Политкорректность что это простыми словами
Значение слова «политкорректный»
полѝткорре́ктный
1. неол. не допускающий каких-либо высказываний, действий, поступков, оскорбительных для тех или иных групп населения ◆ Циник скажет: «старье», романтик ― «классика», политкорректный человек ― «ретро». Ева Датнова, «Возвращение на кухню», 2002 г. (цитата из НКРЯ) ◆ Поток иммигрантов в Западную Европу уже высветил тему, о которой «розоватые» и политкорректные европейские правительства пока боятся говорить вслух: взаимодействие коренных «белых» европейцев и «небелых» иммигрантов, исламизация переселенцев и борьба за свои права ― вот то, с чем уже сталкивается Европа. Светлана Бабаева, «Ни слова о России. Чувство вины — главный мотив встречи в Генуе», 2002 г. // «Известия» (цитата из НКРЯ) ◆ Если раньше, будучи поставщиком моторов, скажем, для Benetton, он имел дело с «политкорректным» Россом Брауном, то теперь испытывает куда большее давление: Ники периодически просто врывается и кричит: «Дай мне больше этой долбаной мощности, ты, чертов ублюдок!» Борис Мурадов, «Восставший из ада», 2001 г. // «Формула» (цитата из НКРЯ) ◆ В посольстве Канады говорят о плохом состоянии дорог и большом количестве ДТП с участием пьяных водителей и настоятельно не рекомендуют ездить в одиночестве после наступления темноты. Французы более политкорректны. Единственное их предупреждение ― дорожные службы, а также службы спасения, «едут очень долго». «Автоответчик» // «Автопилот», 2002 г. (цитата из НКРЯ)
2. субстантивир. политически корректный человек ◆ До недавнего времени ни у кого этот праздник не вызывал вопросов или протестов, но неугомонное племя политкорректных поспешило и эту чистую радость испортить. «По главной улице с оркестром» // «Лебедь», 2003 г. (цитата из НКРЯ)
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: ширпотреб — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
МнениеПочему политкорректность — это не страшно
Откуда взялась политкорректность и что она означает сегодня
Политкорректность подразумевает осторожность в словах и действиях — мы избегаем слов и выражений, которые могут оскорбить или унизить других людей. Эта понятная и простая формулировка не несёт в себе никакого негативного смысла, но в последнее время вокруг неё всё больше споров — и всё чаще её воспринимают практически как ругательство. Кажется, к политкорректности никто не относится нейтрально: её идеи принято или безусловно разделять, или категорически осуждать. При этом в самом понятии много серых зон, обсуждение которых начинается только сейчас, на наших глазах: где проходит граница между следованием нормам политкорректности и цензурой? Каждая ли претензия (например, о том, что плохие суши в университетской столовой оскорбительны для студентов японского происхождения) правомочна?
За время своего существования смысл, который вкладывают в понятие политкорректности, неоднократно менялся: его использовали люди с самыми разными убеждениями, и всерьёз, и с иронией. Например, ещё в XVIII веке верховный судья Джон Маршалл сказал, что более «политически корректно», то есть верно и точно, провозгласить тост «За народы Соединённых Штатов», а не «За Соединённые Штаты». Хотя в целом до начала двадцатого века выражение практически не использовалось. В 30-х и 40-х его употребляли американские коммунисты — тогда «политически корректно» означало, что мнение коммуниста по какому-то вопросу соответствует позиции партии.
Рут Перри, профессор литературы в MIT, считает, что современное «либеральное» значение политкорректности начало формироваться в 60-х и 70-х. Скорее всего, это выражение сторонники левых взглядов почерпнули у Мао Цзэдуна: в 1957 году он произнёс знаменитую речь «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа», и прилагательное «корректный» (то есть «правильный») взяли из неё — но использовали совсем в другом ключе. Фраза «политически корректный» употреблялась в шутку — чтобы показать различия между «новыми» и «старыми» приверженцами левого движения и проверять, не застыли ли его сторонники в своих убеждениях. «Это был наш эвфемизм, и его всегда использовали с иронией, — говорит Перри. — Думаю, это был один из способов, которыми мы выделяли себя как Новых Левых, отличающихся от Старых Левых. Он подразумевал отказ от категоричности и догм. Так что ты мог сказать: „Знаю, это неполиткорректно, но я всё равно возьму гамбургер“ или „Знаю, это неполиткорректно, но я брею ноги“».
Каждая ли претензия (например, о том, что плохие суши в университетской столовой оскорбительны) правомочна?
Практически до начала девяностых слово использовалось только сторонниками левых идей — пока о нём наконец не начали говорить широко. Тогда же начали формироваться и современные страхи, связанные с политкорректностью. «По иронии судьбы, к двухсотой годовщине Билля о правах свобода слова в США оказалась под угрозой, — сказал Джордж Буш-старший на церемонии вручения дипломов в Мичиганском университете в 1991 году. — Как у Оруэлла, крестовые походы, требующие корректного поведения, разрушают разнообразие, прикрываясь идеей заботы о разнообразии». Понятие взяли на вооружение неоконсерваторы, вложившие в него свой смысл: они выступали против изменений, которые политкорректность продвигала в университетах, и считали, что мультикультурность насаждает единственную «корректную» точку зрения, не оставляя другим свободы выбора.
Расцвет политкорректности в США пришёлся на время, когда страной управлял Барак Обама. Он даже написал эссе, где назвал себя феминистом, много говорил о дискриминации и терпимости. Во многом ответом на политику Обамы и стал приход к власти Дональда Трампа — он оказался голосом тех, кто чувствует, что новые нормы загоняют их в угол и лишают права голоса.
В России отношение к политкорректности исторически складывалось ещё сложнее. В многонациональном СССР одними из главных принципов были равенство полов и «дружба народов» — но это не означает, что в стране не существовало расизма и мизогинии. Например, советская власть активно выступала за эмансипацию женщин — и дала им возможность работать наравне с мужчинами. Но на практике этот принцип наложился на всё ещё существовавшие в стране патриархальные нормы: женщины должны были не только работать, но и заниматься домом и семьёй — традиционно «женскими» обязанностями.
Ещё десять-пятнадцать лет назад идеи политкорректности воспринимали как минимум настороженно, а чаще всего — с осуждением, как что-то совершенно не близкое России и не нужное ей. Сравнивать российскую ситуацию с американской практически невозможно: процессы, которые происходят в России только сейчас, в США закончились уже в прошлом веке. В сфере политкорректности в нашей стране вопросов пока больше, чем ответов — а единых устоявшихся правил нет. Поэтому, например, ведущее российское информагентство, говоря об информаторе WikiLeaks, трансгендерной женщине Челси Мэннинг, которой на днях смягчили приговор, путается в формулировках: «Эдвард Сноуден поблагодарил уходящего президента Барака Обаму за смягчение приговора информатору сайта WikiLeaks Брэдли Мэннингу, признанному судом в 2015 году женщиной и взявшему имя Челси».
Сопротивление, которое встречает политкорректность, во многом объясняется политически: в России всё популярнее патриархальная риторика, а западные нормы воспринимаются как что-то чужое, чему обязательно следует противопоставить свой путь, отличный от остального мира. И всё же сейчас проблемы сексизма, расизма и других видов дискриминации в России обсуждают чаще, чем когда-либо. Это долгий и сложный процесс, который в сфере языка и поведения важен не меньше, чем в сфере политики: то, как мы говорим, влияет на наш образ мыслей и на культуру в целом. Поэтому отдельные слова и формулировки, которые свободно использовались ещё несколько лет назад, постепенно становятся неуместными или по крайней мере дают повод для дискуссии.
Борьба за то, чтобы использовать одну формулировку вместо другой, может показаться неважной, но часто выбор определённого слова — это большая часть проблемы. Как, например, употребление корректного рода в отношении представителей ЛГБТ-сообщества, где слова и формулировки — важная часть идентификации. Шутки про гомосексуалов, женщин и мигрантов могут казаться чем-то несерьёзным и не стоящим внимания, но именно они формируют дискриминационный фон.
Политическая корректность не должна строиться на запретах и ограничениях — главную роль здесь играет эмпатия
В США и в России политкорректность распространена в разной степени. В России этические нормы лоббирует активное меньшинство, в США они имеют статус национальной политики. Но в 2017 году в каждой из стран можно увидеть похожие процессы — нарастающую усталость от «засилья» политкорректности. Её называют новой цензурой, тоталитарной идеологией, способом скрывать «неудобную» правду и идеей, которая отвлекает нас от «действительно важных» проблем. Символом всеобщей усталости стал всё тот же Дональд Трамп — его успешная предвыборная кампания во многом строилась на том, что он говорит то, что боятся сказать другие. «Думаю, огромная проблема этой страны в том, что она политкорректна, — ответил Трамп во время дебатов на вопрос журналистки о том, что он является частью повсеместной «атаки на женщин». — Мне бросало вызов так много людей, что, если честно, у меня нет времени на политкорректность. И, если честно, у нашей страны тоже нет на это времени».
Часто политкорректность критикуют, отталкиваясь только от связанных с ней страхов: ограничения свободы слова и «полиции мыслей», которая должна наказывать за неправильное поведение. Но политическая корректность не должна строиться на запретах и ограничениях — главную роль здесь играет эмпатия. Она не ограничивает свободу слов, а даёт право голоса тем, чьё мнение долгое время игнорировали и считали неважным. Для того чтобы политкорректность не сводилась к цензуре, нужна осознанность. «Правильную» лексику и модели поведения можно вызубрить наизусть, как принципы орфографии и пунктуации, но какой в этом смысл? Гораздо важнее понимать причину, по которой лучше использовать то или иное слово, — например, что значит просьба трансгендера обращаться к нему или к ней в определённом роде и что обидного в шутке о глупой блондинке.
ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ: хотели как лучше, а получилось.
Приблизительное время чтения: 12 мин.
Понятие «политкорректность» в русском языке имеет юмористический оттенок — нередко его используют для описания странных причуд американцев и, отчасти, западноевропейцев, которые полагают неприличным называть негра негром, считают нужным замалчивать происхождение преступника, если он принадлежит к какому-либо меньшинству, да и вообще свихнулись на этих самых правах меньшинств. Попытки внедрения чего-то подобного у нас вызывает реакцию, среднюю между протестом и насмешкой. Не больше повезло и слову «толерантность», которое прочно ассоциируется с политикой вседозволенности даже по отношению к явным преступникам — только бы они принадлежали к «угнетенному» меньшинству. Но верен ли такой подход? Давайте разберемся, как эти понятия сложились в западном мире и почему они имеют сегодня такое влияние.
Грехи отцов
Политкорректность — порождение англоязычного мира, и явилась она реакцией на другое явление этого мира — расизм. Для нас слово «негр» — нейтральное название человека с темной кожей, английское же «negro» имеет совсем другой оттенок, глубоко связанный с историей Британской империи и, позже, Соединенных Штатов. Уже в XVII веке британские поселенцы в Новом Свете столкнулись с уникальными возможностями, которые открывались на новых землях, с перспективой огромных прибылей, которые можно было извлечь от выращивания сахарного тростника, табака, хлопка. Однако эти культуры требовали огромных вложений человеческого труда. Первоначально проблема решалась за счет белых бедняков, которым богатые землевладельцы оплачивали переезд в Америку с условием, что по прибытии те отработают на них семь лет. Уже тогда появились первые черные работники, захваченные в ходе военных столкновений с испанскими колониями. Хотя их социальный статус был очень низким, за ними все же признавались определенные права и они могли трудиться бок о бок с белыми.
Рабовладельцы, формально являясь христианами, оправдывали свое поведение тем, что чернокожие якобы происходят от Ханаана (сына Хама) и на них лежит библейское проклятие: раб рабов будет он у братьев своих (Быт 9:25). Работорговля и последующая эксплуатация рабов была одним из столпов экономики Британской Империи, и большинство людей, как это бывает, предпочитали закрывать глаза на то, ценой каких страданий и несправедливостей обретался их достаток.
Однако группа христиан во главе с Уильямом Уилберфорсом (1759—1833) решительно выступила против работорговли и после десятилетий борьбы добилась от британского парламента ее запрета в 1807 году. А в 1833 году в Британской империи было поставлено вне закона и само рабство.
По-другому складывалась ситуация в южных штатах США: там рабство просуществовало вплоть до поражения Юга в Гражданской войне в 1865 году. Хотя чернокожие формально получили свободу, их положение оставалось очень тяжелым, а их статус как людей второго сорта постепенно закрепился в повсеместной практике расовой дискриминации. Вера в расовое превосходство «белого человека» была повсеместной и общепринятой, а проявления несправедливости и жестокости по отношению к темнокожим, которые сегодня вызвали бы всеобщее негодование, рассматривались как что-то вполне обычное. WASP — «белые англосаксы-протестанты» были уверены в том, что не только негры, но и выходцы из южной и восточной Европы им не ровня.
В конце XIX — начале XX века расизм получил новый импульс из-за определенной трактовки дарвиновской теории эволюции: казалось самоочевидным, что человеческие расы представляют собой эволюционно разные ступени, причем на вершине эволюции пребывает викторианский джентльмен, ирландцы пониже, а вот чернокожие — и вовсе полуобезьяны. Выдающийся британский биолог Томас Гексли, например, говорил: «Ни один разумный человек, знающий факты, не верит в то, что средний негр равен. белому человеку. И если это так, просто невероятно, что, если снять с него все ограничения, негр сможет успешно состязаться со своим соперником, превосходящим его размером мозга и уступающим только размером челюстей, в состязании, в котором важно умение мыслить, а не умение кусаться».
В ряде штатов законодательно были запрещены браки между белым и любым человеком, у которого хотя бы прапрадед или прапрабабка принадлежали к другой расе. Распространение (особенно в 20-е годы ХХ века) получила практика линчевания — самосуда по отношению к чернокожим, обвиненным, справедливо или нет, в каких-либо преступлениях. В южных штатах существовали раздельные места — «только для белых» и «для цветных» — в ресторанах, в общественном транспорте, в залах ожидания и магазинах.
Во второй половине ХХ века наметилось постепенное смягчение расовых ограничений; этот процесс набрал особенную силу в 60-е годы, когда его возглавил выдающийся борец за права чернокожих Мартин Лютер Кинг. Он был баптистским проповедником, и его образ действий, как и все его публичные выступления, были проникнуты глубокой верой во Христа.
Федеральные власти к тому времени уже вполне осознавали, что расовая дискриминация себя изжила, а кроме того, ставит под угрозу позицию США в глобальном противостоянии с Советским Союзом. В итоге расизм был поставлен вне закона, а все ограничения «только для белых» — отменены. Мартин Лютер Кинг по сей день остается одним из наиболее почитаемых национальных героев в США, а движение за гражданские права чернокожих служит образцом для других подобных общественных инициатив.
Что же произошло дальше?
Очевидно, что зло расизма не сводилось к дурным законам, которые достаточно было просто отменить. Оставались глубоко вьевшиеся предрассудки, оставалась отсталость чернокожего населения, вызванная столетиями притеснений. Решить эту проблему пытались (и пытаются) путем так называемой позитивной дискриминации — предоставления чернокожим определенных преимуществ в получении образования и работы. В наше время эта практика является предметом споров, так как многие полагают, что она заходит слишком далеко, становясь несправедливой уже по отношению к белым, да и чернокожим внушая не стремление пробиваться к жизни, а иждивенческие настроения.
Политкорректность первоначально возникла с целью преодоления «языка унижения»; за ней стояло вполне разумное предположение о том, что отказ видеть в другом человеке ближнего своего начинается с использования некоторых словечек, типа «ниггер» и тому подобных, которые сразу обозначают его как «недочеловека», с кем позволено обращаться как с низшим.
Все это не только понятно, но и похвально — можно только порадоваться тому, что западная (прежде всего, англоязычная) цивилизация сумела раскаяться в своих тяжких исторических грехах и принять меры к искоренению еще сохраняющегося зла.
Однако дальше стало происходить то, что происходит с добродетелями, оторвавшимися от своего основания — веры в Бога. Такие добродетели постепенно вырождаются во что-то совсем другое. Пафос борьбы за права угнетенных отрывается от своих первоначальных оснований и превращается в модный тренд; противостояние подлинной несправедливости подменяется выдвижением требований на основании своей предполагаемой «угнетенности».
Становится выгодным ассоциировать себя с «угнетенным меньшинством», причем не обязательно с чернокожим. Так, статус «угнетенных» с большим или меньшим основанием присваивают себе активисты, выступающие от имени других групп — этнических, религиозных или социальных. Требования политкорректности становятся все более странными — например, некое «общество ведьм» объявляет отказ католического прихода предоставить им зал для проведения их собрания актом преследования религиозного меньшинства и возобновлением средневековых гонений. Политкорректный взгляд на историю воспринимает ее с точки зрения «угнетенных меньшинств»: ведьм, еретиков, гомосексуалистов, всех, кто подвергался преследованию или дискриминации. В таком восприятии мира неизбежно вырисовывается зловещая фигура «всеобщего угнетателя» — традиционной европейской христианской цивилизации, на которой лежит вина за бесконечные преследования меньшинств.
Таким образом, политкорректность приобретает отчетливо антихристианский оттенок. Если прежние герои борьбы за права и достоинство человека, такие как Уильям Уилберфорс и Мартин Лютер Кинг, были глубоко верующими людьми и именно из любви к Богу выступали против несправедливости, то теперь сама христианская вера начинает восприниматься как угроза свободе и достоинству, как источник нетерпимости и дискриминации.
Это особенно заметно в случае борьбы за права так называемых сексуальных меньшинств. Активисты, выступающие от лица людей, страдающих определенными расстройствами полового влечения, утверждают, что они являются меньшинством, аналогичным чернокожим, и что отказ, например, признавать однополый союз браком аналогичен запрету на межрасовые браки, а отказ рукополагать «практикующего» гомосексуалиста во епископы — такой же возмутительный акт дискриминации, как таблички «только для белых».
В действительности же гомосексуалисты подобны расовому меньшинству не в большей степени, чем, скажем, алкоголики. Настойчивые утверждения о генетической природе и врожденности гомосексуализма не подтверждаются исследованиями. Надо отметить, что от таких утверждений отказалась даже такая решительно прогейская организация, как Американская психиатрическая ассоциация. Однако в законодательстве ряда европейских стран гомосексуалисты рассматриваются именно как меньшинство; более того, этот подход определяется как некий стандарт в области прав человека, которому должна соответствовать и Россия.
Что это означает на практике? То, что Церковь в ряде стран сталкивается с давлением, ставящим своей целью заставить ее пересмотреть свое учение о христианской этике в области пола. Ряд протестантских общин уже «прогнулись под изменчивый мир» и более не считают гомосексуальное поведение грехом; ряд других, в частности Англиканская Церковь, переживают раскол по этому вопросу. Католическая Церковь сталкивается с притеснениями, например, в Великобритании, где государство заставляет католические агентства по усыновлению отдавать детей в однополые пары, а любое открытое порицание гомосексуального образа жизни вызывает обвинения в «гомофобии» — преступлении, аналогичном расизму. Известен и проект Gender loop, осуществляемый в ряде европейских стран, в рамках которого даже детям дошкольного возраста внушается позитивное отношение к однополым контактам.
Так изначально хорошее стремление — желание защитить угнетенных — перерождается в новую государственную идеологию и ведет к подрыву самых основ свободного общества — свободы слова и вероисповедания. На борьбу за человеческое достоинство, которую вели Уильям Уилберфорс и Мартин Лютер Кинг, это похоже так же мало, как гомосексуалист в женском белье, требующий себе права официально выходить замуж, мало похож на африканского невольника в трюме работорговца.
Ведет ли толерантность к миру?
Сторонники толерантности часто говорят о ней как о пути к преодолению этнической и конфессиональной враждебности; при этом подчеркивается, что Россия, как многонациональная страна, особенно нуждается в толерантности. Россия, несомненно, нуждается в поддержании межнационального мира; только вот может ли идеология толерантности его обеспечить?
О чем говорит опыт Западной Европы? Если положение дел в России куда как далеко от идеала, то положение дел в Западной Европе еще хуже. К счастью, у нас пока нет ни массовых поджогов, как в Париже, ни закрытых для белых городских кварталов, как в Британии; не дошло у нас и до массовых побоищ на расовой почве, увы, довольно обычных в Европе. Западноевропейский опыт не выглядит удачным. В чем же главная ошибка идеологии толерантности?
Несомненно, что люди, говорящие об особой защите меньшинств, исходят из самых лучших побуждений — защитить жертв несправедливости. Не только у нас хотят как лучше, а выходит как всегда: поговорка про благие намерения, которыми вымощена дорога в ад, — не русская, а английская.
Дело в том, что моральный пафос защиты меньшинств есть пафос покаяния большинства; он исходит из того, что представители большинства нанесли всякие тяжкие обиды представителям меньшинств и теперь должны раскаяться в этом и как-то компенсировать ранее совершенное зло. Это может выглядеть морально привлекательным, однако это подразумевает две ложные и опасные идеи — актуальность исторических обид и коллективную ответственность.
Актуальность исторических обид предполагает, что отношения между ныне живущими людьми должны определяться несправедливостями, совершенными в прошлом предками этих людей. Потомки обидчиков должны потомкам обиженных — морально, а иногда и вполне материально — деньгами. А из этого следует, что статус «потомка обиженных» становится выгодным — и чем ужаснее обиды, нанесенные предкам, тем на бóльшую моральную/материальную компенсацию могут рассчитывать потомки. Это поощряет к подогреванию исторических обид — как подлинных, так и не вполне, — и к подаче их в максимально эффектном виде. Получается примерно так: мол, мы тут и не знали, а наши соседи, оказывается, против нас в XV веке совершили немыслимые злодеяния, — и вообще мы угнетенное меньшинство.
Коллективная ответственность предполагает, что большинство (без различения лиц) виновато перед меньшинством и должно ему (опять же, без различения лиц).
Оба этих принципа не только не помогают устроению мира между людьми, но и прямо его разрушают.
Представьте себе две национальные группы, у которых в прошлом было всякое — и вражда, и несправедливость, но которые сейчас как-то притерлись и даже отчасти смешались. Представьте себе, что к этим людям приходят попечители о правах меньшинств и говорят: «Послушайте, вот вы и внимания не обращаете, а ведь вы принадлежите к угнетенному меньшинству. Ваши соседи, принадлежащие к большинству, вам должны и перед вами виноваты. Сейчас мы вам подробно расскажем, какие именно тяжкие обиды их предки нанесли вашим предкам и как они сейчас не отдают вам законного».
Такого рода борьба за права меньшинств является просто отзеркаливанием расизма, который использует те же принципы — для расиста исторические обиды тоже всегда актуальны, а «враги» несут коллективную ответственность за действия выходцев из их среды.
Как не надо противостоять политкорректности
Идеология, связанная с такими понятиями, как «политкорректность» и «толерантность», уже успела навлечь на себя общее раздражение. И хотя нельзя сказать, чтобы мы в России были сильно угнетены этими явлениями (в отличие, скажем, от христиан Швеции или Британии), но слова эти нередко уже звучат как ругательство. И тут возникает опасность того, что вещи явно дурные или аморальные начинают оправдывать своей «неполиткорректностью». «Я сейчас неполиткорректную вещь скажу», — нередко вступление к чему-то действительно враждебному и расистскому.
Возникает ситуация, описанная русским философом Г. П. Федотовым в его работе «Об антихристовом добре». Антихрист, согласно Церковному Преданию, будет изображать себя (по крайней мере, поначалу) лидером крайне добродетельным и человеколюбивым, сострадательным, справедливым, стремящимся к миру и общему благу. Хорошо усвоив это, некоторые христиане склонны делать вывод, что поскольку антихрист будет (по виду) милосердным и миролюбивым, то истинным его противникам, верным христианам, надлежит быть безжалостными и свирепо воинственными.
Похожая ситуация возникает и с политкорректностью: раз нехристианское (а местами и антихристианское) движение проповедует отказ от «языка вражды» — будем изъясняться самыми грубыми ругательствами; раз оно говорит о заботе о слабых — будем проповедовать грубость и силу; раз оно взывает к любви — будем бесстыдно изъявлять ненависть. Примеров тому, увы, достаточно.
В основании всего этого лежит очевидная ошибка — христиане не являются христианами назло кому-либо. Наше поведение не может определяться стремлением поступать наперекор кому-то — оно должно определяться любовью ко Христу.
Именно Христос является той точкой отсчета, утратив которую движение, начинавшееся как бесспорно нравственное, в наше время заблудилось. Мы тоже заблудимся, если будем взирать не на Христа, а на что-то другое. Идеология политкорректности и толерантности представляется серьезно сбившейся с пути, но не тотально испорченной. Когда она протестует против намеренных оскорблений и издевательств — она верна своим первоначальным истокам, и мы можем с ней согласиться.
Нехристиане занимают нишу, оставленную христианами, — где верующие люди не желают быть миротворцами, там, сообразно своим представлениям, о мире и справедливости заботятся люди, чуждые Церкви. И лучший способ противостать политкорректности — это послужить примирению и человеческому достоинству лучше, чем представители этой идеологии.