Постирония и ирония в чем разница
Что такое ирония и постирония
Ирония может быть явной, а может быть неочевидной, тонкой. Распознать ее можно по интонации или по контексту. Например, ироничное обращение в басне И.А. Крылова:
«Отколе, умная, бредешь ты, голова?»
Лисица, встретяся с Ослом, его спросила.
Что такое ирония судьбы
На удивительном совпадении построена комедия Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!». Главный герой, напившись, вместо друга случайно улетает из Москвы в Ленинград, едет по «своему» адресу (3-я улица Строителей, дом 25) и обнаруживает там такой же дом и такую же квартиру. В результате он влюбляется в настоящую хозяйку квартиры.
Андрей Мягков и Барбара Брыльска в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»
Примеры иронии в литературе
А.С. Пушкин тонко иронизирует над юным Владимиром Ленским в «Евгении Онегине», беззлобно высмеивая «ученость», которую тот усвоил за границей:
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.
Юз Алешковский в стихотворении, ставшем песней, со злой иронией пишет о «корифее наук» Сталине:
Что такое постирония?
В Рунете понятие «постирония» стало модным летом 2017 года. Как водится, его используют к месту и не к месту. Им обозначают и просто ироничные картинки-мемы, и попытки в издевательской манере обсуждать серьезные вещи, и просто плохие шутки.
Пример постироничной шутки. Но это не точно
Почему мемы стали непонятными: как работают постирония и метаюмор
Когда-то в двухтысячных мы кидали друг другу простые и прямолинейные демотиваторы. В десятых они стали сложнее, обросли сюжетом и превратились в мемы. К началу двадцатых произошла еще одна трансформация: трендом стали постирония и метаирония. Новые течения настолько отличаются от обычного юмора, что вызывают неприятие у старших поколений – они их просто не понимают.
Я помогу разобраться в юморе эпохи метамодерна, но начать придется с общего принципа работы шуток. Обещаю быть кратким.
Самая краткая теория юмора
Классическая шутка состоит из двух частей: сетап и панчлайн.
Проще говоря, мы смеемся потому, что в панчлайне натыкаемся на абсурдность, бессмысленность и несоответствие ожиданий. В шутке есть две разные системы координат, которые противоречат друг другу. Читателя смешит то, что утверждение из второй системы координат не имеет смысла в контексте первой системы.
Вот простой пример:
Бородатый анекдот: «Купил как-то раз мужик шляпу… А она ему как раз!».
В первой части используется система координат анекдота: слушатели ожидают в продолжении услышать что-то нелепое и комичное. Во второй – история завершается утверждением, нормальным с точки зрения системы координат повседневной жизни. Но в системе координат анекдота оно бессмысленно. Это и вызывает смех (вернее, вызывало, когда анекдот не был бородатым).
Как работают ирония и сарказм
В иронии в роли панча, если можно так выразиться, выступает скрытый смысл. Несмотря на буквальное значение сказанного, слова несут в себе полностью противоположный подтекст.
Герой нашей передачи – чрезвычайно честный, но проворный помощник обездоленных Сергей Мавроди.
Сарказм – более жесткий вариант иронии, сочетающийся с открытым нападением. Он сочетает слова с противоположным скрытым смыслом и агрессивное продолжение мысли открытым текстом.
Кто может быть честнее Сергея Мавроди? Только полковник Захарченко, засыпавший свою квартиру долларами.
Как работает постирония
Для постиронии сетап – это мнимая серьезность заявления и его автора. Шутка преподносится так, словно это вовсе не шутка, а реальные факты, мысли или убеждения. Панчлайном служит противоречие с имеющейся у слушателей системой координат, в которой известно, что автор не придерживается таких взглядов (или слушателям так кажется). Грань между серьезностью и глумлением оказывается размытой настолько, что вызывает вопрос: «А это он просто стебется или нет?».
К примеру, если во время президентства Трампа экс-президент Барак Обама скажет в интервью что-нибудь вроде «Я передумал. Нам нужна стена. Ее следует построить из самих мексиканцев!» и не рассмеется, это можно считать постироничным.
Яркие примеры постиронии можно найти в «Твиттере»
Как работает метаирония
Если постирония заигрывает с серьезностью, то метаирония деконструирует сложившиеся форматы. Сетапом в ней служат имеющиеся у читателей представления о жанре, событии или явлении, а панчем – противопоставление или иной способ создать несоответствие ожиданий.
Эта абсурдистская картинка, несмотря на отсутствие видимого смысла, высмеивает не только структуру обычных мемов, о создании которых у нашего пикчера есть целое руководство, но и формат других – метаироничных. Она берет за основу мемы, обыгрывающие картинки с черно-белыми фотографиями и «глубокомысленными» надписями.
Мем использует сложившиеся метаироничные штампы вроде разделения слов на части, но доводит формат до полной нелепицы: надпись бессмысленна с точки зрения нормальной логики и почти не связана с изображениями. Таким образом и создается несоответствие ожиданий – возникает противоречие с системами координат обычных и метаироничных мемов.
Для понимания метаюмора крайне важен контекст. Так вы поймете, что и чему противопоставляется. Если показать что-нибудь метаироничное моей бабушке, она просто покрутит пальцем у виска: как человек вне контекста она понятия не имеет, о чем речь и почему это должно быть смешно.
Например, на первой фотографии мем разрушает «четвертую стену» (границу, которая отделяет вымышленный мир произведения от реального мира зрителя). Кот знает, что находится в меме, знает каноны жанра – и иронизирует над ними. Человек, который далек от интернет-юмора и никогда не слышал про жанр абстрактных мемов с котами и шрифтом Lobster, сочтет картинку странной. На самом деле картинка переносит взаимодействие с самым распространенным шрифтом для мемов в контекст самого мема. Это и создает комический эффект.
Второй мем тоже не имеет никакой юмористической и смысловой ценности, если раньше вы не сталкивались с мемами про политический спектр. Обычно на них изображают представителей политических течений или отсылки к ним в юмористическом ключе. Левый верхний квадрат отвечает за «злых советских комиссаров», правый верхний – за «самодержавных империалистов», левый нижний – за «беспечных анархистов», правый нижний – за «жадных капиталистов». Сам формат мема переносится в новый контекст, что создает противоречие со сложившейся структурой.
Зритель ожидает увидеть смешные утверждения от лица разных политических сил (или карикатуры на их представителей), но встречает лишь одинаковые конфорки. И нет разницы, на какой варить.
Как видите, в пост- и метаюморе нет ничего сверхстранного или сложного. Это лишь эволюционировавший юмор иронии и мемов, который жертвует смыслом ради комизма, не собирается объяснять контекст и ориентирован на тех, кто его уже знает.
Пост сдал, пост принял. Чем ирония отличается от постиронии
В последнее время термин «постирония» активно приживается в разговорном языке. Но что это такое на самом деле? «Футурист» разобрался и объясняет.
Дитя заката
Давайте сразу и без прелюдий уясним следующее: постирония – это сложно. И вместе с тем очень просто. Вы понимаете спектр возникших проблем, да? Оперируя такими абстрактными категориями, всегда рискуешь порезаться собственным скальпелем и риск далек от минимального. Но давайте все же попробуем запрыгнуть на подножку этого поезда и вкатиться вместе с остальными, пока не поздно. А то звоночков уже много – от Дружко на ютубе до Гнойного на СТС.
Что такое ирония знают все, при этом пользоваться умеют единицы. На всякий случай – это иносказание, при котором смысл высказывания меняется на противоположный. Но это не точно. А вот последняя фраза уже пример – достаточно, надо сказать, омерзительный – постиронии. Но давайте начнем с истоков.
Постирония, как и розовый фламинго, дитя заката. В нашем случае – заката постмодерна. О том, что такое постмодерн и его –изм, чем они отличаются и как начать в этом разбираться написаны буквально сотни книг, чаще всего сложных и французских. Лезть туда без какой-либо гуманитарной подготовки следует на свой страх и риск, потому как вы обязательно напоритесь еще и на всякие ризомы, симулякры и лысую голову Мишеля Фуко.
Слава богу, одной известной стране и КПСС, что Умберто Эко дал нам более вменяемую трактовку. Постмодернизм проще всего понять через два его качества: отказ от метанарративов и модернистских иерархий. Первое – это любая система ценностей, претендующая на истину в последней инстанции, будь то любовь, религия или политическое течение. А модернистские иерархии – это культурные градации от «высокого» к «низкому».
Постмодернисты, соответственно, отвергают такое разделение, заявляя, что любой культурный пласт имеет ценность и все зависит от восприятия и – внимание – контекстов. Тот же Эко говорил, что в современном мире уже нельзя просто признаться человеку в любви, правильнее сказать что-то вроде «Как говорится, я тебя люблю». То есть, каждое высказывание несет на себе печать предыдущих культурных контекстов и подразумевает различные трактовки. Вы еще со мной, да?
Пост, мета и все вот это
Ирония всегда была одним из ключевых понятий постмодернизма. В кино, литературе, во всем. И мы тоже Generation П в том смысле, что миллениалы сильно травмированы чтением Пелевина и Сорокина. А тут еще в этих ваших xxx-дцатых годах этого века два голландца и Шайя ЛаБаф придумали метамодернизм. Тут просто: все то же самое, но едкая ирония постмодерна смешивается в непредсказуемых пропорциях с наивной искренностью модернистов. А ко всем пост-тезисам добавляется раздражающее до колик «но не совсем». Автор умер? Да, но не совсем. Нет деления на высокое и низкое? Не совсем. И все это хорошо работает, но все-таки не совсем, потому что постмодерн предлагает бесконечную вариативность трактовок. А метамодерн, таким образом, одна из них, ведь так? Не задумывайтесь об этом надолго. Сейчас это не наша война. Мы как раз подбираемся к главному.
Постирония – как ни странно – идеально вписывается в метамодернистскую повестку дня. Если ирония предполагает смысловой реверс, то постирония максимально размывает границы между искренностью и сарказмом.
Один из авторов термина «метамодернизм» Робин ван ден Аккер видит это так: находясь в обществе и совместно реализуя какой-нибудь бытовой проект, вы не можете постоянно вести себя иронично, иначе никому не понравитесь. Чтобы оставаться частью вменяемого социума, вы прибегаете к двоемыслию и притворяетесь, что вам нравится ваше занятие, даже если на самом деле вам не. Окей, это бытовой уровень. А что же культурный?
Комедия – лучший показатель
Для иронии нет лучшей проверки, чем юмор. Поэтому примеры следует искать именно в комедии. Великий комик Энди Кауфман преуспел в постиронии как никто другой. В 1980-м году он пришел на шоу Леттермана в образе комика неудачника и делал все, чтобы зритель не мог понять, следует ему посочувствовать или посмеяться. В какой-то мере это соответствовало действительности – можете посмотреть лучшую актерскую работу Джима Керри «Человек на Луне», где он передает трагикомедию жизни Кауфмана. Но с другой, он использует свои настоящие переживания как почву для комедии и иронии над самим понятием иронии. Вот вам и первый важный тезис: постирония – это когда затруднительно установить долю шутки.
Кроме того, Кауфмана всегда восхищал рестлинг. С одной стороны, это чистой воды мистификация и театр идиотизма для реднеков, с другой – эмоции этих самых недалеких зрителей вполне себе настоящие. В качестве издевки над жанром он на одном выступлении объявил о том, что собирается бороться с женщинами и провел более сотни боев. И вот опять – это определенно деконструкция, но вещи действительно происходили и Энди Кауфман бил женщин на ринге.
Сегодня ответственный за постиронию в британской комедии, конечно, стенд-ап комик Стюарт Ли. Посмотрите. Он чудовищно хорош. А подкованная публика с удовольствием смеется над занудными формулировками, намеренно плохими строчками и объяснением шуток по нескольку минут. Так это и работает. Чтобы получить удовольствие, вам нужно сделать интеллектуальное усилие. Вот вам, кстати, второй ключевой тезис.
Ирония ради искренности
И давайте свежайший пример для закрепления – «Тор: Рагнарек». Не удивляйтесь. Виной всему режиссер Тайка Вайтити, до того снявший самый смешной фильм последних лет – «Что мы делаем в тени?». И «Тор», как вы знаете, тоже получился смешным. И тоже самым – в рамках киновселенной Marvel. Но приглядитесь получше к своим эмоциям во время просмотра. Моменты с [HEAVY SPOILER ALERT] самопожертвованием персонажа Карла Урбана, покинутым Асгардом и в целом финальная сцена – настоящие. И персонажам в них сопереживаешь без дополнительных ремарок. Несмотря на то, что весь остальной фильм мы вместе с Тайкой весело смеялись над нелепым пафосом прошлых «Торов».
Статья по теме
Вот эти пограничные эмоции, когда в целом комедийный фильм не кажется одной большой шуткой, означают, что автор удачно размыл границы, не нарушив идейной целостности. А это можно сделать неправильно – возьмите хотя бы все триста пятьдесят шесть фильмов с Джимом Керри. Ну, тех самых, где в конце на нас вываливают мораль в духе «не забывайте о своих близких» или «думать нужно не только о себе». Или «Доктора Стрэнджа» от тех же Marvel, куда завезли тупой гэг с костюмом сразу после смерти Тильды Суинтон. Чтобы точно убедиться, что зритель ничего не почувствует.
Как это часто бывает, отвечая на вопрос «Что?» мы родили вопрос «Зачем?». Постирония нужна культуре, чтобы залечить рваную рану цинизма, оставленную постмодерном. Она дает возможность говорить о серьезном, не выпадая из современности в наивный опыт модерна. Возможность наслаждаться плохим искусством без издевки и использовать комедию, иносказание и игру со смыслами в качестве нового культурного языка. В эпоху показательной отрешенности это способ снова добиться от реципиента эмоциональной вовлеченности и при этом не ходить по кругу. И здесь мы находим финальный тезис: двоемыслие – новая искренность. А старик Оруэлл и подумать не мог.
Если уж мы вспомнили Оруэлла, то давайте обратимся к нашей подборке антиутопий. Они вгоняют в экзистенциальную тоску, правда, о них мало кто знает. А любителям аналитических лонгридов, вот идеальный вариант: размышление о том, почему год идет против часовой стрелки.
«Новая искренность» и постирония
Когда-то ирония была незначительным словесным феноменом, когда утверждается одно, а подразумевается другое. Постмодернизм показал нам, что сама реальность иронична: любое высказывание обречено на неполноту, истина неуловима, «вечные ценности» — не более чем иллюзия.
Ирония оказалась главным способом существования и настроением целой эпохи. Серьезность и непоколебимые убеждения стали признаком невежества и небольшого ума.
Разочарование и ироническая дистанция стали методом, с помощью которого «просвещенные люди следят за тем, чтобы их не считали простофилями».
Это отношение наполнило не только высоколобые постмодернистские романы, но и массовую культуру.
Такой «реализм» похож на позицию депрессивного больного, который считает, что любое позитивное изменение, любая надежда — не более чем иллюзия. Полвека назад, в начале постмодернистской эпохи, эта позиция выглядела свежей и продуктивной. Но ее время подошло к концу.
Борьба с шаблонами сама превратилась в шаблон.
Ирония уже не подрывает статус-кво, а его укрепляет. Зачем пытаться что-то изменить, если все старания обречены на провал?
Ирония — не просто риторическая фигура или художественный прием. Это образ мышления, который влияет на то, как мы живем и действуем. В психоанализе ирония описывается как психологическая защита, которая помогает дистанцироваться от ситуации, посмотреть на нее со стороны.
Ирония — это способ лишить объект его реальности, после чего субъект может ощутить себя полностью свободным. Она помогает мириться со сложностью жизни. Но со временем эта свобода может превратиться в ловушку.
Проблема иронии в том, что она не создает ничего нового. Ее функция — отрицание, чистая негативность.
Поэтому ирония совсем необязательно прогрессивна. С ее помощью можно оправдать даже самые человеконенавистнические убеждения.
Термин «отравление иронией» (irony poisoning) описывает мировоззрение, которое настолько проникнуто иронией и сарказмом, что провокационные заявления и сомнительные поступки уже не кажутся чем-то плохим.
Иронию можно сравнить с анестезией: в малых дозах она помогает выносить противоречия реальности и сохранять душевное равновесие, но затем становится ядовитой. Постмодернисты с их релятивизмом, деконструкцией, интертекстуальными цитатами и культурологическими отсылками помогли разрушить прежние каноны, но ничего не предложили взамен.
Если искусство хочет показывать, «что значит быть человеком», нужно двигаться дальше. Это значит — позволить себе быть сентиментальными, наивными и, возможно, немного слащавыми.
Ирония выстраивает барьеры между нами и художественными персонажами — и тем самым препятствует сопереживанию. «Новая искренность» означает не возврат к ценностям или идеологиям прошлого, а честное признание того факта, что все мы укоренены в своем опыте и отношениях с другими людьми. Мы заперты в своеобразных, веселых или пугающих, но всегда настоящих мирах, откуда не сбежать при помощи какой-то интеллектуальной уловки.
О морали лучше рассуждать не с точки зрения правил, а с точки зрения человеческих отношений.
То, что имеет значение, — это наши связи с другими людьми, способы сосуществовать, относиться друг к другу с заботой и уважением.
Трудно верить в рациональность, Бога или подлинное «я», если научился воспринимать себя как конгломерат противоречивых желаний, гормонов, языковых игр и культурных дискурсов. Ведь, мы живем в эпоху утраченной простоты.
У искренности и серьезности есть свои пределы.
Без порции подозрения — привычки читать между строк — мышление застаивается и интеллектуальная жизнь становится невозможной. О том, насколько важна ирония, можно узнать еще из диалогов Сократа, который использовал насмешку как инструмент на пути к мудрости.
Но ирония сама по себе вряд ли может нам помочь.
Радикальное сомнение стоит заменить на заботу и культивирование хрупкой созидательности.
Следует не разоблачать, а объединять. Не выбивать стул из-под ног наивных верующих, а создавать площадки для дискуссий. От деконструкции перейти к реконструкции.
Для этого нам понадобится и глубокая искренность, и мощная ирония. Любые попытки избавиться от одного из этих элементов будут обречены на провал.
/Источник/
Эпоха новой серьезности. Почему ирония перестала работать
Ирония перестала быть главным настроением эпохи. Ей на смену пришла новая искренность и постирония — состояние, в котором границы между юмором и серьезностью оказываются размытыми. Писатель Дэвид Фостер Уоллес в 1993 году предсказывал появление антибунтарей, которые уйдут от деконструкции и постмодернистских концептуальных игр в сторону новой серьезности. Теперь этот переход можно заметить в фильмах, музыке и сериалах, мемах и культуре онлайн-радикализма.
Когда-то ирония была незначительным словесным феноменом, когда утверждается одно, а подразумевается другое. Постмодернизм показал нам, что сама реальность иронична: любое высказывание обречено на неполноту, истина неуловима, «вечные ценности» — не более чем иллюзия.
Ирония оказалась главным способом существования и настроением целой эпохи. Серьезность и непоколебимые убеждения стали признаком невежества и небольшого ума.
По выражению философа Петера Слотердайка, разочарование и ироническая дистанция стали методом, с помощью которого «просвещенные люди следят за тем, чтобы их не считали простофилями».
Это отношение наполнило не только высоколобые постмодернистские романы, но и массовую культуру. Образец иронической чувствительности — культовое мультипликационное шоу South Park. Его создатели высмеивали все пороки и нелепости современного общества: от религиозного фундаментализма до Дональда Трампа, от активистов по защите окружающей среды до вегетарианства. Вместе с порцией сатиры зрителю достается чувство морального удовлетворения: мы не такие наивные и близорукие, как обитатели Южного Парка. Мы не купимся на эти уловки.
Как замечает критик Марк Фишер, такой «реализм» похож на позицию депрессивного больного, который считает, что любое позитивное изменение, любая надежда — не более чем иллюзия. Полвека назад, в начале постмодернистской эпохи, эта позиция выглядела свежей и продуктивной. Но ее время подошло к концу.
Борьба с шаблонами сама превратилась в шаблон. Ирония уже не подрывает статус-кво, а его укрепляет. Зачем пытаться что-то изменить, если все старания обречены на провал?
1. Ко всему относись с иронией.
2. Никакого энтузиазма.
3. Всё кругом — тупость.
«Правила хипстера» из сериала «Счастливый конец»
Ирония — не просто риторическая фигура или художественный прием. Это образ мышления, который влияет на то, как мы живем и действуем. В психоанализе ирония описывается как психологическая защита, которая помогает дистанцироваться от ситуации, посмотреть на нее со стороны.
Как пишет мастер короткого рассказа Дональд Бартельми, «ирония — это способ лишить объект его реальности, после чего субъект может ощутить себя полностью свободным». Она помогает мириться со сложностью жизни. Но со временем эта свобода может превратиться в ловушку.
Проблема иронии в том, что она не создает ничего нового. Ее функция — отрицание, чистая негативность.
Это заметил еще Алексей Лосев в полемике с Михаилом Бахтиным: смех «совершенно далек от всяких вопросов преодоления зла в жизни… он не только его узаконивает, но еще и считает своей последней радостью и утешением».
Поэтому ирония совсем необязательно прогрессивна. С ее помощью можно оправдать даже самые человеконенавистнические убеждения.
Если бы Гитлер был постмодернистом
После того как немецкий пожарный Дирк Денхаус попытался поджечь дом, полный беженцев, газета New York Times поставила ему необычный диагноз: отравление иронией. Денхаус часами сидел на Facebook, обмениваясь нацистскими комментариями и мемами. Сначала он просто шутил, а затем поверил в собственные шутки и попытался перенести их в реальную жизнь.
Термин «отравление иронией» (irony poisoning) описывает мировоззрение, которое настолько проникнуто иронией и сарказмом, что провокационные заявления и сомнительные поступки уже не кажутся чем-то плохим.
Но это не просто цинизм — за шутками и иронией скрывается вполне серьезное послание.
Современный фашизм одновременно похож и не похож на фашизм Гитлера или Муссолини. Неонацисты и сторонники движения Alt-right вполне серьезны в своих намерениях — это доказывают многочисленные преступления на почве расовой ненависти в Европе и США. Но несмотря на всю серьезность, это абсолютно постмодернистское явление.
Основная среда обитания «альтернативных правых» — онлайн-журналы, имиджборды, ютуб и социальные сети. Фашистские лозунги теперь не преподносятся напрямую, а заворачиваются в обертку троллинга и сарказма. Не всегда понятно, является ли ультраправая риторика просто провокацией, или люди, которые ее используют, действительно верят в заговор мультикультуралистов и расовое превосходство белых. В постмодернистской, постиронической культуре, как утверждает неонацист Эндрю Энглин, «абсолютный идеализм должен сочетаться с тотальной иронией, чтобы тебя услышали».
Новые правые отлично освоили уроки постмодерна — они знают, как оспорить и деконструировать доводы оппонента, выставив его в глупом виде. Они понимают, что любой тезис может быть разоблачен как обман или социальный конструкт.
Теперь они используют эти тактики против либеральных идей — гендерного равенства, толерантности и прав человека. А поскольку либерализм на Западе стал политическим и культурным мейнстримом, доводы «альт-райтов» начинают казаться смелым бунтом против истеблишмента.
Конечно, ирония сама по себе не ведет к радикализации. Зато она позволяет распространять радикальные взгляды более эффективно. Это отличный способ запутать публику и уклониться от критики.
Троллям и альтернативным правым необязательно доказывать, что их собственные взгляды верны. Главная задача — подорвать доверие к традиционным СМИ и институтам власти. Оказалось, что в атмосфере постправды, политкорректности и всеобщего дефицита внимания сделать это не так уж сложно.
Если радикализм распространяется с помощью мемов, это принижает его серьезность и делает просто еще одной частью интернет-культуры. Расизм? Это шутка, не будьте такими чувствительными.
После иронии
Одним из главных критиков иронии считается Дэвид Фостер Уоллес — автор «Бесконечной шутки». Уоллес сравнивает иронию с анестезией: в малых дозах она помогает выносить противоречия реальности и сохранять душевное равновесие, но затем становится ядовитой. Постмодернисты с их релятивизмом, деконструкцией, интертекстуальными цитатами и культурологическими отсылками помогли разрушить прежние каноны, но ничего не предложили взамен.
Если искусство хочет показывать, «что значит быть гребаным человеком», нужно двигаться дальше. Это значит — позволить себе быть сентиментальными, наивными и, возможно, немного слащавыми.
Призыв Уоллеса подхватили в литературе, кино, музыке и телесериалах. Джонатан Франзен, Зэди Смит, Джеффри Евгенидис и другие авторы стали создавать реалистические романы, наполненные эмоциями, семейными историями и превратностями личной судьбы. «Постироничной» называют эстетику фильмов Уэса Андерсона, Мишеля Гондри, Чарли Кауфмана и Спайка Джонза. Сохраняя солидную долю юмора, эти авторы отходят от концептуальных игр и возвращаются к миру человеческих чувств, которыми пренебрегал постмодерн.
Ирония выстраивает барьеры между нами и художественными персонажами — и тем самым препятствует сопереживанию. «Новая искренность» означает не возврат к ценностям или идеологиям прошлого, а честное признание того факта, что все мы укоренены в своем опыте и отношениях с другими людьми. Мы заперты в своеобразных, веселых или пугающих, но всегда настоящих мирах, откуда не сбежать при помощи какой-то интеллектуальной уловки.
Одним из верных последователей Уоллеса стал сценарист Майкл Шур, создатель сериала «Парки и зоны отдыха». Он написал диссертацию по «Бесконечной шутке» и даже приобрел права на экранизацию романа.
Сериал «В лучшем мире», созданный Шуром, называют главным комедийным шоу нашего времени. Вопрос, который поднимает этот сериал, звучит предельно серьезно: что значит быть хорошим человеком?
Действие происходит в Хорошем Месте — версии рая, где много добропорядочных людей и замороженного йогурта. Но главная героиня по имени Элеанор оказалась там по ошибке. Она была плохим человеком: продавала пожилым поддельные лекарства, обманывала друзей и всё время заботилась только о себе. Элеонор узнает об ужасах, которые грозят ей в Плохом Месте — зубастых пчелах, четырехголовых медведях, вулканов со скорпионами. Заручившись поддержкой другого героя, который оказывается профессором моральной философии, она пытается стать лучше.
Сериал неоднократно возвращается к книге гарвардского профессора Тима Скэнлона «Чем мы обязаны друг другу».
Скэнлон утверждает, что о морали лучше рассуждать не с точки зрения правил, а с точки зрения человеческих отношений. То, что имеет значение, — это наши связи с другими людьми, способы сосуществовать, относиться друг к другу с заботой и уважением.
Ту же самую мысль сериал показывает на уровне сюжета. Он исследует сложные этические вопросы, но всё время остается смешным. Ирония и абсурдный юмор скрывают искреннее и глубокое послание.
Литературовед Ли Константину считает постиронию ответом на «новую структуру чувства» современности. Постирония — это попытка переформулировать логику серьезности в ироническом мире, когда мы уже не можем утверждать что-либо с абсолютной уверенностью.
Трудно верить в рациональность, Бога или подлинное «я», если научился воспринимать себя как конгломерат противоречивых желаний, гормонов, языковых игр и культурных дискурсов. Как говорил Умберто Эко, мы живем в эпоху утраченной простоты.
У искренности и серьезности есть свои пределы. Без порции подозрения — привычки читать между строк — мышление застаивается и интеллектуальная жизнь становится невозможной. О том, насколько важна ирония, можно узнать еще из диалогов Сократа, который использовал насмешку как инструмент на пути к мудрости.
Но ирония сама по себе вряд ли может нам помочь. Даже фундаменталисты и радикалы рядятся в одежды юмора и сарказма. Доводы постмодернистов они используют для того, чтобы отрицать научные факты, демократические права и свободы. С другой стороны, попытки настаивать на существовании истины, гуманизма и рациональности тоже не выглядят многообещающими. Поклонение науке не уведет нас далеко.
В программной статье «Почему критика выдохлась» философ Бруно Латур заявляет: светский скептицизм себя исчерпал. Радикальное сомнение он предлагает заменить на заботу и культивирование хрупкой созидательности.
Следует не разоблачать, а объединять. Не вытаскивать ковер из-под ног наивных верующих, а создавать площадки для дискуссий. От деконструкции перейти к реконструкции.
Для этого нам понадобится и глубокая искренность, и мощная ирония. Любые попытки избавиться от одного из этих элементов будут обречены на провал.