Православный не значит что слабый
Не осознавая, что ты слаб, сильным быть невозможно
«Страдная пора. Косцы». Художник Григорий Мясоедов 1887г.
Человеку, впервые читающему Новый Завет, бывает трудно понять, как сила Божия может совершаться в слабости человеческой. Это кажется парадоксом и даже абсурдом, но на самом деле в этом утверждении заключен глубочайший смысл. Мы знаем, что слова об этом – довольно тебе благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12: 9) – были сказаны Господом апостолу Павлу. Святитель Иоанн Златоуст писал, что святой Павел был около полутора метров ростом; мы также знаем, что у него был причинявший ему неудобства и страдания недуг – по мнению некоторых толкователей, гнойный конъюктивит, настолько сильный, что собратья по вере готовы были исторгнуть свои очи и отдать ему (см.: Гал. 4: 15). И когда представляешь себе человека ростом метр пятьдесят, с постоянно слезящимися глазами, которого бьют палками, который борется с какими-то зверями, который попадает в кораблекрушение, которого сажают в тюрьму, но ничто не может остановить его в том деле благовестия, которое он совершает, становится понятно, как в немощи может являться Божественная сила.
Мы все очень хорошо знаем, что такое немощь. Но при этом у большинства из нас всё-таки нет достаточного понимания того, что такое человеческая слабость, и правильного к ней отношения, потому что если бы оно было, то в нашей немощи сила Божия тоже постоянно совершалась бы, причем вполне ощутимым образом. Мы знаем и подчас явственно чувствуем, что благодать поддерживает каждого из нас в состоянии бытия – подобно тому, как ток питает электрическую лампочку и она светит. Тем не менее никаких удивительных подвигов, подобных подвигам апостола Павла, мы не совершаем. Что же мешает в нас тому, чтобы слабость претворялась в силу?
Слабость – друг или враг?
Прежде всего, нужно сказать о том, что большинство наших слабостей – не просто немощи, а греховные привычки, которым мы потакаем.
Большинство наших слабостей – не немощи, а греховные привычки, которым мы потакаем
После грехопадения и ум, и чувства, и воля человека оказались повреждены, а значит, слабы. Мы можем вспомнить множество ситуаций, когда нам трудно было себя превозмочь, волевым усилием подвигнуть к должному, когда нам нелегко было удержаться от лишних эмоций, когда нам тяжело было сосредоточиться умом на молитве, а не скитаться во время молитвенного правила в своем воображении по всей вселенной. Но суть всё же не в этих трудностях, а в том, как мы к ним относимся: чаще всего мы бываем склонны оправдывать себя этим несовершенством и слабостью нашей природы: «Кто без греха? Вот и я так греховно поступаю, я немощный человек». И вместе с тем, если кто-то при этом такому человеку скажет, что он на самом деле безвольный и слабый, это вызовет бурю возмущения, поскольку в глубине души он себя таковым не считает, а только пользуется этим как инструментом. И понятно становится, почему в этой немощи человек себя не перерастает, почему он оказывается не способен ни на что доброе.
И здесь нужно сказать о том, что такое вообще сила человеческая. По большому счету, на свете нет абсолютно сильных людей: человек в любой момент может столкнуться с чем-то превосходящим его силу, и окажется, что в его жизни всё было на самом деле очень хрупко. Причем, как только человек начинает считать себя по-настоящему сильным, он очень часто с чем-то подобным сталкивается.
Я думаю, что подлинная сила человеческая основывается на том, что человек осознаёт за собой некий долг. Для христианина это, конечно, долг христианский – необходимость поступать так, как заповедал Христос. Если человек считает, что умение справляться с трудными обстоятельствами просто некое его качество, его достоинство, то, будучи поверженным, он останется с пустотой, ему не на что будет опереться, и такое крушение идола собственной силы, после которого человек никак не может восстановиться, мы наблюдаем в жизни очень часто. Но если у человека есть чувство долга, которое для него больше, чем его немощь, и даже больше, чем его жизнь, в момент тяжелого испытания он оказывается способным выдержать то, что, казалось, выдержать ему невозможно. Это универсальный закон, действие которого мы видим и в жизни людей неверующих: в истории человечества есть масса примеров, когда люди умирали за идею, за свои убеждения, никак не связанные с религией, и в частности с христианством. Но сама эта способность восходит к тому, что было заложено в человеческую природу Творцом: когда ты стоишь до конца за что-то, что для тебя важнее всех земных благ, ты превозмогаешь свою человеческую слабость.
Об этом можно сказать еще и так: насколько человек готов превозмогать свою слабость, настолько он будет сильным. А следовательно, не осознавая, что ты слаб, сильным быть невозможно. И не только осознавать нужно, но и видеть свои слабости, не отгораживаться от них иллюзиями.
Нужно не только осознавать, но и видеть свои слабости, не отгораживаться от них иллюзиями
С недостатками, как и с реальными врагами, мы можем справиться только в том случае, если будем знать их в лицо. И это, кстати, еще один важный момент: для того чтобы с помощью Божией ту или иную слабость перерасти, научиться действовать вопреки ей, нужно считать ее своим реальным врагом. Для нас же собственная немощь – это зачастую привычный сосед, друг, а подчас и вовсе будто бы кто-то самый родной и близкий. Когда человек со своей немощью носится как с писаной торбой, у него возникает странное чувство: будто бы он от этого имеет какую-то отдачу, будто бы именно так ему жить наиболее выгодно. Но на самом деле он, сам того не замечая, теряет и без того невеликие свои силы. Нужно отрывать от себя свои страхи, свои «не могу, не хочу, не буду», с которыми мы срослись, но которые отнюдь не безобидны для окружающих и для нас самих, – потому что всё это паразитирует на лучшем в нас, мешает раскрыться заложенному в нас Богом.
Только Бог знает, какое расстояние мы прошли
Вместе с тем, борясь со своими несовершенствами, прилагая к этому все силы, христианин должен всегда помнить о том, что сам он – лишь череда нулей, а единицу к ним, по слову преподобного Паисия Святогорца, может приписать только Господь. Приписать в любом месте этой череды и тем самым возвести нас в ту величину, в которую захочет: Не вы Меня избрали, но Я вас избрал (Ин. 15: 16). Только тогда, когда человек понимает, что он действительно без Бога не может ничего, начинается в нем то познание своей немощи, которое становится для него источником силы.
К сожалению, иногда верующие люди представляют себе врага нашего спасения слишком мягким. Им кажется, что, если при встрече с чем-то, в духовном плане угрожающим, принять подчиненное, бездеятельное положение, подобно тому как маленькая собачка переворачивается на спину при нападении большой собаки, врага эта картина умилит и он ослабит свои нападки. Но умиляться никто не будет – напротив, страсти начнут действовать в нас с удесятеренной силой, потому что противник наш может удовлетвориться только одним – нашей окончательной погибелью.
Как человеку достичь того, чтобы, с одной стороны, быть деятельным, а с другой – быть всегда готовым, подобно апостолу Павлу, сказать: собою же не похвалюсь, разве только немощами моими (2 Кор. 12: 5)? На самом деле здесь нет никакого противоречия: как только человек встает на путь делания и исполнения в своей жизни заповедей евангельских, он понимает, насколько мало он может сделать. Это такой жизненный путь, который подобен беговой дорожке: ты куда-то идешь, идешь, привыкаешь к нагрузкам и даже вроде бы восходишь от силы в силу, но под твоими ногами словно полотно, которое движется в обратном направлении. Ты ускоряешься – и оно тоже ускоряется, и только Господь может оценить твой труд, только Бог знает, какое расстояние мы на самом деле прошли. Потому и об окружающих не можем мы судить, насколько они продвинулись к Богу, сколько они сделали в своей духовной жизни. Единственный критерий, который нам доступен и который мы должны применять прежде всего к самим себе, заключается в том, что правильная христианская жизнь всегда совершается с напряжением внутренних сил. И это мы можем увидеть: живет ли человек на пределе своих способностей или как-то прохладно.
Правильная христианская жизнь всегда совершается с напряжением сил
Жить на пределе своих способностей не значит, подобно древним подвижникам, всю ночь обходиться без сна, питаться черствым хлебом, а в горячую пищу, если случается ее вкушать, примешивать золу. Речь идет об отношении к обычным, повседневным обстоятельствам жизни: насколько мы оказываемся в них неравнодушными, сердечными, мужественными. Господь знает, из какой точки начинался путь каждого из нас, и для Него важно не то, чего мы добились, а то, как нам было больно и трудно и насколько мы, несмотря на это, старались. И если мы об этом будем помнить, то не будем от своих слабостей ни унывать, ни приходить в отчаяние – но будем делать всё необходимое с упованием на то, что Господь даст нам ту силу, которая недостаток нашей собственной силы компенсирует.
Чем христианство плохо
От автора страницы www.Proza.ru Колосовцева Дмитрия:
Я продолжаю серию публикаций материала взятого с сайта www.paganism.ru в период с 2003-2004гг. Озаглавленного Досье: Обвинение Христианства
Все права принадлежат их правообладателям, я не имею к текстам никакого авторского отношения!
И так, седьмая серия:
Чем христианство плохо
Итак, чем плохо христианство?
Очень многим. Во-первых, это ЧУЖАЯ религия. Она и воспринималась на Руси как заморская, ромейская вера. Она принесла ЧУЖИЕ имена, чужое звучание. Это плохо и спорить с этим бессмысленно. Вспомним народную поговорку: «Чужой бог хуже своего лешего».
Конкретно ЭТОТ тезис кратко и точно иллюстрирует Святич :
==> Чем мне не любо христианство?
Да прежде всего тем, что это ЧУЖАЯ вера. Хотя бы этого одного уже достаточно.
Мы, славяне, к израильтянам не принадлежим. Наших предков из Египта Моисей не выводил. Какое отношение мы имеем к этому богу?
Слышу крик христиан: «Это Ветхий Завет! В Новом все иначе!»
Есть среди нас с вами здесь «погибшие овцы дома Израилева»?
Опять слышен крик христиан: «Это сначала! А потом он пришел ко всем! Читайте Павла!»
Ну чтож, откроем Павла:
«Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания? Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено слово Божие» послание к Римлянам 3,1-2.
Коротко и предельно четко.
Потому, что оно никак не разберется с «не мир, но меч» и «ударили по правой щеке, подставь левую». Извините, но что-нибудь одно. Двойной стандарт, знаете ли, никого не красит.
Потому что в его историческую основу положены (мнимые или действительные) события, которые современного человека никак не впечатляют. Преданий о магах, способных к самовоскрешению, хождению по воде, превращению воды в вино, было и до Христа достаточно. Да и сейчас технология такие штуки вытворяет, каковые в те времена показались бы чудесами похлеще христианских. А христианских чудес сейчас что-то не особо заметно.
То пригодное, что есть в христианской морали, было известно задолго до христианства. Само же оно как только это лучшее не извращало.
Ярослав Добролюбов
Дмитрий Янковский
Неверующие не узнают в нас христиан – и это ужасно
Старик нищий. Художник: Василий Шебуев
Мы, православные, считаем себя последователями и преемниками первых христиан. Мы пребываем в той же Церкви и исповедуем то же вероучение, что апостолы и их ученики.
Но есть нечто, в чем мы радикально не похожи на церковных людей апостольской эпохи.
В первые века христианства вхождение в Церковь становилось серьезным жизненным переломом для человека. За исключением особых случаев в христианскую общину никого не принимали сразу. Катехумен должен был засвидетельствовать свою веру духовно-нравственной переменой, доказать свою верность Христу еще до Крещения.
Таинство Крещения давало своего рода благодатную печать тому изменению сердца, которое уже должно было совершиться с верующим!
Оговоримся: не стоит идеализировать первые христианские общины. Там были свои искушения, свои грехи и падения. Достаточно почитать 1-е послание апостола Павла к Коринфянам, чтобы понять это. Но все же: сначала верующий становился высоконравственной личностью, а потом уже входил в Церковь.
Это то, чего у нас нет сегодня.
У нас в ходу другая идея, сама по себе хорошая: сделать человека христианином с детства (крестить, причащать, учить вере и т.д.). Но идея работает плохо в связи с самыми разными факторами, как-то: слабая церковность родителей и крестных, отсутствие катехизации на приходах, незаинтересованность духовенства в этих вопросах… И получается то, что имеем: христиан у нас больше, чем хороших и добрых людей. Парадокс!
Эта – страшная тема. Она бьет нас в хвост и гриву, разрывает вдоль и поперек. Чеховским молоточком стучит в стенки сердца и кричит: «Эй, друзья, вы что-то неправильно делаете! Вы идете куда-то не туда!»
Вспоминается притча о Страшном суде. Спаситель наперед говорит, по каким критериям будет судить мир. И – неожиданно! – в речи Христа мы не слышим о молитве, посте, поклонах, частоте Причащения… Мы слышим:
«Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25: 35–36).
Оказывается, Господь на суде спросит у нас по сути об одном – о любви к Богу и ближним.
Да, христианин выковывается постами, молитвами, воздержанием, поклонами и прочими аскетическими упражнениями, участием в церковных Таинствах. Но это все – инструментарий, который работает на цель. А цель одна – любовь.
Инструментарий – это твое личное дело. Сколько ты молишься и как, насколько часто причащаешься, читаешь ли Евангелие, бьешь ли поклоны, ходишь ли в храм – решай сам. Но результат требуется один: любовь, и ее показатель – христианская нравственность. И если результата нет, значит, ты делаешь что-то не то. Возможно, пользуешься инструментами неправильно.
Перед тем, как обожиться, надо очеловечиться
Путь к любви – путь долгий и трудный, потому любовь есть «совокупность совершенства» (Кол. 3: 14). На этом пути есть очень важные рубежи. Например, самое обычное добро и самые обычные качества хорошего человека. Перед тем, как обожиться, надо очеловечиться.
Христиан сегодня много, а по-настоящему добрых людей – мало. Как такое может быть?
Мысль идет дальше, цепляя по дороге разные места Библии.
В Послании к Римлянам апостол Павел писал, что многие иудеи – потомки Авраама, имеющие на своем теле знак обрезания, – не были иудеями по духу. Равным образом те необрезанные язычники, которые никогда не слышали об Аврааме, но жили по закону совести, оказывались ближе к Богу, чем представители богоизбранного народа.
«Не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренне таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2: 28–29).
А если вместо слова «иудей» мы поставим слово «православный» и вместо «обрезание» – «Крещение»? То есть перенесем ситуацию в наше время? Ведь духовные законы, выраженные в слове Божием, и спустя тысячелетия остаются неизменными.
«Не тот православный, кто таков по наружности, и не то Крещение, которое наружно, на плоти; но тот православный, кто внутренне таков, и то Крещение, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога».
Интересно получается! Действительно, можно соблюдать все православные правила жизни, но не быть православным. Православный – это не только крещенный. Православие – не только определенное мировоззрение, но и качество жизни – «по духу», а не «по букве».
Если нет этого качества жизни, то выходит, что церковная жизнь оказалась для христианина бесполезной, что очень обидно. И при общении с разными церковными людьми чувство вот этого «обидно» возникает весьма часто.
А тем более обидно, когда неверующие люди, иноверцы или инославные живут чище и праведнее нас!
Бывает, на производстве неверующий делает свою работу качественнее и имеет лучшую репутацию, чем человек, ходящий в Церковь. Или, например, мусульманин оказывается более преданным и отзывчивым другом, чем братья-христиане. А насколько грустно бывает наблюдать, что в какой-нибудь баптистской семье дети идеально слушаются родителей, вся семья ежедневно молится и читает Библию, искренне старается исполнить заповеди Божии во всей точности – а наш человек вроде и крест носит, и по праздникам в храм ходит, а живет по-язычески и Библию не открывал ни разу.
И тогда на нас исполняются слова апостола (не буквально, а в принципе):
«Ради вас, как написано, имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2: 24).
Да, христианство не сводится к «хорошести». Мы спасаемся не своей праведностью, а верой в Господа Иисуса Христа. Но христианства не существует там, где вера не помогла человеку стать по крайней мере «хорошим»!
В Книге Деяний о первых христианах написано, что они находились «в любви у всего народа» (Деян. 2: 47) и что «из посторонних же никто не смел пристать к ним, а народ прославлял их» (Деян. 5: 13). А вот нас сегодня не очень-то любят. О «прославлении» православных в народе даже и смешно говорить. И уж точно нет страха присоединиться к нам (имеется в виду страх по причине высоты христианской жизни).
Сегодня нам остро необходимо новое церковное возрождение – нравственное
В этом отношении нам остро необходимо новое церковное возрождение – нравственное. Прошло время возрождения как реконструкции, то есть строительства храмов и монастырей. Почти прошло время возрождения в сфере катехизации и образования: появилось множество разных курсов и просто информации в интернете, по которой можно стать религиозно грамотным. Пора бы уже становиться христианами по образу жизни! Без этого все остальные сферы возрождения окажутся бессмысленными. Под образом жизни здесь понимается не исполнение церковных дисциплин только, а система наших взаимоотношений с ближними.
Чтобы на верующего, начавшего ходить в храм, обращали внимание не в связи с тем, что он стал «каким-то странным» и начал жить какой-то своей, никому не понятной индивидуальной «жизнью во Христе» (а иногда и на фоне разрушения отношений с другими людьми). А в связи с тем, что он со временем превратился в прекрасного сына, замечательного мужа, хорошего отца, отзывчивого друга, надежного сотрудника – благодаря Христу!
Простите за банальность: давайте станем для начала просто хорошими людьми! Нормальными, без всяких сложностей и заморочек. Доброжелательными и приветливыми, добрыми и надежными.
Пусть женщины найдут в Церкви хороших мужчин – трудолюбивых и без вредных привычек. Пусть мужчины найдут в Церкви нормальных женщин, чтоб мужа слушались и хозяйками были. Пусть любой человек встретит в Церкви чутких и верных друзей, обретет помощь не только духовную, но и душевную и материальную.
Иначе мы не можем называться христианами! Потому что внешний показатель внутреннего христианства – это нравственность, а не количество богослужений, которые ты посетил, или частота Исповеди и Причащения.
Господь жалел блудниц и разбойников, но очень резко высказывался в адрес религиозных лицемеров – фарисеев и книжников, которые являлись духовными лидерами по своей внешней религиозности, но по человеческим качествам во многом были ниже язычников. И если церковные христиане сегодня проигрывают неверующим в элементарных нравственных категориях, они подпадают под те же самые обличения Господа:
«Горе вам… лицемеры!» (Мф. 23: 13).
То, что верующие порой ничем не отличаются от неверующих, а иногда живут хуже их, – это, пожалуй, одна из главных трагедий современного христианства. Неверующие не узнают в нас христиан – и это ужасно. Потому что христианство без чистоты жизни – это как мясо без мяса и молоко без молока.
От внутреннего – к внешнему. От рая внутри – к преображению мира извне. Хранить рай в себе и возделывать рай снаружи – цель жизни человеческой, заповеданная ему Богом (см.: Быт. 2: 15). И это преображение мира начинается с простой улыбки, простого добра, простого «хорошего человека».
«Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (1 Кор. 15: 46).
Я – хуже всех? Покаяние и комплекс неполноценности
Приблизительное время чтения: 13 мин.
О том, действительно ли Православие развивает в человеке комплекс неполноценности, где грань между смирением и самоедством и когда стремление к самоуничижению превращается в патологию, мы беседуем с известным психиатром и поэтом из Одессы Борисом Херсонским.
«Православные» комплексы
— Борис Григорьевич, где грань, за которой покаяние, попытка смириться переходит в патологический комплекс вины и ощущение собственной никчемности?
— Мне кажется, что сам человек не в состоянии отметить эту границу: она может быть почти неуловима и пролегает не внутри, а вовне — в отношении к другим людям, к ближнему.
Есть один верный критерий: пока самоумаление ведет к близости с другими, доброжелательности, умению прощать — о патологии не может быть речи. А если человек отворачивается от других, целиком уходит во внутренний мир, утрачивает радость жизни, окончательно осуждает себя самого, не пытаясь ничего исправить, — перед нами уныние, депрессия — на профессиональном нашем языке. И, разумеется, хоть в депрессии есть и «плотский уровень» (страдает, скажем, обмен серотонина), но не видеть в ней душевной и духовной составляющих означает оставаться на уровне примитивного материализма.
— Среди православных депрессия на такой почве действительно встречается чаще, чем среди других людей?
— Не думаю. Первая половина моей врачебной практики проходила в условиях почти тотального атеизма. Но в депрессивных пациентах и в людях с комплексами недостатка не было. Сейчас количество верующих увеличилось на два порядка. И если бы религия действительно всерьез была патогенным фактором, то это повлияло бы на общую частоту депрессивных состояний. А она остается прежней.
Чувство ущербности — откуда оно?
— Давайте разберемся в определениях: комплекс неполноценности, низкая самооценка и комплекс вины — это одно и то же? Если нет, то в чем разница?
— Термин «комплекс неполноценности» вошел в психологическую литературу с легкой руки австрийского психиатра Альфреда Адлера, наряду с «комплексом превосходства» и «социальным чувством». Комплекс неполноценности, как и многие иные комплексы, не выдумка, а психологическая реальность.
— Откуда он берется?
— Он возникает из постоянного соотнесения себя с другими людьми. Возможно, впервые — в раннем детском возрасте, когда маленький «царь вселенной», вокруг которого вращался мир, внезапно осознает себя слабым, беспомощным и ничтожным существом. Фигуры взрослых и старших детей вырастают до гигантских размеров. В каком-то смысле детство — это путешествие Гулливера в страну великанов.
И даже сравнявшись с великанами в росте, человек продолжает чувствовать себя ничтожным и беспомощным: всегда рядом будут люди сильнее и значительнее его. Комплекс неполноценности подпитывается чувством зависти и страхом отвержения. В религиозном отношении это зависть к Богу. Желание «у Бога отнять небеса» (слова из советской песни). При ясном понимании, что Богу завидовать невозможно: если Его нет, то как завидовать «нулю», который «проповедуют атеисты» (Ф. Достоевский). Если же Бог есть, то человек всегда будет ничтожен перед Тем, для Кого звезды — искры.
Я думаю, что сам по себе комплекс неполноценности не патология, а часть нормального отношения человека к миру. Гораздо большее количество проблем порождает комплекс превосходства, он же — гордыня, он же прелесть в старом понимании этого слова — прельщение.
— А разве комплекс неполноценности — не обратная сторона гордыни? Ведь в таком состоянии человеку нужно постоянно чем-то подпитывать свое самолюбие.
— Нет, не обратная. Хотя внешние результаты близки: человек избегает общения. Но в первом случае он считает себя недостойным, боится провала, боится быть отвергнутым. А в случае комплекса превосходства он — выше всех и не хочет опускаться до общения с теми, кто его заведомо не поймет.
— В первом случае — тщеславие, во втором — гордыня?
— Да. Тщеславие направлено на коммуникацию, оно нуждается в поддержке извне. Гордыня — личное дело человека, он и так считает, что всё о себе знает, а все остальные — ниже его, так что их мнения не имеют значения. Конечно, это схематичное объяснение.
— Когда Вы говорите, что комплекс неполноценности не патология, а часть нормального отношения к миру, что Вы имеете в виду?
— Человек, правильно относящийся к миру, осознает ограниченность своих возможностей. В том числе и ограниченность своего разума. То есть он понимает, что не всемогущ, не всеведущ. И уж точно — не всеблаг.
— Осознание ограниченности своих возможностей и комплекс неполноценности — тождественны, таким образом?
— В известном смысле. Но закомплексованному человеку осознание ограниченности возможностей начинает мешать в повседневной жизни. То есть приводит к социальным фобиям. Например, так: «Я не смогу этого сделать, потому что я плохой»; или, скажем, «я не буду участвовать в благотворительной программе просто потому, что меня никто не послушает и дело только проиграет». Это признак того, что граница нормы уже пройдена.
— Что нужно для преодоления таких установок?
— Комплекс неполноценности требует компенсации и сверхкомпенсации. Речь идет о достижениях, об успехах в соревновании. К примеру, пишут о комплексе Демосфена, у которого был дефект речи. И он стремился сверхкомпенсировать его, пытался говорить, набивая рот галькой, то есть работал над собой, терпеливо исправлял свой дефект и в итоге стал оратором. Похожая история случилась с самим Адлером. Он не успевал по математике и должен был быть отчислен из гимназии. Чувство неполноценности заставило его взяться за дело, и он стал первым учеником.
Кстати, Адлер писал, что компенсации может быть на «полезной стороне жизни» и на «бесполезной», «темной». Иными словами, хулиганство в школе — частая форма компенсации недостаточных успехов в обучении.
— Но ведь это не преодоление проблемы, а преодоление ее симптомов. Не становится ли человек таким образом болезненно зависимым от своих успехов и неудач?
— Об этом и речь. Компенсация всегда предусматривает соревновательность и ориентацию на достижение. Если успеха не будет, то комплекс, разумеется, вернется с новой силой.
— Стало быть, он неистребим? Но ведь у смиренного человека вроде бы комплексов быть не должно.
— У смиренного человека в идеале — не должно. Но путь к этому — духовный и очень напряженный, приступы депрессии и самоуничижения часты на этом пути.
Другой разговор, что в жизни верующего это нормально, поскольку в его мировоззрении присутствует вертикальное измерение: он видит перед собой цель, видит идеал — Христа, и земную жизнь воспринимает как борьбу за то, чтобы приблизиться к этому идеалу. «Я буду умаляться, а Христос во мне — расти».
— Как не скатиться к тому, чтобы в своем самоумалении и попытках «смириться» начать смаковать чувство собственной никчемности?
— Меньше думать о себе. Адлер говорил, что королева безобразия — все равно королева. Смакование собственной никчемности в этом смысле мало отличается от смакования собственного величия.
На волоске от лицемерия
— Давайте перейдем к чувству вины — это, казалось бы, обычное состояние православного человека.
— Комплекс вины куда глубже комплекса неполноценности и имеет более четкий религиозный оттенок. Достаточно сказать, что для преодоления неполноценности необходимо соревнование, совершенствование, компенсация. А для преодоления чувства вины — искупление и прощение.
— Действительно ли православная традиция покаяния провоцирует комплекс вины?
— В некотором смысле — провоцирует. Но это не значит, что православное понимание покаяния заведомо неправильное. Ведь первые слова в Евангелии говорит не Христос, а Иоанн Креститель, и это — слова о покаянии: Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное! Потребность в покаянии вытекает из ощущения близости Христа.
Осознание своей личной греховности — отправная точка духовного роста. Христианство вообще не религия самодовольных и самоуверенных. И, если можно так выразиться, стиль нашей духовной жизни направлен на преодоление наших несовершенств с помощью Божией. Но ведь нужно знать, что именно ты преодолеваешь? Совесть — тонкий инструмент, который должен быть правильно настроен. Вот православная аскетика, молитва — это своеобразный настройщик души.
В ежедневных молитвах, в последовании богослужений постоянно подчеркивается наша греховность и виновность перед Богом. Покаянный 50-й псалом мы читаем ежедневно: Вот, я в беззаконии зачат и во грехе родила меня мать моя.
В молитве перед Причастием — называем себя первыми от грешников. А текст Великого покаянного канона Андрея Критского, в котором наша душа приравнивается к душам всех библейских грешников и злодеев, включая Ламеха, похвалявшегося перед женами смертоубийством?
В молитвах при чтении Псалтири от имени усопшего произносятся самообвинения в таких грехах, которых покойный, может быть, и не знал. А есть еще и знаменитое «Покаяние скитское». Эта весьма поэтичная молитва, имевшая, по-моему, хождение преимущественно в старообрядческой среде, содержит такой список грехов, что удивляешься, как в него не попали вдох и выдох.
— Выходит, нормально для православного считать себя самым грешным, считать, что он — ничто, просто орудие, что он действительно хуже всех?
— Я бы не назвал такое отношение к себе подлинно православным. Какой тут простор для лицемерия! Вспоминаю рассказ Куприна «Мирное житие», в котором подлый человек с удовольствием слушает канон Андрея Критского. Он представляет себя смиренным и очень православным, но при этом обдумывает донос, слушая покаянный канон. И не чувствует противоречия.
Это, в некотором смысле, весьма знакомый мне тип.
— То есть опасность надеть на себя «маску смирения» касается всех, кто проходит через покаяние.
— Да, и подчеркнуто «смиренный» человек на поверку легко может оказаться жестким, негибким, да и недобрым. Я несколько раз имел дело с подобными людьми. Пример. Какое-то время тому назад я формально руководил православным центром милосердия. Формально, потому что моя «заместительница» отличалась редким своеволием и блокировала любые мои начинания, не забывая каждый раз просить прощения с опущенными глазами. Естественно, прощение она получала столь же формальное, сколь и просьба о нем. Я считаю, что дело, которым мы занимались, от этого пострадало сильно.
С точки зрения психологии маска — это норма. А с духовной точки зрения — что может быть хуже лицемерия? Горе вам, фарисеи лицемеры! — это ведь наиболее частая инвектива, которую мы слышим из уст Спасителя.
— Если человек на самом деле себя самым плохим не считает, но продолжает говорить «я грешный, я хуже всех», это обязательно приводит к внутреннему конфликту и лицемерию?
— Не совсем. Парадоксально, но лицемер как раз и не переживает внутреннего конфликта и, со своей точки зрения, — совершенно здоров. И, следовательно, никогда не обратится к психологу. У него прекрасно работают механизмы психологической защиты. В каком-то смысле жизнь для такого человека — маскарад, он может радоваться тому, что маска ему к лицу, что она лучше, чем другие маски. Психологи говорят о «масках», о «ложном я». Совсем недавно прочел статью известного детского психолога Дональда Виннекота на эту тему. Он считает доминирование ложных представлений о себе весьма опасным состоянием. Не то чтобы человек от этого заболеет. Он просто не проживет свою жизнь.
— В каком смысле?
— Он будет все время гнаться за несуществующим идеалом, пытаться соответствовать некоему образу себя, который сложился у него в голове и который он считает достойным одобрения окружающих людей.
— Может ли вообще самообвинение — нелицемерное — считаться нормальным, здоровым состоянием человека?
— Самообвинение — обычное состояние души того, кто вникает в смысл богослужебных текстов и стремится в молитве отождествить себя с окончательно падшим грешником. Но зачастую бывает, что мы чрезмерно подчеркиваем свою греховность — это значит, что мы либо скользим по поверхности покаянных молитв, не понимая и не вслушиваясь, либо это какой-то внутренний протест.
Во всем нужна мера. Погрязать в мыслях о грехах столь же опасно, как и погрязать в грехах. Только опасности разные.
— Но как в таком случае относиться к словам покаянных молитв, если ты их искренне не можешь принять на свой счет?
— Иногда это нужно глубоко прочувствовать. Для того чтобы воззвать из глубины. Но это уже далеко от психологической тематики, я бы эти вопросы оставил духовнику.
Смирение и/или достоинство?
— А что такое смирение на языке психологии?
— Мне кажется, что это спокойное состояние души, готовность принять любые испытания. Психологи скажут «высокая фрустрационная толерантность», но на вопросы о смирении отвечать нашими терминами не подобает. Кроме того смирение предполагает готовность спокойно и правильно действовать с другими людьми, «никого не огорчая и не смущая», как говорится в молитве последних оптинских старцев.
Нарциссизм, болезненная обидчивость, раздражительность — все это противоречит понятию смирения. О смирении можно сказать почти то же, что апостол Павел говорит о любви — не превозносится, не ищет своего.
— С точки зрения психологии какой позитивный момент есть в смирении и покаянии?
— В самоумалении есть серьезная доля реальности. Мы ведь не только считаем себя грешниками. Мы действительно таковы. Наши достижения тоже не столь велики. И мир наш не столь совершенен. И все мы бессильны перед величием Бога и Его творения. А умение видеть себя в мире таким, какой ты есть в действительности, — великое дело. В конце концов, самоконтроль и трезвый взгляд на себя — это именно то, что должен выработать у своего клиента хороший психолог.
Есть, впрочем, психологические направления, которые побуждают человека забыть страх и упреки совести, открыто выражать свою враждебность и агрессию. Но я к этим направлениям не принадлежу.
— Искореняя свои недостатки, умаляя себя, верующий человек, выходит, не имеет права замечать свои достоинства и придавать значение своим успехам? Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк 17:10).
— Скорее — не должен акцентироваться на своих успехах, но, конечно, каждый человек свои успехи замечает. И неужели верующий не может оценить то, что делает? Другой разговор, что верующий знает цену этим успехам. И что мы не имеем права трубить на всех перекрестках о «благодеяниях», совершенных нами. Мы не носимся со своей самооценкой как с писаной торбой. В каком-то смысле, в идеале, вера должна быть прививкой против нарциссизма.
Вот что важно! Не искать побед во взаимоотношениях с Богом. Вот финал стихотворения Рильке, переведенного Пастернаком:
— А слова: «Все плохое во мне — от меня, все хорошее — от Бога» — позиция слабого, пассивного человека?
— Не стоит всерьез говорить об этом. На мой взгляд, такая формулировка вступает в противоречие с известными словами Христа: Царство Божие — внутри вас.
А представление о том, что верующий заведомо неполноценен, слаб — оскорбительно и не соответствует реальности. Список великих верующих настолько огромен, что нет даже смысла обсуждать этот вопрос.
— Не страдает ли чувство собственного достоинства, индивидуальность человека оттого, что он старается смиряться и не придает значения своим успехам?
— Индивидуальность — никоим образом! Она описывается тысячью психологических характеристик, и нарциссически раздутая самооценка лишь в патологии может быть названа ведущей из них. Аккуратность, педантизм, сдержанность, импульсивность — разве зависят эти черты от самоумаления?
— А чувство собственного достоинства?
— Смирение и признание собственных грехов и слабостей не умаляет достоинства человека, а просто снимает этот вопрос. Потому что, с точки зрения верующего, если Бог «немного умалил его пред ангелами, славою и честью увенчал его» — не в этом ли высшее достоинство человека? Не в неуничтожимом ли образе Божием?
Что делать?
— Каков признак того, что верующему пора бороться с комплексом вины? И с чего начать, если ты привык в себе копаться и выискивать собственные недостатки?
— Критерий может быть таким: если ты начинаешь себя ненавидеть и при этом отдаляться от людей, замыкаться в себе, то пришла пора бороться уже не с собой, а с ненавистью к себе. И с отчуждением от окружающих. И думаю, что начать нужно с попытки совладать с этим самостоятельно. Вдумчивый и не слишком строгий духовник может здесь быть хорошей опорой. Но иногда необходимо обращение к психологу, реже — к психиатру. Верующему христианину поможет психотерапевт, с уважением относящийся к духовному миру своего клиента. В идеале — если этот специалист сам верующий. Но вовсе не обязательно.
— Многие сомневаются, что психология может быть полезна верующему. Ведь есть священники, с которыми можно поговорить, посоветоваться.
— Есть простой ответ: по вопросам душевной жизни — лучше обращаться к психотерапевту, по вопросам духовной жизни — к духовнику. Сложность начнется, когда мы станем определять границу.
— Вопросы, которые мы обсудили, — чувство вины и чувство собственной неполноценности — куда относятся? К духовной или душевной сфере?
— И к тому, и к другому. Все зависит от уровня. Если я чувствую вину перед другом — к душевному. Если я чувствую себя виноватым, безвозвратно погибшим перед Богом — это уже другое.