Полнощная царица что это

Значение слова «полнощный»

Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека

ПОЛНО’ЩНЫЙ, ая, ое (книжн. поэт. устар.). То же, что полночный. И знойный остров заточенья полнощный парус посетит. Пушкин.

Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека

полно́щный

1. книжн. поэт. устар. то же, что полночный ◆ Ещё военный гром грохочет в отдаленьи, // Москва в унынии, как степь в полнощной мгле, // А он — несёт врагу не гибель, но спасенье // И благотворный мир земле. А. С. Пушкин, «Воспоминания в Царском Селе», 1814 г. (цитата из Викитеки)

Делаем Карту слов лучше вместе

Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!

Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.

Вопрос: уценка — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?

Источник

Новое в блогах

Слово поэта

Именно писатели приходили на помощь власти, когда вместо настоящей истории, требовалось выдумать фальшивую. Одним из главных наших историков был А.С.Пушкин.

Безусловный гений литературы, он подходил для этой роли.

Именно Пушкин стал автором поэмы которую можно с полной ясностью назвать «История Петербурга», хотя она более известна под названием «Медный всадник».

Поэма была написана в Болдине осенью 1833 г. В рукописях ее начало помечено 6 октября, конец — 31 октября. Полностью поэма не была разрешена Николаем I к печати, и лишь ее начало Пушкин напечатал в «Библиотеке для чтения», 1834, кн. XII, под названием: «Петербург.

Отрывок из поэмы» (от начала и кончая стихом «Тревожить вечный сон Петра», с пропуском четырех стихов, начиная со стиха «И перед младшею столицей»).

О запрещении «Медного всадника» Пушкин писал в своем дневнике 14 декабря 1833 г. Он пробовал изменить строки, на которых остановилось внимание Николая I, но бросил исправления, не доведя их до завершения. Переделывал все эти места уже Жуковский после смерти Пушкина и напечатал поэму в томе 5 «Современника», 1837 г.

Властям все время не нравиись оределенные цитаты из поэмы, понятное дело—это же основноц источник по истории города на Неве.

«На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;

Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;

Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса

Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой

Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,

Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,

Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;

Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!
Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье.
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.»

Пушкин произносит восторженный гимн творению Петра, признается в любви к «юному граду», пред блеском которого «померкла старая Москва»
Пушкин строит откровенный миф о городе которорый восстал из болот, буквально против воли природы.

Пушкин делает два вывода почему создали Петербург и сделали его столицей:

1. Прорубили «окно» в Европу

2. Стать морской державой

3.Чтобы оттуда «шведу грозить»

Разберу это по порядку.

Первое.

Итак—главная странность Петербурга широко известна, но мало кем осознаётся в полной мере: основав Петербург, Петр-1 “в Европу прорубил окно”.
Почему окно, а не дверь? Ведь нормальные люди через окна не ходят, а смотрят.
«Дверь» в Европу на самом деле лежала через прибалтику.

Второе.
Морской державой Петербург страну не делал понескольким причинам.

Доставка товаров из каких-нибудь Лондона или Нью-Йорка до Кронштадта стоит столько же, сколько перегрузка и доставка от Кронштадта в Петербург, но вариантов не было. У английских моряков начала 19 века бытовала поговорка:

«Путь от Лондона до Кронштадта гораздо короче, чем от Кронштадта до Васильевского острова».
Вроде бы с этим пытались бороться. Будто бы сколько раз пробивали путь от Петербурга к ближайшему настоящему морскому порту Кронштадту, гробили кучу людей, техники и средств, но без толку.
Морской канал от Питера до Кронштадта начали создавать только. в 1876 году.
Петербург вообще не предусматривался как торговый порт или база для военных судов.

Третье.
Грозить шведу явно не получалось, а вставать столицу под боком у самих шведов стратегический риск

Далее.
Очень важен образ царя.
«Петр-самодержец представлен не в каких-либо конкретных деяниях, а в символическом образе Медного всадника как олицетворения бесчеловечной государственности. Даже в тех строках, где Пушкин как будто славит дело Петра уже слышна интонация тревоги:
«О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы? «
Образ сияющего, оживленного, пышного города сменяется в первой части поэмы картиной страшного, разрушительного наводнения, выразительными образами бушующей стихии, над которой человек не властен.

Далее.
Пушкин в начале прославляя Питер, пишет в середине о том что это город не рай, город безнадеги.
Образ сияющего, оживленного, пышного города сменяется в первой части поэмы картиной страшного, разрушительного наводнения, выразительными образами бушующей стихии, над которой человек не властен.

Стихия сметает все а своем пути, унося в потоках вод обломки строений и разрушенных мостов, «пожитки бледной нищеты» и даже гробы «с размытого кладбища».

Образ неукротимых природных сил предстает здесь как символ «бессмысленного и беспощадного» народного бунта. Среди тех, чью жизнь разрушило наводнение, оказывается и Евгений, о мирных заботах которого автор говорит в начале первой части поэмы.

Евгений «человек обыкновенный»: он не имеет ни денег, ни чинов, «где-то служит» и мечтает устроить себе «приют смиренный и простой», чтобы жениться на любимой девушке и пройти с ней жизненный путь:
» вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг

Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.
Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,»

«В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.

Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил — из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.»
Он пишет ужасные строки, о бессилии царя и погибели людей.
«Смятенный ум» Евгения не выдерживает «ужасных потрясений». Он сходит с ума, покидает свой дом и бродит по городу в истрепанной и ветхой одежде, безразличный ко всему, кроме наполняющего его «шума внутренней тревоги ». Словно древний пророк, достигший неправедность мира, Евгений отгорожен от людей и презираем ими.

Пушкин противопоставляет Евгения и меного всадника.
«И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит, с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

Композиционная параллель к этой сцене проведена во второй части: через год безумный Евгений вновь оказался на той же «площади пустой», где во время наводнения плескались волны:
«Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.»
Он называет Петра кумиром, но разве он был когда-то кумиров у бедных людей?
Сам Пушкин верил, что его рукописи рассматриваются непосредственно государем. Он полагал, что и рукопись «Медного Всадника» возвращена ему «с замечаниями государя».

Но в настоящее время достаточно выяснено, что рукописи Пушкина рассматривались в канцелярии Бенкендорфа и что государь только повторял, иногда сохраняя все полемические выпады, критические замечания этой канцелярии.

Внутренний смысл «Медного Всадника», конечно, этой цензурой понят не был, но целый ряд отдельных выражений показался ей недопустимым.

До нас дошла, по-видимому, та самая рукопись, которая была представлена на рассмотрение государю (Пушкин пишет: «Мне возвращен Медный Всадник. «). В этой рукописи стихи о «померкшей Москве», о которых Пушкин говорит в дневнике, зачеркнуты карандашом и сбоку отмечены знаком NB. Знак вопроса поставлен против тех стихов, где впервые появляется Медный Всадник.

По смерти Пушкина повесть была напечатана с поправками Жуковского, по-своему смягчившего все спорные места. Долгое время Россия знала одно из значительнейших созданий Пушкина только в искаженном виде. Исправление текста по подлинным рукописям Пушкина, начатое Анненковым, продолжалось до последнего времени. Подлинное чтение стихов о «кумире» восстановлено только в издании П. Морозова 1904 года.

Одна из самых важный деталей—не в самой поэме, а примечании
В пятом примечании к поэме «Медный всадник» Пушкин ссылается на стихотворение Мицкевича. А строки из стихотворения «Памятник Петра Великого» в буквальном переводе звучат так:

«Первому из царей, который создал эти чудеса,
Другая царица поставила памятник.
Уже царь, отлитый в образе великана,
Сел на бронзовый хребет Буцефала
И искал места, куда въехать верхом.
Но Петр не может стать на своей земле. «

Мицкевич почему-то упоминает имя любимого коня Александра Македонского, хотя было известно, что любимой лошадью Петра была Лизавета, из которой впоследствии сделали чучело.

Петр одет по античному и с античным оружием

А вот памятник Александру Македонскому в Скопье

Рука всадника примерно на одном положении, но меча в руке у Петра только нет. Оба всадника смотрят в одну сторону.

Может быть поэтому Пушкин и Мицкевич указывали коня как Буцефала, потому что знали что это за конь и кто его всадник

Александр Сергеевич Пушкин оставил достаточно крупное, зашифрованное произведение о городе на Неве.

Он не зря позиционирует Питер как город смерти, дает зашифрованные послания, в виде образа всадника, мифического образа противостоящего природе, слова об «окне в европу», ссылки на Мицкевича и его Буцефала.

Пушкин знал что люди хорошо разбирающиеся в истории поймут блеф о «прорубании окна в Европу», начнут искать скрытый смысл в словах поэта

Пушкин явно шифровал свои послания стремясь обойти цензуру, донести до читателей свою мысль, которая прям и говорит—«Все было совсем не так».

Пушкин никогда не любил город на Неве.

Свое отношение к Петербургу Пушкин выразил довольно четко 26 мая 1834 г. Петербург в таком содержании:

«Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне?»

Его поэма «Медный всадник» одна из самых крупных загадок творчества поэта. Текст поэмы стал постепенно офицальной исторической трактовкой.

Именно из неё, поэмы мы знаем о городе на болоте и «прорубании окна в Европу». Она настоящий источник этого мифа.

Это было сочинением по истории России, не много. ни мало.

Источник

Полнощная царица что это

Всенародное празднование пушкинского юбилея, кажется, положило начало превращению самого вольнолюбивого поэта России, певца «тайной свободы», в одного из столпов зарождающейся государственной идеологии. В этих условиях следовало бы воздержаться от высказываний о Пушкине — или сказать о нем что-то очень важное, существенное. Мы пошли по второму, более ответственному пути.

Творение

«Медный всадник» — поэма. Но жанр уточнен автором как «петербургская повесть». Тем не менее, на протяжении поэмы город ни разу не назван Петербургом. Используются только неологические имена, освежающие ощущение взаимосвязи города и его «строителя чудотворного»: «Петра творенье», «град Петров», «Петроград», «Петрополь».

Простая инверсия самого распространенного из этих наименований: «Петра творенье» — творенье Петра — заставляет нас вспомнить о другом Творении. Местоимение «он» во второй строке, набираемое курсивом в изданиях советского времени, прежде набирали с большой буквы, «Он».

На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн,
И вдаль глядел.

Быть может, так положено было писать про царей? Нет. Про «покойного царя» (Александра I) написано:

На балкон
печален, смутен, вышел он. 1

Таким образом, упоминание о творении, «Он» с большой буквы — все это настраивает читателя на ассоциацию с сюжетом сотворения мира.

В пушкинском тексте творение Петербурга происходит в области мысли — нигде не упомянуты известные всем тяготы строительства: «и думал он… здесь будет город заложен… Прошло сто лет, и юный град… вознесся пышно, горделиво». 2

Надо ли напоминать: «И сказал Б-г: да будет свет. И стал свет… И сказал Б-г: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так» 3

То, что творение Петербурга — это акт воли Петра, подчеркнуто в поэме Пушкина еще раз:

Того, чьей волей роковой
Под морем город основался. 4

В Торе в начале Творения «земля… была пуста и хаотична, и тьма над бездною, и дух Б-жий витал над водою». 5

В «Медном всаднике» образ творения также создается с использованием символов тьмы, воды и хаоса, причем результат диаметрально противоположен первоначальному состоянию мира:

Первоначальной пустынности, тьме, хаотичности — но и простору, свободе — противопоставлены свет, величественная стройность, богатство — но и теснота, закрепощенность!

Создание Петербурга очевидно соотнесено с сотворением мира, но одновременно и противопоставлено ему. Это творение, но пародированное творение!

В Торе этапы сотворения мира сопровождаются оценкой Всевышнего: «И увидел Б-г свет, что он хорош… И увидел Б-г, что хорошо… И увидел Б-г все, что он создал, и вот, хорошо весьма». 6 Комментаторы подчеркивают, что эта оценка означает появление и утверждение гармонии в мире: «Мир достиг совершенства. С сотворением человека… способного избирать добро… все Творение приобрело смысл. 7

В поэме творение происходит не ради добра. Петербург сотворен ради угрозы, с изначальным злом в основании:

(Независимо от того, как это писали во времена Пушкина, сегодня очень ярко выглядит это «на зло» — во зло, а не «назло» — вопреки).

Вавилонская башня и потоп

…юный град
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся… 11

Пространство до Творения — несформированное, хаотичное: «чернели избы здесь и там… лес… кругом шумел». Сотворенный же мир представляет собой суживающуюся окружность, приобретающую объем в своем движении вверх: «громады… дворцов и башен… и светла Адмиралтейская игла». Доминирует ли над миром эта полупризрачная «игла», светлая на светлом небе? Нет, доминантный образ — другой:

…и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался… 14

Таким образом, средствами подтекста формируется ассоциативный образ довлеющего над миром конусообразного строения с кумиром в вышине. А что такое или кто такой кумир? В первичном значении это идол, ложное божество, противопоставленное Всевышнему.

Ассоциация со строением, строительством поддерживается звукописью поэмы. Помимо очевидных, любимых всеми аллитераций («шипенье пенистых», «пунша пламень», «грома грохотанье» и др.), в «Медном всаднике» есть многократно повторяющаяся, доминирующая аллитерация: «стремился, спрятанного, грозить, прорубить, град, стран, краса, прежде, природы, громады, стройные, строгий, стройный, однообразная красивость, в… стройно зыблемом строю, простреленных, твердыни, гром»… Этот ряд можно долго продолжать. Мы слышим грохочущие звуки строительства, и само слово «строительство» как будто предчувствуется в этих многочисленных «стремился, стройный, строгий…», пока не проговаривается: «строитель чудотворный».

Почему тема строительства умалчивается в тексте и всплывает в подтексте? Ответом, по нашему представлению, является «зачарованность» автора библейскими ассоциациями. Умалчивается в тексте — читатель воспринимает Творение как чудо; всплывает в подтексте — идея строительства переносится из бытовой сферы в сферу библейских архетипов.

В Торе тема строительства звучит в сюжете о Вавилонской башне, но это пародированное строительство, противопоставленное Б-жьей воле.

А каков же результат строительства в поэме Пушкина? Сооружена искусственная классицистическая конструкция: соразмерная, стройная, рационалистичная — возникшая в результате преодоления природы «волей роковой» — идеальное подножие для кумира, «властелина судьбы», грозящего всему миропорядку.

И действительно, основать город «под морем» и «над бездной» (получается, где-то вне земного пространства) — значило не только Россию, но и весь мир «поднять на дыбы». (Историки писали, что царь Петр принимал непосредственное участие в дознаниях, когда человека поднимали на дыбу).

Вот он стоит — «один во всей Вселенной» — «юный град», грандиозный фаллический символ изначального зла. Один, несмотря на упоминаемые «концы земли» и Москву — как анчар один, несмотря на соседей и «чуждые пределы». Это одиночество безбожественности и противопоставленности миру.

В этом контексте понятно, почему наводнение названо потопом:

Он узнал
И место, где потоп играл… 28

Известно, что в письмах к брату, посвященных наводнению 1824 года, которое потрясло воображение Пушкина, он называл наводнение «потопом». Ассоциация петербургского наводнения с Всемирным Потопом выражена недвусмысленно:

О любви

Зловещий смысл, введенный в поэму библейскими ассоциациями, очевидно вступает в противоречие с известным всем с детства «Люблю тебя, Петра творенье. «. Для разрешения этого противоречия попробуем ответить на ряд вопросов:

А кто он, этот любящий герой?

И что, собственно, он любит?

И какова природа этой любви?

Герой поэмы один бодрствует среди «спящих громад пустынных улиц». Это человек пишущий, а то, что его перо дружно с именем «Евгений», не нуждается в комментариях. Картина отнюдь не новая у Пушкина:

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец. 30

А что происходит дальше в оде «Вольность»? А дальше описываются события в Михайловском замке, но не те, что были, а те, что разворачиваются в воображении певца: «глядит. и слышит. он видит. он видит» — все события представлены с точки зрения певца. Таким образом, творится новая, эстетическая, воображаемая реальность, в которую вписан живой созерцатель (как у Веласкеса: изображена королевская семья, и тут же — художник, пишущий эту семью).

Так же творится действительность в «Медном всаднике».

Герой-поэт любит, но что? «Державное теченье», гранит, ограды — все эти символы закрепощения, несвободы, столь невыносимой для автора поэмы? И так ли однозначно хорош «строгий, стройный вид»? Вспомним в стихотворении 1828 года:

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид. 31

Антитеза «пышный — бедный» придает характер противопоставления и паре «дух — вид» (и не просто «вид», а «стройный вид»!)

Пышный — видом, бедный — духом?

Герой-поэт еще многое «любит» в «творении Петра». Почему он пишет именно о зиме, разве это самое показательное для Петербурга время года? Зима — «жестокая», воздух — «недвижный». Это очень подходит и к граниту, и к оградам… (В цитированном стихотворении то же самое: «скука, холод и гранит»). В этом контексте «девичьи лица ярче роз» (и «маленькая ножка») становятся несколько условными, марионеточными.

Что еще «любит» герой?

«Блеск, шум, говор, шипенье, пламень, дым, гром«?

Реальность становится все более бутафорской, действие — театральным, даже буффонадным. А разве это не декорация: «золотые небеса», «блеск безлунный», «спящие громады»?

Так же, как в «Вольности»: в центре мира поэмы — герой-поэт, единственно живой посреди бутафорской действительности. Пушкин создает панорамную картину Петербурга не описывая, а называя — даже не сами явления, а их отражение в сознании: не бал, а «блеск, шум, говор», не пирушка, а «пунша пламень голубой», не парад, а «сиянье шапок. медных» и т. д. Это своего рода предвестие импрессионизма, точнее, пуантилизма, когда художник посредством разноцветных точек создает картину, не копирующую действительность, а создающую впечатление, которого добивается автор. Иначе говоря, творит новую, эстетическую, реальность, здесь тяготеющую к театральности.

В этой новой реальности, как и в Б-жественном творении, разделены свет и тьма. Но как? В Б-жественном мире свет и тьма размеренно чередуются, создавая естественный порядок бытия. В искусственной реальности поэмы все иначе.

Свет очевидный, «внешний». Он устойчив и вовсе не намерен чередоваться с тьмой на паритетных началах:

Так же статична, устойчива тьма. Но это «внутренняя», не очевидная с первого взгляда, тьма:

Когда полнощная царица
Дарует сына в царский дом… 33

«Полнощная» — образ тьмы, и устойчивость ему придает мотив наследования и повтор: «царица, царский».

Но так же устойчив и образ возмущенной стихии:

Мотив весны, ликования придает оптимизм образу стихии.

Наружный свет, внутренняя тьма, изначальный конфликт между волей и стихией — какая сильная драматургия!

И почему бы художнику не испытывать эстетического восторга при виде столь совершенной декорации и столь совершенного спектакля?!

Любование «стройным видом» еще не есть любовь, как «однообразная красивость» не есть красота. Здравица в честь «града Петрова» также окрашена эстетически:

Красуйся, град Петров… 36

Налицо расхождение эстетической и этической оценок, так как восхищение «видом» сочетается с осознанием темноты и демонизма «духа» города.

Совсем иная интонация в творчестве Пушкина посвящена Москве, которая и в поэме, и в романе «Евгений Онегин» названа «старая Москва». Москва — «звук», трогающий сердце, возбуждающий национальное чувство; мысленная опора в «блуждающей судьбе». Разумеется, в поэме и в романе не один и тот же лирический герой, но сближение подчеркнуто самим автором (когда он комментировал в поэме имя «Евгений»).

Ни пафоса, ни торжественности — интонация теплая, «домашняя» («Ах, братцы! как я был доволен…» ), но при этом серьезная, глубокая.

«Старая Москва» померкла перед «младшею столицей», как коренное, изначальное — перед новообразованным творением гордого разума.

«Кто посетил сей мир в его минуты роковые…»

А что же происходит с живым человеком, оказавшимся волею судьбы в демонической реальности?

Если Евгения оценивать как «маленького человека» (а такой подход преобладает), то эту оценку придется распространить и на «покойного царя»:

А между тем о нем сказано «со славой правил». Да и «старая Москва» не в силах противостоять новой реальности… Где уж человеку, «посетившему мир» в минуты борьбы «роковой воли» и «Божьей стихии»!

Мечта Евгения вовсе не бедная и не сниженная — она сопоставима с мечтой героя пушкинской лирики этого времени, стремящегося к истинным ценностям жизни:

. я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
. И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят. 38

«Пора, мой друг, пора. «

Осуществление этой мечты было бы выполнением Б-жественных заповедей.

Евгений — «покойный царь» — Москва… Выстраивается определенная парадигма со значением традиции, вечных ценностей жизни, близости к Б-гу. Евгений соотнесен с этим традиционным началом и в смерти:

Подводя итоги, скажем, что выявление библейских ассоциаций и анализ позиции лирического героя с учетом этого контекста приводит к пониманию того, что концепция Петербурга в «Медном Всаднике» (конечно, неоднозначная) все же не дуалистична (как это принято считать). В этой художественно переосмысленной реальности, где последовательно выявляется внешнее и внутреннее, мнимое и подлинное, истинное и ложное, все встает на свои места и выявляется сама суть «юного града»: его бесовское обаяние и демоническая сущность.

1 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. В 10-ти томах. Т. 4. М.: Издательство Академии наук, 1957. С. 387 (в дальнейшем — Пушкин).

3 Берешит, 1:1—2. Тора в дальнейшем цитируется по изданию: Пять книг Торы. Иерусалим, 1975.

4 Пушкин. Т. 4. С. 395.

6 Берешит, 1:4, 11, 31.

7 Пятикнижие Моисеево, или Тора. Под ред. проф. Г. Брановера. М., 1991. С. 38.

8 Пушкин. Т. 4. С. 380.

9 Сочинения Иосифа Бродского. Т. 1. Санкт-Петербург, MCMXCII. С. 16.

10 Пушкин. Т. 4. С. 380.

11 Пушкин. Т. 4. С. 381.

19 Пятикнижие Моисеево. С. 137.

21 Пятикнижие Моисеево. С. 138.

24 Пятикнижие Моисеево. С. 129.

25 Берешит Раба, 38. Цит. по: Агада. М., 1993. С. 22.

26 Пушкин. Т. 4. С. 389.

27 И. А. Бунин. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 4. М., 1988. С. 70.

Источник