Почему люди считают что им все должны
Психолог рассказал, почему многие россияне считают, что им все вокруг должны
Фото © «Московская газета»/ Алёна Черепкова
По мнению эксперта, эта установка мешает саморазвитию
Наверно, у каждого из нас есть хотя бы один знакомый человек, убежденный в том, что ему должны буквально все вокруг. Государство, например, обязано решать его текущие проблемы; работодатель – платить достойную зарплату, при этом уровень квалификации и реальных трудозатрат может сильно отставать от запросов. Уже само наличие детей такие люди считают чуть ли не подвигом и ждут за это серьезных преференций – в Сети достаточно историй про так называемых «яжематерей». Подобные персонажи, как правило, обвиняют в своих неудачах кого угодно, но только не себя, и требуют, требуют, требуют…
Людей с похожим мировоззрением, что греха таить, немало. Почему оно формируется и чем может быть чревато? Об этом мы беседуем с клиническим психологом, основателем школы психологического боя «Валаал» Валерием Ивановским.
— Валерий Валерьевич, почему у части людей формируется картина мира, в которой окружающие им что-то должны, но при этом сами они не торопятся брать на себя какие-то серьезные обязательства?
— Чтобы ответить на вопрос, зайти придется издалека. Человек занимает в иерархии живых существ особую роль – это связано с тем, что благодаря особенностям своей эволюции он одновременно живет как бы в двух мирах. С одной стороны, это мир физический, в котором действуют законы природы, и бытие человека подчиняется древним инстинктам, направленным на удовлетворение его базовых биологических потребностей – в питании, безопасности, продолжении рода. С другой стороны, мы живем в «рукотворном» мире – то есть, в социуме, и здесь все подчинено законам социального бытия. Если законы биологические объективны и неотменимы, то законы социальные создаются самим человеком и могут изменяться по мере развития общества. Думаю, что именно в социально-исторических особенностях развития нашего социума, которые во многом задают шаблоны поведения людей, и стоит искать ответ на вопрос о формировании тех или иных поведенческих паттернов.
На протяжении веков Россия была государством с чрезвычайно выраженным патерналистским началом. То есть, всегда был некий верховный правитель, царь-батюшка, который считался отцом всех верноподданных. Затем в результате Октябрьской революции изменился общественный уклад – во главе государства оказался некий коллегиальный партийный орган, однако, по сути, это был все тот же коллективный «царь-батюшка». В начале 90-х годов прошлого века вновь произошла смена общественно-политической формации, однако стиль руководства страной, предполагаю, остался похожим.
— А какая связь между формой правления и социальным иждивенчеством?
— Форма правления с ярко выраженным патерналистским началом имеет одно простое следствие: любой правитель фактически заключает с обществом негласный договор – верноподданные не интересуются политикой, не настроены что-то менять в системе управления, а власть при этом гарантирует им некий набор благ, позволяющий вполне сносно существовать. Очень сильно это было выражено в Советском Союзе: существовало бесплатное здравоохранение, образование, каждый был обеспечен работой, гарантирующей хотя бы минимум благ, у каждого была крыша над головой. Однако от человека требовалось тотальное подчинение и абсолютная лояльность; да и жизнь его фактически имела значение лишь в качестве инструмента для выполнения неких грандиозных государственных замыслов.
Такое положение вещей сформировало определенный тип человека, имеющего установку на зависимость, на так называемый внешний локус контроля. То есть, все ценное в жизни человека приходит извне – в виде какой-то внешней довлеющей силы, которая дает все блага. Все время существования государства, особенно в советский период, люди впитывали декларации об отеческой заботе, в результате чего сформировался зависимый, иждивенческий тип человека, квинтэссенцией которого можно считать постулат «Мне должны!» Причем это иждивенчество распространяется не только на взаимоотношения человека с государством, но и на другие аспекты социальных отношений.
— То есть, получается, что ожидание неких неоправданных преференций от государства и требование уступить нижнюю полку в купе, хотя оплачена верхняя – явления одного порядка?
— Думаю, да. Также проявлением такого мировоззрения можно считать ситуацию, когда супруги в браке требуют какого-то исключительного внимания к своей персоне. В связи с особенностями распределения гендерных ролей в России это, например, может проявляться в таком феномене, когда женщины ищут себе в мужья обеспеченного надежного человека, который будет способен удовлетворить их запросы и решить все проблемы, в том числе и финансовые. Многие ищут работу с высокой зарплатой и солидным социальным пакетом, но при этом хотят трудиться как можно меньше. В дружбе люди, случается, ищут не единство взглядов и общность интересов, а некое покровительство для обустройства своей жизни. Это, надо отметить, очень сильно контрастирует с так называемой американской мечтой, согласно которой именно свой ум, свой труд должен привести человека к процветанию.
— Очень хорошо, что мы коснулись сферы трудовых отношений. Ситуацию вы описали верно: немало людей, которые уже при телефонном собеседовании, не узнав еще ничего о компании и о том, что им, собственно, придется делать, сразу же спрашивают, сколько будут платить. Однако здесь, мне кажется, мы наблюдаем некий парадокс. Частные компании, живущие по принципу «волка ноги кормят», должны, по логике, требовать от сотрудников инициативности, ответственности, желания расти и развиваться, в том числе и финансово, а не просто работать «от сих до сих». Казалось бы, этот рыночный запрос должен переломить ситуацию, мотивировать людей с установкой «мне должны все, а я никому» как-то изменить свое отношение к миру – но нет, их не становится меньше, и ситуация не меняется. Почему?
— В последнее время на российский бизнес пытаются натянуть очень много американских практик вроде тренингов по тимбилдингу, однако за редкими исключениями в итоге получается оглушительное ничто. И связано это, думаю, с отсутствием социального запроса, который, к сожалению, формирует не индивидуум, а те, кто находится на вершине, управляет социальными процессами. И все, что вы сказали относительно потребностей корпораций – это, к сожалению, пустые декларации, которые имеют очень мало отношения к реалиям российского бизнеса. Потому что самая серьезная его часть, где сосредоточено огромное количество производственных и финансовых ресурсов, либо принадлежит государству, либо так или иначе контролируется им. Соответственно, могу предположить, что прибыль здесь мало зависит от эффективности. Есть еще прослойка так называемых приближенных предпринимателей, осваивающих деньги по госконтрактам. Как они заключаются – все хорошо знают. Здесь, думаю, прибыть тоже зависит не от качества работы компании, а от совсем других качеств ее владельцев. Все остальное, что у нас есть – это, как мне представляется, зачатки экономической активности.
Государство в России, вероятно, не заинтересовано в бизнесе – свободном, независимом бизнесе, подлинной частной инициативе – поэтому его у нас исчезающе мало. Ну а раз так – то нет и культуры ведения бизнеса. С одной стороны, тот, кто решится его открыть, попадает в какое-то хаотичное нагромождение регламентирующих нормативно-правовых актов, которые до невозможности усложняют ведение дел. Эти люди напоминают каких-то искателей приключений, в хорошем смысле слова авантюристов, которые постоянно рискуют, пытаясь выжить в этой агрессивной среде.
С другой стороны, люди, которые намерены устроиться на работу, не верят бизнесу, потому что, повторюсь, у нас нет культуры его ведения. Отсутствуют, к примеру, какие-то семейные компании, которые развивают уже четыре-пять-шесть поколений. В России нет каких-то укорененных отечественных брендов, у нас многое, по сути, стремится к однодневному формату. Однако это происходит отнюдь не потому, что мы не умеем вести бизнес – думаю, это связано как раз с тем, что государство в бизнесе не особо заинтересовано.
— Но разве те многочисленные маленькие магазины и кафе, которые есть чуть ли не в каждом доме – это не бизнес?
— Обратите внимание, сколько их закрылось в период пандемии из-за введенных ограничений. Предполагаю, в том числе и потому, что декларируемая государственная поддержка в реальности сработала не очень хорошо. Иными словами, мне кажется, что этот пример лишь подтверждает тезис о том, что бизнес в России – вещь условная, эфемерная и опасная: сегодня ты вроде бы на коне, а завтра, после очередного рукотворного кризиса, не только без денег, но еще и в долгах. И хорошо, если на свободе.
До сих пор наше государство эксплуатирует недра; хотим мы того или нет, внушительная часть нашего бюджета формируется за счет продажи полезных ископаемых. Это позволяет государству функционировать, содержать армию, правоохранительный и карательный аппарат, выполнять свои социальные обязательства – хотя в последнее время, похоже, оно все чаще и чаще пытается их с себя сбросить. Предполагаю, власть заинтересована в сохранении такого положения вещей, потому что когда материальные блага распределяются преимущественно из единого центра – это мощный рычаг для того, чтобы держать зависимых людей в послушании.
А если появляется бизнес, свободный рынок, реальная экономика – то неизбежно набирают силу свободолюбивые люди, верящие только в свои силы и зависящие только от себя, а не от государства. Они, мне кажется, являются «взрывоопасным веществом, готовым в случае невысокой эффективности работы государства отстаивать свои права, выходить на митинги. Заинтересовано ли наше государство в появлении таких людей?
— То есть, поведение людей, устраивающихся на работу, обусловлено социальным шаблоном, помноженным на общее ощущение эфемерности своего положения?
— Думаю, чаще всего, когда человек приходит устраиваться на работу, он подсознательно чувствует, что все это временно, ненадежно, он воспринимает это как некую времянку. У нас крайне редки случаи, когда человек готов связать с какой-то компанией свою жизнь, рассматривает ее как свою семью, когда он готов расти и развиваться в рамках организации. По сути, он делает случайный выбор, отправляя резюме в 50-60 компаний. Благодаря каким-то случайным обстоятельствам, которые он даже не может до конца рационально просчитать, он оказывается в какой-то организации, работает там. Для него это лишь способ добыть необходимый минимум средств, чтобы сносно существовать. А если что-то не так – уходит, и все повторяется снова. То есть, люди кочуют по разным компаниям, словно вечные пилигримы.
С другой стороны, такое же отношение формируется и у работодателя: он, вооружившись тезисом об отсутствии незаменимых, пытается «отжать» этого временного человека до максимума, совершенно не заботясь о нем. В силу перечисленных выше причин ни один предприниматель не сможет с уверенностью сказать, что будет завтра с ним и с его бизнесом, поэтому он пытается взять все здесь и сейчас.
Получается своеобразная взаимная война; только виноваты в ней не работники и не работодатели – они в данном случае лишь статисты. Дело, мне кажется, в том, что в России делается все, чтобы бизнес не развивался – о причинах этого мы говорили выше. Именно поэтому у нас обречены все попытки внедрить зарубежные системы тимбилдинга: нет условий для формирования стабильной успешной команды.
— Может, просто адаптировать модель под русский менталитет – то есть, уйти от прыжков, хлопаний в ладоши и взмахов «целительными пиджаками»?
— Адаптировать можно, но в нынешних условиях это бесполезно. Нет фундамента, на основе которого можно развивать долгосрочные проекты.
— Как правило, о долге государства и общества говорят критики существующего положения вещей – то есть, по идее, активные и инициативные люди, которые должны надеяться только на себя. Нет ли здесь противоречия?
— Мы с вами говорили о том, что феномен социального иждивенчества обусловлен социально-историческими причинами. Конечно, инициативный и активный человек, который надеется только на себя и свои силы, как правило, гораздо лучше приспособлен к жизни, чем тот, который требует и ждет, что ему все дадут. Иными словами, иждивенческая модель социальной адаптации гораздо менее результативна, она формирует неуверенного в себе, невротизированного, зависимого и тревожного человека. Таким людям, как правило, по душе патерналистская форма управления – когда государство берет на себя функции отца, попечителя и распределителя благ. Им необходима «тихая гавань», чтобы кто-то решил за них вопросы их существования и освободил их от тревог.
— Не является ли нынешняя система государственной власти ответом на патерналистский запрос общества? И, может быть, для ее изменения нужно не устраивать митинги, а менять сознание людей? То есть, когда до каждого дойдет, что кузнец своего счастья – только он сам, система сама подстроится под граждан?
— Эти сдвиги обязательно произойдут: их диктует сама логика эволюции, которая двигается по пути усложнения и увеличения эффективности. А конкретные механизмы могут быть многообразны, и митинги – один из них. С усложнением системы повышается доступность и скорость распространения информации, которая очень часто становится мотиватором для тех или иных изменений. Также будет давить железная логика социального развития, и уже не внутригосударственная, а межгосударственная. Россия существует не в вакууме, и в международном сообществе наряду с кооперацией есть и конкуренция. И если мы не хотим отстать и пропасть – значит, нам придется становиться лучше, эффективнее. Все попытки остановить время обречены, и победитель в борьбе прошлого с будущим всегда очевиден.
— Как человеку прийти пониманию, что путь к успеху, процветанию и счастью – исключительно в его руках?
— Во-первых, нужно развивать в себе осознанность: когда человек фиксирует все, что происходит в его жизни и задумывается над этим. Когда он реагирует на внешние и внутренние обстоятельства не инстинктивно, автоматически, а подвергает все происходящее критическому анализу: почему я сегодня злюсь, почему чувствую себя несчастным, или, наоборот, почему мне хорошо. Наконец, как сделать, чтобы было лучше. Эта осознанность, собственно говоря, и является первым шагом к пониманию фундаментальных законов, которые правят нашей биологической и социальной жизнью.
Как только человек поймет, из чего состоит мир и к чему он движется, ему достаточно будет найти свое место и роль в этом большом и удивительном мире. То есть, ему необходимо обрести систему координат, которая правильно отображает окружающую его действительность. Ну а дальше нужно идти по пути саморазвития – учиться, проявлять любознательность, ставить цели и достигать их.
Им все должны: почему знакомые от вас все время что-то требуют
Откуда у некоторых людей столько необоснованных претензий к окружающим, рассказывает наш постоянный эксперт, психолог и писатель Татьяна Сальвони.
Татьяна Огнева-Сальвони
Психология
Практикующий психолог, писатель, автор книги «Права и счастлива»
Таких людей знают все, потому что ими наша вселенная кишит. Они есть среди наших коллег, друзей, родных. Да что там, в некоторых из нас тайно тоже живет такой заносчивый сноб с претензиями. Но рассмотрим его поближе. Что это за фрукт?
Не успела ты с ним поздороваться, а уже задолжала. Не так посмотрела, не обратила на что-то внимание, не то сказала, не ту точку зрения имеешь, не дала это, не сделала то и вообще давно не звонила. Рядом с этим человеком клубится плотный эмоциональный шлейф — он полон обид, претензий, острот и возмущения, которыми не преминет поделиться — и лучше не спорить!
Он в курсе всех новостей, он знает все лучше всех, он априори прав, и у него, скорее всего, к тебе есть вопрос (дело, важное поручение). Они, конечно, разные, эти люди, и выраженность снобизма у них разная. Но узнать их можно по тому, что любое общение с ними имеет привкус чувства навязанной вины и долга.
— Нет, ну куда ты пропала! — говорит одна такая подружка другой, хотя сама тоже не звонила ни разу. Но почему-то подразумевается, что звонить должна была именно другая.
Даже общаясь в соцсетях с незнакомыми людьми, они умудряются навертеть туда смесь невыполненных ожиданий с попытками завиноватить случайного собеседника, чтобы в финале встать в позу оскорбленной в лучших чувствах и попранной добродетели.
Кто же этим людям задолжал на самом деле?
В психологии такое поведении называется нарциссическим. Чувство абсолютной правоты без способности видеть свои ошибки — это и есть главный симптом нарциссизма как клинического расстройства личности.
Происходит это в результате нарциссической травмы, нанесенной матерью (нет, мать тоже мало виновата, она сама травмированная). Будучи ребенком, человек видел, насколько маме самой чего-то не хватило в детстве. И он внутренне принимает решение «спасти» маму, дать ей все то, что она не получила. Это почва, на которой взращивается нарциссизм. Но дело в том, что сам, как ребенок, нарцисс ничего не получает, лишь отдает, а личный дефицит копится. То есть ощущение, что ему тоже должны были дать любви, значимости и внимания просто так, а не за выполнение функции «спасателя» — а это все должна была дать мама, — верное. Поэтому он чувствует себя «в своем праве».
Но требовать он начинает не с мамы, а в целом с общества. Потому что для маленького ребенка мать — весь мир. А для взрослого весь мир — это проекция мамы. Именно поэтому те взрослые, у кого выстроены здоровые отношения с мамой, имеют и вполне гармоничные, спокойные отношения с миром. Те же, кто маму все детство и всю юность «спасал» и продолжает «спасать», пытаются спасти и весь мир, и все время всем что-то доказать, ну а попутно стрясти с мира недополученные от мамы любовь, признание, значимость, чувство достоинства и так далее.
Врут, ноют, им все должны: психиатр о невыносимых людях
Всяк из нас по-своему неудобен. Но среди тех, чья неудобность зашкаливает, переходит общепринятые границы, есть люди, которые выглядят вполне обычными и здоровыми на первый и даже на второй взгляд. Более того, они нередко вызывают симпатию, сами охотно идут на контакт. И только сойдясь с таким человеком поближе, вдруг ловишь себя на мысли, что уже не знаешь, куда от него спрятаться – ещё вчера вы были едва знакомы, а сегодня ты уже вовлечён в его бурную жизнь в качестве обязательного участника, ты уже что-то этому человеку должен, а то даже и виноват в каких-то его бедах (в список таковых могут попасть и беды, случившиеся задолго до вашего знакомства). Мы видим, что человеку плохо, пытаемся помочь, но наши попытки напоминают воду, уходящую сквозь песок. Попутно мы то и дело вынуждены оправдываться – ведь мы уже стали частью жизни этого человека, в которой его никто не понимает и не жалеет. И всё чаще мы чувствуем себя захваченными в плен – и потому всё чаще хотим освободиться. В последние годы стали популярными статьи о психологических травмах. Мода есть мода, многие главные герои этой статьи тоже ей следуют: и вот уже они сами называют себя травматиками, объясняют своё бурное поведение не только настоящими, но и прошлыми неурядицами, что даёт им основания активнее претендовать на особое к себе внимание. О том, как с такими людьми сосуществовать, как им по возможности помочь и о том, что делать им самим, мы разговариваем с санкт-петербургским психиатром Игорем Аносовым.
Есть люди, всячески ищущие общения, при этом ведущие себя неадекватно. Они часто объясняют своё поведение прошлыми психотравмами, часто именно детскими, и называют себя травматиками.
И. А.: Люди, которые в детстве перенесли хроническую психотравму (например, жизнь с пьющими или холодно относящимися к ним родителями), нередко вырастают психопатами, но не требуют к себе повышенного внимания от всех и каждого. Скорее, многие из них ищут себе конкретную компанию, в которой они могут стать лидерами и помыкать остальными так, например, как ими когда-то помыкал кто-то из родителей. Нелюбимый ребёнок может вырасти и искать того, кто будет ему сочувствовать. А вот есть люди, которым «все должны». Они часто страдают ипохондрическими расстройствами. Эти люди ищут у себя болезни и к психиатру, как правило, приходят в последнюю очередь, с большим списком врачей, которых посетили до этого.
Есть и другая категория людей, которые активно ищут компанию и при этом манипулируют окружающими, пытаются вызвать у них чувство вины, жалуются на недостаточное к себе внимание. Но такими становятся не те, кто перенёс в детстве психотравму. Как правило, такой стиль поведения вырабатывается у тех, кто в детстве был гиперопекаем.
«Ты самый хороший, двойку получил — учительница виновата, подрался, даже если сам драку затеял — виноват другой» и так далее.
И вот эти люди вырастают, смотрят вокруг и удивляются: «А почему это мне никто ничего не должен? Я же самый лучший!» Тут уже получается вторичная травма. Мужчина, который относится к этой категории людей, ищет себе подругу, а впоследствии и жену, которая будет его опекать так же, как когда-то его опекала мать. Женщина в такой паре нередко тоже происходит из семьи, где была гиперопека, и ей нужен ребёнок вместо мужа. Ей хочется быть лидером, но лидером ласковым. И если ей вдруг это надоедает, то у него возникает обида.
У таких людей в их неудачах виноват кто угодно, только не они. Часто, разбираясь в их ситуации, как таковой и травмы-то там не найти.
Но есть и другие травмы. Например, человек до какого-то возраста растёт в благополучной обстановке, а потом в его жизни случается, например, реальное предательство кого-то из близких людей. Травма? Травма. И вот человек начинает вести себя неадекватно, и под «раздачу» попадают не виноватые в случившемся люди, а все, кто оказывается рядом. Но понятно, что многие начинают дистанцироваться. И тут опять обида, травма: «Меня никто не любит, со мной никто не дружит, меня не понимают». Человек может доходить до откровенного шантажа: «Ах, вы так, так вот пойду гулять, напьюсь, случится со мной что-то, попомните…» При этом такой человек от реальной помощи может отказываться.
И. А.: Да, таким людям порой даже не нужна какая-то материальная помощь (при этом они могут о ней просить). Им нужно сочувствие, готовность окружающих как-то им помогать. Ведь мы говорим о людях с сохранным интеллектом. Поэтому у них самокритика хоть и своеобразная, но есть: им-то все должны, но как только им предлагают реальную помощь, они стараются отказаться. Ведь принять помощь — это уже ответственность. А ответственности такие люди очень не любят. Они-то сами не хотят быть никому должными. Например, они будут должны этой помощью воспользоваться.
Как охарактеризовать этих людей с точки зрения медицины?
И. А.: Нет для таких людей единого определения. Я приводил пример ипохондрика. У него вот эти ипохондрические переживания как раз и вылезают потому, что он хочет, чтобы кто-то взял на себя ответственность и подтвердил его болезни.
Помимо ипохондриков мы можем выделить ещё один психотип — это истероидные личности. То есть не истерики — у истерика его патологические проявления идут вне сознания, он может где угодно выдать судорожный припадок, аффективную реакцию.
Истероид контролирует свою истерику. Он знает, где можно что-то выдать, где нельзя. На человека, который явно его сильнее, не будет орать. Наоборот, в присутствии такого человека истероид будет вести себя тихо.
Есть ещё гебоидная личность. Патологический вариант — гебефренический синдром: расторможенность, патологичекая манерность, патологическая склонность к сочинительству. Но у гебефреника это всё происходит опять-таки вне сознания. Гебоид — это человек, который ведёт себя так сознательно. Но, тем не менее, он ищет аудиторию для своих гебоидных проявлений.
Например, выпьет такой человек и давай рассказывать: «Да я в Афгане воевал! Да я две чеченские прошёл!» Хотя на самом деле он вообще в армии не служил. И когда видит, что завладел чьим-то вниманием, он начинает автоматически додумывать свою историю. Если с ним не спорить, просто сказать, что вам надо куда-то идти, и распрощаться, он будет спокоен. А вот если ему начать указывать на нестыковки в его рассказе, могут быть два варианта: либо обида, либо аффект вплоть до агрессии — опять-таки в зависимости от того, кто перед ним.
Нередко люди с таким типом поведения начинают злоупотреблять алкоголем и другими психоактивными веществами. Ведь человек обижен, а обиду надо как-то скомпенсировать. Чаще всего прибегают они к алкоголю. Алкоголь — это ведь как медиатор для струны. И вот мы сказали, что многие из этих людей весьма неглупы. То есть если в обычном состоянии такой человек не станет кричать «Вы мне все должны!», то выпивши он становится раскованнее и выдаёт всё это окружающим (неплохо показан такой тип в песне Владимира Высоцкого «Ой, где был я вчера»).
Но бывает, что и без алкоголя люди себя «раскачивают» и доходят до подобных выпадов. Жить рядом с таким человеком вообще непросто. Это жизнь в постоянном ожидании очередного срыва.
И. А.: И тех, кто так ведёт себя, не будучи под воздействием алкоголя, мы видим регулярно — в общественном транспорте, в магазинах. Вы когда-нибудь обращали внимание, какое лицо было у такого человека до того, как он начал конфликтовать, и каким оно становится, когда вокруг него уже все на взводе? Он успокаивается, на его лице может даже появиться улыбка.
Как вообще вести себя тем, кто оказывается рядом с таким человеком?
И. А.: Если есть возможность, то от таких людей лучше держаться подальше, общение с ними сводить к минимуму. Что касается их близких, то здесь патовая ситуация. Характерный пример: какой-нибудь праздник — Новый год, День рождения и тому подобное. Не пригласить человека — вроде как-то нехорошо. Пригласить — это рисковать тем, что праздник будет испорчен. Даже если наш герой ничего страшного не выдаст, окружающие будут сидеть весь вечер и думать о том, как бы этот человек не сорвался. Потому, что он способен буквально на ровном месте испортить всем настроение. Причём истероид ещё и убедителен.
В результате у компании не только испорчено настроение и «вынесены мозги», но и остаётся чувство вины — обидели человека.
Пока наш герой не вошёл в раж, можно сказать открытым текстом: «Так, мы тебя знаем, хочешь заводиться — выйди поори, потом, если хочешь, возвращайся, только тихо». Но для этого в компании должен быть лидер, чей статус признаётся и тем, кто склонен к неадекватному поведению. Если это скажет кто-то другой, то у истероида будет ещё один повод для раздражения. И самое неприятное, что медицина здесь мало что может, каких-то действенных методов психокоррекции взрослой личности практически не существует. Хотя мы и стараемся что-то делать. Ведь всё равно эти люди ко мне приходят, приходится проводить психотерапию с элементами гештальта.
Вот пример: девушка, склонная к истероидным проявлениям, написала в социальной сети, что прощается с жизнью. Те, кто это прочитал, обеспокоились. Потом выяснилось, что она в порядке, и одна её знакомая сказала, что при встрече даст ей по лицу.
И. А.: И это будет неправильно ещё и потому, что даст истероиду новый повод почувствовать себя жертвой. Во-вторых, добрая затрещина может подействовать на такого человека отрезвляюще только в остром состоянии, в состоянии аффекта, но не постфактум. Да и в аффекте затрещина может подействовать, когда он только начинает заводиться, а вот когда уже завёлся — тут уже можно только изолировать его от компании.
Уместно ли говорить с таким человеком об этике? Например, когда он шантажирует или оскорбляет.
И. А.: Весьма уместно, даже необходимо. Достаточно жёсткая должна быть позиция, если человек идёт на шантаж. И об этике таким людям напоминать надо: «Что ж ты делаешь-то? Ты же нас пугаешь!» Но лучше так говорить им попозже, не во время обострения.
Чаще всего этот шантаж не опасен. Но я приведу пример, когда всё закончилось очень грустно, когда человеку на пике истерики сказали, что он истерик. Я тогда работал на «скорой», наша бригада выехала по вызову – человек порезал вены. Приехали – там стандартные поверхностные насечки, видно, что сделано больше напоказ, фельдшер бинтует пострадавшего и приговаривает подчёркнуто иронично: «Кто ж так режет-то? Уж пугать – так пугать, режут-то вот где да поглубже, а ещё лучше – в окно…» Забинтовала ему руку, сидит, пишет историю, вдруг за спиной звук разбитого стекла и мелькнувшие ноги.
То есть нужно учитывать – да, истероид критичен и, как правило, не особо опасен ни для себя, ни для окружающих, но на пике аффекта он может что-то страшное вытворить. Или когда гебоид уже вошёл в раж и проассоциировал себя со своим выдуманным персонажем, а ему говорят прямо в лоб: «Слушай, не ври, хватит, надоело!», вот тут он может «взорваться», выйти из под самоконтроля – особенно, если ещё и выпил рюмку-другую.
Пример такого «взрыва», недавно прогремел на всю страну: 4 июня, в Тверской области, во время застолья, обидевшийся на слова типа «Да ты и не служил вовсе!» бывший якобы десантник ушел за ружьём, а вернувшись, начал методично расстреливать всех присутствовавших в доме собутыльников.
Может ли человек, о котором мы говорим, почувствовав, что между ним и его привычным кругом общения возникла дистанция, отнестись к своему поведению более критично?
И. А.: 50 на 50. Всё будет зависеть от воспитания, от уровня интеллекта, от выраженности вот этих черт характера – от степени акцентуации по гебоидному или истероидному типу. Кто-то скажет себе: «Что я зарвался», может быть, придёт к тому, кому устроил истерику, попросит прощения. Если человек по уровню акцентуации ближе к расстройству личности, может отреагировать противоположным образом: «Ах, они все меня не любят, не ценят, они все плохие, а я…» Чем ближе к расстройству личности, тем меньше критического осмысления своих поступков и мыслей.
А вот такой пример: женщина, склонная к истерикам и к гебоидным проявлениям, в ответ даже на очень осторожные попытки обратить её внимание на свои поведенческие ошибки, а не на внешние обстоятельства, отвечает, что у неё и так всегда была низкая самооценка, что если бы она продолжала заниматься «самоедством», то погибла бы.
И. А.: Но здесь как раз критичность есть. Здесь перекладывание вины на других – это защитная реакция. Она отлично понимает: если она признает, что сама виновата в своих бедах, то дальше придётся признать, что она бесхарактерная, с расстроенными нервами, всем приносит только проблемы. А вот тут уже могут возникнуть и настоящие суицидальные мысли: «Если я такая плохая, то зачем мне жить?» Тут уже лучше обращаться к психиатру, это уже уровень расстройства личности. Но помощь возможна, есть много шансов вернуть человека к нормальному существованию.
Как такой человек может к психиатру попасть? Как близкие могут повлиять на ситуацию?
И. А.: Как и во многих других случаях, прямое предложение обратиться к психиатру, скорее всего, вызовет отторжение. Но уже слово «психотерапевт» звучит по-другому. А можно обратиться к психологу – ведь психолог выслушает, поймёт, что к чему, и может посоветовать обратиться к психотерапевту. Основной аргумент у тех, кто не хочет обращаться к психиатру: «Я что, сумасшедший?» И человеку надо объяснить, что к психиатру надо идти не когда ты уже сумасшедший, а для того, чтобы не стать сумасшедшим. Ещё момент: психиатрическая помощь – дело тонкое. Прежде, чем её оказывать, нужно обсудить проблему, то есть решить, нужно ли в конкретном случае лечение или достаточно беседы. Это опять-таки может определить только психиатр. То есть это ещё один аргумент за то, что не надо бояться психиатра.
Начинать нужно всегда с того психиатра, который ближе находится. И платить какие-то сумасшедшие деньги не надо – сначала надо обратиться в свой «родной» психоневрологический диспансер, по месту жительства. Здесь у людей возникает ещё один страх – перед постановкой на учёт. Но человек – не мешок с картошкой, чтоб его учитывать. Да, в диспансере заведут карточку, чтобы если пациент, года через два, снова придёт к врачу, врач не был вынужден, по второму кругу, задавать ему вопросы, заданные при первой беседе. Информация из кабинета врача может уйти только в правоохранительные органы, суд или прокуратуру, которые также несут ответственность за соблюдение конфиденциальности.