки, как мясник, в крови, чуть ли не по уши. Надька и Валька смотрели на меня, как на убийцу и насильника.
Потом Наташка обмылась в речке и никаких следов от меня, злодея, не осталось.
Я даже не знаю, не уверен, остались ли воспоминания. Мы с Наташкой продолжали жить в одном совхозе, но с того дня, с того вечера, больше не виделись.
А Вальку я недавно встретил. Я хромал, ковылял потихоньку на почту за пенсией. Живот. Одышка. Непредсказуемые проявления метеоризмов. И тут — Валька. Седая. Толстая. В два с половиной обхвата. Вставные зубы. Варикоз.
Ту Вальку, с речки Илек, я пытался увидеть в её глазах, когда мы разговаривали с ней о болезнях, о внуках.
Помнит ли она «лодочку», всё хотел я у неё спросить? Но так и не решился. Смутился чего-то. Застеснялся.
Тогда, вечером, мы вернулись с речки, обгоревшие от непрерывного солнца. Усталые и довольные, как пионеры. Мы с жадностью пили парное молоко, заедали его свежайшим хлебом из железнодорожной пекарни. Валька. Надька. Наташка.
Их первый мужчина. Рассказы про первый раз…
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
© Александръ Дунаенко, 2016
© Александръ Дунаенко, дизайн обложки, 2016
© Béatrice Bissara, фотографии, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Их первый мужчина
Когда я несмышлён был и совсем юн, я в один день лишил невинности трёх девушек. Сказать по правде, я мало понимал тогда степень значительности, серьёзности происходившего. Всё было, как игра.
Мы жили в маленьком совхозе, близ города Актюбинска. Совхоз выращивал овощи, и было у него ещё стадо молочных коров. Летом, два раза в день, на пастбище уезжала машина с доярками.
Мы уже окончили школу и строили планы на радостное будущее. Кто-то из взрослых предложил нам увлекательное путешествие: съездить на дойку, попить парного молочка, искупаться в самой тёплой в мире речке Илек.
А нас было четверо друзей-приятелей: я, Наташка, Валька и Надька. Жили по соседству. Ровесники. Наташка, правда, на год моложе. Дрались, играли вместе, чуть не с пелёнок. Даже пробовали материться. У девчонок получалось лучше, поэтому я не употребляю, любимых московской интеллигенцией, выражений и по сей день. Так сказать, комплексую.
Дорога к пастбищу запомнилась сонной, почти мгновенной. Нас укачало на фуфайках, разбросанных в кузове грузовика для мягкости. Только одна остановка в пути: в Актюбинске, у железнодорожной пекарни. Шофёр дядя Федя принёс и передал в кузов дояркам охапку пахучих и тёплых буханок хлеба. Потом, уже там, на дойке, мы пили парное молоко вприкуску с этим хлебом, посыпанным солью.
Мы тогда, к вечеру, уже стали другими.
А Валька, Надька и соплячка Наташка – женщинами.
Грузовик остановился, и мы проснулись. Оттого, что перестал трясти, тарахтеть автомобиль. Оттого, что сухо, пронзительно стрекотали кузнечики и пели разные птички вместе с жаворонками. Доярки поспрыгивали с кузова на землю, пошли настраивать свои дойные механизмы.
Мы спросили у дяди Феди, где речка и побежали на речку. Взрослые не боялись отпускать нас одних: в летнее время воды в нашем Илеке воробью по колено. Нет. Журавлю. Ведь мы там могли плавать, отталкиваясь от песочного дна и даже чуточку нырять.
Кто-то из нас предложил купаться голышом. Как мне кажется, одна из моих девчонок-матерщинниц. Они потом говорили, что это я, бесстыдник. Против оказалась только Надька: стеснялась рёбрышек своих, да косточек. Стянула с себя самодельные деревенские трусики и побежала в речку в длинноватом – на вырост – ситцевом платьице.
У полненькой Вальки под платьем оказались вспухшие грудки. Тайком я всё взглядывал на эту диковину. Валька и позвала меня в речку играть в «лодочку». Простая, всем доступная, игра. Особенно хороша на мелководье, при небольшом течении.
Я вошёл в речку, присел, и воды мне стало по грудь. Валька, повернувшись ко мне лицом, села верхом ко мне на колени. Если теперь обоим потихоньку отталкиваться ногами от дна, и грести руками, получится «лодочка». Мы стали отталкиваться, и нас тихо, легко понесло тёплым течением. И почему бы так и не поплавать – действительно, хорошая игра. Но у меня вдруг возникли некоторые помехи, осложнения. Дело в том, что мой юношеский отросточек, безобидный и мягкий, всё время прижимался к Вальке. И не куда-нибудь к спине, затылку или шершавой пятке, а к вязкой складочке меж распахнутых девчачьих бёдер, которая, благодаря такой замечательной игре, всё время меня касалась. Я почувствовал, что у моего уступчивого, добродушного дружка, появились признаки агрессии: он стал расти и твердеть… Сейчас я бы уже знал, что делать. Тогда, конечно, тоже. Но в теории. Пацаны рассказывали.
Я сказал Вальке, что хочу немного поплавать один, и пошёл отвлекать, остужать в воде, своё разбухшее чудо. При этом двигался почти ползком: опасался, что встану из мелкой воды, и Валька увидит мою метаморфозу.
Я даже не знаю, где в тот момент купались Наташка с Надькой. Их будто бы и не было вовсе. Наверное, были, но, как я теперь понимаю, у меня впервые поехала крыша, как у настоящего мужчины, и я ничего не видел. Я так думаю, что девственница моя, Валька, тоже что-то почувствовала. Она всё крутилась возле меня то, окуная, то, показывая из воды свежие свои грудки, и просилась ещё поиграть в «лодочку». Но только во взгляде у неё появилось что-то такое, что мой юный друг стал снова набухать и топорщиться.
И, все-таки, хотелось поддаться на уговоры, пустить к себе Вальку.
Я побегал по берегу, попрыгал. Стал нормальным человеком. Нашёл-таки Надьку и Наташку, показал им язык. Оглядев себя, не обнаружил ничего предосудительного. И – решился.
А в воде Валька села уже сразу так, что пухленькая складочка её раздалась и слегка, будто бы защемила сверху, по длине, успокоившегося уже было, моего скромника. И мы, вроде, как и плыли, но будто замер мир, и время остановилось. Покачиваясь, Валька, как щенка за шкирку, ухватывала меня своей складочкой. Так губами берут свирель или флейту.
Я почувствовал, что у меня выросло целое бревно, и сделал слабую попытку снова сбежать, но Валька меня удержала. Возникший между нами предмет уже мешал продолжать нашу странную игру. Где-то там, внизу, в воде, он торчал, как кол, и Валька, не отрывая от меня глаз, двинула бёдрами так, что теперь уже упруго-жёсткий конец окоченевшего ствола вошёл к ней в складочку и даже чуть куда-то глубже. Она несколько раз, всё так же, не отрывая от меня взгляда, качнулась, присела на головку. Потом, с протяжным выдохом-стоном ещё качнулась, и опустилась до предела. Я тоже сказал то ли «А-а-а!», то ли «У-у-у!», то ли «О-о-о!» Горячо. Скользко. Сладко. Я дёрнулся и затих. Глаза у Вальки были полузакрыты и виднелись одни белки, без зрачков. Но она с меня не падала. Значит, не умерла. В таком же забытьи она потянулась ко мне, обняла, прижалась.
Я не знал, что нужно ещё целоваться, хоть и видел уже, как это делают в кинофильмах.
И, вообще, что вначале нужно целоваться, а уже потом…
Тогда мы просто обнялись. Потом вышли на берег.
Но на этом всё не кончилось.
Наташка с Надькой загорали. Надька загорала в платье, задрав его так, чтобы не было видно рёбер. Ну и что, если груди маленькие – подумал я. Зато всё остальное – как у Вальки. И решил девочек развлечь. Пришли на речку купаться и скучают.
На лобке у меня закудрявились первые волоски. Длинные, чёрные. Из воды я вышел с Валькой какой-то другой. Смелый. Я сказал девчонкам, что у меня выросли волоски, и они собрались посмотреть. Окружили меня, как школьницы наглядное пособие. Им, конечно, тоже было, чем гордиться, но, кроме жиденьких чубчиков, посмотреть было не на что.
От неожиданного внимания то, что находилось у меня под волосками, стало опять набухать, а потом и горделиво восстало, пульсируя, во всей своей красе, перпендикуляром к девочкам. Этакая, слегка всё же нагловатая, стрела Амура. И я уже не смущался. Мне даже нравилось быть таким, и то, что все три девушки так уважительно, и – то ли заворожено, то ли с суеверным страхом, – как на кобру, смотрели на мою, явно повзрослевшую, писюльку.
А Надька-тихоня, стыдливая наша, вдруг всех ошарашила. Она присела на корточки, взяла осторожно мою кобру рукой за шею, внимательно оглядела вблизи со всех сторон и… чмокнула в самую головку. Валька сказала: – Что, Надька, – дура, что ли? Разве можно такое в рот брать? (тогда, в 57-м, такое в рот не брали).
Я позвал Надьку играть в «лодочку». Надька сказала: – Я не умею. А Валька даже подтолкнула: иди, иди, чего весь день на берегу лежать.
С Надькой у меня получилось проще. Мы вошли в речку, и я с некоторым усилием разложил вокруг себя Надькины колени, усадил её к себе поудобнее. Чего бояться – мы же играем!
А потом, опытный, начал водить кончиком своего возмужавшего малыша по знакомой уже ложбинке, трещинке, морщинке, складочке с провальчиком.
Надька сначала заёрзала в мокром своём платьице, а потом притихла. Я старался поймать её взгляд, я поймал её взгляд и, уставившись ей прямо в зрачки, настойчивым нажимом стал вдавливать в Надьку головку своего змея. И он вошёл весь, а Надька молчала, смотрела пронзительно, ответно на меня, и только пальчики её на моих плечах судорожно впились мне в кожу. И она тихо прошептала «ой. ».
А меня ожидало новое открытие.
Разрядка не наступила сразу, и я смог повторять жадные свои погружения в пылающее тело Надьки.
Несколько минут раскачивал я девушку в длинном мокром ситцевом платье на своей «лодочке», а потом, прижавшись к ней сильно и во что-то в ней глубоко внутри упёршись, я снова, дёргаясь, проскулил своё то ли «У», то ли «О», то ли «Ы»…
Наташка всё загорала, прикрывши веки. Я, матёрый уже мужчина, с залихватским хохлом на лобке, прилёг рядом. Что и говорить, заморил червячка. Появилось настроение и на свободную лирику расслабиться. Я уже мог спокойно, без лишних волнений, порассматривать голую возле меня Наташку. Не лезть, не приставать, не канючить. Просто – прикоснуться, погладить. Рука сама потянулась к лону. Господи, опять! Вот он, розовый каньончик! Всё время, перепрыгивая кончиками пальцев через какую-то кочку, я прошёлся по нему вниз – вверх. И – ещё раз. И – ещё. Наташка вздрогнула, потянулась. Бёдра растворились, распались, как лепестки на цветке. Я прикоснулся и к цветку. Наклонился взглянуть. Не задыхаться, не путаться в ногах девушки, не капать слюной, выпрашивая, требуя то, не знаю чего, а – просто посмотреть. Чтобы она почувствовала это. И я опять прикоснулся. Пальчиком безымянным. Без рода и племени. Иваном-Не-Помнящим-Родства. Чуть приоткрыл лепестки и – сок, нектар заструился по округлостям книзу, в горячий песок.
Такое зрелище может поднять из могилы мёртвого. Мужчину. Я – совсем ещё юнец, мальчишка. Я снова воспламенился, вспыхнул. Я перебрался к Наташке. На. Уже не мальчиком, но – мужем я проникновенно, требовательно, восстановился в лепестках. Открой она глаза, отстранись – и не было бы ничего.
(Наташка, глупый, без мозгов, восторженный, я тебя любил тогда!
Так, как уже никогда, и никто из взрослых мужчин не мог тебя полюбить.
Но ты просто не открыла глаз…).
Змеем, рискующим остаться без чешуи, без кожи, я жёстко вполз в Наташку. Тесно. Узко. Заскрипело что-то, затрещало. Я почувствовал то, что, вероятно, ощущает верблюд, пролезающий сквозь игольное ушко. Трудно было верблюду. Наташка вскрикнула. Муж я был уже. Не мальчик. Одеревенел. Как будто собрались кому-то зуб удалять, а вместо десны вкололи, заморозили самое дорогое мне. Я уже знал, что для того, чтобы наступила ослепительная, опустошительная, облегчающая развязка, нужно добиваться этого, биться. Я добивался себе освобождения и не замечал, что девушка в крови, что вокруг сбежались, собрались подружки. Они толкали меня, пытались оттащить, но, обезумевшая, непонятная Наташка, хотя и кричала «Нет!», «Нет!», но хватала меня сзади руками и заставляла вонзаться в себя, втискиваться, без остановки. Наверное, это длилось вечность. Я отвалился от Наташки, как мясник, в крови, чуть ли не по уши. Надька и Валька смотрели на меня, как на убийцу и насильника.
Потом Наташка обмылась в речке и никаких следов от меня, злодея, не осталось.
Я даже не знаю, не уверен, остались ли воспоминания. Мы с Наташкой продолжали жить в одном совхозе, но с того дня, с того вечера, больше не виделись.
А Вальку я недавно встретил. Я хромал, ковылял потихоньку на почту за пенсией. Живот. Одышка. Непредсказуемые проявления метеоризмов. И тут – Валька. Седая. Толстая. В два с половиной обхвата. Вставные зубы. Варикоз.
Ту Вальку, с речки Илек, я пытался увидеть в её глазах, когда мы разговаривали с ней о болезнях, о внуках.
Помнит ли она «лодочку», всё хотел я у неё спросить? Но так и не решился. Смутился чего-то. Застеснялся.
Тогда, вечером, мы вернулись с речки, обгоревшие от непрерывного солнца. Усталые и довольные, как пионеры. Мы с жадностью пили парное молоко, заедали его свежайшим хлебом из железнодорожной пекарни. Валька. Надька. Наташка.