Почему матурана говорит что ему не нравится определение коммуникация это обмен информацией

Нелинейные модели коммуникации.

В последнее время в науке распространяются идеи философии диалогизма (ее связывают с русским ученым, литературоведом и лингвистом М.М.Бахтиным).

Две основные идеи Бахтина весьма существенны и для понимания процесса коммуникации: во-первых, необходимым признаком любого высказывания является его обращенность, адресованность, то есть, без слушающего нет и говорящего, без адресата нет и адресанта; во вторых, всякое высказывание приобретает смысл только в контексте, в конкретное время и в конкретном месте (идея хронотопа: от греческих слов, обозначающих «время» и «место»).

Близкие идеи высказывал и выдающийся французский семиолог (возглавлял кафедру общей семиологии в Сорбонне) Ролан Барт. По Барту, слово не имеет значения, слово – только возможность значения, получающее его в конкретном тексте. Более того, каждое новое прочтение текста создает новое значение, читающий как бы пишет свой собственный текст заново. Эти взгляды разрушают стройную и четкую, но все же примитивную картину «передачи и восприятия» информации в первоначальной модели коммуникации по Шеннону.

Идеи Бахтина получили весьма широкое распространение в мировой лингвистике, литературоведении, теории коммуникации, и философии в последние двадцать лет. Французский исследователь болгарского происхождения Юлия Кристева (Julia Kristeva, р.1935, сферы ее деятельности – семиотика и литература, феминизм), развивая идеи Бахтина и Барта, предложила понятие интертекстуальности: всякий текст создается в виде ‘цитатной мозаики’, прямых или косвенных ссылок на ранее воспринятые чужие тексты. «Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат». Сейчас эту идею Кристевой подхватили в самых разнообразных сферах, например, в исследовании языка кинематографа, в психоанализе, в исследовании рекламы (реклама весьма часто эксплуатирует интертекстуальные аллюзии в целях воздействия на потребителя: сильный, но нежный Панадол

Умберто Матурану, биолог по научному «происхождению», в свою очередь, оказал и продолжает оказывать влияние на большинство наук конца двадцатого века своей идеей консенсуального взаимодействия самоорганизующихся систем (Матурана называет эти системы «автопоэтическими», т.е. «самотворящими»).

Языковую деятельность (languaging) Матурану сравнивает с танцем, которому свойственны не «иерархия» и «управление» и не «конкуренция», а взаимная подгонка действий, сотрудничество. «Человеческие существа являются биологически любящими (сотрудничающими) существами», – говорит он в одном из своих интервью, – «а язык – это наш биологический способ жизни».

Матурану, кстати, подвергает сомнению и сам термин «передача информации», ведь в реальном процессе языкового взаимодействия ничего никому не передается в прямом смысле, и «передача» информации – всего лишь неудачная метафора совместной деятельности, в результате которой возникает сходный отклик: более или менее близкое взаимное понимание чего-то иного. Это напоминает слова известного философа Мераба Мамардашвили (1930-1990): «не надо даже пытаться понять другого, это бесполезно, лучше вместе понимать что-то третье».

Возникает сомнение и в привычном понимании существования языка и других систем коммуникации. Разумеется, не зафиксированных речевых произведений (книг и фонограмм), словарей и учебников, а языка как некоей абстрактной системы ‘правил и исключений’, навязанных человеку извне и которой он вынужден подчиняться. Язык предстает как миф, в который нам выгодно верить, а не как вещь, живущая по законам и правилам физического мира. «Человек видит то, во что он верит», – писал У.Матурану.

Наконец, философ Ойген Розеншток-Хюсси (Eugen Rosenstock-Huessy, Германия – США, 1888-1973), провозгласивший тождество «грамматики языка и грамматики общества», считавший каждое высказывание политическим актом, видел в языке, в общении путь к миру в обществе: «Эта миротворческая миссия языка держится на его способности связывать воедино свободных и независимых людей». И еще: «речь укрепляет временную и пространственную оси, на которых держится общество».

Акт речевого взаимодействия, в ходе которого носители языка решают, прежде всего, коммуникативные задачи, т.е. общаются, обмениваются сведениями, информацией – есть коммуникативный акт. Речевое взаимодействие всегдаориентировано на передачу или получение информации, другое дело, что информация, «перекачиваемая» подобным образом, время от времени не опознаётся как таковая.

Критерии информативностисами по себе представляют серьезную научную проблему. Проблема эта соотнесена с вопросами типа «что считать или не считать информацией», «каким образом изменяется информация, т.е определяется, например, уровень информативности высказывания», «какие типичные формы представления информации в тексте» и т.д.

На уровне «индивидуальных потребностей» так же оказывается важно знать, происходит ли обмен информацией в пределах одного и того же словаря отправителя (адресанта) и получателя (адресата); какова ценность, приписываемая партнёрами по коммуникации тем или иным понятиям или действиям, каков уровень «готовности» коммуникантов к восприятию информации («фонд общих знаний»); каковы «ожидания» коммуникантов и социальный контекст в котором развертывается коммуникация и т.д.

Многие из этих вопросов имеют отношение к структуре коммуникативного акта, в ходе изучения которой становится очевидным, что обмен информацией есть одно из непременных условий (а вовсе не одно из желательных требований) осуществления коммуникативного акта. Например, в случае «непоступления» от собеседника ожидаемой информации информативным становится само поведение партнера по речевой коммуникации («Я сообщаю сведения зачем-то, но и не сообщаю сведения тоже зачем-то»).

Сегодня вполне уверенно можно утверждать, что коммуникативный акт из хаотичного, в сущности, образования, каким он еще сравнительно недавно был для ученых, превратился в достаточно подробно охарактеризованную структуру, набор компонентов которой уже не является предметом дискуссий. На сегодняшний день компоненты эти таковы:

Адресант

Адресат

Контакт

Референт

Отношения между ними традиционно представляют следующим образом:

адресант → контакт → референт → код → адресат

Обычным способом структура коммуникативного акта описывается так: адресант вступает с адресатом в контакт по поводу определенного референта, используя определенный код.

Терминологическое словосочетание «коммуникативный акт» и терминологическое словосочетание «речевой акт» часто почти совпадают.Однако необходимо заметить, что следует избегать полного отождествления одного с другим. Если «речевой акт» предполагает акцент на действие, то термин «коммуникативный акт» предполагает акцент на взаимодействие. Видеть разницу между этими акцентами принципиально важно.

Речевой акт определяется обычно как высказывание (речевое действие) или совокупность высказываний, совершаемым одним говорящим с учетом другого.

Коммуникативный акт есть совокупность речевых актов, совершаемых коммуникантами навстречу друг другу. Таким образом, коммуникативный акт является скорее не речевым действием, а обменом речевыми действиями.

Под референтом понимается то, что соответствует слову (языку) на уровне предметной (внеязыковой) действительности.

Референция есть, таким образом, процесс (или результат) соотнесения слова (языка) и предмета (предметного мира), т.е. в конечном счете построение своего рода моста между словом и миром. Референт должен быть представлен и опознан в высказывании, причем желательно, чтобы это было не просто опознание, но такое опознание, которое в дальнейшем даст возможность пользоваться соответствующей областью предметного мира.

Стало быть, одной из главных задач того, кто намерен предложить собеседнику акт общения (адресант), является создание условий для корректной референции.

Одна из самых распространенных коммуникативных неудач, связанная с неиспонением названной задачи, представляет собой несовпадение референтов говорящего и слушателя, в результате чего в сознании слушателя происходит замещение «запланированного» референта референтом случайным. Ответственность за это, безусловно, несет говорящий, однако, полностью снимать ответственность со слушателя невозможно. Ведь коммуникативный акт есть поле совместных действий.

Английский логик Джон Остин создал концепцию, в которой он определил слово как действие. Хотя еще до Остина эту идею выдвигали многие европейские философы. К примеру, Гегель говорил, что «речи… суть действия, происходящие между людьми».

Концепция Дж. Остина чрезвычайно сложна для понимания и требует специальной лингвистической подготовки. Не задаваясь целью представить эту концепцию во всей ее сложности, сосредоточим внимание только лишь на главных ее аспектах.

Итак, основная посылка Дж. Остина состоит в том, что сказать нечто, значит совершить определенное действие.

По Остину, сказать значит осуществить довольно сложную процедуру, поскольку любой речевой акт представляет собой на самом деле единство трех актов, которые Дж. Остин называет:

Первый означает употребление определенных звуков, известных слушателю как звуки языка, которым он владеет. Поэтому в утверждении, что сказать – значит произнести некоторые членораздельные звуки, нет ничего удивительного.

Второй – это употребление некоторой последовательности слов (не звуков) на понятном слушателю языке, а так же объединение этих слов в предложения в соответствии с грамматикой и интонацией данного языка.

Проще говоря, осуществить фатический акт, значит употребить слова и объединить их в составе грамматически и интонационно правильных предложений (тоже, в общем-то, ничего особенного).

Третий – ретический акт – самый сложный. Совершив фатический акт, мы тем самым произвели на свет некое высказывание. Все, что можно предположить насчет этого высказывания – это то, что оно сделано на языке, понятном слушателю, т.е. не противоречит известным ему правилам грамматики и законам интонации. Однако этого мало, поскольку мы ничего не можем утверждать о смысле высказывания.

Например, относительно высказывания «Сивая тишина укоротила шевелюру на пятнадцать копеек» можно сказать, что оно на русском языке, что оно может быть интонировано в соответствии с интонационными правилами русского языка, что в нем нет очевидных нарушений русской грамматики. Но вот, что оно означает, мало кто возьмется объяснить. Пред нами одно из крайних выражений фатики. Так может выглядеть высказывание, автор которого взял на себя труд осуществить лишь первых два акта: фонетический и фатический – но не осуществил третьего – ретического акта. Последний, по Остину, предполагает:

соотнесение высказывания (или его составляющих) с конкретным референтом;

соотнесение высказывания с тем смыслом, который есть у слов в языке.

Итак, осуществление ретического акта предполагает превращение «просто высказывания» в осмысленное высказывание.Говорящий точно знает то, о чем именно он высказывается в настоящий момент, т.е. отчетливо представляет себе предметную область высказывания (референт), и то, что слова, употребленные им, наделены в языке именно тем смыслом, какой он им приписывает. Только в этом случае мы получаем осмысленное, т.е. полноценное высказывание.

Осмысленным, или полноценным, высказывание становится лишь тогда, когда осуществлена процедура референцирования – установлена связь между «миром предметов» и «миром слов». Процедура эта предполагает знание точного местоположения предмета (референта) в предметном мире и действительное представление об отличиях данного референта от остальных.

При обращении к разным компонентам коммуникативного акта постоянно затрагиваются проблемы языка, на котором происходит общение.

Дело в том, что параметры коммуникативного акта задают совершенно особый тип эксплуатации языка. Здесь язык «судится» по совершенно иным законам, чем «язык вообще». В центре внимания оказываются те его аспекты, которые не слишком волновали традиционную лингвистику. Прежде всего, это рассмотрение языка как системы знаков и правил, с помощью которых происходит кодирование и декодирование информации.

Главной становится проблема общности кода для того, кто передает информацию, с одной стороны, и для того, кто этой информацией пользуется – с другой. Принадлежность к одному и тому же национальному языку оказывается при этом отнюдь не единственным условием, которое должно обеспечивать взаимопонимание. От коммуникантов требуется еще и принадлежность к одной и той же «кодовой системе», т.е. знание того, как «упаковывается» и «распаковывается» информация в разных случаях, т.е. применительно к различным типам коммуникативных актов. Знание этих правил настолько необходимо, что человек, не имеющий представления о них, может почувствовать себя совершенно беспомощным в самых обычных ситуациях общения. Это убеждает нас в том, что понимание (осмысление) в условиях реального коммуникативного акта отнюдь не обеспечивается лишь знанием языка, но требует подключения определенной системы навыков обращения с языком, т.е. представлений о том, в каких случаях то или иное высказывание будет обозначать, к примеру, просьбу, а в каких – нет, или, предположим, в каких случаях высказывание является утверждением, в каких – не является и т.д.

В принципе – на интуитивном уровне – говорящие располагают таким набором и соответствующими правилами, однако, это часто подсознательные навыки. Чтобы это вывести на осознанный уровень необходимо понять и осознать процессы взаимоотношения между миром реальным и «миром вербальным», т.е. между действительностью и языком.

Дж. Сёрль, один из главных авторитетов в области теории речевых актов, в свое время поставил вопрос о соответствии миров друг другу в крайне интересную плоскость, заметив, что некоторые высказывания как бы нацелены на то, «чтобы слова… соответствовали миру», другие высказывания «связаны с целью сделать так, чтобы мир соответствовал словам».

Пример Дж. Энскомбра:

«Предположим, что некий человек идет в универсам со списком, составленным его женой, где указано, что он должен купить; в этом списке содержаться слова: хлеб, бобы, бекон, масло. Предположим, что по пятам за ним все время идет сыщик, который записывет в блокнот все, что человек кладет себе в корзину. При выходе из магазина у покупателя и у сыщика будут идентичные списки. Но функции этих списков совершенно различны.

Цель того списка, который находится у покупателя, состоит в том, чтобы, так сказать, «приспособить» мир к словам; этот человек должен согласовывать свои действия со списком. Цель списка сыщика – в том, чтобы «приспособить» слова к миру: сыщик должен составить свой список в соответствии с действиями покупателя.

Это, в частности, сказывается на различной роли ошибок в этих двух случаях. если сыщик, придя домой, осознает, что человек купил вместо бекона свиные отбивные, то он может просто зачеркнуть слово «бекон» и написать «свиные отбивные» без какого бы то ни было ущерба как для себя, так и для окружающих. А вот если покупатель придет домой и его жена укажет ему, что он купил свиные отбивные, хотя она просила бекон, то он не сможет исправить свою ошибку, просто вычеркнув слово «бекон» из своего списка и написав туда «свиные отбивные».

Опираясь на этот пример, Сёрль утверждал, что список сыщика характеризуется направлением приспособления «слова к миру», в то время как список покупателя характеризуется приспособлением «мира к словам».

Иллюстрацию эту допустимо рассматривать и в плане различений функций того, кто делает высказывание, и того, для кого это высказывание делается. Ведь, со всей очевидностью, говорящий как раз и осуществляет приспособление мира к словам, в то время как слушающий поступает прямо наоборот, приспосабливает слова к миру.

Задача адресанта. Приспособление мира к слову осуществляется адресантом следующим образом: я нахожусь в мире референтов и вспоминаю, как «зовут» каждого из них. Я ни в коем случае не называю и не обозначаю референты заново: во-первых, от меня этого не требуется (референты уже названы), во-вторых, условием моего взаимодействия с другими коммуникантами, с одной стороны, и моей включенности в мир, с другой, является именно то, что я помню «имена вещей» (т.е. знаки, подлежащие кодированию). Если я перестану помнить их, мой процесс коммуникации с кем бы то ни было станет невозможным. Трагическим последствием будет то, что непосредственно вслед за миром слов мир вещей тоже фактически прекратит для меня свое существование, ибо в нем наступи хаос. Примером тому может послужить один из эпизодов романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества», в котором Аурелиано изобрел способ бороться с провалами в памяти – приклеивать таблички с названиями предметов к самим предметам. Это очень перекликается с одним философским замечанием: «Назвать что-то – это как бы прикрепить к некоторой вещи табличку с именем».

Таким образом, то, что закодировано в языке, не есть, стало быть, только информация о мире – это сам мир, к которому в другой форме у нас доступа нет. Вот почему ответственность говорящего за то, чтобы «вспомнить слова» и расположить их в соответствии с правилами кода, чрезвычайно велика: иначе «картина мира», передаваемая ему собеседником, не будет узнана последним, а значит, на состоится и контакта, без которого невозможен коммуникативный акт.

Задача адресата – приспособив предоставляемые в его распоряжение слова к миру, вернуться к тому же самому референту (набору референтов). который спровоцировал адресанта на произнесение слов.

Описанная ситуация речевого поведения есть лишь идеальный ее образ. коммуниканты не столько обмениваются референтами, сколько «референтами+Я», причем «Я» является переменной. поэтому рассчитывать на то, что адресат действительно будет способен пройти тот же самый путь, какой пройден адресантом, совершенно нереально. Адресат, разумеется, попадет в другую точку пространства. Важно только. чтобы эта точка находилась, по крайней мере, неподалеку от того места, где стартовал адресант. В этом случае взаимопонимание все еще сохраняется.

Источник

Теория коммуникации как основа моделирования перевода

План лекции

Теория коммуникации как основа моделирования перевода

Коммуникативная модель перевода. Теория динамической эквивалентности

Дискурсивно-коммуникативная модель перевода

Теория коммуникации как основа моделирования перевода

Современная теория перевода в качестве отправной точки исходит из того, что перевод, как и язык, является средством общения. Отсюда название этой теории – коммуникативная модель перевода. В основе теории было положено понятие коммуникативного акта.

Слово коммуникация происходит от лат. communico = делаю общим, связываю, общаюсь. Под коммуникацией в человеческом обществе подразумевают общение (почти синоним во всех языках, кроме русского), обмен мыслями, знаниями, чувствами, схемами поведения и т.п. Коммуникацией традиционно принято называть обмен информацией между индивидами через посредство общей системы символов (знаков), языковых знаков, в частности. Эта сфера знаний и научных интересов, как и многие другие, начала формироваться еще в древние времена, поэтому определений у коммуникации приблизительно столько же, сколько и авторов работ о ней.

Коммуникативная модель перевода опирается на понятие модели коммуникации, которое разрабатывали математики. Так, достаточно долгое время в лингвистике пользовались слегка расширенной моделью коммуникативного акта, перекочевавшей из математики и кибернетики (прародителей информатики), моделью коммуникации, предложенной американским математиком Клодом Шенноном. Эта модель сыграла значительную роль в развитии многих наук, связанных с обменом информацией, хотя сейчас ее уже можно считать ограниченной.

Модель включает пять элементов: источник информации, передатчик, канал передачи, приемник и конечную цель, расположенные в линейной последовательности (линейная модель). В дальнейшем модель пересматривалась с тем, чтобы удовлетворить потребности других областей исследования, связанных с другими видами коммуникации. Пересмотренная модель включала шесть компонентов: источник, кодирующее устройство, сообщение, канал, декодирующее устройство и приемник. Эти термины, с переменным успехом, применялись и метафорически в других коммуникативных системах.

Помимо этих терминов, Шеннон ввел еще понятие шума (в дальнейшем это стали связывать с понятием энтропии и, наоборот, негэнтропии) и избыточности. Энтропия (шум) в теории коммуникации связана с теми внешними факторами, которые искажают сообщение, нарушают его целостность и возможность восприятия приемником. Негэнтропия (отрицательная энтропия) связана с теми случаями, когда неполное или искаженное сообщение все же получено приемником благодаря его способности распознать сообщение, несмотря на искажения и недостающую информацию.

Понятие же избыточности, повторения элементов сообщения для предотвращения коммуникативной неудачи, то есть, средства против энтропии, чаще всего демонстрируют именно на примере естественных человеческих языков. Считается, что все языки приблизительно наполовину избыточны: можно залить кляксами половину слов текста или стереть половину слов в радиовыступлении, но при этом все же сохранится возможность понять их. Разумеется, есть предел допустимого шума, за порогом которого возможность понимания резко снижается. В особенности трудно понимать в условиях шума сообщение, использующее малознакомый код. Кстати, для изучения иностранного языка полезно слушать речь не только в стерильных условиях учебной аудитории, но и под аккомпанемент уличного или производственного шума, произносимую разными голосами и даже с другим акцентом (иностранный акцент – это тоже шум, препятствия для восприятия).

Статичность модели Шеннона была восполнена понятием обратной связи (feedback). Это понятие позволяло сделать модель более близкой к реальности человеческого взаимодействия в коммуникации. Его введение было связано с проникновением идей кибернетики, в частности одноименной работы Норберта Винера (Norbert Wiener, 1894-1964), ‘отца’ этой науки. Модель стала более динамичной. Для того, чтобы модель коммуникации в большей степени соответствовала потребностям в других областях, помимо телеграфной, выдвигались и другие динамические теории коммуникации. Например, психологом Теодором М. Нькомом (Theodore M. Newcomb) была разработана более подвижная модель коммуникации, отражавшая взаимодействие участников коммуникативного акта, в особенности в отношении их когнитивного, эмоционального и артистического аспекта.

В лингвистике идеи Шеннона проявились в интерпретации Р.О.Якобсона. В модели коммуникации или речевого события, по Якобсону, участвуют адресант и адресат, от первого ко второму направляется сообщение, которое написано с помощью кода, контекст в модели Якобсона связан с содержанием сообщения, с информацией, им передаваемой, понятие контакта связано с регулятивным аспектом коммуникации.

Модель Якобсона в различных ее вариантах применяется в лингвистике как для анализа функций языка в целом, так и для анализа функционирования отдельных его единиц, производства речи и текста. В духе лингвистики Пражской школы, эта модель телеологична (от греческого слова, обозначающего ‘цель’), то есть показывает предназначение, функции языка. Современная социолингвистика, теория коммуникации и социология коммуникации также заимствовали модель Якобсона для описания коммуникативных процессов. В отличие от швейцарского языковеда, основателя структурной лингвистики, Фердинанда де Соссюра (точнее, от понимания идей Соссюра большинством его последователей), предлагавшего изучать языковую систему ‘в себе и для себя’, эта модель может учитывать не только сам язык, но и пользователя языка, включенного наблюдателя.

Идею наблюдателя ввел в научный обиход Нильс Бор, автор принципа дополнительности в физике и в науке вообще. Этот принцип можно сформулировать следующим образом: нет антагонистических противоречий, описания разных наблюдателей дополняют друг друга. Примечательно, что идею дополнительности Н.Бор выдвинул первоначально на примере разнообразия языков мира.

Нелинейные модели коммуникации

В последнее время в науке распространяются идеи философии диалогизма (ее связывают с русским ученым, литературоведом и лингвистом М.М.Бахтиным). Две основные идеи Бахтина весьма существенны и для понимания процесса коммуникации: во-первых, необходимым признаком любого высказывания является его обращенность, адресованность, то есть, без слушающего нет и говорящего, без адресата нет и адресанта; во вторых, всякое высказывание приобретает смысл только в контексте, в конкретное время и в конкретном месте (идея хронотопа: от греческих слов, обозначающих ‘время’ и ‘место’).

Близкие идеи высказывал и выдающийся французский семиолог (возглавлял кафедру общей семиологии в Сорбонне) Ролан Барт. По Барту, слово не имеет значения, слово – только возможность значения, получающее его в конкретном тексте. Более того, каждое новое прочтение текста создает новое значение, читающий как бы пишет свой собственный текст заново. Эти взгляды разрушают стройную и четкую, но все же примитивную картину ‘передачи и восприятия’ информации в первоначальной модели коммуникации по Шеннону. Идеи Бахтина получили весьма широкое распространение в мировой лингвистике, литературоведении, теории коммуникации, и философии в последние двадцать лет. Французский исследователь болгарского происхождения Юлия Кристева (Julia Kristeva, р.1935, сферы ее деятельности – семиотика и литература, феминизм), развивая идеи Бахтина и Барта, предложила понятие интертекстуальности: всякий текст создается в виде ‘цитатной мозаики’, прямых или косвенных ссылок на ранее воспринятые чужие тексты. Сейчас эту идею Кристевой подхватили в самых разнообразных сферах.

В кибернетике также стали появляться теории более общего характера. Хайнц фон Фёрстер (Heinz von Foerster) ввел в обиход выражение ‘кибернетика второго порядка’. В отличие от собственно кибернетики как технической, по преимуществу, науки, кибернетика второго порядка, в первую очередь, обращает свой взгляд на себя, на процесс своего же создания, т.е. на человека, на то, как он мыслит. Фон Фёрстер перефразировал известную поговорку It needs two to Tango в It needs two to Language, подчеркивая диалогический характер коммуникации. Взгляды фон Фёрстера оказали влияние на чилийского исследователя Умберто Матурану. Матурана же, биолог по научному ‘происхождению’, в свою очередь, оказал и продолжает оказывать влияние на большинство наук конца двадцатого века своей идеей консенсуального взаимодействия самоорганизующихся систем (Матурана называет эти системы ‘автопоэтическими’, т.е. ‘самотворящими’).

Языковую деятельность (languaging) Матурана сравнивает с танцем, которому свойственны не ‘иерархия’ и ‘управление’ и не ‘конкуренция’, а взаимная подгонка действий, сотрудничество. “Человеческие существа являются биологически любящими (сотрудничающими) существами”, – говорит он в одном из своих интервью, – “а язык – это наш биологический способ жизни”.

Матурана подвергает сомнению и сам термин ‘передача информации’, ведь в реальном процессе языкового взаимодействия ничего никому не передается в прямом смысле, и ‘передача’ информации – всего лишь неудачная метафора совместной деятельности, в результате которой возникает сходный отклик: более или менее близкое взаимное понимание чего-то иного. Это напоминает слова известного философа Мераба Мамардашвили (1930-1990): не надо даже пытаться понять другого, это бесполезно, лучше вместе понимать что-то третье.

Возникает сомнение и в привычном понимании существования языка и других систем коммуникации. Разумеется, не зафиксированных речевых произведений (книг и фонограмм), словарей и учебников, а языка как некоей абстрактной системы ‘правил и исключений’, навязанных человеку извне и которой он вынужден подчиняться. Язык предстает как миф, в который нам выгодно верить, а не как вещь, живущая по законам и правилам физического мира. “Человек видит то, во что он верит”, – писал У.Матурана.

Наконец, философ Ойген Розеншток-Хюсси (Eugen Rosenstock-Huessy, Германия – США, 1888-1973), провозгласивший тождество ‘грамматики языка и грамматики общества’, считавший каждое высказывание политическим актом, видел в языке, в общении путь к миру в обществе: “Эта миротворческая миссия языка держится на его способности связывать воедино свободных и независимых людей”. И еще: “речь укрепляет временную и пространственную оси, на которых держится общество” – чем не девиз для public relations и других коммуникативных технологий?!

Э.Сепир, напротив, высказывал ‘опасение быть понятым слишком многими’. С его точки зрения, это ставит под угрозу психологическую реальность образа расширенного Я, противопоставленного не-Я. Невозможность удержать сообщение в тех границах, на которые оно рассчитано признавалось и платой за облегчение коммуникации (примеры: подслушивающие устройства или падение уровня художественных ценностей при увеличении спроса и тиража). В то же время он понимал, что угрожающим препятствием воспринимаются скорее сдерживающие факторы коммуникации, например, разнообразие языков и необходимость перевода. Он также положительно оценивал глобализацию научного сообщества и введение языка международной коммуникации.

Функции коммуникации. Функции коммуникации выделяются только в целях анализа. В реальном коммуникативном процессе, даже в одном, отдельно взятом коммуникативном акте могут сочетаться несколько функций, одна или две из которых будут основными, определяющими. Исходя из того, какая из функций является ведущей, можно построить классификацию коммуникативных актов. Функции коммуникации могут быть надстроены над моделью коммуникации и ‘прикреплены’ к ее участникам и элементам. Из модели Р.О.Якобсона вытекают шесть функций: эмотивная,коннотативная, референтивная, поэтическая, фатическая метаязыковая.

Каждая из предложенных им функций связана с тем или иным участником или элементом коммуникации. Некоторые исследователи (А.А.Леонтьев, Н.Б.Мечковская) добавляют также магическую или заклинательную функцию, этническую (объединяющую народ) функцию, биологическую функцию (для коммуникации животных).Другие исследователи предпочитают минимизировать количество функций, выделяя лишь основные и считая другие разновидностью основных. Так, известный психолог и лингвист Карл Бюлер (1879-1963) выделял три функции языка, проявляющиеся в любом акте речи: функцию выражения (экспрессивную), соотносимую с говорящим, функцию обращения (апеллятивную), соотносимую со слушающим, и функцию сообщения (репрезентативную), соотносимую с предметом речи. Отправитель сообщения выражает себя, апеллирует к получателю и репрезентирует предмет коммуникации.

Традиционно также выделяется либо две, либо три функции языка и коммуникации, которые, впрочем, пересекаются друг с другом. Считалось (и бытовое сознание очень легко воспринимает это мнение), что язык в первую очередь выполняет познавательную (когнитивную) или информационную функцию: выражение идей, понятий, мыслей и сообщение их другим коммуникантам. Вторая функция, которая обычно выделялась – оценочная: выражение личных оценок и отношений, третья – аффективная: передача эмоций и чувств. Роджер Т.Белл, известный американский автор работ по социолингвистике, соотносит с этими функциями языка три сферы гуманитарных наук: лингвистика и философия (когнитивная функция), социология и социальная психология (оценочная функция), психология и литературоведение (аффективная функция).

Еще одна интересная модель языковых функций связана с именем австралийского лингвиста, автора ряда работ по функциональной грамматике, М.А.К.Хэллидея. Система Хэллидея содержит три макрофункции, в которые в процессе языкового развития индивида соединяются семь исходных дискретных (отдельных) функций в языковом поведении ребенка. Каждый акт взрослого, по мнению Хэллидея, обслуживает более чем одну функцию сразу. Три макрофункции в системе Хэллидея – это идеационная, межличностная и текстуальная. Идеационная близка традиционно выделяющейся когнитивной, но шире ее, включает ‘выражение опыта’, оценочные и аффективные аспекты. Межличностная функция включает в себя индексальную и регулятивную, выражая роль говорящего в речевой ситуации, его личные приверженности и взаимодействие с другими. Именно эта функция способствует установлению и поддержанию социальных отношений, посредством которых разграничиваются социальные группы, а индивид получает возможность взаимодействия и развития собственной личности. Текстуальная функция связана со структурированием речевых актов – выбором грамматически и ситуационно уместных предложений. Недаром именно Хэллидей называл функциональную грамматику грамматикой выбора. Модель Хэллидея позволяет описать ситуативно-обусловленное использование языка, в котором семантический компонент соотносится с социальным, с одной стороны, а с другой – с лингвистическим. По мнению Хэллидея, на входе семантика имеет социальное, а на выходе – лингвистическое. Семантика – промежуточный, последующий уровень между социальным (ситуацией) и лингвистическим (текстом и языковыми средствами конкретного речевого акта).

Таким образом, можно сделать вывод, что современное понимание коммуникативного акта, в том числе посредством переводчика (человека или машины) выходит далеко за пределы установления соответствия языковых конструкций.

Источник