сын берия серго биография
СЕРГО БЕРИЯ. ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ
«И был приказ, и был сооружен
ракет зенитных первый наш заслон
от смертоносных атомных гостей –
летающих заморских крепостей.
То был ударный труд,
отчизной вдохновленный.
Тех будней память тем весома и жива,
что под щитом «зенитной первой конной
спокойно трудится и строится Москва.»
Кисунько Г.В. «Секретная зона: Исповедь генерального конструктора.»
Лаврентий Павлович Берия родом из семьи мегрельского крестьянина-бедняка Павла Хухаевича (1872-1922) и швеи Марты Джакели (1868-1955) из села Мерхеули в Абхазии. Родители смогли дать сыну отличное по тем временам образование. Лаврентий закончил с отличием Сухумское начальное училище, а потом Бакинское Алексеевское механико-строительное училище по специальности архитектор-строитель. Для этого родителям пришлось продать их скромный дом.
Нина закончила мартвильское четырёхклассное училище. Затем кутаисскую гимназию. В 1917 году Нина переехала в Тбилиси, где закончила гимназию св. Нино.
Родители познакомились в 1920 году, когда Лаврентий как уполномоченный (на нелегальном положении в меньшевистской грузии) Кавказского крайкома РКП(б) был арестован и находился в одной камере кутаисской тюрьмы с Сашей Гегечкори, к которому приходила с передачами сестра вместе с племянницей Ниной.
В апреле 1921 года Лаврентий, работая в то время зам начальника Азербайджанской ЧК приехал в Тбилиси к Саше Гегечкори и попросил руку его племянницы. С ноября 1922 года — начальник секретно-перативной части ЧК Грузии.
Не смотря на большую занятость Лаврентий почти всё свободное время посвящает воспитанию сына. Вставая утром в 6 часов он поднимает сына и на веранде они вместе независимо от времени года делают вместе зарядку и процедуры закаливания.
С 1931 года — Серго Берия пошёл учиться в немецкую школу, организованную немецкой диаспорой Тбилиси, в которой было было углублённое изучение немецкого и английского языка. Обучение по всем предметам, не считая русского и грузинского языка и литературы, велось на немецком языке. К 10-летнему возрасту Серго прекрасно плавал. Активно занимался спортом, любимым увлечениям стала гимнастика.
Отец привил мальчику любовь к древней истории, изучению мифов Древней Греции, сказов и легенд Грузии. Отца и сына объединяла настоящая мужская дружба, духовная близость и полное взаимопонимание. Мальчику легко давались математика и физика. Серго серьёзно увлёкся радиотехникой.
В 1938 году, окончив семь классов немецкой и музыкальной школ, вместе с семьёй переехал в Москву, где в 1941 году, после окончания средней школы № 175, был зачислен в Центральную радиотехническую лабораторию НКВД СССР. После окончания школы Серго свободно владел русским, грузинским, немецким и английским языками. Кроме того самостоятельно и с преподавателями изучал японский, французский и испанский языки, что в дальнейшем во многом определило его будущий род занятий.
В первые дни войны добровольцем по рекомендации райкома комсомола направлен в разведшколу, в которой на ускоренных трёхмесячных курсах получил радиотехническую специальность и в звании техника-лейтенанта начал службу в армии. По заданию Генерального штаба выполнял ряд ответственных заданий (в 1941 — Иран, Курдистан; в 1942 — Северо-Кавказская группа войск).
В октябре 1942 года приказом наркома обороны С. Берия направляется на учёбу в Ленинградскую военную академию связи имени С. М. Будённого. За время учёбы он неоднократно отзывался по личному указанию Верховного Главнокомандующего и Генерального штаба для выполнения специальных секретных заданий (в 1943—1945 годах — Тегеранская и Ялтинская конференции глав государств антигитлеровской коалиции; 4-й и 1-й Украинские фронты).
За образцовое выполнение заданий командования награждён медалью «За оборону Кавказа» и орденом Красной Звезды. 9 мая 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Серго Лаврентьевич Берия награждается медалями «За Победу Великой отечественной войне» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».
В 1946 году Сергей Берия женится по любви на Марфе Пешковой — внучке писателя Максима Горького. По семейному решению громкой свадьбы и банкета не было, был семейный вечер с узким кругом приглашённых ближайших друзей семьи.
Начальник академии Муравьёв Константин Хрисантович: «. Я тогда не из подхалимажа расхваливал Серго. Серго никогда не чванился, не бравировал и не пользовался своим фантастически исключительным положением. Он был интеллигентно воспитанным и тактичным. И голова у него варила неплохо.»
Кисунько Г.В.– «Насчет того, что вы сказали о Серго, я полностью с вами согласен. Во всяком случае, по всем этим качествам он явно выделялся среди других известных мне отпрысков современных сиятельств. » [1]
Создание КБ-1
«В течение назначенной недели в помещениях НИИ, отмеченных на синьке, ломались старые перегородки и ставились новые, работали штукатуры, маляры, паркетчики. Потом туда были завезены новые шкафы, лабораторные и письменные столы, стулья. В лабораторных помещениях телефоны были сняты, зато в коридорах у дверей появились столики с телефонами и стульями для дежурных. Все помещения были компактно расположены в одном отсеке институтского здания, выгорожены и взяты под специальную, откуда-то прибывшую, охрану, которая подчинялась только полковнику госбезопасности. Это были не вохровцы, а настоящие солдаты в синих фуражках с красными околышами; у них были винтовки с примкнутыми штыками, а на туго затянутых ремнях – подсумки с боевыми патронами. [1]
По истечении назначенной недели на территории НИИ начала работать новая организация Министерства вооружения СССР – Специальное бюро № 1, сокращенно СБ-1, несекретное название – «предприятие почтовый ящик 1323». Ее директором стал Павел Николаевич Куксенко – профессор, доктор технических наук, один из старейшин советской радиотехники; главным инженером стал Сергей Лаврентьевич Берия, только что закончивший Военную академию. Полковник госбезопасности Кутепов Григорий Яковлевич стал заместителем директора. При нем состояла группа офицеров госбезопасности, с которыми он в свое время командовал «шарашкой» заключенных авиаконструкторов Туполева, Мясищева, Томашевича и других.
Сотрудники СБ-1 организованно приезжали на работу и уезжали с работы на автобусах, время прихода и ухода которых соблюдалось с поразительной точностью. В рабочее время – никаких хождений по коридорам, только дежурные находились в коридорах неотлучно у телефонных столиков. Эти дежурные приходили на работу и уходили с работы вместе с остальными сотрудниками: один шел впереди группы, а другой сзади, а часовые проверяли пропуска только у этих дежурных.
Мало кто знал, что у дежурных были не пропуска, а удостоверения офицеров, и не армейского образца, а красненькие, какие были приняты в МГБ и МВД. Остальные пассажиры автобусов были «спецконтингентом». В одних автобусах «спецконтингент» оживленно разговаривал на немецком языке; в других же разговаривать не полагалось, но на работе их пассажиры разговаривали по-русски. Это были заключенные из числа осужденных советских ученых и инженеров, и был среди них даже известный математик член-корреспондент АН СССР Кошляков Николай Сергеевич.
К слову сказать, и сам Павел Николаевич успел побывать в лапах НКВД, но потом его освободили, и он даже стал носить форму сначала капитана госбезопасности, а потом инженер-полковника и генерал-майора ИТС действующего резерва. Но что поразительно: несмотря на установившиеся у нас доверительные отношения в последние годы его жизни, всякие мои попытки выведать у него, какие были против него обвинения, наталкивались на глухую стену, – мол, что вы, что вы, я ведь дал подписку о неразглашении!
Однако СБ-1 очень быстро начало расширяться за счет приема вольнонаемных сотрудников, тесня приютивший его НИИ, отбирая у него одно помещение за другим. Во многих случаях при этом зачисляли по переводу в СБ-1 и специалистов НИИ, проставляя в их паспорта штампы о приеме на работу на предприятие п/я 1323. Для этого номера остряки придумали название: «Чертова дюжина с перебором». Но охотников повторять эту шутку было не много: с нею нетрудно было загреметь в спецконтингент. Еще меньше было желающих повторять кем-то придуманную расшифровку названия СБ-1: «Сын Берия» или «Сергей Берия».
По мере расширения СБ-1 в нем появились два «немецких» отдела, разбавленных русскими специалистами, и один конструкторский отдел, большинство которого составляли заключенные, но было и не мало вольнонаемных; его техническим руководителем был Томашевич Дмитрий Людвигович – бывший заместитель авиаконструктора Поликарпова, в свое время отсидевший за гибель Валерия Чкалова. Создавались и отделы, в которых не было ни немцев, ни заключенных, хотя к некоторым из них прикреплялись 1-2 заключенных. Общая тенденция в руководстве отделами заключалась в том, что начальниками отделов (администраторами) назначались офицеры из команды Кутепова, а знающие дело специалисты назначались техническими руководителями.
Куксенко и Серго Берия, помимо своих административных должностей, приняли на себя обязанности главных конструкторов системы «Комета» и всю свою административную деятельность проводили в интересах разработки этой системы. Два главных конструктора на одной разработке – дело вроде бы невиданное, но они сумели работать по принципу: «Один ум – хорошо, но два ума – лучше».
Я ( продолжение воспоминаний Кисунько Г.В.) тоже не знал и не подозревал, что моя судьба может оказаться как-то связанной с СБ-1, что эта связь уже записана в книге кадровых судеб. Я даже не знал, как называется организация, в которой стал работать Сергей Берия, не знал, что к этой организации имеет какое-то отношение П. Н. Куксенко, не знал об этом даже тогда, когда нашу кафедру в военной академии посетили П. Н. Куксенко и А. Л. Минц – известные корифеи отечественной радиотехники, оба в форме полковников МВД.
Особенно дотошно они интересовались созданной моими стараниями лабораторией сверхвысоких частот с самодельными приборами, собранными и изготовленными на кафедре. Демонстрируя эти приборы перед впервые увиденными мною знаменитыми радиоспециалистами, я не подозревал, что эта встреча явится предвестником серьезного поворота в моей судьбе, который произойдет в 1950 году.
По окончании гражданской войны Куксенко работал в засекреченных организациях над созданием самолетных радиосвязных станций. Первой из них была радиостанция самолета-бомбардировщика РСБ-5 с приемником УС-П. После освобождения из-под ареста был назначен в звании «капитан госбезопасности» главным инженером номерного НИИ НКВД радиотехнического профиля. Совместно с А. Л. Минцем является автором разработки радиоприцела бомбардировщика, удостоенной Сталинской премии за 1946 год с формулировкой: «За создание нового типа радиоприбора». Радиоприцелы Куксенко-Минца были впервые использованы в налетах нашей авиации на Берлин.
Директор СБ-1, он же главный конструктор, Павел Николаевич Куксенко имел обыкновение работать в своем служебном кабинете до глубокой ночи, просматривая иностранные научно-технические журналы, научно-технические отчеты и другую литературу. Такой распорядок диктовался тем, что в служебном кабинете Павла Николаевича был кремлевский телефон, а Сталин если звонил, то всегда именно глубокой ночью и именно по кремлевской «вертушке». В таких случаях дело не ограничивалось телефонным разговором, и Павлу Николаевичу приходилось выезжать в Кремль, куда у него был постоянный пропуск. По этому пропуску он всегда мог пройти в приемную Сталина, где верным и бессменным стражем у входа в сталинский кабинет сидел Поскребышев.
Но на этот раз Павла Николаевича, прибывшего по вызову Сталина в два часа ночи, офицер охраны проводил в квартиру Сталина. Хозяин квартиры принял своего гостя, сидя на диване в пижаме, просматривал какие-то бумаги. На приветствие Павла Николаевича ответил «Здравствуйте, товарищ Куксенко» – и движением руки с зажатой трубкой указал на кресло, стоявшее рядом с диваном. Потом, отложив бумаги, сказал:
После паузы, в которой он словно бы размышлял над ответом на этот вопрос, Сталин продолжал:
– Мы с Серго Лаврентьевичем Берия внимательно изучили трофейные материалы разработок, проводившихся немцами в Пенемюнде по управляемым зенитным ракетам «Вассерфаль», «Рейнтохер», «Шметтерлинг». По нашим оценкам, проведенным с участием работающих у нас по контракту немецких специалистов, перспективные системы ПВО должны строиться на основе сочетания радиолокации и управляемых ракет «земля-воздух» и «воздух-воздух», – ответил П. Н. Куксенко.
– Есть такое мнение, товарищ Куксенко, что нам надо незамедлительно приступить к созданию системы ПВО Москвы, рассчитанной на отражение массированного налета авиации противника с любых направлений. Для этого будет создано при Совмине СССР специальное Главное управление по образцу Первого Главного управления по атомной тематике. Новый главк при Совмине будет иметь право привлекать к выполнению работ любые организации любых министерств и ведомств, обеспечивая эти работы материальными фондами и финансированием по мере необходимости без всяких ограничений. При этом главке необходимо будет иметь мощную научно-конструкторскую организацию – головную по всей проблеме, и эту организацию мы предполагаем создать на базе СБ-1, реорганизовав его в Конструкторское бюро № 1. Но для того чтобы все это изложить в постановлении ЦК и Совмина, вам, как будущему Главному конструктору системы ПВО Москвы, поручается прояснить структуру этой системы, состав ее средств и предложения по разработчикам этих средств согласно техническим заданиям КБ-1. Подготовьте персональный список специалистов человек на шестьдесят, – где бы они ни были, – для перевода в КБ-1. Кроме того, кадровикам КБ-1 будет предоставлено право отбирать сотрудников для перевода из любых других организаций в КБ-1.
Вся эта работа по подготовке проекта постановления, как впоследствии вспоминал Павел Николаевич, закрутилась с непостижимой быстротой. В этот период и даже после выхода постановления Сталин еще несколько раз вызывал к себе П. Н. Куксенко, – главным образом, пытаясь разобраться в ряде интересовавших его «ликбезных» вопросов, – но особенно дотошно допытывался он о возможностях будущей системы по отражению «звездного» (то есть одновременно с разных направлений) массированного налета и «таранного» массированного налета. Впрочем, вопросы, которые задавал Сталин Павлу Николаевичу, лишь отчасти можно назвать «ликбезными». Похоже, что Сталин лично хотел убедиться, что будущая система ПВО Москвы действительно сможет отражать массированные налеты вражеской авиации, а убедившись в этом, уже не считал нужным вызывать Павла Николаевича для личных бесед, предоставив «Беркута» на полное попечение Л. П. Берия.
Согласно первоначальному замыслу система «Беркут» должна была состоять из следующих подсистем и объектов: два кольца (ближнее и дальнее) системы радиолокационного обнаружения на базе РЛС 10-сантиметрового диапазона (шифр «А-100», главный конструктор Л. В. Леонов);
– два кольца (ближнее и дальнее) РЛС наведения зенитных ракет (шифр РЛС – изделие Б-200, главные конструкторы П. Н. Куксенко и С. Л. Берия);
– размещаемые у станций Б-200 и функционально связанные с ними пусковые установки зенитных управляемых ракет (шифр ракеты – В-300, генеральный конструктор С. А. Лавочкин; главные конструкторы: ракетного двигателя – А. М. Исаев; боевых частей – Жидких, Сухих, К. И. Козорезов; радиовзрывателя – Расторгуев; бортовых источников электропитания – Н. С. Лидоренко; транспортно-пускового оборудования – В. П. Бармин);
– самолеты-перехватчики, вооруженные ракетами «воздух-воздух», барражирующие в зонах видимости радиолокационных станций А-100 (шифр Г-400). Впоследствии разработка этих средств в составе системы «Беркут» была прекращена, то есть огневые средства системы определены в составе двух эшелонов (внешнего и внутреннего кольцевых рубежей) зенитно-ракетных комплексов Б-200 – В-300.
С реорганизацией СБ-1 в КБ-1 и переподчинением его из Министерства вооружения в ТГУ произошли изменения в структуре руководства этой организации. П. Н. Куксенко и С. Л. Берия сосредоточились целиком на своих обязанностях главных конструкторов, а начальником КБ-1 и главным инженером были назначены другие лица. Первый начальник КБ-1 имел ранг замминистра вооружения, из бывших директоров НИИ, но он не поладил с главными конструкторами, и его заменили в том же ранге бывшим директором артиллерийского завода, Героем Социалистического Труда, генерал-майором инженерно-технической службы Амо Сергеевичем Еляном. Елян не вмешивался в дела главных конструкторов, но зато капитально занялся созданием опытного производства КБ-1 и его лабораторной базы.
Начальник строевого отдела вручил мне предписание, в котором было написано: «Майору Кисунько Григорию Васильевичу. С получением сего предлагаю Вам убыть в г. Москва, СБ-1, для прохождения дальнейшей службы». На словах добавил, что все дела с отчислением из академии надо оформить немедленно, а завтра утром я должен явиться к новому месту службы в Москве. На мое замечание, что мне надо дочитать вторую половину двухчасовой лекции, полковник ответил, что этот вопрос теперь не должен меня беспокоить.
Обойдя с обходным листом соответствующие службы, я получил проездные документы и аттестаты, приобрел билеты на поезд и в тот же день вечером, за пять минут до полуночи отбыл в Москву поездом «Красная стрела». В жестком купе моим попутчиком оказался инженер-капитан Семаков И. В. – преподаватель кафедры радиолокационной аппаратуры, а в соседнем мягком вагоне ехал начальник этой кафедры инженер-полковник Лившиц Н. А., – профессор, доктор технических наук, один из кадровых воспитанников и ветеранов ВКАС. У них были такие же предписания, как и у меня. Будучи вышколенными насчет служебных разговоров в неслужебных местах, мы с Семаковым быстро уснули под размерный стук вагонных колес. » [1]
«Когда через час нас разыскали, мы поняли, что дело совсем плохо, коль к Сталину вызывают. Первый вопрос Сталина был таким:
— Мне доложили, что вы работаете над ракетой для ПВО?
Я сказал, что работаем, и докладывали о своих разработках военным, но те не очень заинтересованы.
— У кого уже есть такие ракеты? — спросил Сталин.
— В Швейцарии, у фирмы «Эрликон», но на меньшее расстояние.
— У нас возник вопрос: если американцы проведут налет на Москву, ваши ракеты достанут цели на высоте двенадцать-шестнадцать, а может, восемнадцать километров?
— Потенциальная дальность до двадцати пяти километров, — докладываю.
— Хорошо. Товарищ Берия, — обратился Сталин к отцу. — Организуйте на базе уже имеющихся коллективов с привлечением министерства вооружения, любых других организаций, если это будет необходимо, эти работы. Мы должны получить ракету для ПВО в течение года.
И тут я допустил вторую ошибку, заметив, что сделать ракету за это время будет очень сложно. И это в присутствии членов Президиума ЦК, высших военных.
Сказал и тут же пожалел об этом. Сталин рассердился:
— Имейте в виду, простыми вещами мы в Политбюро не занимаемся. Любые вещи, которые мы тут обсуждаем, сложные вещи. Ваша задача не рассуждать, а выполнять! Так вот я вам приказываю, — но тут же поправился, — Политбюро постановляет в течение года сделать систему, которая прикрыла бы Москву.
Маленкову и моему отцу было поручено подготовить соответствующее решение правительства и ЦК о развертывании этих работ.
Высадка американцев, как и планировалось, состоялась, удара по их кораблям, как известно, никто не нанес. Война в Корее продолжалась, а мы занимались тем, что нам было поручено.
Эту задачу мы выполнили в течение года. Причем сделали не только образцы. Советское правительство пошло даже на такой риск и нас вынудило на него пойти: параллельно с разработкой (не имея результатов испытаний ракеты «земля-воздух») запустили в серию все предварительные агрегаты, которые с большей степенью вероятности останутся без изменений. И когда мы проводили первое испытание по поражению реальных объектов, почти 50 заводов уже полным ходом вели работы по созданию двигателей, каркасов ракет. С некоторым отставанием (так как испытывались в последнюю очередь) шли системы управления.
Параллельно с этим началось строительство кольца вокруг Москвы.
Испытания прошли очень удачно. Первой же ракетой на высоте 12–14 километров были уничтожены летящие на максимальной скорости МиГ-15. Реактивные бомбардировщики Ил-28 были менее скоростными машинами, и, вполне понятно, интереса для нас не представляли.
Но настояло командование ВВС, и пустили все же большие бомбардировщики конструкции Туполева, имевшие помеховые установки. Испытания проходили так. Экипажи поднимали самолеты в воздух, ставили на автопилот и выбрасывались с парашютами до входа объекта в зону.
Беспилотные мишени, заказанные КБ Лавочкина, к сроку сделать не успели. Позднее они появились, но сбивали их тоже первой ракетой.
Сталин остался доволен. Похвалил, пообещал всех наградить, но заметил тут же:
— Этого мало. Дайте кольцо вокруг Москвы. Могу сказать без преувеличения: мир таких темпов не знал. Вся промышленность, по сути, была брошена на решение этой задачи. В строительстве кольца участвовали десятки тысяч людей. Мы, разработчики, а в основном это были люди до 30 лет, неделями пропадали на испытаниях, на позициях, на строительстве. Рабочий день, по сути, стал круглосуточным.
Когда военные доложили Сталину, что система готова, он уже знал о результатах испытаний на полигонах. Тем не менее этим не удовлетворился. Вызвал главкома ВВС и приказал подготовить к вылету с трех направлений минимум по пять самолетов. «Я вам потом скажу, с каких именно направлений пускать их на Москву. Вот и посмотрим, насколько наши молодые друзья справились с той задачей, которую мы перед ними поставили».
Мы возражать не могли, но военные, в отличие от нас, заявили, что не могут гарантировать удачного исхода, так как несбитые самолеты могут рухнуть на Москву.
Нас отпустили, и, как потом рассказывал отец, в Кремле развернулась настоящая дискуссия на эту тему. Сталину все же объяснили, что даже если будут поражены все цели, то падение обломков самолетов на пригороды Москвы может привести к человеческим жертвам. Он согласился с такими доводами, но приказал полностью смакетировать сектор обороны на полигоне и пустить с разных направлений и на разных высотах и скоростях самолеты различных типов. Испытания прошли удачно. Как Главный конструктор, по статусу я в числе других должен был получить звание Героя Социалистического Труда, но в списках не значился. Правда, орден Ленина и Сталинскую премию получил ранее за создание противокорабельной ракеты.
Вообще тогда существовала отработанная практика. Специалисты, участвовавшие в реализации поставленной задачи, в выполнении того или иного проекта, представлялись к наградам. И ряд моих товарищей тогда действительно получили звания Героев.
Нам нужно было отобрать несколько человек, которые согласились бы участвовать в испытаниях. Проект противокорабельной ракеты у нас уже был готов, необходим был аналог такого снаряда, управляемого человеком, т. е. вместо боевого заряда в ракете находился летчик-испытатель. Ракета подвешивалась к самолету Ту-4, и машина взлетала.
В Крыму находился аэродром с полигоном для атомной авиации. Мы решили его использовать, надо было лишь увеличить до пяти километров взлетно-посадочную полосу.
Из нескольких десятков людей, рекомендованных нам, мы отобрали четверых. Кроме Султана, пригласили Сергея Анохина, много лет проработавшего в КБ авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева. Летное чутье имел необыкновенное. В одном из испытательных полетов он должен был разрушить в пике самолет и выброситься с парашютом. Тогда он потерял глаз, но летал потрясающе.
Султан, кстати, тоже не раз отличался на испытаниях. По инструкции так неоднократно бывало — должен выбрасываться, а он несколько самолетов с риском для жизни сумел посадить — и лавочкинских, и микояновских.
Павлов и Бурцев тоже были отличными летчикамииспытателями. Каждый из них сделал на нашем снаряде по 30–35 вылетов. Риск был огромный. Посадочная скорость машины достигала 400 километров в час.
После взлета самолета наши снаряды отрывались от машины, испытатели наводили их на корабль, делали разворот и шли на посадку. Вероятность катастрофы была чрезвычайно высокой, но Амет-Хан, Анохин, Павлов и Бурцев шли на такой риск добровольно. Тогда они действительно здорово помогли нам, разработчикам. Мы сэкономили и время, и сотню ракет.
За испытание «Кометы» Амет-Хан получил орден Ленина и Государственную премию. Стали лауреатами Государственной премии и Героями и остальные летчики. Анохина и раньше к Герою представляли, но почему-то не присваивали. На этот раз получилось, чему я был очень рад: они все были достойны этих наград.
С теплотой вспоминаю также инженер-полковников Степанца, Трофимова. Все мы, и разработчики, и летчики, и руководители полетов, делили на испытаниях и удачи, и неприятности. Все бывало, что скрывать. Добавлю лишь, что все эти люди остались моими верными товарищами и впоследствии.
Позднее мы работали над созданием ракеты «воздух-воздух». Первые такие снаряды поражали цель на расстоянии до 15 километров, затем — до 30. Со временем они были усовершенствованы и выпускались серийно, но этим занимались уже другие люди.
Довольно интересной была работа, связанная с созданием автомата, необходимого как для противокорабельных ракет, так и для ракет класса «воздух-воздух», «земля-воздух». Несколько позже — участие в создании ракет дальностью до 30 километров, для высот от 5 до 25 километров, затем от пяти километров до километра. Тогда боевые машины ниже не опускались. Это нынешние автоматы и системы управления отслеживают рельеф местности от 25 до 15 метров.
Я был Главным конструктором всех этих систем, возглавлял их разработку, но хочу подчеркнуть: это труд коллективный. В современной военной технике ни одна система одним человеком не создается. »
Итак подведём, так сказать, предварительные итоги деятельности Серго Берия за 28 лет его жизни. В целях повышения эффективности действий бомбардировочной авиации по кораблям противника 8 сентября 1947 года выходит Постановление Совета Министров СССР по организации специального бюро — «СБ № 1 МВ». В этом Постановлении начальником и главным конструктором назначался П. Н. Куксенко, а его заместителем — С. Берия. Когда в 1950 году для создания зенитно-ракетной системы ПВО Москвы на его основе было образовано КБ-1, С. Берия становится одним из двух его главных конструкторов (второй — П. Н. Куксенко).
За успешное выполнение правительственного задания по созданию новых образцов вооружения (ракетная система «Комета») — награждён орденом Ленина и удостоен Сталинской премии. Сергей Берия закончил две аспирантуры: военную адъюнкутуру и на физмате МГУ. Работая в СБ-1 и КБ-1, Серго Берия в 1948 году защитил кандидатскую, а в 1952 — докторскую диссертации. В 28 лет Серго Берия был уже доктором физико-математических наук.
В конце 1952 года в мужском разговоре «с глазу на глаз» отец рассказал Серго, что у Сергея есть сестра — Марта Дроздова и просил его в случае, если с ним что-то случится позаботиться о сестре и её матери — Валентине Дроздовой. (В дальнейшем Марта Дроздова вышла замуж за сына первого секретаря МГК КПСС Гришина — прим. Ходанов).
Дочкам Серго и Марфы Нине и Надежде в 1953 году было 5 лет и 3 года соответственно. Марфа была беременна третьим ребёнком.
Голова Серго была полна идей и замыслов. А за окном был холодный март 1953 года.
СМЕРТЬ ОТЦА. АРЕСТ
5 марта 1953 года умирает Иосиф Виссарионович Сталин.
А 26 июня 1953 года происходит арест (а как показывают последние расследования и вскрывшиеся факты [6], фактически убийство — прим. Ходанова) Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя атомного комитета Лаврентия Павловича Берия.
В этот же день был арестован и Серго Берия, который был на докладе у Б.Л.Ванникова по новым разрабатываемым КБ-1 системам вооружений. Ему позвонил его друг лётчик-испытатель Амет-Хан Султан, предупредил о том, что у них дома стрельба и предложил бежать на самолёте за границу …
Серго отказался от предложения и после звонка Хрущёву, который сказал что всё нормально, уехал от Ванникова домой. Сомневаться Серго не пристало, так как Хрущёв был дружен с Берия, частенько бывал у них в гостях, более того, когда Хрущёв был секретарём на Украине то во время приездов в Москву почти всегда останавливался в доме Берия. Отца дома не было, были заметны следы перестрелки. Вечером Серго и его мама были арестованы и помещены в лефортовскую тюрьму. Жена Марфа и девочки остались на подмосковной даче одни.
После суда над Лаврентием Берия все более-менее близкие родственники тоже были осуждены и высланы в Красноярский край, Свердловскую область и Казахстан.
Предоставляем слово Кисунько Г.В. [1]
«Когда я вернулся из отпуска, уже не было ни Третьего, ни Первого (атомного) управлений при Совмине СССР, ранее подчинявшихся Берия. Из них было образовано Министерство среднего машиностроения, в котором бывшее ТГУ получило новое название – Главспецмаш, однако никаких кадровых изменений в этом главке не произошло.
Зато существенные кадровые катаклизмы произошли в подчиненном Главспецмашу КБ-1. Прежде всего были упразднены две должности главных конструкторов КБ-1, которые занимали основатели этой организации – Павел Николаевич Куксенко и Сергей Лаврентьевич Берия. Серго после непродолжительного содержания под арестом был отправлен на жительство и на работу в Свердловск под новой фамилией и даже с измененным отчеством. Мне довелось читать циркулярное письмо ВАКа об отмене присуждения Сергею Лаврентьевичу ученой степени доктора физико-математических наук.
Павла Николаевича Куксенко – одного из старейшин отечественной радиотехники, ранее бывшего узника НКВД, теперь объявили «ставленником» Берия, но не арестовали, а только допросили в Прокуратуре СССР. В расстройстве чувств он забыл, что приехал в прокуратуру на служебном ЗИМе, и отправился домой пешком. А водитель ждал его до поздней ночи, подумал, что шефа посадили, и решил сообщить об этом его жене и был обрадован, когда по телефону ответил сам Павел Николаевич. Для «трудоустройства» Куксенко в КБ-1 ввели штатную единицу председателя ученого совета по присуждению ученых степеней и званий. Эта работа обычно входит в круг обязанностей директора НИИ (начальника КБ) или главного инженера, и новое назначение Куксенко можно было понимать как намек, что его штатная единица в любой момент может быть упразднена, если он не проявит должной старательности в остепенении подсказываемых начальством кандидатур. Особенно без защиты диссертаций – для тех выдающихся личностей, которым некогда заниматься диссертационной писаниной в силу их занятости государственно важными делами.
Вакуум, образовавшийся в КБ-1 после устранения двух главных конструкторов, был заполнен назначением на должность главного инженера КБ-1 С. М. Владимирского – бывшего помощника Берия, – и назначением главных конструкторов по всем разработкам КБ-1. При этом система «Беркут» была переименована в С-25, так как в ее наименовании заподозрили намек на фамилии двух главных конструкторов: БЕРия + КУксенко. Главным конструктором С-25 был назначен Расплетин. «Беркуту», как Сергею, поменяли не только фамилию, но и отчество, да еще и назначили отчима.
В число «ставленников Берия» попал и начальник КБ-1 Елян – бывший директор прославленного артиллерийского завода, давшего фронту больше пушек, чем вся промышленность фашистской Германии, завода, ставшего одним из ведущих по созданию атомной промышленности, а затем и по созданию системы «Беркут».
Пока я догуливал свой отпуск, в КБ-1 состоялось бурное партсобрание, на котором, как мне рассказывали, клеймили не столько врага народа Берия, сколько его ставленников, каковыми называли Г. Я. Кутепова, П. Н. Куксенко, А. С. Еляна. Куксенко, как беспартийный, на собрании не был. Кутепов, быстро сориентировавшись, начал каяться, что вовремя не раскусил Берия, но это вызвало смех в зале: получалось, будто именно Кутепов виноват в том, что Берия не разоблачили раньше. »
Теперь снова откроем страницы книги Серго Берия [2]:
«Видимо, он (следователь — прим.Ходанова) параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали, — Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева. Время от времени он провоцировал:
— Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?
Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от них ждали.
Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не помогло.
Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выяснилось, «высокий гость», заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое поручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.
Собрание шло три дня. Как ни «давили» на моих товарищей и бывших подчиненных, никто не сказал, что я оказался на своей должности благодаря связям, а именно этого и добивался партийный аппарат.
Анатолий Иванович Савин, ныне Генеральный конструктор и академик, академик Расплетин, после меня он стал Главным конструктором в нашей организации, Бункин, ныне академик, член президиума Академии наук, Шабанов, мой заместитель, впоследствии — генерал армии, заместитель министра обороны СССР, другие товарищи. С большинством из них у меня до сих пор сохранились и личные, и деловые связи. Все они продолжают работать, занимая командные посты в военной технике. Я до сих пор благодарен им за все, что они для меня сделали. Своими действиями эти порядочные люди доказали, что, несмотря на все вздорные обвинения, я — честный человек, работавший на свою страну. Это они, не боясь за свою карьеру, в те трудные для меня дни открыто заявили: «Мы ему верим. Если он действительно в чем-то виноват, пусть скажет об этом сам. Пусть выступит на этом партийном собрании».
. Маленков действительно приехал еще раз.
— Хорошо. Может, в другом ты сможешь помочь? — как-то очень по-человечески он это произнес. — Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа Виссарионовича?
— Понятия не имею, — отвечаю. — Никогда об этом дома не говорили.
— Ну, как же. У отца твоего тоже ведь архивы были, а?
— Тоже не знаю, никогда не слышал.
— Как не слышал?! — тут Маленков уже не сдержался. — У него должны были быть архивы, должны! Он явно очень расстроился.
Я действительно ничего не слышал о личных архивах отца, но, естественно, если бы и знал что-то, это ничего бы не изменило. Все стало предельно ясно: им нужны архивы, в которых могут быть какие-то компрометирующие их материалы.
Я знал от отца, что Сталин держит в сейфе какието бумаги. Но его уже нет в живых, и где его личный архив, мне неизвестно. Словом, я ждал, что Маленков скажет дальше. Он поднялся.
— Ну, что ж, если ты сам себе помочь не хочешь. Не договорив, повернулся и вышел. Это была наша последняя встреча. Больше Маленкова я никогда не видел. (В Лефортово и Бутырке Серго Берия провёл почти 1,5года — прим. Ходанова).
. Мне принесли массу технической литературы и даже логарифмическую линейку, необходимые для работы справочники.
До ареста я занимался разработкой системы для подводного старта баллистической ракеты. Военные моряки знают, что колебания волн не должны изменять параметров полета. Над этим я и работал. У меня сохранились до сих пор некоторые странички с расчетами, сделанными в Бутырке, — мне их вернули потом. Сами чертежи отправили в Свердловск, и они тут же пошли в работу, а некоторые наброски остались.
Но прежде чем мне разрешили заниматься любимым делом, прошло немало времени. Все те же монотонные допросы, конвой. А весной как-то выводят на расстрел. Шесть или семь автоматчиков, офицер. Поставили к стенке, прозвучала команда. Кроме злости, уже ничего не осталось. Идиоты, говорю, вы — свидетели, вас точно так же уберут.
Лишь позднее узнал, что весь этот спектакль был разыгран для мамы. Она стояла у окна тюремного корпуса — ее все это время держали в Бутырке — и все сверху видела.
— Его судьба, — сказали ей, — в ваших руках. Подпишите показания, и он будет жить.
Мама была человеком умным и понимала, что может случиться после такого «признания».
Когда она оттолкнула протянутую бумагу, охрана оторопела.
Для мамы это зрелище окончилось обмороком, а я тогда поседел. Когда охрана увидела меня, я понял по их лицам, что выгляжу не так. Посмотрел в зеркало — седой.
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что Советская власть меня помиловала.
— Извините, — говорю, — но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов:
— Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.
И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли свое решение. Я узнал, что отныне допущен, как и прежде, ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.
Еще мне сказали, что выбор места работы остается за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я ее не назову. Я поинтересовался:
— Имеете в виду города, где моя техника делается? — Да, — ответил Серов, — вот перечень институтов и заводов.
Москвы в списке не было, как я и предполагал, да и никакого желания оставаться здесь — тоже.
Я выбрал Свердловск. Мне уже не раз доводилось там бывать, и я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Еще до моего ареста мы начали там создавать филиал своей организации.
— Свердловск так Свердловск, — согласился Серов. Само решение мне не дали, но, как я потом узнал, ознакомили с ним вызванного в Москву моего будущего директора. Им должны были руководствоваться в дальнейшем и местные власти. Кроме работы, я должен был по решению правительства получить в Свердловске квартиру.
Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Ее вызвали после меня и сказали, что она может остаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня.
Мы еще неделю провели в Бутырке. За это время мне разрешили встретиться с женой — это было первое свидание, которое разрешили за полтора года. А примерно за месяц до этого мне впервые передали фотографию сына. Ему шел уже второй год. Так я узнал, что у меня родился сын.
Тогда же мне стало известно, что еще в декабре 1953 года газеты сообщили о расстреле моего отца.
В войну был награжден орденом Красной Звезды, медалью «За оборону Кавказа», другими медалями. Не возвратили и их.
Когда меня арестовали, мне было 28 лет. Теперь предстояло начинать все сначала. В Свердловске меня ждала должность рядового инженера, правда, с приставкой «старший».
Хотя, работая в Свердловске после освобождения из тюрьмы, я числился рядовым инженером, работы вел как ведущий специалист. Мы тогда делали ракеты для надводного и подводного стартов, целый ряд их модификаций. Занимался и конкретным руководством — разработкой бортовых вычислительных систем.»
Из статьи Александра Шорина «А на работу с Химмаша Берия ездил на велосипеде» [5]:
Десять лет – с 1954-го по 1964 годы – в Свердловском научно-исследовательском институте «п/я 320» (ныне – НПО автоматики имени академика Н.А. Семихатова) работал инженер Сергей Алексеевич Гегечкори.
24 ноября 1954 года Серго Берии исполнилось тридцать лет. Этот юбилей он встретил в одиночной камере Бутырки. Сын ближайшего помощника Сталина и блестящий учёный-радиоэлектронщик, который уже успел защитить докторскую диссертацию и даже получить Сталинскую премию за участие в разработке секретной ракетной системы «Комета», он теперь оказался сыном расстрелянного врага народа, лишённым всех наград и званий. Волновал его только один вопрос: расстреляют или нет.
Согласно решению Политбюро ему разрешили не только жить на свободе, но и работать по специальности, но — вдали от Москвы. «Я выбрал Свердловск, — писал позже Серго в книге «Мой отец — Лаврентий Берия». — Мне уже не раз доводилось там бывать, я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Ещё до моего ареста мы начали создавать там филиал.
В Свердловске семья Гегечкори — Серго с женой Марфой, тремя детьми и матерью Ниной (по-грузински Нино, Гегечкори — её девичья фамилия) — поселилась в самом простом рабочем районе, на Химмаше. Выбор объяснялся тем, что только там мама Серго смогла найти работу (в заводской лаборатории «Химмаша»), и сын решил, что жить они будут поблизости, несмотря на то, что самому ему приходилось ездить до работы очень далеко — в самый центр Свердловска, на улицу Мамина-Сибиряка.
О Гегечкори-Берии нам удалось поговорить с человеком, проработавшим с ним бок о бок почти десять лет. Это инженер, лауреат Государственной премии за разработку систем управления баллистическими ракетами Юрий Шилко, стаж работы которого в НПО автоматики составляет 52 года [5].
— Это был очень мягкий и вежливый человек, который за все эти годы ни с кем не поругался, ни на кого не повысил голос, — вспоминает Юрий Иванович. — Одевался он как все, а это значит — очень скромно, а на работу с Химмаша ездил, когда позволяла погода, на велосипеде.
— Вам его представили как Гегечкори?
— Да, все его называли Сергеем Александровичем Гегечкори. Хотя все знали, что он — сын Лаврентия Берии.
— Нам сразу так и сказали, чтоб потом слухов не было. Всё равно за стены института это вряд ли бы просочилось: мы же все секретные были, все под подписками. А за разглашение сами знаете, что бывало в те годы…
— Насколько близко вы общались?
— Не могу сказать, что был ему близким другом, но дома у него бывал и знал всех домашних. Ну и не раз ездили вместе в командировки, останавливаясь в одном гостиничном номере на двоих…
— Когда-нибудь он рассказывал об отце, о своей жизни до Свердловска?
— Поначалу — никогда, эта тема просто была закрытой. Потом, когда мы уже доверяли друг другу, кое-что рассказывал. Например, версию о том, что его отца убили ещё летом 1953 года, сразу при аресте, я знал ещё тогда.
— А о семье что вы знали?
— Приехал он в Свердловск не только с матерью, но и с женой и детьми. Однако жена вскоре уехала обратно в Москву, а через некоторое время они оформили развод. Как-то мы были вместе с ним в командировке в Москве, Сергей Александрович показал мне на какой-то дом и сказал: «Здесь живёт моя жена с детьми». А потом долго рассказывал о старшем сыне, который уже учит иностранные языки и разбирается в иностранных машинах, что у него коллекция моделей «мерседесов»…
— А на работе у коллег какое было мнение о Берии?
— В первую очередь — прекрасный специалист. Все знали, что он только числится обычным инженером, а на самом деле — один из ведущих конструкторов. И при этом он никогда не кичился этим…
— А грехи какие-то за ним были?
— Мог уехать без спроса в Москву, и ему прощали.
— Вы виделись после его отъезда из Свердловска?
— Как-то встретились в Москве. Просто случайно, прямо на улице. Много говорили. Он рассказал, что ему вернули звание доктора наук. А вот боевые ордена не вернули — сказали, что не смогли их найти…
В своих воспоминаниях Серго Берия называл период пребывания в Свердловске «десятилетней ссылкой», однако добавлял при этом, что «со временем забывается плохое, а вспоминается то хорошее, что оставил. Для меня таким городом стал Свердловск, откуда мы уехали лишь из-за того, что врачи рекомендовали маме сменить климат».
С теплотой он вспоминал о людях, с которыми вместе работал. Но при этом сетовал, что здесь ему не давали руководить.
«Мы делали ракеты, целый ряд модификаций: надводный старт, подводный старт, «воздух-воздух», «земля-воздух». Я был главным конструктором всех этих систем, но числился рядовым инженером…».
За рамками рассказа Юрия Шилко остались и некоторые подробности личной жизни. Например, что развод с мужем инициировала Марфа Пешкова — из-за измены мужа в Свердловске.
Сам Серго Берия о подробностях своей личной жизни не распространялся никогда.
В Свердловске о себе Гегечкори-Берия оставил память в первую очередь как о высококлассном специалисте, который поднял уровень науки в области систем управления ракетами на принципиально новый уровень.[5]
1960 год, 1 мая
Первое боевое «крещение» зенитных ракет, созданных в нашем КБ, произошло на иранской границе. Позднее — в Прибалтике. Война с американскими самолетами-разведчиками оказалась затяжной. 1 мая 1960 года в советское воздушное пространство вторгся неопознанный самолет, который, пройдя над секретными военными объектами СССР, взял курс на Урал.[2]
Из рапорта майора Воронова: «Доношу, что ваш приказ об уничтожении самолета-нарушителя государственной границы Союза ССР, вторгшегося в пределы нашей Родины 1 мая 1960 года, выполнен в 8.53, время московское.
При входе самолета в зону огня на высоте свыше 20 тысяч метров был произведен пуск одной ракеты, разрывом которой цель была уничтожена. Поражение цели наблюдалось при помощи приборов, а через небольшой промежуток времени постами визуального наблюдения было зафиксировано падение обломков самолета и спуск на парашюте летчика, выбросившегося с разбитого самолета. О результатах боя мною было доложено по команде и приняты меры к задержанию летчика, спустившегося на парашюте».
10 февраля 1962 года на мосту Глинке американского летчика Фрэнсиса Гарри Пауэрса обменяют на советского разведчика Вильяма Генриховича Фишера, больше известного как Рудольф Иванович Абель. И мир постепенно начнет забывать и о неудачливом пилоте, и о том, что случилось в мае 1960-го в небе под Свердловском, так и не узнав о том, что же произошло в действительности.
Пауэрса сбили потом, а первая ракета уничтожила наш самолет. Замечательный летчик погиб.
Имя погибшего пилота — старший лейтенант С. Сафронов. Вполне понятно, что трагедия не была секретом для всей Уральской армии ПВО, в печати же до 90-х годов об этом не проскользнуло ни строчки. Виной случившегося отсутствие широко известной ныне системы «свой-чужой».
Восполним и этот пробел. К первым подводным стартам самое непосредственное отношение имели академики Макеев, Семихатов, Исаев. В этих работах с самого начала принимали участие я и мои коллеги из Свердловска. Мы создали всю аппаратуру управления и запуска морской баллистической ракеты. Позднее флот получил ракеты уже не с жидкостными, а твердотельными двигателями, поражающие цели на расстоянии до десяти тысяч километров. Уже с середины 60-х годов советские моряки имели их на вооружении.
За четыре с половиной десятилетия научной деятельности я действительно успел немало. Даже сегодня мы не можем рассказать о целом ряде работ, выполненных коллективом института «Комета» в области космической разведки, связи, многих других специальных областях.
А ведь на Урале пришлось начинать с нуля. Не было серьезной базы — ее предстояло создавать. Но, главное, меня окружали люди, искренне желавшие работать. Как и в Москве, со мной трудилась в основном молодежь. Большинство приехало в Свердловск из Москвы по направлению. Впоследствии мне удалось подобрать в подразделение, которое я возглавлял, таких талантливых ребят из выпускников мех-математического и физического факультетов Уральского университета, радиофакультета и факультета автоматики Уральского политехнического института, других вузов.
С первых дней нашего пребывания в Свердловске и соседи, а жили мы в рабочем районе, и коллеги знали, кто я такой и что со мной произошло. С такой же доброжелательностью относились и к маме.
Мы прожили на Урале десять лет и ни разу не столкнулись с тем, чем нас пугали, отправляя под конвоем в Свердловск. Саму смену фамилии объяснили так: «К Берия у народа отношение сами знаете какое. » Все это оказалось неправдой. А ведь в тех местах в то время оказалось немало людей, пострадавших от Советской власти. Догадывались и понимали, видимо, что не все так, как утверждала официальная пропаганда.
Иной раз возвращается мама со второй смены — она в заводской лаборатории работала — а тут, как это нередко случалось в рабочем районе, драка. Сразу же кто-то подходит.
— А мы вас знаем. Не волнуйтесь только. Мы вас проводим до самого дома. И провожали. Забудешь такое?
Мы и уехали из Свердловска лишь потому, что врачи предупредили меня, что маме необходимо сменить климат.
Со временем забывается плохое и вспоминаешь все то хорошее, что когда-то оставил. Для меня таким городом стал Свердловск.
И техническое руководство института в лице Семихатова, и большинство товарищей по работе — Миронюк, Куприянов, Табачник, Назаров, Байков, Трифонов, Замятин и многие другие были моими товарищами не только по работе, но и в жизни, и помогали преодолевать все трудности.
. Была и постоянная помощь со стороны самых разных людей. Не раз вспоминал я добрым словом советских ученых и конструкторов. Столь же существенной была для меня помощь Дмитрия Федоровича Устинова, министра радиопромышленности Калмыкова и других крупных организаторов промышленности. И что любопытно: порой мне было проще, чем при жизни отца. Не было необходимости стесняться быть настойчивым. Я мог уже требовать все необходимое довольно жестко. Раньше, при жизни отца, во многих вещах, касающихся работы, я был более щепетильным человеком.
Моя дружба с Устиновым началась еще в конце сороковых — Дмитрий Федорович крепко помог в создании нашей организации. Интереснейший был человек — и как инженер, и как организатор. Несмотря на разницу в возрасте и его высокое положение, нас многое связывало.
Молодежь к нему тянулась, и он помогал молодым, чем мог. С такими видными учеными, как Королев, Черток, «стычки» у него бывали, а с молодежью — никогда. Он видел в научной молодежи опору. Этим, видимо, все и объяснялось.
Мы не раз встречались с ним и тогда, когда он уже был членом Политбюро, министром обороны, еще раньше — секретарем ЦК. И на ракетных заводах вместе бывали, и к себе в Москву вызывал по целому ряду проектов. Когда наша разведка доложила, что американцы далеко продвинулись в создании лазерных антиракетных систем, меня и еще ряд ученых пригласили в Москву, и мне, например, пришлось там в течение двух месяцев заниматься этой проблемой. Мы много говорили тогда с Дмитрием Федоровичем о самых разных вещах, но никогда о том, что случилось с моим отцом. Порой мне казалось, что вопреки собственному желанию он сознательно не затрагивает эту тему.
Когда в свое время в Свердловске я решил экстерном сдать экзамены и получить инженерный диплом — и его ведь после ареста не вернули, — это было воспринято как вызов, но копию диплома об окончании академии мне таки выдали.
Ванников, Махнев, Курчатов, Щелкин, Туполев, Королев, Макеев. Трижды и дважды Герои, академики; Генеральные конструкторы. Любому человеку, связанному с техникой, эти громкие имена говорят о многом. А у меня связаны с этими людьми воспоминания о встречах после Лефортово и Бутырки. И они, и другие ученые и конструкторы поддерживали меня как только могли.
Работая в Свердловске, я не раз замечал: многие люди раскрылись лишь тогда, когда мне было действительно трудно, а при жизни отца оставались в стороне, не желая выглядеть подхалимами.
А были и другие, конечно. Те, кто старался избегать меня, хотя в свое время вели себя совершенно иначе. Да я и сам старался не ставить людей в неудобное положение. Даже работая на Украине, я замечал: давление на меня дистанцирует многих людей. Что поделаешь.
Если не ошибаюсь, лишь один из моих бывших товарищей, работавших со мной еще до ареста, опубликовал воспоминания, после которых я никогда не подам ему руки. В свое время я пригласил его на работу в наше КБ. Мы долго и плодотворно работали. Это был действительно очень талантливый, работоспособный человек. Но когда к власти пришел Хрущев и, по сути, разгромил нашу организацию, расчленив на пять частей, по чьей-то подсказке сверху наш товарищ, никогда не участвовавший до этого в интригах, противопоставил себя коллективу. Новое руководство осталось довольно, и этот конструктор оказался в фаворе. Увы, времена меняются. С приходом очередного руководителя страны высокую должность пришлось сменить.
Член-корреспондент, генерал, Герой Социалистического Труда, умудренный профессиональным и жизненным опытом человек. Я читал небылицы о себе и своих товарищах и думал: зачем?
Не выдержал, набрал номер междугородки:
— Ты ведь, когда писал о всех нас, против правды пошел. Объясни хотя бы, ради чего?
— Понимаешь, — ответил он, — я это раньше написал, меня заставили.
— Меня ведь, сам знаешь, тоже заставляли давать на вас показания, что вы вредители. Не дал ведь. Так что грех ты взял на душу, уж извини за прямоту.
За годы работы, а мне только на испытательных полигонах пришлось в общей сложности несколько лет провести, как правило, встречал замечательных людей. Вспоминаю, скажем, маршала артиллерии Павла Николаевича Кулешова. Из соображений секретности он одно время даже фамилию не свою носил — Сергеев.
В годы войны Кулешов— командир полка гвардейских минометов — знаменитых «катюш», начальник оперативной группы гвардейских минометных частей Северо-Западного, Волховского фронтов. С 1943 года командовал гвардейскими минометными частями Красной Армии. После войны — начальник ракетного факультета Артиллерийской академии, начальник полигона ПВО, заместитель главкома ПВО по вооружению, начальник Главного ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии.
Забегая вперед, скажу, что столь же недальновидно поступали впоследствии и другие руководители государства. Многие годы наш институт, к примеру, разрабатывал радиоэлектронные комплексы для ПВО, выполнял задачи, связанные с космосом, авиацией, Военно-Морским Флотом. И вот с высоких трибун прозвучало: конверсия. Но что же мы получили в итоге?
Вспомните, что произошло несколько лет назад. Заводы, десятилетиями выпускавшие ракеты, начали выпускать трактора, авиационные предприятия кастрюли и так далее. Достижения, специализация предприятий в расчет не брались. Все вылилось в очередную кампанию.
Это все, не секрет, пошло от партийных структур, неспособных доводить начатое дело до конца. Вопросы, связанные с конверсией, как следует не продумали, отделались пустыми лозунгами да прожектами. Вот и пострадало дело.»[2]
В начале 60-х годов мама Серго работала в лаборатории по металлохимии литейного завода и неожиданно заболела (подозрение на лейкемию).
По ходатайству перед правительством президента АН СССР академика Мстислава Келдыша и группы видных учёных-ядерщиков страны, в связи с болезнью матери Нины Теймуразовны, Серго Берия и его матери был разрешён перевод из Свердловска в город Киев в организацию п/я 24, преобразованную впоследствии в НПО «Квант» (сейчас ГП НИИ «Квант»).
в Киеве Серго Лаврентиевич занимался системами управления ракет и противоракетными комплексами. По поручению Б.Патона участвовал в разработке балистических ракет для стрельбы с железнодорожных платформ, в частности системами защиты ракетного поезда.
До сентября 1988 года он там работал ведущим конструктором, начальником сектора, начальником отдела. Позднее он был привлечён к работе Отделения новых физических проблем ИПМ Академии наук Украинской ССР в качестве заведующего отделом системного проектирования-главного конструктора комплекса. С 1990 по 1999 годы С. Л. Берия — научный руководитель, Главный конструктор киевского НИИ «Комета» (ранее — Киевский филиал ЦНПО «Комета»). Занимался космическими системами связи.
После развала СССР все оборонные программы на Украине были заморожены. Разносторонняя подготовка, энциклопедические знания Сергея Лаврентиевича позволили заняться мембранными системами для анализов зерна и разработкой СВЧ-сушилок для зерна.
В рамках реализации конверсионных проектов занимался создание новых искусственных материалов для газовых и нефтяных трубопроводов, топливных баков, элементов ракет.
Новые материалы создавались на основе новых материалов на базе вулканического базальта, месторождения которого встречаются только в Украине, Грузии и США. Завод сверхпрочных материалов производительностью до 500 км труб диаметром до 1метра был построен в Грузии. Неоднократно американцы предлагали поехать в США, почитать лекции. Серго Лаврентиевич неизменно отвечал отказом.
А теперь опять предоставим слово Серго Лаврентьевичу [2]:
«Нынешняя моя должность — директор и Главный конструктор научно-исследовательского института «Комета» Министерства машиностроения, военно-промышленного комплекса и конверсии Украины. Название НИИ — оттуда, из начала пятидесятых, когда я вместе с такими же, как сам, молодыми одержимыми учеными создавал первые противокорабельные ракеты, засекреченные шифром «Комета».
Не скрою и того, что не раз была возможность у меня покинуть страну. И гораздо раньше, и в последние годы. Но поступи я так, предал бы память отца. Да и никогда не ставил я знака равенства между партийной верхушкой и страной, которой всю жизнь служил. Словом, и этот шаг, столь легко сделанный другими, оказался не для меня.
Из газеты «Нью-Йорк таймс»: «Сергей Никитович Хрущев, сын советского руководителя, вошел в небольшое помещение иммиграционного бюро в городе Провиденс штата Род-Айленд и вышел оттуда с законными правами постоянного жителя Соединенных Штатов. Спустя 16 месяцев после падения Коммунистической партии Советского Союза 57-летний инженер, который стал политологом, и его жена Валентина ожидают выдаваемого иностранцам вида на жительство. В интервью, которое было взято у господина Хрущева, говорившего из своего дома в городе Кранстоне, штат Род-Айленд, он сказал, что решил добиваться права на постоянное жительство в Соединенных Штатах, «потому что в этой стране легче жить и работать. У меня все еще есть квартира в Москве. Там у меня есть и дача. У меня есть мои деревья и мой пруд, маленький пруд с рыбками». Подобострастно прождав семь лет Сергей Хрущёв и его семья получили наконец американское гражданство.» (Всё это время Сергей Хрущёв работал и читал лекции в американских университетах. Внучка Горбачёва также живёт в США и возглавляет там Горбачёв-Фонд — прим.Ходанова)
Этот шаг, столь легко сделанный другими, оказался не для меня. На все приглашения переехать в США, Англию, где были бы созданы все условия для работы, я ответил отказом.
В одну из встреч с тогдашним Председателем КГБ СССР Юрием Андроповым, не раз приглашавшим меня из Киева как эксперта для оценки материалов, связанных с американскими лазерными космическими системами, между главой советских спецслужб, будущим Генеральным секретарем ЦК КПСС и мной, сыном Лаврентия Берия, состоялся такой разговор.
Мы поговорили о деле, о материалах, которыми располагала советская разведка, и вдруг Юрий Владимирович заговорил о другом — он сказал, что считает мое поведение правильным.
Юрий Владимирович очень внимательно меня выслушал и опустил глаза. Помолчал.
—И тем не менее такое поведение я одобряю.
Сын Сергей живет со мной. Женат на украинке, замечательной девушке. В свое время чересчур бдительные люди очень не хотели видеть его студентом. Вмешался тогда Семичастный. После освобождения от должности Председателя КГБ СССР Владимир Ефимович работал первым заместителем Председателя Совета Министров Украины. Правда, и сын характер проявил — пошел в другой вуз. Сегодня он научный сотрудник, пошёл по стопам отца, занимается радиоэлектроникой.
Старшая дочь, Нина, окончила Строгановское училище, Академию художеств в Финляндии. Ее будущий муж учился в аспирантуре МГУ. Я искренне верил, что он эстонец. Позднее признались, что он гражданин Финляндии. Мне не оставалось ничего другого, как рассмеяться: «Только этого нашей семье и недоставало!» Уехать ей разрешили.
Надя, младшая дочь, живет в Москве. Искусствовед. Растут внуки.
Кто-то из современных историков недавно заметил: о Берия написано и много и почти ничего. Трудно не согласиться. Домыслы и откровенные сплетни действительно не в счет. Неужели все мы столь наивны, что до сих пор боимся признать, что тогда, в пятьдесят третьем, партийная верхушка, действительно повинная в злодеяниях против собственного народа, просто-напросто расправилась с последовательным и взвешенным политиком, списав на убитого едва ли не все преступления. Не был мой отец — Лаврентий Павлович Берия ни английским шпионом, ни организатором и вдохновителем массовых репрессий. Имена палачей, включая «великого реформатора» Хрущева, Маленкова, известны.
Есть все основания полагать, что сознательно лгали советскому народу не только все руководители партии и государства, включая «несгибаемого узника Фороса». В сокрытии государственной тайны бывшего СССР явно заинтересованы и сегодня определенные политические круги в России. Достаточно вспомнить, что так называемое «Дело Л. П. Берия» до сих пор засекречено. К чему бы это? Впрочем, вопрос риторический.
Не в угоду сегодняшней конъюнктуре — ради восстановления исторической правды взялся я за написание этой книги. Право читателя соглашаться со мной или спорить. Я просто предлагаю задуматься над прочитанным.
Да, отец порой ошибался, но был искренен и верен стране, которой служил. Это он, Берия, единственный из членов тогдашнего советского руководства, последовательно и открыто выступал за освобождение и полную реабилитацию миллионов людей, брошенных в тюрьмы и концлагеря. Это он, опять же единственный из членов Президиума ЦК, потребовал созыва внеочередного партийного съезда и полного отчета всего кремлевского руководства за все, что случилось. Ответом партийной верхушки стало убийство и, что не менее страшно, потоки лжи, сопровождающие имя моего отца и спустя десятилетия после его трагической гибели.
Мудрый политический деятель, прекрасный аналитик и выдающийся организатор, просто умный и талантливый человек явно не вписывался в команду беспринципных кремлевских деятелей, переживших своего хозяина и дерущихся за оставленное наследство. Яркая личность и серость, рвущаяся к власти, несовместимы. Понимал ли тогда, в пятьдесят третьем, это мой отец? Неужели он искренне верил, что Хрущев, Маленков и другие признаются в своих преступлениях. Не случайно, видимо, так беспокоили партийную верхушку личные архивы первого заместителя Председателя Совета Министров СССР.
Кто знает, как сложилась бы история Советского государства, не пойди Хрущев и его ближайшее окружение, столь же повинное в массовых репрессиях, как и новоявленный партийный лидер, на политическое убийство. Возможно, именно тогда был упущен исторический шанс, обернувшийся спустя много лет бездарно проваленной перестройкой.
Наверное, тогда, весной пятьдесят третьего, отец и без того сделал больше, чем мог.
Смею предположить: все, что писали вчера и пишут сегодня о моем отце — Лаврентии Берия, ровным счетом ничего не изменит — в Историю он так или иначе войдет как здравомыслящий политический деятель Советской эпохи, работавший во благо своей страны и своего многонационального народа. »[2]
Серго Берия работал в НИИ «Комета» г. Киев до своего 75-летия, пытаясь загрузить гражданской тематикой коллектив НИИ «Комета» и завода в Грузии. В 1999 году вышел на пенсию.
Историю можно переписать — так уже бывало не раз, и при Хрущеве, и при Брежневе, и при Горбачеве, и при Ельцине. Лишить народ исторической памяти раз и навсегда — невозможно. Мифы, даже возведенные в ранг государственной тайны, к счастью, не вечны.
От себя хочу добавить, что Лаврентию Павловичу Берии, не смотря на свою чудовищную занятость на, сумасшедший ритм и чудовищные нагрузки его жизни, удалось воспитать действительно достойного сына — разностороннего учёного, талантливого конструктора и настоящего патриота нашей страны Серго Лаврентиевича Берия, который достойно, с поднятой головой прошёл все тяготы и испытания, которые приготовила ему жизнь и не предал память своего отца. И не предал свою великую страну, в которой он родился и которой он верно служил на протяжении всей своей жизни, не смотря ни на что.