прошу актеров повторить убийство
Прошу актеров повторить убийство
Преступление в полдень
Глава 1. Только в воскресенье
Глава 2. Ты должна этим заняться, Ханка!
Глава 3. Визит в коменду милиции
Глава 4. Две хитрые девчушки
Глава 5. Успех следователя Малиняка
Глава 6. Я не собираюсь бедствовать всю жизнь
Глава 7. Что с маслом?
Глава 8. Убийца пришел первым
Глава 9. Ханка ищет ключи
Глава 10. Человек в маске
Глава 11. Новая кража
Глава 12. Убийца не приходит на свидание
Глава 13. Почему именно тут?
Глава 14. Человек, который умер
Глава 15. Несчастный случай или преступление?
Глава 16. Загадка книг
Глава 17. Всегда в воскресенье
Девушка из банка
И вот приходит чарующий вечер, друг преступника. Он приближается как сообщник волчьим, крадущимся шагом. Шарль Бодлер. Сумерки
Глава первая
Будильник зазвонил. Это был старый жестяной будильник со стеклом, засиженным мухами, и слегка погнутыми стрелками. Покрывающая циферблат эмаль потрескалась, и в разных местах виднелись грязные морщинки ржавчины. Звонок его также был голосом престарелого механизма: низкий, неровный, скрежещущий.
Малгожата лежала совершенно неподвижно, вслушиваясь, отмечая каждый, даже малейший, звук, но глаз не открывала, как будто пыталась таким способом отогнать от себя волну жестяного дребезжанья, которая заполнила всю маленькую комнату.
Девушка протянула руку и, все еще не открывая глаз, подняла звенящий будильник над головой. С минуту она держала его как можно дальше от себя, легко тряся им в воздухе, пока он не захлебнулся и не замолчал. Только тогда она подняла веки.
Девушка, лежащая в постели с металлическими бигудями на голове, была некрасива. Не меняя положения тела, она потянулась левой рукой за лежащими на стуле очками. Надев их, она стала еще более некрасива, хотя ее глаза, увеличенные стеклами очков, стали более выразительными. Она посмотрела на будильник. С тех пор, с каких она себя помнила, она помнила и его звонок. Когда она была еще маленькой девочкой, он поднимал на работу ее отца, потом будил обоих одновременно. Отец провожал ее в школу. А когда уже и отца не стало, он начал будить ее одну.
Работа в банке начиналась ровно в восемь. Малгожата вздохнула. Ей было двадцать три года, и ничто не внушало ей надежду на то, что в течение следующих двадцати трех или даже сорока шести лет она не будет слышать каждое утро этот пронзительный голос, отмеряющий ее дни, так похожие друг на друга.
Она снова потрясла будильник, который слабенько затрещал и наконец окончательно затих.
— Чтоб ты провалился… — сказала она с тихой ненавистью, тем тоном, который мы обычно приберегаем для других людей.
Потом осторожно поставила будильник ка стул, все еще наполовину сонная уселась на кровати и потрясла головой.
— Без пятнадцати семь… без пятнадцати семь. — повторила она вполголоса и потянулась.
Вздохнув, она медленно спустила ноги с кровати и вздохнула еще раз. сидя с опущенными плечами, не выспавшаяся, несчастная и полная бессильной ненависти к окружающему миру.
Она потянулась за висящим на стуле вытертым зеленым плюшевым халатом н лениво потащила его к себе, задела лежащую на стуле открытую книгу, которая упала на пол.
Малгожата встала, надела халат, а потом неохотно нагнулась за книжкой.
— Сегодня у меня неудачный день, — громко сказала она. — Почему? Наверное, я встала с левой ноги… — она повернулась к кровати, как будто хотела проверить, какую ногу вначале поставила на пол. Потом пожала плечами и выпрямилась, не выпуская книжки. Она машинально перевернула несколько страниц и посмотрела на обложку.
НЕ БУДУ ЗОЛУШКОЙ
1000. надежных. самых лучших.
Богатства — Славы — Успеха
Углы страниц были засалены и потрепаны. Малгожата положила книжку на стол, занимающий весь центр маленькой комнаты, скошенные стены которой смыкались почти над ее головой. Медленно, волоча за собой полы халата, она подошла к окошку.
Она отодвинула толстую темную штору и после минутного колебания слегка толкнула створку. Окошко отворилось. В комнату проник свет хмурого весеннего утра и свежий воздух.
Опершись ладонями об узкий подоконник, Малгожата выглянула из окна. Низкие грязные тучи висели над большим, покрытым всяким старьем двором, полным рассохшихся бочек, грязных тележек без колес, погнутых труб, когда–то и кем–то сложенных здесь.
На одной из труб сидел мальчик с тупым довольным лицом и колотил камнем по ржавому железу, ритмично, безразлично, получая удовольствие только от того, что производил такой шум.
Малгожата снова закрыла глаза и открыла их, перекинув взгляд на небо. Она посмотрела на тучи: они плыли медленно, низко, клубящиеся, серые, обещающие дождь, а тень их падала на мокрую крышу соседнего дома. Немного ниже располагалось окно, в настоящий момент открытое, и был виден интерьер комнатки, такой же маленькой, как у Малгожаты, но более загроможденной.
Полуодетая красивая девушка стояла в глубине комнаты перед большим зеркалом, расчесывая волосы и одновременно ругаясь с кем–то, кто находился там, невидимый за изгибом стены.
— Что мне мама морочит голову? Что я должна делать? Сидеть здесь и целый вечер смотреть в окно?
Из глубины комнаты мгновенно долетел ответ, произнесенный тоже женским голосом, но не таким звучным, наверное, пожилой женщины.
Малгожата снова вздохнула. Она знала наизусть все эти голоса и знала, не желая этого, все тайны и заботы людей, живущих в этом доме. Она знала, кто этот мальчик, стучащий камнем по трубе, и почему он в эту минуту находится один во дворе. Так же хорошо она знала, что делала вчера эта красивая девушка и что скажет через секунду ее мать.
— Стыд! Какой стыд! Тебе нет даже восемнадцати лет, а ты возвращаешься пьяная в два часа ночи! И это моя дочь?!
В последних словах уже послышались рыдания, которые заглушили конец фразы.
— Я не на ваши деньги пила. А если маме это не нравится, то я вообще могу пойти к черту… — сказала скучным, безразличным голосом девушка. Она отложила щетку и начала надевать через голову легкую блузку, осторожно придерживая ее, чтобы не повредить прическу. — Пусть мама лучше закроет окно. Этот щенок пани Ганской меня когда–нибудь прикончит! У меня уже голова лопается от этого стука!
— Сама закрой, графиня. — Но, несмотря на эти слова, в окне появилась старая худая женщина, одетая в грязный, когда–то пурпурный халат, и с треском захлопнула окно левой рукой. Прежде чем запереть, она снова открыла его и высунулась наружу.
МАЦЕЙ СЛОМЧИНЬСКИЙ. Часть 11
Однако Джо Алекс – не единственная побочная и крупная литературная ипостась Сломчиньского. Он опубликовал также в 1962 – 1967 годах под псевдонимом Казимеж Квасьневский/Kazimierz Kwaśniewski шесть так называемых «милицейских детективов», где события происходили в Польше, а расследование преступлений велось польскими следователями уголовных дел:
1. “Śmierć i Kowalski/Смерть и Ковальский” – роман вышел отдельной книгой в 1962 году в издательстве “Iskry” в серии «KSK», переиздан в 2005 году в издательстве “Rzeczpospolita” (серия “Detektyw”).
Переводился на чешский язык.
В 1963 году экранизирован под названием “Ostatni kurs/Последняя поездка” (реж. Ян Баторий, в гл. ролях Станислав Микульский и Барбара Рыльская). В титрах экранизации сценаристом указан Джо Алекс. Фильм демонстрировался в СССР под названием «Особняк на Зеленой».
2. “Zbrodniarz i panna/Преступник и девушка” – повесть вышла в 1965 году в составе одноименного авторского сборника в издательстве “Iskry” в серии “KSK”, переиздан в 2005 году в издательстве “Rzeczpospolita” (серия “Detektyw”). Переведена на русский язык как «Девушка из банка» (М. ЧЕРНИКОВА, ант. “Прошу повторить убийство”, 1993).
В 1963 году экранизирована под тем же названием “Zbrodniarz i panna” (реж. Януш Насфетер, в гл. ролях Збигнев Цибульский и Ева Кшижевская). В титрах экранизации сценаристом указан Джо Алекс.
Фильм демонстрировался в СССР под названием «Девушка из банка».
Переводилась на немецкий и румынский языки.
Переведена на русский язык под названием «Прошу актеров повторить убийство» (М. ЧЕРНИКОВА, ант. “Прошу повторить убийство”, 1993).
4. ”Gdzie jest trzeci król?/Где третий король?” – роман вышел отдельной книгой в издательстве “Iskry” в серии “KSK” в 1966 году. В новом веке издан также в аудиоформате.
Переводился на чешский и словацкий языки. Переведен на русский язык под названием «Третий король» (Н. БЕЗРУКОВА, ант. «Третий король», 1992).
Экранизирован в 1966 году под названием “Gdzie jest trzeci król” (реж. Рышард Бер, в главных ролях: Анджей Лапицкий, Алиция Вышиньская, Калина Ендрусик).
Демонстрировался в СССР под тем же названием «Где третий король?».
Повесть вошла в состав романа ”Gdzie jest trzeci król?” (1966) и отдельной книгой не печаталась.
Прошу повторить убийство (сборник)
16 сентября 2020 г. 18:42
Ежи Эдигей «Одна ночь в «Карлтон»-е в другом переводе «Рубины приносят несчастье»
Очередной детектив от пана Эдигей-я и в очередной раз он радует нас настоящим герметичным детективом в духе леди Агаты. В небольшом пансионате «Карлтон» в Гевонтских горах собирается пестрая компания, знающая друг друга уже несколько лет. Среди отдыхающих оказываются начинающая актриса, литературный критик, эксцентричный художник, а так-же Мечислав Доброзлоцкий – известный ювелир, работающий над коллекцией украшений предназначенных для престижной выставки в Италии. Дабы развлечь гостей пансионата он с радостью демонстрирует свои ювелирные изделия, что почти стоит ему жизни, ибо некий злоумышленник наносит ему травму головы и похищает драгоценности. А дальше «на сцене» появляется Эдвард Лясота – полковник…
31 августа 2020 г. 15:58
Казимеж Квасневский «Прошу актеров повторить убийство»
Вопреки названию в этом детективе совершенно нет ничего, что связывало бы его с театром, на деле это цитата Вильяма Шекспира из «Гамлета»,
Я слышал, что иногда преступники в театре бывают так глубоко потрясены, что под воздействием игры признаются в своих злодеяньях. Убийство, хоть и немо, говорит своим языком.Я попрошу актеров повторить убийство…
дающая некоторое представление о том, чем же закончится вся эта история. Казалось бы в жизни Марии Рудзинской все в лучшем виде, любящий муж-профессор, новейшая загородная вилла, но нет, она влюбляется в молодого лаборанта и решает уйти от пана-профессора, который в свою очередь отправляет ее на отдых в Закопане, чтобы поразмыслить над всем на досуге и найти правильный выход. Вот только по…
22 сентября 2020 г. 13:35
7 июля 2020 г. 10:20
13 марта 2019 г. 22:23
Этот роман выходил минимум в двух переводах, и уже по разным вариантам названия позволял настроиться на разное. Второе заглавие было «Рубины приносят несчастье», и в соответствии с ним лично мне представлялся сюжет о краже драгоценностей. Вариант «Одна ночь в «Карлтоне»» создавал более уютную атмосферу и действительно оказался ближе к тому, о чем повествовал Ежи Эдигей.
19 октября 2018 г. 00:37
3 Превратится ли карета в тыкву? Это действительно вопрос, а не «найдут ли бандита?»
Сборник «Прошу повторить убийство» попался случайно. А поскольку любовь к польским детективам во мне всё еще жива, то естественно прочла всё. И сразу сюрприз. Один из авторов Мацей Сломчинский он же Казимеж Квасневский («Гибель судьи Мрочека», «Где третий король?») и он же Джо Алекс – тот самый, что писал очень неплохие стилизации под английский детектив. Прямо классика жанра. (Второй автор в сборнике– Ежи Эдигей). И первая повесть – «Девушка из банка». Когда-то очень давно смотрела фильм с таким названием. Играл Збигнев Цибульский, и фильм запомнился – хотя там не самые захватывающие события, не самый напряженный детектив а учитывая время создания (начало шестидесятых) и вполне все предсказуемо, иначе и быть не могло. Предсказуемо в плане общественных интересов – ну конечно, злодея…
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Эдигей Ежи
Книга «Прошу повторить убийство»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
— Зачем она туда вернулась? — в отчаянье сказал капитан, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. — Зачем она вернулась.
И внезапно закрытые глаза Малгожаты Маковской открылись.
— Потому что я глупая девушка из Камоцка… — тихо сказала она. Она пошевелилась и села. — Я никогда в жизни не поеду больше ни в одной машине… — Она потрясла головой. — До третьего раза… Она посмотрела на него. — А может быть, я уже на небесах?
— Нет, это я на небесах, — сказал Зентек, наклоняясь к ней.
Прошу актеров повторить убийство
Я слышал, что иногда преступники в театре бывают так глубоко потрясены, что под воздействием игры признаются в своих злодеяньях. Убийство, хоть и немо, говорит своим языком.
Я попрошу актеров повторить убийство… В. Шекспир. Гамлет
Было прохладное весеннее утро, одно из тех, когда погода постоянно меняется: то посылает дождь, то короткое прояснение.
Выглянув через левое окошко такси, Анна увидела голубое чистое небо, посмотрев же направо, прямо над сквером, мимо которого они проезжали, низкую и быстро проплывающую черную тучу.
Анна откинулась на сиденье, невольно прикоснулась к капюшону своего непромокаемого плаща и смущенно улыбнулась. Этот молодой, так странно выглядевший человек таскался за ней почти три часа, и это доставило ей удовольствие, хотя теперь, когда она уже потеряла его из виду, Анна не призналась бы в этом даже сама себе. Улыбка исчезла с ее лица так же быстро, как и появилась.
— Идиотка… — шепотом сказала она себе, стараясь говорить так тихо, чтобы водитель не мог ее услышать. — Это будет нелегкий день.
Она закрыла глаза и мысленно добавила: «Да. Наверное, так и будет. Это может быть самый трудный день в моей жизни…»
Машина резко повернула, она открыла глаза. Перед ней было невысокое, потрескавшееся здание вокзала. Анна посмотрела на часы. Без десяти минут десять. Можно было особенно не спешить. Поезд из Закопане придет только минут через двадцать.
Она расплатилась с таксистом, быстро взбежала по ступеням, ведущим в здание вокзала, и осмотрелась вокруг. Около касс стояли небольшие очереди за билетами. Она прошла через зал наискосок и подошла к одному из автоматов, продающих перронные билеты. Роясь в сумочке в поисках нужной монетки, она взглянула в зеркальце, вмонтированное в стенку автомата. В нем показалось усталое лицо без улыбки, сжатые губы и полные беспокойства глаза. Она машинально поправила выбившиеся из–под капюшона пряди светлых волос и выпрямилась, нетерпеливо стукнув пальцами по корпусу автомата. И только тогда заметила, что в другой руке все еще держит монетку.
Она быстро сунула ее в отверстие, прочитала инструкцию и нажала на кнопку. Автомат щелкнул, и в маленьком пластмассовом корытце появился билет. Анна еще с минуту смотрела на него, не отдавая себе отчета в том, что больше уже ничего не произойдет. Потом быстро протянула руку, взяла билет и направилась к выходу на перрон. Было уже две минуты одиннадцатого.
— Поезд из Закопане еще не пришел, правда? — спросила она контролера с явным беспокойством. Если утром она невнимательно посмотрела на расписание и Марыся уже успела приехать, это было бы роковым стечением обстоятельств.
— Нет, — контролер тщательно прокомпостировал перронный билет и посмотрел на ее. — Но сейчас, наверное, подойдет. Объявления еще не было.
Она облегченно вздохнула. В эту самую минуту вокзальный репродуктор известил резким женским голосом:
— Пассажирский поезд из Закопане прибывает на четвертый путь! Повторяю: пассажирский поезд…
Анна ускорила шаги, выходя из зала. Но поезда еще не было, и она остановилась, запыхавшись, у ближайшего фонаря. Дыхание постепенно успокаивалось. Она снова мимолетно подумала об этом молодом человеке, но мысль эта появилась и исчезла в какую–то долю секунды, потому что вдали, среди сети проводов и семафоров, появился низкий зеленый электровоз, а за ним — цепочка вагонов. Поезд был так далеко, что его шум сюда не доносился, потом он приблизился. Анна расстегнула плащ и сняла с головы капюшон.
В эту минуту светило солнце, и от луж на перроне поднимались маленькие облачка пара. Поезд был уже близко.
Электровоз медленно подтянул цепочку вагонов до конца перрона и остановился.
Анна миновала оба почтовых вагона и остановилась перед спальным, из которого как раз вышел кондуктор и протянул руку, чтобы помочь сойти какой–то старушке. За старушкой была видна группа пассажиров, столпившихся в проходе. Они начали спускаться вниз и поочередно оказывались на перроне. Семь. Восемь. Все.
Она подошла ближе к двери вагона, чтобы не дать себя унести человеческой толпе, которая уже двигалась по перрону. Потом быстро обернулась. Возможно, в конце поезда есть еще один спальный вагон.
Кто–то легко коснулся ее плеча. Она быстро повернулась и во второй раз сегодня облегченно вздохнула.
Перед ней стояла молодая девушка, одетая в дорожный костюм и расстегнутый непромокаемый плащ. В одной руке она держала маленький чемодан, в другой сумочку. Она наклонилась вперед и, не выпуская из рук багажа, слегка коснулась губами щеки встречающей.
— Привет, Аня! Я боялась, что ты не получила телеграмму и не придешь. Хорошо, что ты здесь.
Когда они стояли вот так напротив друг друга, с первого взгляда можно было понять, что их соединяет близкое родство. Они были почти одинаково сложены, и обе были одинаковые: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза.
— Привет, малышка! Ты не поехала в спальном? — Анна постаралась придать своим словам вид ничего не значащего любопытства и с удовольствием убедилась, что это ей удалось.
— Я решила ехать в последний момент, и мест уже не было. Пойдем…
Девушка, уже не улыбаясь, потянула ее в сторону выхода. Они медленно двинулись среди густой, обремененной багажом толпы, которая обтекала их с двух сторон. Какое–то время они молчали.
«Почему она ничего не говорит. — подумала Анна, не глядя на сестру. — Потому что собирается сделать или уже сделала самую большую глупость в своей глупой жизни».
Она старалась побороть охватившую ее злость, но не выдержала и, искоса взглянув на сестру, твердо сказала:
— Вечером я получила твою телеграмму. Я знаю, что ты не любишь различного рода корреспонденции. Ты просила, чтобы я пришла встретить тебя на вокзал. Я пришла. Что случилось?
Девушка пожала плечами.
— Марыся… — сказала Анна тихо и удивилась, что сестра услышала ее среди шума толпы.
— Я спрашиваю: что случилось?
— Ты же знаешь, что случилось.
— Знаю и не знаю. Знаю, что могло случиться. Что может случиться. Не хочешь же ты сказать, что бросаешь Романа из–за этого… сопляка?
Мария остановилась, поставила чемодан и начала искать в сумочке билет. Анна нетерпеливо смотрела на ее красивые пальцы, перебирающие десятки предметов внутри сумочки. Она подумала, что еще никогда не была так зла на свою сестру, как сейчас.
— Можешь это назвать и так, — сказала Мария, продолжая поиски. — Бросить мужа из–за красивого мальчишки. Тебе, вероятно, это так и представляется. У меня нет к тебе никаких претензий. Это я его люблю, а не ты. Вот он! — она вынула билет и подала Анне, которая машинально взяла его. Потом она подняла чемодан, и они пошли дальше. Носильщик, обвешанный вещами, неожиданно разделил их, крича: «Прошу прощения! Прошу прощения!» Потом они снова шли рядом в толпе к выходу.
— В конце концов для тебя это просто слова… те или иные, а для меня это самая важная вещь в жизни, — сказала Мария.
Анна подала контролеру оба билета, и они оказались перед вокзалом. Она схватила сестру за локоть. Они стояли теперь в стороне, у решетки, и толпа двигалась в некотором отдалении от них.
— Это неправда! Он не может быть для тебя самым важным. Подумай о Романе!
Название книги
Прошу повторить убийство (сборник)
Квасневский Казимеж
Эдигей Ежи
Прошу актеров повторить убийство
Было прохладное весеннее утро, одно из тех, когда погода постоянно меняется: то посылает дождь, то короткое прояснение.
Выглянув через левое окошко такси, Анна увидела голубое чистое небо, посмотрев же направо, прямо над сквером, мимо которого они проезжали, низкую и быстро проплывающую черную тучу.
Анна откинулась на сиденье, невольно прикоснулась к капюшону своего непромокаемого плаща и смущенно улыбнулась. Этот молодой, так странно выглядевший человек таскался за ней почти три часа, и это доставило ей удовольствие, хотя теперь, когда она уже потеряла его из виду, Анна не призналась бы в этом даже сама себе. Улыбка исчезла с ее лица так же быстро, как и появилась.
— Идиотка… — шепотом сказала она себе, стараясь говорить так тихо, чтобы водитель не мог ее услышать. — Это будет нелегкий день.
Она закрыла глаза и мысленно добавила: «Да. Наверное, так и будет. Это может быть самый трудный день в моей жизни…»
Машина резко повернула, она открыла глаза. Перед ней было невысокое, потрескавшееся здание вокзала. Анна посмотрела на часы. Без десяти минут десять. Можно было особенно не спешить. Поезд из Закопане придет только минут через двадцать.
Она расплатилась с таксистом, быстро взбежала по ступеням, ведущим в здание вокзала, и осмотрелась вокруг. Около касс стояли небольшие очереди за билетами. Она прошла через зал наискосок и подошла к одному из автоматов, продающих перронные билеты. Роясь в сумочке в поисках нужной монетки, она взглянула в зеркальце, вмонтированное в стенку автомата. В нем показалось усталое лицо без улыбки, сжатые губы и полные беспокойства глаза. Она машинально поправила выбившиеся из–под капюшона пряди светлых волос и выпрямилась, нетерпеливо стукнув пальцами по корпусу автомата. И только тогда заметила, что в другой руке все еще держит монетку.
Она быстро сунула ее в отверстие, прочитала инструкцию и нажала на кнопку. Автомат щелкнул, и в маленьком пластмассовом корытце появился билет. Анна еще с минуту смотрела на него, не отдавая себе отчета в том, что больше уже ничего не произойдет. Потом быстро протянула руку, взяла билет и направилась к выходу на перрон. Было уже две минуты одиннадцатого.
— Поезд из Закопане еще не пришел, правда? — спросила она контролера с явным беспокойством. Если утром она невнимательно посмотрела на расписание и Марыся уже успела приехать, это было бы роковым стечением обстоятельств.
— Нет, — контролер тщательно прокомпостировал перронный билет и посмотрел на ее. — Но сейчас, наверное, подойдет. Объявления еще не было.
Она облегченно вздохнула. В эту самую минуту вокзальный репродуктор известил резким женским голосом:
— Пассажирский поезд из Закопане прибывает на четвертый путь! Повторяю: пассажирский поезд…
Анна ускорила шаги, выходя из зала. Но поезда еще не было, и она остановилась, запыхавшись, у ближайшего фонаря. Дыхание постепенно успокаивалось. Она снова мимолетно подумала об этом молодом человеке, но мысль эта появилась и исчезла в какую–то долю секунды, потому что вдали, среди сети проводов и семафоров, появился низкий зеленый электровоз, а за ним — цепочка вагонов. Поезд был так далеко, что его шум сюда не доносился, потом он приблизился. Анна расстегнула плащ и сняла с головы капюшон.
В эту минуту светило солнце, и от луж на перроне поднимались маленькие облачка пара. Поезд был уже близко.
Электровоз медленно подтянул цепочку вагонов до конца перрона и остановился.
Анна миновала оба почтовых вагона и остановилась перед спальным, из которого как раз вышел кондуктор и протянул руку, чтобы помочь сойти какой–то старушке. За старушкой была видна группа пассажиров, столпившихся в проходе. Они начали спускаться вниз и поочередно оказывались на перроне. Семь. Восемь. Все.
Она подошла ближе к двери вагона, чтобы не дать себя унести человеческой толпе, которая уже двигалась по перрону. Потом быстро обернулась. Возможно, в конце поезда есть еще один спальный вагон.
Кто–то легко коснулся ее плеча. Она быстро повернулась и во второй раз сегодня облегченно вздохнула.
Перед ней стояла молодая девушка, одетая в дорожный костюм и расстегнутый непромокаемый плащ. В одной руке она держала маленький чемодан, в другой сумочку. Она наклонилась вперед и, не выпуская из рук багажа, слегка коснулась губами щеки встречающей.
— Привет, Аня! Я боялась, что ты не получила телеграмму и не придешь. Хорошо, что ты здесь.
Когда они стояли вот так напротив друг друга, с первого взгляда можно было понять, что их соединяет близкое родство. Они были почти одинаково сложены, и обе были одинаковые: светлые волосы, светлая кожа, светлые глаза.
— Привет, малышка! Ты не поехала в спальном? — Анна постаралась придать своим словам вид ничего не значащего любопытства и с удовольствием убедилась, что это ей удалось.
— Я решила ехать в последний момент, и мест уже не было. Пойдем…
Девушка, уже не улыбаясь, потянула ее в сторону выхода. Они медленно двинулись среди густой, обремененной багажом толпы, которая обтекала их с двух сторон. Какое–то время они молчали.
«Почему она ничего не говорит. — подумала Анна, не глядя на сестру. — Потому что собирается сделать или уже сделала самую большую глупость в своей глупой жизни».
Она старалась побороть охватившую ее злость, но не выдержала и, искоса взглянув на сестру, твердо сказала:
— Вечером я получила твою телеграмму. Я знаю, что ты не любишь различного рода корреспонденции. Ты просила, чтобы я пришла встретить тебя на вокзал. Я пришла. Что случилось?
Девушка пожала плечами.
— Марыся… — сказала Анна тихо и удивилась, что сестра услышала ее среди шума толпы.
— Я спрашиваю: что случилось?
— Ты же знаешь, что случилось.
— Знаю и не знаю. Знаю, что могло случиться. Что может случиться. Не хочешь же ты сказать, что бросаешь Романа из–за этого… сопляка?
Мария остановилась, поставила чемодан и начала искать в сумочке билет. Анна нетерпеливо смотрела на ее красивые пальцы, перебирающие десятки предметов внутри сумочки. Она подумала, что еще никогда не была так зла на свою сестру, как сейчас.
— Можешь это назвать и так, — сказала Мария, продолжая поиски. — Бросить мужа из–за красивого мальчишки. Тебе, вероятно, это так и представляется. У меня нет к тебе никаких претензий. Это я его люблю, а не ты. Вот он! — она вынула билет и подала Анне, которая машинально взяла его. Потом она подняла чемодан, и они пошли дальше. Носильщик, обвешанный вещами, неожиданно разделил их, крича: «Прошу прощения! Прошу прощения!» Потом они снова шли рядом в толпе к выходу.
— В конце концов для тебя это просто слова… те или иные, а для меня это самая важная вещь в жизни, — сказала Мария.
Анна подала контролеру оба билета, и они оказались перед вокзалом. Она схватила сестру за локоть. Они стояли теперь в стороне, у решетки, и толпа двигалась в некотором отдалении от них.
— Это неправда! Он не может быть для тебя самым важным. Подумай о Романе!
— Я думала. И думаю, но это ничего не меняет. Впрочем, я сказала Роману о Хенрике…
— Да, ведь это он мне велел уехать куда–нибудь на недельку и все обдумать. Ты же знаешь, какой он спокойный. Я поехала в Закопане. Но мне не понадобилась неделя, чтобы все решить. Я вернулась. Дала тебе телеграмму, потому что хочу, чтобы ты была при этом. Это для меня не так просто. Роман был всегда так добр ко мне.
— Да, он был всегда добр к тебе! — сказала Анна, не в силах сдержать неожиданную ненависть к девушке, которую воспитала и любила не только как сестру, но и как дочь. — Это правда, он был слишком добр к тебе! Слишком добр! Слишком.
Она повернулась и быстро пошла к стоянке такси. Младшая сестра побежала за ней, догнала и преградила ей путь.
— Не оставляй меня одну! — со страхом сказала она. — Он ведь поймет…
— Наверное! — Анна хотела обойти ее, но не пошевелилась. Не могла. Не могла оставить ее одну. Мария, как будто поняла это, сказала быстро и умоляюще:
— Он добрый. Ты увидишь, как он спокойно это воспримет. Он сам говорил мне, что на двадцать лет старше меня и что… Он не раз так говорил. Пойдем со мной, он любит тебя.
Анна опустила голову, потом снова подняла ее. В ее глазах не было ни желания, ни беспокойства, только отчаяние.
— Ты испортишь жизнь и себе, и ему, — тихо сказала она. — Почему такие прекрасные, талантливые, трудолюбивые мужчины, как Роман, берут всегда в жены таких идиоток, которые думают только о новых нарядах и новых любовниках?
— У меня не было любовника. Я не хотела быть такой, какой ты говоришь, и поэтому сказала ему… Я хотела быть честной по отношению к нему…
Они медленно пошли к стоянке такси.
Такси, уносящие прибывших пассажиров, уже разъехались, и появились новые, пустые машины.
— Хотела быть честной! Ты могла сделать так, чтобы он никогда не узнал об этом. Это нечестно: доставлять страдание человеку, чтобы облегчить себе жизнь.
— Значит, честнее было бы его обманывать?
Анна ничего не ответила. Они уже стояли около машины. Он нервно рванула дверку, которая сразу поддалась, и села в машину Мария сунула ей свой чемодан, который старшая сестра, снова совершенно машинально, поставила себе на колени. Когда дверки закрылись и машина тронулась с места, Мария наклонилась вперед и обратилась к водителю:
— Дубовая? — Он на секунду повернулся к ней. — А где это?
— На Окенце. Маленькая улица, застроенная виллами. Последний дом перед лесом. Поезжайте. Потом я вам покажу.
И она откинулась на сиденье.
— Но зачем ты хочешь меня в это втянуть? — спросила старшая сестра. Она машинально барабанила пальцами по краю чемодана.
— А кого? — искренне ответила Мария. — Ведь у меня на свете есть только ты. Ты воспитала меня, Аня, и…
— И ты хочешь, чтобы Роман поблагодарил меня за то, как я хорошо тебя воспитала?! — она помолчала. — Я не должна ехать туда с тобой, — неуверенно добавила она. Она знала, что поедет, что должна поехать. Что бы ни случилось в жизни ее сестры, она всегда возьмет на себя столько ответственности, сколько сможет.
— Ты должна! — Марыся взяла ее за руку. Анна хотела выдернуть руку, но не выдернула. — Ты объяснишь ему. Он тебе верит…
Обе молчали. Машина медленно ехала в длинной колонне автомобилей и остановилась перед красным огнем светофора.
— Посмотри, — тихо сказала Мария, показывая на маленькую овальную табличку, прикрепленную на боковой стенке между сидениями:
«Частное такси — 2224».
Анна подняла голову. С минуту она смотрела в пространство, ничего не понимая. Потом услышала голос сестры.
— Такси номер 2224… совсем как у меня… Даже странно… Мне было двадцать два года, когда я вышла за него, а теперь мне двадцать четыре…
Анна посмотрела на нее внезапно повлажневшими глазами.
— Марыся, Марыся, Марыся… — сказала она и опустила голову. Мария заметила две слезинки, которые упали на поверхность чемодана и сразу же превратились в блестящие мокрые пятнышки.
— Не плачь, ну, не плачь, — сказала она приглушенным голосом.
— Неужели ты в самом деле должна это сделать? Если он дал тебе время на размышление, подумай еще. Потом будет уже поздно.
И она снова замолчала, не закончив фразу. Потому что знала, что уже слишком поздно. Ничего уже нельзя было изменить. Роман…
Она не хотела думать о Романе. Повернула голову к Марии, которая твердо сказала:
— Должна… Ты можешь мне верить или нет. но я в самом деле люблю Хенрика. И знаю, что Роман сам бы не захотел, чтобы я осталась с ним, любя кого–то другого. Впрочем, он позволил мне сделать выбор. И я выбрала. — Она замолчала, а потом добавила с неожиданным отчаянием: — Я не могу поступить иначе… не могу…
Водитель с любопытством посмотрел в зеркальце, в котором были видны два молодых женских лица. Он увидел, что младшая из женщин, закрыв лицо ладонями, положила голову на плечо старшей и прижалась к ней.
Вилла была небольшая, двухэтажная, расположенная среди ухоженного молодого сада, явно заложенного в тот момент, когда было окончено строительство дома. От улицы ее отделяла сетка и растущая вдоль нее живая изгородь, которая частично загораживала открывающийся вид. Асфальтированная дорога, ведущая сюда из города и тянущаяся между виллами, стоящими в окружении молодых садов, в этом месте заканчивалась и переходила в обычную грунтовую, которая проходила через не застроенные ещё поля и, миновав небольшой, чудом сохранившийся тут лесок, а скорее березовую рощицу, соединялась с далеким шоссе. По нему мчались маленькие, с этого расстояния, грузовики и легковые автомобили.
На улице было очень тихо. Городской шум доносился сюда в виде постоянного, никогда не кончающегося гула, но он был таким монотонным, что уже через минуту ухо переставало его воспринимать и он становился частью этой тишины. Соседствующий с виллой дом, стоящий на краю улочки, был отделен от нее не застроенным еще участком и находился в каких–нибудь ста метрах. Нигде вокруг не было ни одной живой души.
Со стороны города подъехало такси, остановилось, и через минуту оттуда вышли две женщины. Они подошли к калитке. Тяжелая темная туча закрыла солнце, и улочка в одно мгновенье приобрела какой–то мрачный вид.
Мария нажала на ручку двери. Нажала еще раз и полезла в сумочку, поставив чемодан на тротуаре. Она вынула связку ключей и вставила один из них в замок. Открыла калитку и вошла первая, забыв о чемодане.
Анна наклонилась, взяла чемодан и пошла за ней, закрывая ногой калитку. Она посмотрела на окна виллы, они были закрытыми. Ей не удалось заметить там ни малейшего движения. Она вздрогнула.
Идущая перед ней Мария машинально задевала связкой ключей кусты роз, растущие по обеим сторонам дорожки. Первые капли дождя, большие и редкие, упали на землю.
Они поднялись по широким плоским ступеням и остановились на крыльце виллы. Анна снова вздрогнула и посмотрела на крепкую входную дверь, сделанную из гладко обработанного дуба и снабженную табличкой, гласящей: «МАРИЯ И РОМАН РУДЗИНСКИЕ»
«С сегодняшнего дня одно из этих имен перестанет тут фигурировать», — подумала она. В стеклянную крышу над их головами внезапно забарабанил ливень. Прогремел гром.
Мария после короткого, почти незаметного колебания нажала на кнопку звонка, который тихо зазвенел в глубине дома. Они стояли в ожидании.
За ними, в глубине улочки, такси, заслоненное пеленой дождя, развернулось и отъехало.
Мария еще раз нажала на кнопку звонка. Они снова подождали.
— Может быть, он вышел? — сказала Анна. — Ведь в это время он всегда в мастерской.
Мария пожала плечами.
— Я ему тоже послала телеграмму, что приезжаю. Он не ушел бы, не поговорив со мной. — Внезапно она дернулась и схватила сестру за руку. — Слушай, а если он там, но не хочет мне открывать? — спросила она испуганно. — Может быть, он не хочет меня впустить? Что я буду делать?
— Поедешь ко мне, — быстро сказала Анна и обернулась. От такси не осталось и следа. Дождь лил по–прежнему. До самого горизонта небо было покрыто низкими тяжелыми тучами.
— Хорошо! Поедем! — Мария повернулась и хотела взять чемодан. Но рука ее медленно остановилась. — Но у меня же есть ключи, — тихо сказала она. — Не знаю, что это со мной. Наверное, я сошла с ума…
Она быстро сунула ключ в замок, и дверь бесшумно открылась. Мария остановилась на пороге, вглядываясь вглубь пустой прихожей.
— Я не пойду, — тихо сказала она. — Он там и не хочет со мной говорить.
Анна легко отодвинула ее и вошла первая. Не поворачиваясь, она слушала, что Мария идет за ней, и закрыла за собой дверь. Теперь они стояли в полумраке, очень похожие друг на друга, неподвижные, прислушивающиеся.
Анна набрала в грудь воздуха.
— Ромек! — громко сказала она, пожалуй, немного слишком громко. Тишина. — Его плащ висит, — вполголоса сказала она, показывая на вешалку. — В таком случае, он здесь? Он взял бы его с собой, ведь с самого утра сегодня плохая погода. Ромек.
Мария подошла к полуоткрытой двери в одну из двух передних комнат.
— Ромек! — Она заглянула туда и сразу убрала голову. — Нет. Его нет. Наверное, он ушел в куртке.
Она быстро подошла к другой двери.
— Здесь его тоже нет.
Анна стояла посредине прихожей, наблюдая за ее передвижениями.
Мария подошла к третьей двери, расположенной по другую сторону прихожей.
Она задержалась на секунду, держа ладонь на ручке двери, потом нажала ее и заглянула внутрь. Открыла дверь шире и остановилась на пороге.
— Добрый день, Роман, — тихо сказала она прерывающимся голосом. — Почему ты не отвечаешь? Мы звоним, кричим и… Ромек!
В ее голосе было что–то такое, что Анна вздрогнула, потом быстро подошла к двери и остановилась около нее.
Это была большая светлая столовая, в которой стоял сервант, стол и стулья, которым было около пятидесяти лет. Анна не обратила ни малейшего внимания на странную меблировку. Она бывала здесь часто и знала, что все это принадлежало родителям Романа Рудзинского. Он не избавился от этой тяжелой и слишком громоздкой мебели, скорее всего, сохранив ее в память об умерших, хотя Марыся очень протестовала.
Роман Рудзинский сидел у окна, положив голову на руки. Он выглядел так, как будто уснул минуту назад. Лица его не было видно.
Взгляд Анны скользнул на пол, где валялась разбитая чашка. За спиной она слышала прерывистое дыхание сестры. Чувствуя, как ее собственное сердце неровно бьется в груди, она подошла к сидящему.
— Ромек, это я, — тихо сказала она. — Я приехала с ней. чтобы…
Он ничего не ответил и не пошевелился. Анна мягко положила руку на его плечо.
Она подумала, что сидящий хочет стряхнуть ее ладонь со своего плеча. Но это было не так.
Хватило этого легкого прикосновения, чтобы тело Романа Рудзинского тяжело упало со стула на пол.
Анна отшатнулась, судорожно вдохнув воздух.
За собой, как будто на огромном расстоянии, она услышала высокий, пронзительный, почти нечеловеческий крик Марии:
— Рома–а–ан! Рома–а–аан! Рома–а–аан.
Она медленно обернулась.
Крик девушки оборвался на середине.
— Но умер он из–за тебя, правда? — сказала она, встав на колени около неподвижного тела и прикоснувшись ладонью к его лбу. Он был холодным, таким холодным, что у нее мелькнула мысль, как мертвое тело может быть настолько холоднее всего того, что его окружает…
— Нет, не из–за меня. Нет. — Голос Марии стал гораздо громче.
А потом она закричала высоким, прерывающимся голосом. — Не–ет. Не–е–ет. Не–е–еет!
— Перестань, — сказала Анна, поднимаясь с колен. — Лучше подумай о том, что ты скажешь милиции. Я должна пойти к телефону и позвонить туда.
— Милиции. Но ведь он… Он не…
Анна прошла мимо нее и направилась к двери. Когда она оказалась в прихожей, Мария побежала за ней.
— Не оставляй меня там. Не оставляй меня…
— Не бойся. Не оставлю тебя, — усталым голосом сказала Анна и подняла телефонную трубку.
Капитан Зентек сидел в своем микроскопическом кабинетике и бессмысленно смотрел на небольшую стопку листов, минуту назад принесенных машинисткой. Он знал на память содержание этого протокола. Трое молодых людей вышли в полдень из дома, немного пошатались, потом зашли выпить по рюмочке. Одной рюмочкой дело, естественно, не закончилось, они продолжали пить и в конце концов в десять часов вечера решили поехать в Беляны. В автобусе они отказались платить за билеты. Начался скандал с кондуктором, потом драка, кондуктор оказался в больнице, а трое молодых людей за решеткой. Дело закрыто. Они получат то, что им положено, и, выйдя из тюрьмы, может быть, в дальнейшем не станут так легко ввязываться в такие скандалы. Все они признались сразу же, жалели о происшедшем, сказали, что ничего не помнят, что во всем виновата водка. На остальных листах были записаны показания пассажиров, избитого кондуктора, характеристики с места работы, заключение для прокурора…
Зентек, вздохнув, взял ручку и поставил свою подпись на последнем листке. Все это было очень просто, не требовало ни малейших усилий и не давало никакого удовлетворения. Правда, может быть,
И хорошо, что в стране совершается так мало умышленных убийств. Скорее неумышленные. Водка, неожиданные, ненужные драки между совершенно незнакомыми людьми, пьяная гордость… Но Зентек с семнадцати лет мечтал, что будет офицером милиции, который… Теперь ему было уже тридцать лет, и он с чувством легкого сожаления, в котором не хотел признаться даже себе, с каждым днем все больше убеждался в том, что в работе офицера, ведущего расследование, было гораздо меньше того, о чем рассказывали криминальные повести, и гораздо больше тяжелой, обычной, рутинной работы, не требующей никаких взлетов и озарений, а скорее просто честности, тщательного выполнения ежедневных заданий и умения работать в коллективе. Впрочем, ему нравилась эта работа. И если ему приходилось встретиться лицом к лицу с какой–либо криминальной загадкой, он чувствовал себя гораздо более счастливым, нежели при выполнении остальных служебных обязанностей. Только настоящие криминальные загадки встречались исключительно редко.
Он еще раз просмотрел подписанные листы, чтобы проверить, все ли там в порядке. Потом скрепил бумаги скрепкой и вложил в бумажник папку с очередным номером. Затем осмотрелся и потянулся за следующей стопкой листов. В этот момент зазвонил телефон.
Зентек быстро поднял трубку. За окном снова начался дождь, хотя несколько минут назад еще светило солнце. Но в кабинете было душно, и капитан много дал бы, чтобы оказаться в эту минуту на улице, в поле, в лесу, где угодно. До отпуска было еще четыре, нет, пять недель.
— Это вы, Зентек? — сказал знакомый голос в трубке.
— Немедленно придите ко мне. Звонят из Окенца, там произошла какая–то непонятная история. То есть история понятная, но они не очень хотят сами ей заниматься. Известный человек, знаете ли…
— Нет. Самоубийство. Но я хочу, чтобы туда кто–то подъехал.
Через пятнадцать минут он был уже на месте. А через час, стоя у окна спиной к большому кусту сирени с распустившимися цветами, молча смотрел, как два человека, одетых в белую одежду, склонились над носилками, подняли их, а вместе с ними неподвижное тело, накрытое простыней.
Зентек перевел взгляд с носилок на человека, который, не обращая ни малейшего внимания на происходящее в его присутствии, собирал в этот момент со стола в пробирку разлившийся напиток. Носилки слегка ударились о фрамугу двери, лежащее на них тело заколыхалось. Один из несущих тихо выругался. Потом дверь тихо закрылась, явно с помощью кого–то, кто стоял в прихожей.
— Когда вы сможете мне сказать, пан доктор, все, что мне хотелось бы знать?
Стоящий закрыл пробирку и всунул ее в кожаную сумку, предварительно обернув носовым платком.
— Прежде всего, вы хотите знать, капитан, сам он покинул этот свет или кто–нибудь помог ему в этом, не правда ли? — усмехнулся он. — Возможно и то и другое, но… — и он заколебался.
— Но что? — Зентек отошел от окна и остановился напротив него. — Что–то вам не нравится?
— Не знаю, — доктор пожал плечами. — В моей профессии нельзя поддаваться впечатлениям и внушениям, а только фактам. — Он легонько постучал пальцами по кожаной сумке, а потом посмотрел на стол. — К счастью, это не мое дело, а ваше. На мой взгляд, что–то здесь не складывается, но, как я уже сказал, мне не хотелось бы делать никаких предположений… Я поеду сейчас вместе с носилками, и там сделают вскрытие. Нужно будет провести анализ этого, — и он снова легонько постучал по сумке, — и сравнить с тем, что находится у него в желудке. Думаю, что сразу можно предположить, что мы там найдем. Это значит — девяносто девять процентов за то, что это цианистый калий. Все классические проявления: запах, синие губы. — Он покачал головой. — Через два–три часа попробую более точно вам рассказать обо всем.
— А что вам не понравилось, доктор? — повторил Зентек.
Вытянутый, пожелтевший от никотина палец показывал на стол.
— Я сразу об этом подумал. Вы, как обычно, интересуетесь следствием?
— Как обычно. Меня интересует, что могло произойти в комнате, где найден объект вскрытия. Впрочем, всегда важно знать, кого ты режешь и при каких обстоятельствах был найден труп. Это никогда не повредит.
— Когда примерно он умер?
— Во всяком случае, наверняка, сегодня утром. Не раньше. Думаю, что мне удастся точнее определить время смерти. А откуда у него мог взяться цианистый калий?
Зентек пожал плечами.
— Представьте себе, доктор, что у него дома была целая банка этого препарата. Причем совершенно легально. Это известный химик. Профессор. Я звонил к нему на работу. Там сказали, что он держал большое количество этого препарата дома. Он был ему постоянно для чего–то нужен. У него тут в подвале лаборатория.
За окном раздался звук клаксона. Врач потянулся за шляпой, лежащей до сих пор на одном из стульев.
— Это меня. Я поехал. Как с вами связаться, капитан?
— Я буду либо тут, — Зентек заглянул в записную книжку, — телефон 61027, либо в комендатуре. Телефон вы знаете, правда?
— Само собой. До свидания.
Зентек проводил его до дверей, закрыл за ним, вернулся и остановился посередине комнаты. Взгляд его скользнул по висящим на стене двум старинным немецким натюрмортам. Огромный омар, лежащий на золотистом блюде, свисающий на темном фоне заяц и корзина, полная светло–красных яблок, на несколько минут отвлекли его внимание. Потом он взглянул на стол.
Это был большой, тяжелый и темный стол. Он бы предназначен для того, чтобы стоять в столовой дома гораздо более обширного, чем эта маленькая, светлая вилла. Поверхность его была матовой и гладкой. На одном конце стола лежала маленькая соломенная циновка, а на ней стояло блюдце. На блюдце была ложечка. Рядом, в нескольких сантиметрах от блюдца, стояла открытая серебряная сахарница.
Вдоль всей поверхности стола тянулся мокрый след, который обрывался на краю. Именно под этим местом на полу лежала разбитая чашка.
Зентек наклонился и внимательно посмотрел на поверхность сахарницы. В одном месте явно кто–то погрузил туда ложечку и зачерпнул немного сахара.
Это было все. Капитан выпрямился и направился к двери.
Милиционер, сидящий на стуле в прихожей, сорвался с места.
— Где сейчас находятся эти две пани?
— Там, гражданин капитан, — сказал он и показал рукой на дверь, расположенную напротив.
Зентек кивнул головой, направился к ведущей вниз лестнице и начал медленно опускаться по ступеням. Это была винтовая лестница. Через минуту он оказался перед маленькой дверью, теперь полуоткрытой и ведущей в широкий подвал, вернее, в слегка углубленную в землю комнату. Он вошел туда, не принимая никаких мер предосторожности, так как отпечатки пальцев были здесь уже сняты, и осмотрелся. Он был уже здесь полчаса назад, но тогда еще не испытывал этого возбуждения, которое охватило его после разговора с доктором.
Зентек закрыл глаза. Хотя у него еще не было никаких доказательств, кроме очень туманного предположения, он уже знал, что видит только поверхностное. Это была видимость… А какой была правда? Кто еще был актером, участвующим в этом драме?
В комнате наверху ждали разговора с ним две женщины: жена умершего и ее сестра. Они могли знать все, могли и ничего не знать…
Он потряс головой и распрямился. В комнате над ним кто–то медленно прошел с одного места на другое. Звук шагов был похож на удары маленьким молоточком. Дамские туфельки на шпильках.
— У меня здесь телеграмма, — вполголоса сказал он и полез в карман, где лежала сложенная бумага. — Наверное, надо будет начать с этого. Впрочем, посмотрим.
Он взглянул еще раз на череп в цилиндре и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Мария неподвижно сидела на тахте. Она уже не плакала. В доме слышались шаги, какие–то люди открывали и закрывали двери, разговаривали приглушенными голосами, передвигали вещи. В голове она чувствовала совершенную пустоту. Ей казалось, что с той минуты, когда она вместе с Анной перешагнула порог этого дома, прошли столетия.
Она выпустила из рук мокрый от слез платочек и посмотрела на часы. Подходило к двенадцати. Неполных два часа…
Анна стояла у окна и, отодвинув занавеску, смотрела на сад, заливаемый в эту минуту потоками дождя. Низкие тучи висели над городом, видневшимся на туманном горизонте. Она думала о дне, очень отдаленном от нынешнего. Так же шел дождь, и в доме была такая же атмосфера: чужие, тихо ступающие люди, охватившее всех ощущение трагедии, которая недавно произошла и заполнила собой все помещения. Это был день смерти матери. С этого дня они остались одни. Марыся, еще маленькая, и она, девятнадцатилетняя девушка, взявшая на себя огромную ответственность, хотя прекрасно понимала, что это превышает ее силы. Потом были трудные годы, настолько трудные, что она сама не знала, как удалось им пережить их относительно спокойно. А потом Марыся окончила школу, пошла учиться дальше, и в нее влюбился профессор. В день их свадьбы Анна была самым счастливым человеком на свете. «Интересно, — подумала она вдруг, — что тогда тоже шел дождь».
Когда в дверь постучали, они обе вздрогнули. Мария быстро подняла голову. Анна повернулась от окна и замерла, держа руку на занавеске.
— Прошу, — тихо сказала ее младшая сестра и машинально поправила волосы.
Мужчина, который вошел и бесшумно закрыл за собой дверь, скорей был похож на молодого ученого, чем на милиционера. В его чертах не было самоуверенности, которая в глазах Анны была неотьемлемой принадлежностью представителя власти. Он приятно улыбнулся и сказал вполголоса:
— Добрый день. Моя фамилия Зентек. я капитан милиции, прислан сюда из Главной комендатуры. Мне очень жаль, что приходится беспокоить вас в такой грустной ситуации, но… — он развел руками. — Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени. Кто из вас был женой умершего профессора Рудзинского?
— Умершего… — повторила Мария. — Умершего… — повторила она еще раз, как будто значение этого слова никак не могло дойти до нее. — Это я.
— А вы сестра этой пани, не правда ли? — Он коротко взглянул на Анну и одновременно чуть–чуть наклонил голову, как будто хотел извиниться за то, что вмешивается не в свое дело.
— Да, — Анна подтвердила это легким кивком головы и улыбнулась ему. — Может быть, вы хотите поговорить с моей сестрой наедине? Если нет, я предпочла бы остаться с ней.
— Речь идет только о некоторых мелких формальностях, необходимых для подписания окончательного протокола следствия. — Зентек извиняюще улыбнулся, как будто предупреждая то, о чем собирался сказать. — И если вы не имеете ничего против этого, я бы хотел поговорить с каждой из вас отдельно.
— Разумеется. — Анна направилась к двери. — Я буду ждать, пока ты меня не позовешь, — спокойно сказала она. — Я буду рядом, — она показала рукой на стену. Потом взялась за ручку двери и улыбнулась сестре. Поколебалась еще минуту, как будто хотела что–то сказать. Но не сказала ни слова и вышла. Марыся не заметила ее улыбки и минутного колебания. Она смотрела на Зентека.
— Пожалуйста, садитесь. — Неопределенным жестом она показала на стоящие у стены стулья.
Но тем не менее он не принял этого приглашения, а подошел к окну и не торопясь выглянул.
— Это ваша собственная вилла, не так ли?
Она молча кивнула головой.
— По–видимому, совсем новая?
— Строительство закончено в прошлом году.
Он вернулся, взял стул и перенес его от стены, поставив так, чтобы сидеть прямо напротив хозяйки дома.
— Прошу простить, что я буду говорить о таких болезненных вещах, но, к сожалению, я должен это сделать. Поэтому я хотел бы попросить вас как можно подробнее ответить…
Он повысил голос и посмотрел на нее. Она не пошевелилась Зентек посмотрел на ее бледное красивое лицо и подумал, что она должна очаровательно выглядеть в обычной обстановке. Да, но сейчас обстановка была необычная. Он кашлянул и слегка наклонился к ней.
— У вас было только два комплекта ключей от дома, правда?
Вопрос явно был неожиданным, потому что Мария Рудзинская вздрогнула, и на секунду ему показалось, что в глазах ее мелькнул испуг. А может быть, это ему только показалось, потому что она сразу же ответила:
— И вы уверены, что никогда не существовало никаких других ключей? Хотя бы от автоматического замка? У нас часто продают замки с тремя ключами, а потом один из них лежит где–нибудь в каком–нибудь ящике. Прошу вас вспомнить, не было ли у вас чего–либо в этом роде?
— Нет, — решительно потрясла она головой. — Были только два комплекта: один на кожаной тесемочке, другой — на металлическом кольце. — И, предупреждая его вопрос, добавила: — Мой муж так разделил их специально, потому что я очень рассеянна и несколько раз случалось так, что я забирала с собой оба комплекта в сумочке.
— Понимаю. А ваша прислуга, например, не могла иметь своего комплекта, чтобы иметь возможность, приходя утром, не будить никого из домашних? Ведь обычно так бывает, не правда ли?
— Нет, потому что она жила здесь, с нами. Впрочем, это были специальные замки. На нашей улице были несколько случаев краж, и поэтому муж недавно привез из–за границы специальный замок и ключи. Он хотел иметь уверенность, что никто чужой не сможет попасть в дом. А прислуга жила здесь, пока я ее не уволила.
— А когда вы ее уволили?
— Две недели назад и не успела еще обзавестись новой. Мой муж очень не любил чужих людей, и ему было очень тяжело привыкать. Но вы спрашивали не об этом. — Она смущенно улыбнулась.
— Ничего, это не имеет значения. Я спрашивал о ключах потому, что дом был заперт изнутри. Даже все окна были тщательно заперты. Ключи профессора мы нашли в боковом кармане его пиджака. а ваши ключи были с вами в Закопане. и с их помощью вы попали в дом. не правда ли?
— Из этого следовало бы, что в минуту смерти ваш муж находился в доме совершенно один.
— Я… я ничего не знаю, простите… — Мария невольно вздрогнула. — Когда мы открыли дверь, в доме никого не было, только он…
В ее голосе было столько недоверия, что капитан быстро сменил тему.
— Мы должны принять во внимание все, даже самые неправдоподобные возможности, — и, не делая паузы, спросил: — Ваш муж был рассеянным человеком? Ведь он был профессор, а говорят, что рассеянность профессоров вошла в поговорку.
— Рассеянным? Нет. — она протестующе покачала головой. — Наоборот. Он был очень собранный и пунктуальный. — По ее тону капитан почувствовал, что покойный профессор Рудзинский был в глазах своей жены человеком даже слишком деловым и пунктуальным. — Он никогда ничего не терял. Любил, чтобы все было всегда на своем месте.
— Понимаю, — Зентек кивнул головой. — Значит, вы исключаете возможность ошибки со стороны профессора?
— Ошибки? Какой ошибки?
— Нет, это невозможно. Я не могу этого себе представить.
— Ну он же мог перепутать чашку или всыпать в нее то, что было под рукой. Такие вещи иногда случаются, когда человек чем–то очень занят или захвачен какими–то важными мыслями, которые не дают возможности подумать о чем–то ином.
Он заметил, что при последних словах она серьезно на него посмотрела и тихо сказала:
Она закрыла глаза. И когда снова открыла, он не заметил в них слез, которые надеялся увидеть. Глаза были совершенно сухими задумчивыми, и, хотя в этот момент она смотрела на Зентека, капитан знал, что она не видит его, потому что у нее перед глазами стоят картины и дела, о которых они еще не говорили.
— Я понимаю, — тихо сказала она.
— В таком случае вы также поймете, для чего я должен задать вам. еще один вопрос: не догадываетесь ли вы о причинах, по которым ваш муж принял это самое трудное для человека, последнее решение?
Он замолчал. Она не отзывалась, по–прежнему глядя в никуда. Этот вопрос был очень важным. Еще важнее был ответ. Но вместо него он услышал вопрос, заданный по его адресу:
— А почему вы думаете, что я могла бы знать эти причины?
Зентек развел руками.
— Но вы же были самым близким для него человеком. Обычно в таких обстоятельствах мы спрашиваем людей, которые знали покойного лучше всех. А, во–вторых, мне пришло в голову, что, быть может, — он полез в карман и вынул оттуда сложенный бланк телеграммы, — эта телеграмма могла иметь что–либо общее с самоубийством профессора Рудзинского. Мы нашли ее у мертвого. По–моему, она была отправлена вами.
И он быстро прочитал:
«Все обдумала. Приезжаю завтра утром. Марыся».
Зентек наклонился и бесшумно прочитал исходные данные, двигая губами, как человек, который хочет выучить текст на память.
— Телеграмма отправлена вчера после полудня на почте в Закопане, не так ли?
Она молча кивнула головой.
Зентек осторожно сложил бланк и сунул его обратно в карман, потом снова наклонился к ней.
— Мой вопрос звучит так: не думаете ли вы, что эта телеграмма, — он говорил, ровно и тщательно выговаривая слова, как учитель, который хочет помочь стоящему у доски ученику, — могла нарушить психическое равновесие вашего мужа?
— Я… я не знаю. — Голос ее сломался, и она неожиданно расплакалась. Зентек встал, потом снова уселся. Он ждал, не двигаясь. Постепенно плечи девушки перестали вздрагивать. Тихо, давясь слезами, она сказала:
— Что вы имеете в виду? — мягко спросил капитан.
Она выпрямилась и вытерла глаза.
Она снова молча кивнула головой.
— Расскажите мне обо всем, хорошо? Так будет лучше всего. Как вы знаете, милиция не может привлечь к моральной ответственности человека, если он не совершил никакого поступка, послужившего непосредственной причиной несчастья. Подлежит наказанию только доведение до самоубийства. Но вам никакая ответственность не грозит. Правда только поможет нам в быстром проведении следствия.
— Впрочем, вы и так узнали бы обо всем, правда? Это… это очень заурядное дело. Мы женаты два года, и недавно в моей жизни появился другой человек. Я боролась с этим, но в конце концов поняла, что именно это и есть настоящая любовь, а то… — Она замолчала и посмотрела на него неуверенно. Но явно пришла к выводу, что должна рассказать все, как есть. — Роман был на двадцать лет меня старше. Когда два года назад он признался мне, что любит меня и хочет, чтобы я вышла за него замуж, он сам сказал, что, наверное, я слишком молода и не смогу прожить с ним много лет. Но тогда я не любила никого другого, а он был очень добр ко мне, и я думала… — Она замолчала. — Никогда нельзя верить, что… — она снова замолчала. — Я никогда никого не любила и, может быть, даже думала тогда, что то чувство, которое я испытываю к Роману, и есть любовь? Не знаю… Но недавно я поняла, что это не так. Мой муж был очень умным человеком. Он всегда понимал меня. Я думала, что и на этот раз он меня поймет. Я не могла его обманывать. Он не заслужил этого. Впрочем, я бы и не смогла этого сделать. Я хотела уйти к человеку, которого люблю. И все рассказала Роману.
Она покачала головой и вытерла платком глаза, в которых снова заблестели слезы.
— И что тогда произошло?
— Роман совсем не казался подавленным, я не могла даже предположить, что он сделает что–то такое. Он велел мне уехать одной на неделю, куда захочу, и подумать. Он сказал, что я слишком молода и что часто женщины в моем возрасте принимают внезапную страсть и небольшое чувство за большую страсть и огромную любовь. Он не хотел, чтобы я ушла, тем более… — она снизила голос почти до шепота, — что между мной и Хенриком ничего еще не было, только… — И она добавила с каким–то удивлением: — Нужно действительно любить кого–то, чтобы даже не думать ни о ревности, ни о собственной гордости, ни о том, что всегда в уходе жены есть что–то унизительное, а думать только о счастье другого человека…
Она кивнула головой и, предупредив его следующий вопрос, продолжила:
— В Закопане. Я должна была вернуться в среду. Тогда между мной и Романом должен был произойти последний разговор, и Роман обещал мне, что бы я ни решила, он всегда мне поможет. Но мне не нужно было так долго там находиться, чтобы понять, что муж не прав, принимая мое чувство за мимолетный каприз. Я знала, что на самом деле люблю Хенрика. Я не могла сидеть там бессмысленно целую неделю. Поэтому я послала ему телеграмму, что возвращаюсь сегодня. Но не написала в ней, что я решила, а только, что все обдумала… Я хотела приехать сюда с вокзала вместе с сестрой и поговорить с ним. Но он, наверное, догадался. Но как он мог догадаться.
— Если я правильно понял, вы сказали мужу, что любите Хенрика. правда? Ваш муж знал, кто скрывался под этим именем?
— Да. Хенрик Шульц был его ассистентом. Я познакомилась с ним как с ассистентом Романа. Но он уже несколько месяцев им не является. Он нашел работу на фабрике, производящей соду.
— Он сделал это из–за вас или, вернее, из–за вашего мужа?
— Не знаю. Я не спрашивала его об этом. Я не хотела с ним об этом разговаривать. Он только говорил мне, что предпочитает работать на производстве, потому что это более самостоятельная работа. Роман, то есть мой покойный муж, не считал Хенрика за самого способного из своих ассистентов. Может быть, он ошибался, но… — она развела руками. — Правда, я не хотела с ним об этом разговаривать. Я знаю, что мой муж так думал, не зная о том, что я люблю Хенрика. И… и я не вижу, какую связь это может иметь со смертью моего мужа.
— Наверное, никакой. Если я спрашиваю о мелочах, то только для того, чтобы потом к ним не возвращаться и ориентироваться во всем деле. Исходя из времени, когда нас поставили в известность о случившемся, я сделал вывод, что вы приехали не утренним скорым поездом, а пассажирским в десять с минутами. Это так?
— Муж не встречал вас на станции. Это вас не удивило?
— Нет, хотя до сих пор он всегда приходил встречать меня. Но я не сказала ему часа приезда и подумала, что, наверное, он был утром, а потом уже ждал дома, не зная, изменила ли я свое намерение и не осталась ли там еще на день или два. Впрочем, в этой ситуации он вообще мог не прийти встречать меня, правда? Вся наша прежняя жизнь распалась, и мы стали друг для друга иными после того разговора, когда я рассказала ему о Хенрике.
— А сестра ждала вас на перроне, да?
— Вы дали ей телеграмму, разумеется?
— И потом вы поехали прямо сюда?
— Вы, конечно, не запомнили номера такси. Каким образом вы могли бы его запомнить?
Мария развела руками с тем же самым грустным, полным невольного очарования движением. Потом неожиданно выпрямилась.
— Сейчас… — поколебавшись, сказала она. — Ведь об этом был какой–то разговор. — Она провела ладонью по лбу. — Ах, да! Я вспомнила. Аня, то есть моя сестра, сказала… Нет, это я ей сказала… Сказала что–то о том, что мне было двадцать два года, когда я выходила замуж, а теперь мне двадцать четыре, и этот номер мне запомнился.
— Да. Этот номер был на такой маленькой табличке в середине автомобиля. Уже знаю! Две тысячи двести двадцать четыре! Вы понимаете? Двадцать два — двадцать четыре.
— Двадцать два — двадцать четыре, благодарю вас. И еще один вопрос, может быть, немного щекотливый, но в свете этих событий обязательный: вы не предполагаете, что в жизни вашего мужа могла существовать другая женщина? Если не с давних пор, то, может быть появилась в течение последних дней? Бывает так, что мужчина, которого хочет оставить женщина, делает нечто вроде спектакля, даже если в самом деле и не испытывает в этом никакой потребности.
— Нет, я в это не верю. Наверное, нет. Если бы Роман хотел так поступить, он не предложил бы мне поехать в Закопане. Может быть, после развода со мной он захотел бы показать всем, что его это задело меньше, чем люди могли бы предположить, он и нашел бы себе кого–нибудь. Хотя я в этом тоже сомневаюсь. Это был человек не того сорта. И уж, наверное, не сделал бы этого теперь.
— Понимаю. — Зентек встал. — Большое вам спасибо. Это все.
Она кивнула ему головой и посмотрела на окно.
— Если у меня возникнут к вам еще какие–либо вопросы сегодня или завтра, где я могу вас найти? Вы останетесь здесь?
Она протестующе покачала головой.
— Ни за что! Одна, здесь? Нет. Я поеду к сестре.
— И там я смогу вас найти, правда? Еще раз благодарю вас. Ах. да, еще один, совершенно формальный вопрос: где вы останавливались в Закопане?
Мария, которая сделала движение, как будто тоже хотела подняться со стула, упала обратно и тихо вздохнула.
— В «Ройяле», — сказала она устало. — Я не знала, где остановиться, но по дороге в Закопане встретила в вагоне мою старую приятельницу, которая как раз ехала к мужу. Она уговорила меня, и с вокзала мы вышли вместе.
— Вы находились там в обществе вашей приятельницы и мужа?
— Да. Мне было очень плохо, и я чувствовала себя очень одинокой. Если бы окаю меня никого не было, я бы сошла с ума. Я сама постоянно искала их общества. Впрочем, они, наверное, догадывались, что в моей жизни происходит что–то важное и неприятное, потому что были со мной очень добры и вчера проводили меня на вокзал.
— Я мог бы узнать их имена?
— Козловские. Инженер Ян Козловский и его жена Малгожата. Но они останутся там до конца месяца.
— Это не имеет значения. — безразличным голосом сказал Зентек.
Она удивленно на него посмотрела.
— Зачем вы спрашиваете меня обо всем этом?
И он развел руки своим любимым, немного беспомощным жестом и слегка поклонился ей. Она ответила грустной улыбкой.
Он тихо вышел и закрыл за собой дверь, остановившись в прихожей, немного подумал. Потом постучал в дверь расположенную рядом с той, из которой он только что вышел. Капитан Зентек был человеком, который не выносит никаких насильственных действий и излишней экспрессивности в поведении. Услышав вполголоса произнесенное приглашение, он вошел.
— Мое имя Анна Страховская. — ответила молодая женщина, отворачиваясь от окна, у которого она стояла в той же самой позе, в какой он застал ее до этого в комнате ее сестры. — О чем вы еще спрашивали?
— Я просил вас назвать адрес и место работы, если вы работаете.
— Разумеется, работаю. — она легко пожала плечами.
Зентек стоял напротив нее, украдкой разглядывая ее. Может быть, она не была так красива, как младшая сестра, но характер у нее несомненно был более сильный. Он заметил, что на ее лице уже не было заметных следов событий этого утра. Зато он увидел легким след пудры и почти незаметный слой туши на ресницах. Она спокойно перешла на середину комнаты и уселась около маленького столика.
— Прошу вас, садитесь.
Даже находясь в чужом доме, она держалась гораздо более по–хозяйски, нежели ее сестра, которая была в нем хозяйкой.
— Благодарю вас. — Он уселся и вынул блокнот.
— Я живу на Вспульной, 104, номер квартиры — 28. Работаю в Народной библиотеке, в отделе старинных изданий.
— По образованию вы историк?
— Да, я закончила исторический факультет. Мария — моя младшая сестра. Других родственников у меня нет. Это все, что я могу вам рассказать о себе.
— Я хотел бы, если можно, услышать несколько разъяснений касающихся этого печального события.
— Пожалуйста. — Она подняла брови с легким нетерпением. — Но я не думаю, что…
— Когда вы получили телеграмму от сестры? — спокойно прервал он ее.
— Вы могли бы рассказать подробно, что вы делали с минуты получения телеграммы и до минуты, когда оказались с сестрой в этом доме?
— Пожалуйста, если вы думаете, что это необходимо, — В ее голосе, однако, чувствовалась абсолютная уверенность что эти сведения ему совершенно не нужны.
— Да. Это будет мне необходимо для составления протокола и установления всех обстоятельств дела.
— Я не знала, что милиция, расследуя случаи самоубийства, так интересуется тем. что делали после него или перед ним люди, совершенно не связанные с умершим.
Зентек развел руками.
— Прошу вас относиться к этому как к моей личной назойливости. — сказал он с легкой усмешкой. — А в свое оправдание я могу сказать что, во–первых, вас нельзя назвать человеком, совершенно не связанным с умершим, а во–вторых, у нас еще нет стопроцентной уверенности, что это самоубийство.
Говоря это, он смотрел на нее и с тихим удовлетворением убедился, что выражение лица Анны Страховской внезапно изменилось.
— Как это? Ведь он не… Вы думаете, что это не самоубийство?
— Этого я не сказал. Но в случае внезапной смерти милиция всегда должна иметь уверенность что мы имеем дело именно с самоубийством. Иначе следствие нельзя считать законченным. Отсюда мои. как вы это определили, ненужные вопросы.
— Я понимаю. — ее голос немного смягчился. Он заметил, что она попыталась улыбнуться. Но ей это явно не удалось. — Вы спрашивали меня, что я делала с той минуты, когда получила телеграмму. Я была уже в постели, когда ее принесли. Поскольку Марыся не написала, каким поездом она приезжает, я подумала, что она приедет скорым, который приходит в Варшаву около шести утра. Я поставила будильник, но спала так плохо, что он мне не понадобился…
— Прошу прощения, что прерываю вас. Причиной вашей бессонницы была именно телеграмма от сестры?
Несколько секунд, что трудно было бы назвать временем, необходимым для размышления, Анна Страховская не отвечала, потом кивнула головой.
— Почему? Ведь сам факт возвращения вашей сестры из Закопане, по–видимому, не являлся для вас причиной особого волнения?
— Нет. Разумеется, нет. Но я предпочла бы об этом не говорить. Это дела, которые меня не касаются.
— Они касаются вашей сестры, не так ли?
— Прошу меня извинить, но именно дела вашей сестры, которая была женой умершего, интересуют меня больше всего. Поэтому я должен настаивать, чтобы вы ничего от меня не скрывали.
Она молчала, Зентек развел руками.
— Я вижу, что вы не хотите об этом говорить. Попробуем облегчить этот разговор. Может быть, ваша бессонница была результатом того обстоятельства, что вы, как любящая старшая сестра и единственная родственница Марии Рудзинской, начали опасаться за ее будущее, видя, что девушка хочет совершить большую глупость, а, может быть, даже трагическую ошибку, разведясь с умным, добрым, состоятельным и любящим мужем только для того, чтобы уйти к молодому человеку, о котором вы были не самого высокого мнения и который, по вашему мнению, в подметки не годился умершему?
Она наклонила голову, но сразу же выпрямилась.
— Это было не совсем так, — тихо сказала она.
Вся отчужденность, с которой она до сих пор к нему относилась, внезапно исчезла.
Зентек понял, что перед ним очень усталая, страдающая женщина, которая теперь расскажет даже больше, чем он хотел.
— Расскажите мне, искренне и спокойно, обо всем так, как вы это видите. Думаю, что это будет полезно и для вашей сестры. Прошу поверить, что в милиции работают такие же люди, как и все остальные. И расспрашивание вас не является для меня удовольствием. Я хотел бы, чтобы все дело было как можно быстрее закончено, и чем быстрее мир о нем забудет и чем меньше будет атмосферы сенсации вокруг него, тем лучше будет для всех заинтересованных лиц и для памяти умершего. До получения от сестры телеграммы вы ориентировались в ситуации?
— Не полностью. Я бывала здесь только тогда, когда, меня приглашали. Это совсем не значит, что мой зять плохо ко мне относился и что Марыся не хотела меня видеть. Просто после их женитьбы я пришла к выводу, что моя роль опекунши в жизни сестры окончена и я не должна вмешиваться в ее личные дела. Поэтому достаточно много работая (а кроме занятий в библиотеке я пишу диссертацию) и относительно редко с ними обоими встречаясь, я не могла слишком много знать о жизни Марыси. Но я не была бы ее сестрой, если бы не знала, что в последнее время в жизни малышки что–то произошло. Видите ли, пан капитан, я воспитала ее и прожила с ней много лет в одной комнате. Я знаю каждую интонацию ее голоса и знаю, о чем она думает, даже если она ничего мне не говорит. Но я даже не предполагала, что дело зашло так далеко. Если бы я знала…
— Вы попробовали бы вмешаться?
— Безусловно, — решительно сказала она. — Даже если бы то, что сегодня произошло с Романом, вообще не произошло бы, я считала бы, что это преступление со стороны Марыси. Она была для него больше, чем жена. Он был человеком одиноким и намного старше ее. Мне всегда казалось, что он, в каком–то смысле, относится к ней и как к дочери. Он очень заботился о ней. Для меня это особенно ужасно: он поверил в нее и начал для нее жить. Ничего удивительного, что он расстался с жизнью, когда понял, что она бросает его ради этого… этого… — она замолчала.
— Но всего этого вы еще не знали, получив телеграмму, правда?
— Нет. Но я уже догадывалась, что Марыся завязала роман с Шульцем. Я видела их два раза на улице. Они, к счастью, меня не заметили. Потом Марыся позвонила мне, что уезжает. Я ни о чем не спрашивала, хотя поняла по ее голосу, что… — она снова замолчала. Потом тихо добавила: — Я неправильно себя вела.
— И вы не попытались поговорить об этом с профессором Рудзинским? У вас были не слишком хорошие отношения?
— Напротив. Мы очень любили друг друга. Но я же не могла ему ничего сказать… Впрочем, я об этом думала. Никто на моем месте не поступил бы так. Я думала, что если даже Марыся и завела с кем–то мимолетный роман, то у нее хватит ума не говорить об этом мужу. В конце концов ни одна женщина так не делает, если не хочет уйти. Мне в голову не могло прийти, что она собирается уйти от него. В течение нескольких дней, когда она отсутствовала, Роман ни разу мне не позвонил, а я была уверена, что если бы он что–то знал или хотя бы подозревал, обязательно поговорил бы со мной. Неожиданная телеграмма Марыси меня разволновала. Я не могла уснуть. Она всегда была самовольна. Может быть, это моя вина, потому что я слишком избаловала ее, когда она была малышкой. — Она потрясла головой, как будто хотела освободиться ото сна. — Но вы меня спрашивали не об этом?
— Это не имеет значения. Я благодарю вас. Вы объяснили мне некоторые подробности, которые были мне не совсем ясны. Теперь, может быть, вернемся для порядка к моему первому вопросу: что вы делали с минуты получения телеграммы? Вы не могли уснуть и…
— Утро было не слишком подходящее для прогулок. Время от времени, по–моему, шел дождь. По крайней мере, с семи часов, когда я встал, — вполголоса заметил Зентек.
— Да. Меня немного намочило, но я не могла сидеть на месте. Вы понимаете это ощущение: меня «носило» по городу.
— Понимаю. Это понятно в такой ситуации. А в какой кондитерской вы были? Я не предполагал, что в такое время в Варшаве можно где–нибудь позавтракать, кроме как в вокзальном буфете. Кафе открываются гораздо позже.
— Я была в отеле «Савой», внизу, на аллеях Ерусалимских.
— Ах, да. Я забыл. Там открывают в шесть. А потом вы вернулись на вокзал?
— Да. Я зашла так далеко, что чуть не опоздала и должна была поймать такси, но успела. Я вышла на перрон и, когда увидела, что Марыся не вышла из спального вагона, пережила минутное облегчение. Я подумала, что, может быть, к счастью, она одумалась. Но она все–таки приехала. Подошла ко мне сзади и коснулась моего плеча. Мы сразу начали ссориться. Тем более что уже на перроне она сказала мне о своем решении. Тогда я взорвалась. Я жалею об этом даже сейчас. Она совершенно разбита. В конце концов это не ее вина, что он так поступил. Тысячи людей разводятся, и самоубийство не является единственным выходом, чтобы… — она замолчала, — Я не хотела сказать ничего плохого о профессоре Рудзинском, — быстро сказала она. — Это был очень, очень порядочный человек. Я мало встречала таких людей, как он. К сожалению, он не смог вынести этого удара. А я тоже не смогла помешать тому, что собиралась сделать моя сестра. Но как я могла это сделать? Я только в такси узнала, что Роман уже в курсе всех событий и она возвращается, чтобы окончательно его оставить ради того… Все уже свершилось.
— Вы по–прежнему отговаривали ее от этого шага?
— Конечно, отговаривала! Даже на перроне и в такси! Я верила, что еще можно что–то исправить. Я знала Романа и думала, что он был бы готов ее простить. К сожалению…
— Да. Благодарю вас. Если у меня будут еще какие–нибудь вопросы к вам, я смогу отыскать вас дома, правда?
— Да. Сейчас я заберу отсюда Марысю, и очень сомневаюсь, что мы сегодня куда–нибудь пойдем…
Она чуть заметно поколебалась, а потом протянула ему руку.