Постоянно думаю что я плохой человек
Я – хуже всех? Покаяние и комплекс неполноценности
Приблизительное время чтения: 13 мин.
О том, действительно ли Православие развивает в человеке комплекс неполноценности, где грань между смирением и самоедством и когда стремление к самоуничижению превращается в патологию, мы беседуем с известным психиатром и поэтом из Одессы Борисом Херсонским.
«Православные» комплексы
— Борис Григорьевич, где грань, за которой покаяние, попытка смириться переходит в патологический комплекс вины и ощущение собственной никчемности?
— Мне кажется, что сам человек не в состоянии отметить эту границу: она может быть почти неуловима и пролегает не внутри, а вовне — в отношении к другим людям, к ближнему.
Есть один верный критерий: пока самоумаление ведет к близости с другими, доброжелательности, умению прощать — о патологии не может быть речи. А если человек отворачивается от других, целиком уходит во внутренний мир, утрачивает радость жизни, окончательно осуждает себя самого, не пытаясь ничего исправить, — перед нами уныние, депрессия — на профессиональном нашем языке. И, разумеется, хоть в депрессии есть и «плотский уровень» (страдает, скажем, обмен серотонина), но не видеть в ней душевной и духовной составляющих означает оставаться на уровне примитивного материализма.
— Среди православных депрессия на такой почве действительно встречается чаще, чем среди других людей?
— Не думаю. Первая половина моей врачебной практики проходила в условиях почти тотального атеизма. Но в депрессивных пациентах и в людях с комплексами недостатка не было. Сейчас количество верующих увеличилось на два порядка. И если бы религия действительно всерьез была патогенным фактором, то это повлияло бы на общую частоту депрессивных состояний. А она остается прежней.
Чувство ущербности — откуда оно?
— Давайте разберемся в определениях: комплекс неполноценности, низкая самооценка и комплекс вины — это одно и то же? Если нет, то в чем разница?
— Термин «комплекс неполноценности» вошел в психологическую литературу с легкой руки австрийского психиатра Альфреда Адлера, наряду с «комплексом превосходства» и «социальным чувством». Комплекс неполноценности, как и многие иные комплексы, не выдумка, а психологическая реальность.
— Откуда он берется?
— Он возникает из постоянного соотнесения себя с другими людьми. Возможно, впервые — в раннем детском возрасте, когда маленький «царь вселенной», вокруг которого вращался мир, внезапно осознает себя слабым, беспомощным и ничтожным существом. Фигуры взрослых и старших детей вырастают до гигантских размеров. В каком-то смысле детство — это путешествие Гулливера в страну великанов.
И даже сравнявшись с великанами в росте, человек продолжает чувствовать себя ничтожным и беспомощным: всегда рядом будут люди сильнее и значительнее его. Комплекс неполноценности подпитывается чувством зависти и страхом отвержения. В религиозном отношении это зависть к Богу. Желание «у Бога отнять небеса» (слова из советской песни). При ясном понимании, что Богу завидовать невозможно: если Его нет, то как завидовать «нулю», который «проповедуют атеисты» (Ф. Достоевский). Если же Бог есть, то человек всегда будет ничтожен перед Тем, для Кого звезды — искры.
Я думаю, что сам по себе комплекс неполноценности не патология, а часть нормального отношения человека к миру. Гораздо большее количество проблем порождает комплекс превосходства, он же — гордыня, он же прелесть в старом понимании этого слова — прельщение.
— А разве комплекс неполноценности — не обратная сторона гордыни? Ведь в таком состоянии человеку нужно постоянно чем-то подпитывать свое самолюбие.
— Нет, не обратная. Хотя внешние результаты близки: человек избегает общения. Но в первом случае он считает себя недостойным, боится провала, боится быть отвергнутым. А в случае комплекса превосходства он — выше всех и не хочет опускаться до общения с теми, кто его заведомо не поймет.
— В первом случае — тщеславие, во втором — гордыня?
— Да. Тщеславие направлено на коммуникацию, оно нуждается в поддержке извне. Гордыня — личное дело человека, он и так считает, что всё о себе знает, а все остальные — ниже его, так что их мнения не имеют значения. Конечно, это схематичное объяснение.
— Когда Вы говорите, что комплекс неполноценности не патология, а часть нормального отношения к миру, что Вы имеете в виду?
— Человек, правильно относящийся к миру, осознает ограниченность своих возможностей. В том числе и ограниченность своего разума. То есть он понимает, что не всемогущ, не всеведущ. И уж точно — не всеблаг.
— Осознание ограниченности своих возможностей и комплекс неполноценности — тождественны, таким образом?
— В известном смысле. Но закомплексованному человеку осознание ограниченности возможностей начинает мешать в повседневной жизни. То есть приводит к социальным фобиям. Например, так: «Я не смогу этого сделать, потому что я плохой»; или, скажем, «я не буду участвовать в благотворительной программе просто потому, что меня никто не послушает и дело только проиграет». Это признак того, что граница нормы уже пройдена.
— Что нужно для преодоления таких установок?
— Комплекс неполноценности требует компенсации и сверхкомпенсации. Речь идет о достижениях, об успехах в соревновании. К примеру, пишут о комплексе Демосфена, у которого был дефект речи. И он стремился сверхкомпенсировать его, пытался говорить, набивая рот галькой, то есть работал над собой, терпеливо исправлял свой дефект и в итоге стал оратором. Похожая история случилась с самим Адлером. Он не успевал по математике и должен был быть отчислен из гимназии. Чувство неполноценности заставило его взяться за дело, и он стал первым учеником.
Кстати, Адлер писал, что компенсации может быть на «полезной стороне жизни» и на «бесполезной», «темной». Иными словами, хулиганство в школе — частая форма компенсации недостаточных успехов в обучении.
— Но ведь это не преодоление проблемы, а преодоление ее симптомов. Не становится ли человек таким образом болезненно зависимым от своих успехов и неудач?
— Об этом и речь. Компенсация всегда предусматривает соревновательность и ориентацию на достижение. Если успеха не будет, то комплекс, разумеется, вернется с новой силой.
— Стало быть, он неистребим? Но ведь у смиренного человека вроде бы комплексов быть не должно.
— У смиренного человека в идеале — не должно. Но путь к этому — духовный и очень напряженный, приступы депрессии и самоуничижения часты на этом пути.
Другой разговор, что в жизни верующего это нормально, поскольку в его мировоззрении присутствует вертикальное измерение: он видит перед собой цель, видит идеал — Христа, и земную жизнь воспринимает как борьбу за то, чтобы приблизиться к этому идеалу. «Я буду умаляться, а Христос во мне — расти».
— Как не скатиться к тому, чтобы в своем самоумалении и попытках «смириться» начать смаковать чувство собственной никчемности?
— Меньше думать о себе. Адлер говорил, что королева безобразия — все равно королева. Смакование собственной никчемности в этом смысле мало отличается от смакования собственного величия.
На волоске от лицемерия
— Давайте перейдем к чувству вины — это, казалось бы, обычное состояние православного человека.
— Комплекс вины куда глубже комплекса неполноценности и имеет более четкий религиозный оттенок. Достаточно сказать, что для преодоления неполноценности необходимо соревнование, совершенствование, компенсация. А для преодоления чувства вины — искупление и прощение.
— Действительно ли православная традиция покаяния провоцирует комплекс вины?
— В некотором смысле — провоцирует. Но это не значит, что православное понимание покаяния заведомо неправильное. Ведь первые слова в Евангелии говорит не Христос, а Иоанн Креститель, и это — слова о покаянии: Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное! Потребность в покаянии вытекает из ощущения близости Христа.
Осознание своей личной греховности — отправная точка духовного роста. Христианство вообще не религия самодовольных и самоуверенных. И, если можно так выразиться, стиль нашей духовной жизни направлен на преодоление наших несовершенств с помощью Божией. Но ведь нужно знать, что именно ты преодолеваешь? Совесть — тонкий инструмент, который должен быть правильно настроен. Вот православная аскетика, молитва — это своеобразный настройщик души.
В ежедневных молитвах, в последовании богослужений постоянно подчеркивается наша греховность и виновность перед Богом. Покаянный 50-й псалом мы читаем ежедневно: Вот, я в беззаконии зачат и во грехе родила меня мать моя.
В молитве перед Причастием — называем себя первыми от грешников. А текст Великого покаянного канона Андрея Критского, в котором наша душа приравнивается к душам всех библейских грешников и злодеев, включая Ламеха, похвалявшегося перед женами смертоубийством?
В молитвах при чтении Псалтири от имени усопшего произносятся самообвинения в таких грехах, которых покойный, может быть, и не знал. А есть еще и знаменитое «Покаяние скитское». Эта весьма поэтичная молитва, имевшая, по-моему, хождение преимущественно в старообрядческой среде, содержит такой список грехов, что удивляешься, как в него не попали вдох и выдох.
— Выходит, нормально для православного считать себя самым грешным, считать, что он — ничто, просто орудие, что он действительно хуже всех?
— Я бы не назвал такое отношение к себе подлинно православным. Какой тут простор для лицемерия! Вспоминаю рассказ Куприна «Мирное житие», в котором подлый человек с удовольствием слушает канон Андрея Критского. Он представляет себя смиренным и очень православным, но при этом обдумывает донос, слушая покаянный канон. И не чувствует противоречия.
Это, в некотором смысле, весьма знакомый мне тип.
— То есть опасность надеть на себя «маску смирения» касается всех, кто проходит через покаяние.
— Да, и подчеркнуто «смиренный» человек на поверку легко может оказаться жестким, негибким, да и недобрым. Я несколько раз имел дело с подобными людьми. Пример. Какое-то время тому назад я формально руководил православным центром милосердия. Формально, потому что моя «заместительница» отличалась редким своеволием и блокировала любые мои начинания, не забывая каждый раз просить прощения с опущенными глазами. Естественно, прощение она получала столь же формальное, сколь и просьба о нем. Я считаю, что дело, которым мы занимались, от этого пострадало сильно.
С точки зрения психологии маска — это норма. А с духовной точки зрения — что может быть хуже лицемерия? Горе вам, фарисеи лицемеры! — это ведь наиболее частая инвектива, которую мы слышим из уст Спасителя.
— Если человек на самом деле себя самым плохим не считает, но продолжает говорить «я грешный, я хуже всех», это обязательно приводит к внутреннему конфликту и лицемерию?
— Не совсем. Парадоксально, но лицемер как раз и не переживает внутреннего конфликта и, со своей точки зрения, — совершенно здоров. И, следовательно, никогда не обратится к психологу. У него прекрасно работают механизмы психологической защиты. В каком-то смысле жизнь для такого человека — маскарад, он может радоваться тому, что маска ему к лицу, что она лучше, чем другие маски. Психологи говорят о «масках», о «ложном я». Совсем недавно прочел статью известного детского психолога Дональда Виннекота на эту тему. Он считает доминирование ложных представлений о себе весьма опасным состоянием. Не то чтобы человек от этого заболеет. Он просто не проживет свою жизнь.
— В каком смысле?
— Он будет все время гнаться за несуществующим идеалом, пытаться соответствовать некоему образу себя, который сложился у него в голове и который он считает достойным одобрения окружающих людей.
— Может ли вообще самообвинение — нелицемерное — считаться нормальным, здоровым состоянием человека?
— Самообвинение — обычное состояние души того, кто вникает в смысл богослужебных текстов и стремится в молитве отождествить себя с окончательно падшим грешником. Но зачастую бывает, что мы чрезмерно подчеркиваем свою греховность — это значит, что мы либо скользим по поверхности покаянных молитв, не понимая и не вслушиваясь, либо это какой-то внутренний протест.
Во всем нужна мера. Погрязать в мыслях о грехах столь же опасно, как и погрязать в грехах. Только опасности разные.
— Но как в таком случае относиться к словам покаянных молитв, если ты их искренне не можешь принять на свой счет?
— Иногда это нужно глубоко прочувствовать. Для того чтобы воззвать из глубины. Но это уже далеко от психологической тематики, я бы эти вопросы оставил духовнику.
Смирение и/или достоинство?
— А что такое смирение на языке психологии?
— Мне кажется, что это спокойное состояние души, готовность принять любые испытания. Психологи скажут «высокая фрустрационная толерантность», но на вопросы о смирении отвечать нашими терминами не подобает. Кроме того смирение предполагает готовность спокойно и правильно действовать с другими людьми, «никого не огорчая и не смущая», как говорится в молитве последних оптинских старцев.
Нарциссизм, болезненная обидчивость, раздражительность — все это противоречит понятию смирения. О смирении можно сказать почти то же, что апостол Павел говорит о любви — не превозносится, не ищет своего.
— С точки зрения психологии какой позитивный момент есть в смирении и покаянии?
— В самоумалении есть серьезная доля реальности. Мы ведь не только считаем себя грешниками. Мы действительно таковы. Наши достижения тоже не столь велики. И мир наш не столь совершенен. И все мы бессильны перед величием Бога и Его творения. А умение видеть себя в мире таким, какой ты есть в действительности, — великое дело. В конце концов, самоконтроль и трезвый взгляд на себя — это именно то, что должен выработать у своего клиента хороший психолог.
Есть, впрочем, психологические направления, которые побуждают человека забыть страх и упреки совести, открыто выражать свою враждебность и агрессию. Но я к этим направлениям не принадлежу.
— Искореняя свои недостатки, умаляя себя, верующий человек, выходит, не имеет права замечать свои достоинства и придавать значение своим успехам? Мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк 17:10).
— Скорее — не должен акцентироваться на своих успехах, но, конечно, каждый человек свои успехи замечает. И неужели верующий не может оценить то, что делает? Другой разговор, что верующий знает цену этим успехам. И что мы не имеем права трубить на всех перекрестках о «благодеяниях», совершенных нами. Мы не носимся со своей самооценкой как с писаной торбой. В каком-то смысле, в идеале, вера должна быть прививкой против нарциссизма.
Вот что важно! Не искать побед во взаимоотношениях с Богом. Вот финал стихотворения Рильке, переведенного Пастернаком:
— А слова: «Все плохое во мне — от меня, все хорошее — от Бога» — позиция слабого, пассивного человека?
— Не стоит всерьез говорить об этом. На мой взгляд, такая формулировка вступает в противоречие с известными словами Христа: Царство Божие — внутри вас.
А представление о том, что верующий заведомо неполноценен, слаб — оскорбительно и не соответствует реальности. Список великих верующих настолько огромен, что нет даже смысла обсуждать этот вопрос.
— Не страдает ли чувство собственного достоинства, индивидуальность человека оттого, что он старается смиряться и не придает значения своим успехам?
— Индивидуальность — никоим образом! Она описывается тысячью психологических характеристик, и нарциссически раздутая самооценка лишь в патологии может быть названа ведущей из них. Аккуратность, педантизм, сдержанность, импульсивность — разве зависят эти черты от самоумаления?
— А чувство собственного достоинства?
— Смирение и признание собственных грехов и слабостей не умаляет достоинства человека, а просто снимает этот вопрос. Потому что, с точки зрения верующего, если Бог «немного умалил его пред ангелами, славою и честью увенчал его» — не в этом ли высшее достоинство человека? Не в неуничтожимом ли образе Божием?
Что делать?
— Каков признак того, что верующему пора бороться с комплексом вины? И с чего начать, если ты привык в себе копаться и выискивать собственные недостатки?
— Критерий может быть таким: если ты начинаешь себя ненавидеть и при этом отдаляться от людей, замыкаться в себе, то пришла пора бороться уже не с собой, а с ненавистью к себе. И с отчуждением от окружающих. И думаю, что начать нужно с попытки совладать с этим самостоятельно. Вдумчивый и не слишком строгий духовник может здесь быть хорошей опорой. Но иногда необходимо обращение к психологу, реже — к психиатру. Верующему христианину поможет психотерапевт, с уважением относящийся к духовному миру своего клиента. В идеале — если этот специалист сам верующий. Но вовсе не обязательно.
— Многие сомневаются, что психология может быть полезна верующему. Ведь есть священники, с которыми можно поговорить, посоветоваться.
— Есть простой ответ: по вопросам душевной жизни — лучше обращаться к психотерапевту, по вопросам духовной жизни — к духовнику. Сложность начнется, когда мы станем определять границу.
— Вопросы, которые мы обсудили, — чувство вины и чувство собственной неполноценности — куда относятся? К духовной или душевной сфере?
— И к тому, и к другому. Все зависит от уровня. Если я чувствую вину перед другом — к душевному. Если я чувствую себя виноватым, безвозвратно погибшим перед Богом — это уже другое.
«Каждый день сижу на работе и мне так плохо, что кажется, будто умру». Минчанка 10 лет живет с паническими атаками, но не сдается
Первый раз Ольга почувствовала себя нехорошо в 17 лет. На паре в колледже у нее резко поднялось давление, а потом появился панический страх смерти. Дальше приступы стали повторяться все чаще, бесконечные вызовы скорых, долгие обследования и походы по врачам. Только через год ей поставили правильный диагноз, назначили лекарства, но они лишь немного облегчают состояние. Как это — жить каждый день со страхом смерти и не сойти с ума…
Ликбез
Паническая атака — характерная черта панического расстройства. Это необъяснимый, мучительный для больного приступ тяжелой тревоги, сопровождаемый беспричинным страхом в сочетании с различными вегетативными (соматическими) симптомами.
«Все началось на ровном месте»
Миниатюрная красивая 28-летняя Ольга улыбается и просто излучает позитив. Внешне жизнь девушки тоже позитивная: диплом преподавателя английского и испанского языков, работа в отделе продаж IT-компании, любимый муж, друзья, спорт и путешествия. Но мало кто знает, что каждый день происходит у нее внутри.
— В моей жизни ничто не предвещало беды. Полная семья, да, детство не было безоблачным, отец иногда выпивал, могли быть скандалы, но в более взрослом возрасте уже никаких таких проблем не было. Пишут, что панические расстройства возникают из-за каких-то сильных стрессов. У меня таких стрессов не было. Мне вообще кажется, что все началось на ровном месте, — рассказывает девушка. — Первый приступ со мной случился в 17 лет. Я тогда училась в колледже на первом курсе. Однажды на паре мне стало очень плохо: потемнело в глазах, я почти ничего не видела.
Ольга попросила подругу отвести ее в медпункт. Там вызвали скорую, врачи которой поставили студентке диагноз «гипертонический криз» и забрали в кардиологию. В больнице Оле сделали кардиограмму и взяли анализы. Все было в порядке, и девушку отпустили домой. Через неделю приступ повторился.
— Снова тахикардия, помутнение в голове, казалось, что вот-вот потеряю сознание. В этот момент думать невозможно, накрывает дикий страх того, что ты сейчас умрешь, — вспоминает она. — Как описать еще? Представьте, что вы сидите в комнате и возле вас ходит лев. Вы напряжены и постоянно думаете, нападет он или нет.
Этот страх постоянно с вами. Другие люди его не замечают. Они думают, что все у вас хорошо. Ты же не будешь кричать всем, что страшно…
Потом приступы повторялись все чаще и чаще. В итоге такие состояния накрывали Ольгу ежедневно, могло быть и несколько приступов в день. Дважды в неделю, когда девушке было совсем невмоготу, родные вызывали скорую. Изначально Ольга и ее родные думали, что это проблемы с сердцем или с нервной системой. Но обследования и анализы не показывали ничего, что могло бы вызывать подобные приступы. Врачи разводили руками и не решались ставить никаких диагнозов. В итоге участковый кардиолог отправила Ольгу в больницу. Девушка считает, что от безысходности.
— Там лежали дети с судорогами, у некоторых была опухоль мозга. В общем, мне стало еще страшнее, — вздыхает минчанка. Но именно там она встретила девушку с такими же, как у нее, симптомами.
— Мне стало легче. Я думала, что раз врачи не знают, что со мной, то я, наверное, болею какой-то неизвестной науке болезнью, — рассуждает она. В отделении неврологии Ольге сделали компьютерную томографию головного мозга и нашли кисту. Нейрохирург сказал, что она врожденная и оперировать ее не нужно. — В общем-то, ничего страшного в этой кисте не было, но интерн, который на тот момент работал в больнице, меня напугал, сказав, что киста — это опасно и из-за нее может быть эпилепсия. Я, конечно, снова начала волноваться. Тем более что у меня перестало прыгать давление, а начала болеть голова. Я-то видела эти приступы у других пациентов. Думаю: «Ну вот что меня ждет».
С сердца Ольга переключилась на голову. Повторные анализы, КТ, МРТ — врачи не находили ничего. Целый год жизнь девушки была сплошным кошмаром. С ним она пыталась жить и учиться в колледже.
Честно, я боялась, что в конце концов или умру, или сойду с ума.
«Я сразу испугалась и очень не хотела ложиться в психиатрическое отделение»
Где-то спустя год в один из приездов скорой врач бригады посоветовала ей успокоительные и занятия с психологом. Ольга пошла к психологу в поликлинику. После занятий ей и правда становилось легче. Потом она решила пойти в психоневрологический диспансер.
— Я пришла по своей инициативе, сказала, что мне нужен врач, делайте со мной что хотите. Меня отправили к психотерапевту. После встреч с ним я почувствовала пусть небольшое, но облегчение, — рассказывает минчанка. В конце концов именно психотерапевт сказал ей, что у нее симптомы панического расстройства. Ольга выдохнула, наконец-то стало понятно, что с ней. Девушке выписали антидепрессанты.
— Стоят они посильно: 20—30 рублей за месячный курс, так что не очень бьют по бюджету, — добавляет она. Впервые за год Ольга начала чувствовать себя человеком, атак стало меньше, она могла спокойно выйти на улицу, встретиться с друзьями. Казалось, ну все, наконец-то жизнь налаживается.
Через 9 месяцев курс закончился, и еще полгода все было вроде как неплохо. Но потом приступы стали появляться все чаще. И в итоге атаки накрывали каждый день.
— Наверное, бывают случаи, когда с болезнью можно справиться психотерапией или одним курсом антидепрессантов, но у меня было не так, как и у большинства людей с такими расстройствами, — вздыхает Ольга. — Было разочарование, что опять все повторяется…
Она снова пришла к психотерапевту, ей снова назначили курс таблеток и уговорили лечь в психиатрическое отделение 10-й больницы на 21 день.
— Конечно, я сразу испугалась и очень не хотела в такое место ложиться, — грустно улыбается девушка. — Но когда стала понимать, что со своим состоянием нужно что-то делать, то решила лечь. Потом оказалось, что все не так страшно. Во-первых, лечение там анонимное, после него тебя не ставят на учет. Во-вторых, в этом отделении не лежат люди с серьезными психическими отклонениями. У кого-то бессонница, у кого-то такие же панические атаки, у кого-то просто депрессия или невроз. Люди, про которых ты бы никогда не подумал, что с ними что-то не так.
— Очень помогла работа с психотерапевтами и групповая терапия. Ты слушаешь истории людей и иногда думаешь, что у тебя по сравнению с некоторыми все в порядке, — добавляет она. — Ты понимаешь, что таких, как ты, очень много. Но они ведут нормальный образ жизни, и они сами — адекватные люди.
Потом снова курс антидепрессантов. Но, по словам Ольги, проблема в том, что они все равно не купируют приступы полностью, а только облегчают состояние.
— Симптомы просто немного утихают, но все равно страшно и тревожно. Все равно каждый день ты живешь с постоянными мыслями, что ты можешь в любой момент умереть. Что тебе станет плохо в транспорте или на работе, или на собеседовании. Что о тебе подумают. Так вот сидишь на работе и думаешь, что будет, — рассказывает девушка. — У меня так было, когда я училась в университете. Ничего особенного, мне просто стало плохо. Все засуетились, бегали возле меня. Пока скорая приехала, мне стало лучше. На следующий день приходили спрашивали: «Оля, как дела, как ты себя чувствуешь?» А для меня это было неприятное внимание. Ты как будто показываешь людям, что ты слабый.
«Вы не выглядите как человек, которому плохо»
За 11 лет Ольга перепробовала множество различных препаратов, несколько раз лежала в больнице, сталкивалась с разным отношением врачей — как с хорошим, так и с плохим.
— У нас, к большому сожалению, очень часто даже врачи не понимают, с чем они работают, — считает минчанка. — Например, я прихожу в поликлинику к участковому психотерапевту и рассказываю о своем самочувствии. Говорю, что мне плохо. Она мне отвечает, что мне не может быть плохо, потому что я пью антидепрессанты: «Вы не выглядите как человек, которому плохо». И таких ситуаций было много.
А ведь может быть и другое отношение. После колледжа я работала преподавателем английского и испанского языков. Во время работы я возила детей в Испанию в приемные семьи. Я там находилась все лето. Естественно, и там я себя чувствовала периодически плохо и обращалась к врачам. Так вот в Испании для врача главное — это качество жизни, чтобы ты чувствовал себя хорошо сегодня. У нас, к сожалению, не так.
Девушка говорит, что на сегодня единственными препаратами, которые улучшают ее качество жизни, являются транквилизаторы. И если ее друзьям с паническим расстройством в Италии и Испании эти препараты разрешают принимать хоть круглогодично, то в Беларуси добиться постоянного применения транквилизаторов нельзя. Врачи выписывают их с большой осторожностью, так как они относятся к психотропным и вызывают привыкание.
— Кроме антидепрессантов мне выписывали еще и нейролептики. Они вообще делают тебя овощем, затормаживают мышление, вызывают сонливость. Ты не можешь нормально и полноценно работать и жить. Они притупляют, и тебя клонит в сон и не хочется ни о чем думать. Это не жизнь, — объясняет девушка. — Пока препараты, которые мне помогают, — это транквилизаторы. Врачи мне советовали принимать их только тогда, когда атака будет очень сильной, в крайних случаях. Я принимала, и мне становилось хорошо моментально. Я чувствовала себя человеком сразу же. Потом я стала задумываться: если я каждый день себя чувствую плохо, то почему я не могу чувствовать себя хорошо каждый день, когда такая возможность есть?
Ну и пусть будет привыкание, почему я его должна бояться? Ведь вылечиться я уже не смогу никогда, мне всю жизнь придется сидеть на таблетках. Почему мои знакомые в Италии и Испании с такими же диагнозами могут жить полноценной жизнью, а я — нет?
Последний год Ольга писала обращения в Минздрав, Администрацию президента, пыталась добиться для себя возможности выписывать транквилизаторы постоянно без перерывов.
— После одной из жалоб меня позвали на специальную комиссию, чтобы пообщаться и решить вопрос. Во время разговора один из членов комиссии сказал: «Вы же понимаете, что для вас нет волшебных таблеток». Я объясняла, что мне плохо, что я сижу на работе и мне так плохо, что кажется, будто я умру. На что он мне сказал: «Ну так умрите». На этом консультация и закончилась. Я так растерялась, что сразу никак не отреагировала. Но уже дома, когда пришла в себя, подумала, что на такое нужно было бы отреагировать очень жестко. Мне лично повезло, у меня были хорошие врачи, и я знаю, что помощь есть. А если к такому врачу человек придет впервые? Чем закончится его поход?
Ольга собирается продолжать борьбу за качественное лечение для себя и дальше. По ее словам, в первую очередь нужно менять отношение врачей, от которых зависит очень многое.
— Хотелось бы, чтобы медики думали о качестве жизни пациентов и назначали действительно помогающие препараты, — отмечает девушка.
«Раньше я очень стеснялась своей проблемы»
Сейчас паническое расстройство дочки семья Ольги воспринимает как что-то обычное. Мама может даже пошутить на эту тему. Ольга говорит, что раньше было не так.
— Мама сначала воспринимала все болезненно, но потом смирилась и приняла, — рассказывает девушка. — Муж, друзья, некоторые коллеги на работе — они все меня поддерживают. И это очень важно. Но понимаете, люди, у которых не было таких приступов, они никогда не поймут. Я сейчас замужем, я пытаюсь поделиться своими переживаниями с мужем. Он действительно очень старается меня понять. Он очень много прочитал об этом, очень много гуглил, изучал, чем это лечить, как с этим жить. Но муж не может понять меня, потому что сам этого не испытывал.
Сейчас Ольга работает полный рабочий день, занимается спортом, ходит к психотерапевту и мужественно проживает каждый день со своими страхами.
— Раньше я очень стеснялась своей проблемы. В западных странах об этом говорят открыто, эта тема не табу. Сходить после работы к психотерапевту — это как сходить к стоматологу. У нас же отношение в обществе настороженное и отрицательное, — рассказывает Ольга. — Сейчас о моих проблемах знает не только семья, но и друзья, коллеги. А в целом, я считаю, что нужно менять отношение к этой проблеме, больше внимания уделять психологическому здоровью. Это не что-то постыдное, это такая же болезнь, как и остальные.
Не стыдно кому-то рассказать, что вы чувствуете, не стыдно сходить к психотерапевту, не стыдно лежать в психиатрическом отделении или в отделении пограничных состояний.
Потому что людей с такой ситуацией, как у меня, становится очень много. Я все чаще и чаще слышу истории про панические расстройства у знакомых знакомых и так далее.
Читайте также:
Наш канал в «Яндекс.Дзен»
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!