сью клиболд расплата матери жизнь после трагедии
Я считала себя хорошей мамой. Но мой сын стал школьным стрелком
Люди спрашивали: «Как ты могла не знать?»
Последний раз я слышала голос сына, когда он вышел из дома и пошел в школу. Он лишь выкрикнул из темноты: «Пока». Это было 20 апреля 1999 года.
Позднее тем же утром в школе «Колумбайн» мой сын Дилан и его друг Эрик убили 12 учеников и учителя и ранили более 20 человек, после чего лишили себя жизни. Были убиты 13 ни в чем не повинных людей, оставивших после себя убитых горем родных и близких. Другие получили ранения, некоторые остались инвалидами.
Но чудовищность этой трагедии нельзя измерить только лишь количеством смертей и нанесенных ранений. Невозможно оценить психологический ущерб, нанесенный тем, кто находился в той школе или помогал при спасении людей или расчистке помещения. Невозможно измерить глубину трагедии, подобной произошедшей в «Колумбайне», особенно когда это может стать примером для тех, кому, в свою очередь, захочется совершить подобное злодеяние. «Колумбайн» была приливной волной, после крушения которой местным жителям и обществу в целом потребуются годы для полного осознания произошедшего.
Сьюзан Клиболд. Фото: columbine.wikia.org
У меня ушли годы на попытки принять действия моего сына. Жестокое поведение, определившее конец его жизни, продемонстрировало, что он был совсем не тем человеком, которого я знала. После этого люди спрашивали: «Как ты могла не знать? Что ты за мать была?» Я все еще задаю себе те же вопросы.
До стрельбы я думала, что была хорошей мамой. Помогать своим детям стать заботливыми, здоровыми, ответственными взрослыми было самым важным в моей жизни. Но эта трагедия доказала, что я потерпела неудачу в роли родителя, и эта неудача частично является причиной, по которой я здесь сегодня.
Помимо его отца, я была тем человеком, который знал и любил Дилана больше всех. Если кто и мог знать, что происходит, это должна была быть я, ведь так? Но я не знала.
Сегодня я хочу поделиться опытом, каково это — быть матерью человека, который убивает и ранит других. Долгие годы после трагедии я перебирала воспоминания, пытаясь понять, в чем конкретно заключалась моя неудача. Но легких ответов не было. Никакого объяснения я не предлагаю. Все, что я могу, это делиться тем, что узнала.
Я искала ответы, почему сын это совершил
Во время общения с людьми, которые не знали меня до этой стрельбы, я сталкиваюсь с тремя сложными задачами.
Во-первых, когда я вхожу в комнату, я никогда не знаю, потерял ли кто-то близкого человека из-за действий моего сына. Я чувствую потребность признать страдания, причиненные членом моей семьи, который не может сделать это сам. Так что, во-первых, от всего сердца я приношу извинения, если мой сын причинил вам боль.
Третья моя задача при разговоре об убийстве-суициде моего сына заключается в том, что я говорю о психическом здоровье — простите — в том, что я говорю о психическом здоровье, или здоровье мозга, как я его называю, потому что так звучит точнее. И в то же время я говорю о насилии.
Сью и Дилан. Фото: columbine.wikia.org
И все вы хорошо знаете, что помочь всем наша система охраны психического здоровья не способна, и не все люди с пагубными мыслями подходят под описание определенного диагноза. Многих людей с постоянным чувством страха, злости или отчаяния никогда не подвергали диагностике или лечению. Очень часто на них обращают внимание лишь в случае их неадекватного поведения.
Один из самых информативных разговоров произошел с коллегой, случайно услышавшей мой разговор с кем-то на работе. До нее долетело, как я сказала, что Дилан не любил меня, раз сделал нечто настолько ужасное.
Позже, когда мы остались наедине, она извинилась, что подслушала тот разговор, но сказала, что я была не права. Она сказала, что, будучи молодой матерью-одиночкой с тремя маленькими детьми, она впала в сильную депрессию, и ее госпитализировали ради безопасности. В то время она была уверена, что ее детям было бы лучше, если бы она умерла, и она решила забрать свою собственную жизнь. Она убедила меня, что на Земле нет уз сильнее материнской любви, и что она любила своих детей больше всего на свете, но из-за болезни была уверена, что им будет лучше без нее.
То, что она сказала и что я узнала от других, это то, что мы не решаем и не выбираем, как это принято называть, покончить жизнь самоубийством так же, как выбираем, за руль какой машины нам сесть или куда поехать в субботу вечером.
Когда у кого-то возникают навязчивые суицидальные мысли, они нуждаются в срочной медицинской помощи. Их мысли затуманены, а способность к самоуправлению потеряна.
Хотя они и могут строить планы и действовать логически, их чувство истины искажено болью, через призму которой они воспринимают реальность. Некоторые могут очень хорошо скрывать это состояние, и часто у них есть на это веские основания.
У многих из нас когда-то возникают размышления о самоубийстве, но постоянные, настойчивые суицидальные мысли и разработка метода самоубийства являются симптомами патологии, и как большинство болезней, ее необходимо выявить и пролечить до того, как будет потеряна жизнь.
Да, скорее всего, у него была продолжительная депрессия. Среди его черт можно выделить перфекционизм и самоуверенность, и из-за этого он бы не стал просить помощи у других. Ряд пережитых им в школе событий повлек за собой чувство унижения, обиду и злость.
У него были сложные отношения с другом, с парнем, которому тоже были свойственны ярость и отчужденность, и который был психопатом, доминантным и одержимым мыслями об убийстве.
Любви недостаточно, чтобы предотвратить беду
То, что Дилан сделал в тот день, разбило мое сердце, и как часто бывает с трагедиями, она завладела моим телом и разумом. Через два года после стрельбы у меня обнаружили рак груди, еще два года спустя появились психические проблемы.
Помимо постоянной нескончаемой печали я ужасно боялась столкнуться с родственниками кого-то из убитых Диланом, или что со мной заговорят журналисты или рассерженные жители. Я боялась включить новости, боялась услышать, что меня назовут ужасной матерью или ужасным человеком.
У меня начались панические атаки. Первый приступ случился через четыре года после стрельбы, когда я готовилась к слушаниям и должна была встретиться с семьями жертв лицом к лицу. Второй приступ начался через шесть лет после стрельбы, когда я впервые готовилась читать речь об убийствах-суицидах на конференции. Оба эпизода длились несколько недель.
Тогда я на себе ощутила, каково это — иметь неисправно работающий мозг, и именно тогда я стала заступником психического здоровья.
После терапии, медикаментозного лечения и заботы о себе, жизнь стала возвращаться к тому, что можно было назвать нормальным, учитывая обстоятельства.
Когда я оглядывалась на те события, я могла увидеть, как мой сын проваливался в это расстройство, происходившее, скорее всего, в течение приблизительно двух лет, срок достаточный для того, чтобы оказать ему помощь, если бы только кто-то знал, что он в ней нуждается, и знал, что делать.
Но вот что я поняла: если бы достаточно было любви, чтобы помешать склонному к суициду человеку причинить себе вред, самоубийств почти бы не было. Но любовь — это еще не все, и самоубийств очень много. Это вторая из основных причин смерти в возрасте от 10 до 34 лет, а 15% американской молодежи сообщили о готовом плане самоубийства в прошлом году.
Я поняла, что независимо от того, как сильно мы верим, что можем, мы не в силах понять или контролировать все, что чувствуют и думают наши близкие. И упрямое убеждение, что мы чем-то отличаемся, что те, кого мы любим, никогда не подумают о том, чтобы навредить себе или кому-либо еще, может заставить нас упустить то, что не лежит на поверхности.
И если случится худшее, нам нужно будет научиться прощать самих себя за незнание или за не заданные вовремя вопросы, или за отсутствие правильного лечения. Мы всегда должны допускать, что кто-то, кого мы любим, страдает, независимо от того, что он говорит или как себя ведет. Мы должны слушать всем существом, без осуждения и не предлагая варианты решения проблемы.
Я знаю, что буду жить с этой трагедией, с этими многочисленными трагедиями, до конца своей жизни. Я знаю, что многие думают, что моя потеря несравнима с потерями других семей. Я знаю, что мои усилия не сделают их борьбу легче. Я знаю, что некоторые даже думают, что я не имею право на страдания, а лишь на жизнь в вечном раскаянии.
В итоге мои знания сводятся к следующему: прискорбная правда в том, что даже самые бдительные и ответственные могут быть не в состоянии помочь, но во имя любви мы не должны переставать пытаться познать непостижимое.
Текст книги «Дневники матери»
Автор книги: Сью Клиболд
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Сью Клиболд
Дневники матери
A Mother’s Reckoning: Living in the Aftermath of Tragedy
© ООО «Издательство АСТ»
Copyright © 2016 by Vention Resources Inc., PBC
Предисловие
Признаюсь, читать данную книгу непросто, ведь перед нами настоящая исповедь матери. Матери, которая лишилась своего сына. Матери, чей ребенок унес за собой десятки жизней и поселил в семьях убитых школьников скорбь и глубокую печаль.
Сью Клиболд, автор книги, совершенно искренне и трепетно передает свои чувства, делится мыслями и событиями из жизни своей семьи. Мы узнаем, каким на самом деле был Дилан Клиболд.
Наверняка, еще не зная деталей этой истории, лишь угомонив свое любопытство парой статей с кратким описанием этого происшествия, вы уже олицетворяете Дилана с кровожадным, беспощадным чудовищем, которым правят гнев и безумие. Но если вы дочитаете эту книгу до конца, вас неизбежно поразит тот факт, что «преступники», «убийцы», «террористы» – это самые обычные люди, которых просто так не отличить в толпе. А все потому, что никому до конца неизвестно, что творится на душе у того или иного человека. Даже, если вы его знаете очень-очень давно. Даже, если это ваш ребенок.
Жестокость любит маскироваться и долго-долго паразитировать, увеличиваясь в объеме и постепенно подчиняя себе человека. Трагедия в школе Колумбайн – очередное тому доказательство.
Эта история о безутешном горе и нескончаемой борьбе. Книга определенно заслуживает внимания как взрослых, так и подростков. Родители на примере Сью Клиболд могут проанализировать свои ошибки, в отношениях со своими детьми. А дети, в свою очередь, должны понять, что будет, если однажды сделать неправильный выбор. Какую боль они могут причинить близким людям и всем окружающим.
Стейс Крамер, Автор книги «50 дней до моего самоубийства»
Всем, кто чувствует себя одинокими, лишенными надежды и отчаявшимися, даже находясь среди любящих их.
Подпись к фотографии: Фото семьи Клиболд, Рождество 1991 года (слева направо: я, Байрон, Дилан и Том). Фотография Пекари.
Неужто, Боль, с тобой мне вековать,
Делить с тобою пищу, кров, тепло?
И в голове терпеть твое сверло?
С тобою первый голод утолять?
Эдна Сент-Винсент Миллей[1] 1
Стихотворение «Неужто, Боль, с тобой мне вековать…» цитируется по книге Миллей Э. Любовный хлеб. М.: Водолей, 2013/Пер. Редькина. М.
Мы всякий раз склонны обвинять родителей во всех явных изъянах в воспитании их детей. В восемнадцатом веке теория имажинатионизма утверждала, что дети приобретают нарушения из-за невыраженных распутных желаний их матерей. В двадцатом веке считалось, что гомосексуальность является причиной появления чрезмерно контролирующих матерей и пассивных отцов; шизофрения отражала неосознанное желание родителей, чтобы их ребенок не существовал; а аутизм возникал в результате воспитания «матерями-холодильниками», чья холодность заставляла детей искать убежища в крепости тишины. Сейчас мы поняли, что такие сложные и имеющие много причин проблемы не являются следствием отношения или поведения родителей. Тем не менее, мы продолжаем считать, что, если бы только могли проникнуть в дома, где выросли убийцы, то сразу увидели бы, в чем ошибались их родители. Восприятие детей как легко поддающихся обработке стало критерием социальной справедливости. Оно заставляет нас реабилитировать малолетних правонарушителей, а не просто их наказывать. В соответствии с такой логикой плохой взрослый человек может быть неисправим, но плохой ребенок является только отражением плохого влияния, не безоговорочно испорченным, а, скорее, легко поддающимся воспитанию. В этом оптимистичном утверждении может быть доля истины, но выводить из него предположение о вине родителей – это огромная несправедливость.
Есть две основные причины, из-за которых мы цепляемся за мысль о том, что преступление – это вина родителей. Во-первых, понятно, что суровое обращение и пренебрежение могут привести ранимых людей к отклоняющемуся от нормы поведению. Плохое обращение со стороны родителей может подтолкнуть таких детей к злоупотреблению запрещенными веществами, вступлению в банды, домашнему насилию и воровству. Часто у тех, с кем жестоко обращались в детстве, встречаются нарушения привязанности, а также навязчивые действия, и это приводит к тому, что они воспроизводят агрессию, которую узнали по отношению к себе. Некоторые родители наносят вред своим детям, но это не означает, что у всех проблемных детей никуда не годные родители. Так, в частности, тяжкие, лишенные здравого смысла преступления не всегда вызваны чем-либо, что сделали родители; они проистекают из нелогичности, которая так сложна, что ее причиной не могла быть травма.
Во-вторых – и это гораздо более сильный мотив, – мы хотим верить в то, что родители создают преступников, потому что, предполагая это, мы уверяем себя, что в своем собственном доме, где мы не делаем ничего плохого, нас такая беда никогда не коснется. Я знаю об этом заблуждении, потому что и сам так думал. Когда я познакомился с Томом и Сью Клиболд 19 февраля 2005 года, я воображал себе, что скоро узнаю обо всех их пороках. Я работал над книгой «Далеко от яблони» о родителях и бросающих им вызов отпрысках и думал, что эти родители станут для меня образцом того, как нельзя воспитывать детей. Я никогда не представлял себе, что они подтолкнули своего ребенка к этому акту чудовищного насилия, но считал, что в их истории будет огромное количество явно заметных ошибок. Я не хотел, чтобы Клиболды мне понравились, потому что тогда пришлось бы признать, что происшедшее не было их виной, а если это не их вина, то никто из нас не может считать, что находится в безопасности. Увы, на самом деле они мне очень понравились. Поэтому мне пришлось отказаться от мысли о том, что психопатия, лежащая в основе бойни в Колумбайн, могла зародиться в чьем-то доме. Такое невозможно угадать или предсказать; оно налетает, как цунами, и смеется над всеми нашими приготовлениями.
По рассказам Сью Клиболд до Колумбайн она была обыкновенной матерью из пригорода. Тогда я ее не знал, но после трагедии эта женщина нашла в себе силы быть мудрой в своем несчастье. Продолжать любить при таких обстоятельствах – это смелый поступок. Ее щедрость в дружбе, ее полная жизни любовь, ее способность быть внимательной к людям, которые я ощутил на себе, делают трагедию в Колумбайн еще более страшной. Я начал с мысли о том, что Клиболды должны были отречься от своего сына, а закончил пониманием, что нужно куда больше сил, чтобы оплакивать его преступление и не переставать любить. Чувство Сью к ее сыну видно любому, кто читает эти пропитанные горем страницы, а ее книга несет в себе сложное послание. Она утверждает, что хорошие люди совершают плохие поступки – и это нам сложно воспринять с точки зрения морали – и что ужасное деяние не уничтожает других действий и мотивов. Основной смысл этой книги ужасает: ты можешь не знать своих собственных детей, и, что еще хуже, твои дети могут оказаться для тебя совершенно неизвестными. Незнакомец, которого ты боишься, может быть твоим собственным сыном или дочерью.
«Мы читаем нашим детям сказки и учим, что на свете есть хорошие парни и плохие парни, – сказала мне Сью, когда я писал “Далеко от яблони”. – Сейчас я бы так не делала. Я бы сказала, что каждый из нас может быть хорошим, а может сделать плохой выбор. Если ты кого-то любишь, ты должен любить и хорошее, и плохое в нем». Когда произошла трагедия в Колумбайн, Сью работала в том же здании, где находилось управление по условно-досрочному освобождению, и, поднимаясь в лифте с бывшими заключенными, она чувствовала себя испуганной, ей хотелось отвернуться от них. После трагедии Сью посмотрела на этих людей по-другому: «Я чувствовала, что они в точности как мой сын. Они просто люди, которые по какой-то причине сделали ужасный выбор и оказались в страшном, безнадежном положении. Когда в новостях говорили о террористах, я думала “Они тоже чьи-то дети”. Колумбайн заставила меня чувствовать более тесную связь со всем человечеством, чем что-либо еще». Лишения могут дать своим жертвам способность сопереживать.
Мы принимаем близко к сердцу два вида преступлений: преступления, где жертвами являются дети, и преступления, где дети являются преступниками. В первом случае мы оплакиваем невинных; во втором – понимаем, что неверно считали всех детей невинными. Стрельба в школе – это самое пугающее преступление, потому что к нему относятся оба эти положения. Колумбайн все еще держит некую пальму первенства, остается чем-то вроде эталонного образца, до которого все остальные не дотянули. Огромное самомнение, к которому примешивается садизм, хаотичность нападения и масштаб запланированного, сделали Эрика Харриса и Дилана Клиболда героями для огромного количества юных бунтарей, не имеющих особых причин для бунта, в то время как остальные люди их проклинают как психопатов, а некоторые религиозные группы – даже как символы сатанизма. Люди, которые хотят защитить своих детей от такой угрозы, снова и снова анализируют мотивы и цели мальчиков. Даже самые неустрашимые родители задаются вопросом о том, как можно быть уверенным, что их дети не совершат подобных преступлений. «Лучше знакомый враг, чем незнакомый», – говорит народная мудрость, и Колумбайн – это, прежде всего, внезапное нападение неизвестного, ужаса, спрятанного на самом видном месте.
Было совершенно невозможно разглядеть в мальчиках убийц. Мы живем в обществе осуждения, и некоторые родственники жертв были неумолимы, требуя неких «ответов», которые «хранились в тайне». Лучшее свидетельство того, что родители ничего не знали, – это уверенность в том, что, если бы они знали, то что-нибудь предприняли бы. Судья округа Джефферсон Джон Де Вита сказал о мальчиках так: «Что больше всего ошеломляет, так это количество лжи. Легкость их лжи. Крутизна их лжи». Большинство родителей считают, что они знают своих детей лучше, чем это есть на самом деле; дети, которые не хотят, чтобы их тайны знали, могут охранять свою внутреннюю жизнь очень тщательно. Иски семей жертв основывались на сомнительных положениях о том, что человеческую натуру можно узнать, что внутреннюю логику можно отследить и что трагедии можно предсказать. Они думали, что какая-то скрытая информация могла изменить то, что случилось. Жан-Поль Сартр однажды написал: «Зло – это не видимость», добавив: «если вы будете знать его причины, оно никуда не денется». Непохоже, что Сартра часто читают в пригородах Денвера.
Эрик Харрис, по всей видимости, был психопатом со склонностью к убийству, а Дилан Клиболд страдал депрессией со склонностью к самоубийству, и в корне отличное душевное расстройство одного было необходимо другому. Депрессия Дилана не привела бы его к убийствам без Харриса, но, возможно, что-то в Эрике потеряло бы стимул к действиям, если бы не нужно было тащить за собой Дилана. Злость Эрика шокирует, но молчаливое согласие Дилана шокирует не меньше. В своем дневнике Дилан писал: «Мысли о самоубийстве вселяют в меня надежду, что я, куда бы ни попал после этой жизни, окажусь в своей тарелке… что, наконец, перестану враждовать с самим собой, с миром, с вселенной. Мой разум, тело, все во мне обретет ПОКОЙ – я – моя душа (существование)». Он описывал свое собственное «вечное страдание в бесконечных направлениях в бесконечных реальностях». Самое часто встречающееся слово в его дневнике – это любовь. Эрик писал: «Как ты осмеливаешься считать, что ты и я принадлежим к одному виду, когда мы таааааааааааакие разные, ты не человек, ты робот… и если ты задирал меня в прошлом, ты умрешь, если я об этом узнаю». В его дневнике описывается, как в неком воображаемом студенческом будущем он будет дурить голову девчонкам, чтобы заманить их к себе в комнату и изнасиловать. Далее: «Я хочу вырвать горло зубами, как ключ из жестянки с пивом. Я хочу поймать какого-нибудь маленького слабенького новичка и просто порвать его на части, как гребаного волка, я хочу душить их, сплющивать их головы, рвать их рты, ломать их руки пополам, показать им, кто здесь бог». Эрик был несостоявшимся Гитлером, Дилан – Холденом Колфилдом[2] 2
Хо́лден Ко́лфилд – главное действующее лицо романа Джерома Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи», ставшее символом юношеского бунта и нонконформизма. – Прим. пер.
В конце тех выходных я спросил Тома и Сью, что они хотели бы спросить у Дилана, если бы сейчас он вдруг оказался с нами в этой комнате. Том сказал: «Я бы спросил его, о чем он, черт возьми, думал и какого черта он вообще это все сделал?!» Сью несколько мгновений смотрела в пол, а потом тихо произнесла: «Я бы попросила его простить меня за то, что я была его матерью и никогда не знала, что же происходило у него внутри, за то, что не смогла ему помочь, за то, что не была тем человеком, на которого он мог положиться». Когда я напомнил ей об этом разговоре пять лет спустя, она сказала: «Когда это все произошло, я жалела о том, что у меня вообще были дети, что я вообще вышла замуж. Если бы наши с Томом пути не пересеклись где-то в Огайо, Дилана бы не было на свете, и весь этот кошмар не случился бы. Но со временем я стала чувствовать, что я рада, что у меня есть дети, и рада, что это именно мои дети, потому что любовь к ним – даже ценой такой боли – была самым величайшим счастьем в моей жизни. Когда я говорю об этом, я имею в виду мою собственную боль, а не боль других людей. Но я смогла принять свою боль; жизнь полна страдания, и такой она стала для меня. Я знаю, что для всего мира было бы лучше, если бы Дилана никогда не было на свете, но я не думаю, что мне было бы лучше без него».
Всем нам приходится переживать потери, но утрата Сью накатывалась на нее бесконечными волнами горя: вначале она потеряла самого мальчика, потом – тот образ сына, который у нее был, затем – возможность оправдывать себя из-за того, что не знала о его темной стороне, затем – перестала осознавать себя кем-то, кроме как матерью убийцы, и, наконец, потеряла фундаментальную веру в то, что в основе жизни лежит логика, что если ты будешь поступать правильно, то сможешь избежать печальных последствий. Сравнивать, кому пришлось горше, – это неблагодарное занятие, и неправильно будет сказать, что утрата Сью Клиболд – самая тяжелая в Литтлтоне. Но ей пришлось столкнуться с тем, что она не могла избавиться от боли, обнаружив, что никогда не знала своего сына. Она всегда будет страдать, понимая, какие беды другим причинил Дилан. Она борется с тоской о погибшем ребенке, с тоской о других погибших детях и с тоской из-за того, что не смогла воспитать счастливого человека, который мог бы изменить мир к лучшему.
Родители переживают головокружительные дни, когда их дети маленькие и можно решить все их небольшие проблемы. Ужасно, когда у детей начинаются проблемы, с которыми ты не можешь помочь. Такое разочарование приходилось испытывать всем, но у Сью оно взвинчено до предела. Она описывает свое естественное желание делать приятное людям и со всей ясностью заявляет, что ее книга станет отрицанием этой ее склонности. Ее книга – это дань Дилану без всякого намека на прощение и в то же время призыв к действию для исследователей и защитников психических больных. Добродетельная, решительная и обладающая чувством собственного достоинства, Сью Клиболд в беспросветном одиночестве. Больше никому не приходилось переживать такого. До какой-то степени это делает Сью такой же темной лошадкой, какой был Дилан. Описывая свой опыт, она выбирает нечто вроде непознаваемости.
Овидию приписывают известную заповедь: «Переноси и будь тверд, ибо эта боль когда-нибудь принесет тебе пользу». Но с таким горем выбора мало, у тебя нет возможности отказаться нести свой крест. Ты можешь сказать, что не рад приходу беды, но не можешь попросить ее покинуть твой дом. Сью Клиболд никогда не жаловалась на то, что стала жертвой, но в ее рассказе слышны отголоски боли Иова, который говорит: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»[3] 3
Книга Иова, 2:10 – Прим. пер.
[Закрыть] И далее: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. / Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье»[4] 4
Там же, 3:25, 26.