сулейманов шамхал амиргамзаевич биография

Шамхал Сулейманов: «РПРЦ создал самую удобную для населения систему оплаты коммунальных услуг»

Долгое время оплата коммунальных услуг в Дагестане вызывала массу неудобств. Низкое качество обслуживания, бесконечные очереди, неразбериха с платежами, куча разных квитанций. Республиканский платежно-расчетный центр (РПРЦ), начавший работу в марте 2014 года, существенно реформировал систему организации оплаты энергоресурсов.

РПРЦ улучшил качество оплаты – теперь каждый абонент может оперативно получать данные о состоянии лицевого счета и платежах в любой точке республики. Для жителей Дагестана созданы все условия. Спустя год работы платежно-расчетного центра финансовая дисциплина заметно нормализовалась. О том, какие задачи выполняет РПРЦ в Дагестане и каких результатов смог добиться центр за год работы, мы побеседовали с генеральным директором Республиканского платежно-расчетного центра Шамхалом Сулеймановым.

— Шамхал Амиргамзаевич, расскажите, чем было обусловлено создание Республиканского платежно-расчетного центра в Дагестане. На каких условиях создавался центр и какие были предпосылки для его создания?

— В 2013 году дочерней компанией «Газпрома» «Газпром Межрегионгаз Пятигорск» было принято решение о проведении тендера на сборы платежей с населения Республики Дагестан за поставленный сетевой газ. Эта мера была вынужденной, так как сбор был организован не на должном уровне, и хронические долги за газ увеличивались с каждым годом. В данном тендере участвовал и победило ООО КБ «Кредитинвест Банк». В 2013 году банк организовал платежно-банковского агента, который впоследствии и стал Республиканским платежно-расчетным центром. Руководить центром и организовывать сборы было поручено нашей команде. Мы взялись за выполнение этой задачи. Вообще, пилотная версия данного проекта была инициирована руководством филиала «Газпром Межрегионгаз Пятигорск» по Республике Дагестан в лице Адильхана Ганакаева. Он пытался и пытается по сей день выровнять сборы по оплате газа в республике, увеличил штат на более чем 300 контролеров. А это, как вы понимаете, дополнительные рабочие места. В марте 2014 года в тестовом режиме мы собрали первые платежи, а с мая прошлого года стали работать на полную мощность.

— Как Вы лично охарактеризуете ситуацию со сбором платежей за газ в Республике Дагестан?

— Это очень болезненный вопрос. Ситуация оказалась критической, и стояла задача организовать и предоставить условия для проведения платежей абонентами. До нашего появления фактором снижения сборов были ограниченность мест приема платежей, т.е. можно вспомнить, сколько возмущений людей публиковались в СМИ в связи с большими очередями. Немаловажным моментом является то, что «Газпром» не отказывается от многих социальных проектов в нашей республике по газификации региона, но у нашего населения к подобного рода вещам потребительское отношение. Накопление долгов, расхолаживание финансовой дисциплины началось еще в 2007 году. Последние два года политика со стороны абонентской службы становится более-менее внятной.

— В чем причина, как Вам кажется?

— Мне бы не хотелось говорить, что причина в ментальности нашего населения. Просто наши люди предприимчивы, но не там, где надо. Сейчас абонент видит, что его оплата доходит до поставщика газа, и следующий платеж осуществляет спокойно.

— Это значит, что прозрачность платежей влияет на сборы?

— Конечно! Я считаю, что каждый человек, независимо от того сколько он платит: 100, 1000 или 10 тысяч рублей, хочет, чтоб его деньги дошли куда надо. РПРЦ нацелен на то, чтобы разъяснять ситуацию по оплате: люди могут оплачивать услуги не только через наш центр, но и любыми другими доступными способами – через почту или через Сбербанк. Наша задача – увеличение сборов платежей. Поэтому мы не считаем другие структуры конкурентами. Они наши коллеги! Но мы в свою очередь пытаемся усовершенствовать этот вид услуги.

— Какие преимущества в том, чтобы люди пользовались именно услугами РПРЦ?

— Во-первых, у нас большое количество стационарных касс. Также мы приняли на работу более 400 кассиров, снабдив их мобильными кассами, которые могут принять платеж по месту нахождения абонента. Несмотря на то, что это влечет определенные риски, мы все же пошли на такой шаг. Во многом для удобства тех жителей Дагестана, кто живет в отдаленных районах. Во-вторых, у нас один из самых жестких договоров с ресурсоснабжающей организацией.

— Какой выход из ситуации Вы видите? Ужесточение мер к неплательщикам, разъяснительная работа или же нужен комплекс мер?

— Меры действительно нужно принимать комплексные, потому что это уже клубок из разных проблем, и нет единого способа их разрешить. Это должна быть и разъяснительная работа, а если речь идет о хищении газа, должны привлекаться и правоохранительные органы. До людей необходимо доводить социальную значимость оплаты газа. Мы разъясняем, что не нужно платить за газ именно нам. За него в принципе нужно платить! Сам абонент вправе выбрать любой удобный для него способ оплаты.

— Ваши сотрудники участвовали в рейдах по выявлению неплательщиков газа. Это дало какой-то результат?

— Сами рейды мы не проводили, но наши сотрудники присутствовали на этих мероприятиях, чтобы неплательщики могли на месте оплатить газ и не быть отключенными. Часто бывает так, что человек по разным причинам просто не дошел до нас, например, не нашел времени или был в отъезде. В Дагестане очень распространено такое явление, как «правовой нигилизм». В связи с этим мобильные кассиры присутствовали на рейде и могли принять оплату. Некоторые абоненты так до конца и не понимают, почему их отключают. Да, есть долги, но в любом случае они не видят причин для отключения газа. Радует, конечно, что есть сознательные граждане, которые, понимая свою неправоту, производят оплату на месте.

— Расскажите, как будет поставлена работа мобильных кассиров с населением. Они будут ходить к определенным категориям населения?

— У каждого такого мобильного кассира есть свой участок, и они совершают обход на своих участках. Это делается для того, чтобы абонент мог оплачивать услуги за газ, не выходя из дома.

— Это действительно удобно.

— Конечно. Мы начинали с 4-х мобильных кассиров и 7-ми стационарных касс. А сегодня у нас уже более 70 точек приема платежей по всей республике, а еще 450 мобильных кассиров. Эти цифры с каждым разом увеличиваются. Мы заключаем договоры с другими компаниями. За год работы у РПРЦ достаточно положительные показатели.

— Шамхал Амиргамзаевич, каким Вы видите дальнейшее развитие расчетно-платежного центра?

— Развитие РПРЦ мы видим в создании единой абонентской базы и в создании единого договора со всеми ресурсоснабжающими компаниями и абонентами. Чтобы все оплаты можно было проводить через наши кассы. Например, мы уже принимаем плату за уборку мусора, заключен договор с компанией «Фонд капитального ремонта». Нами уже проводится работа по созданию общих квитанций, и мы стремимся к тому, чтоб принимать оплату всех видов коммунальных услуг. Востребованность таких услуг, поверьте мне, есть. За восемь месяцев работы РПРЦ около 800 тысяч транзакций мы провели без единого нарекания как со стороны абонентов, так и со стороны ресурсоснабжающей организации. Это о чем-то да говорит. В рамках нашего проекта нами создано более 500 рабочих мест, и в масштабах республики проект является социально значимым.

Больше важных и актуальных новостей в Telegram-канале РИА «ДАГЕСТАН». Подписывайся!

Источник

О фальсификации чеченской истории

К ВОПРОСУ О ФАЛЬСИФИКАЦИИ ЧЕЧЕНСКОЙ ИСТОРИИ ПЕРИОДА РОССИЙСКО-КАВКАЗСКОЙ ВОЙНЫ XIX ВЕКА

В последнее время в информационном пространстве наблюдается активизация целенаправленной подмены подлинных смыслов чеченской истории.

В сохраняемой чеченцами на уровне подсознания матрице традиционных смыслов исстари заключался неиссякаемый источник народной пассионарности такого уровня, какой был недосягаем для порабощённых собственными эгоцентрическими элитами обществ. Причём у последних представители эгоцентрических сословных иерархий и сами являлись носителями различных степеней сословной зависимости нижестоящих относительно вышестоящих. Народу же нохчи в его истории удавалось достигать общественной упорядоченности и избегать хаоса за счёт правильной самоорганизации свободных узденей (чеч. «оьзда нах»), воспитывавшихся в духе и манерах аристократизма подлинно свободного человека (чеч. «маьрша стаг»; «шен син эла»; «эхартан къонах»).

Чеченские уздени создали такой общественный строй, при котором они зависели лишь от Бога и своего самоорганизовавшегося народа в лице представительных институтов народовластия. Тем самым не допускалось возникновения феодальных сословных иерархий, узурпирующих власть над народом. Им просто не было места в перманентном процессе упорядочения жизни общества. Институты народовластия, вплоть до общенационального представительного собрания Мехкан Кхел, формировались методом многостепенного косвенного делегирования доверия и властных полномочий. Системно обусловленная зависимость носителей властных полномочий от народного доверия исключала конкурентную борьбу за власть, в результате чего во власти преимущественно оказывались не пассионарии-эгоцентристы с демоническим типом строя психики, а пассионарии с человечным типом строя психики. Первых чеченцы характеризовали как «беркат доцу нах» (те, с кем нет бараката от Аллаха), а вторых как «беркате нах» (приносящие баракат). Реализация традиционных принципов правосознания в системе народного жизнеустройства способствовала сохранению в народе благодати от Бога, бараката.

Давно подмечено, что история так называемых «вольных обществ» Чечении и других горских народов болезненно воспринимается определённой категорией людей из числа чеченофобов, поскольку на долю народа нохчи выпадало стать главным выразителем проекта узденского общества свободных людей на Кавказе. В этой связи обратило на себя внимание видеовыступление историка-чеченофоба З. Гаджиева, который затронул ряд острых тем, касающихся периода российско-кавказской войны XIX века. Возникло желание немного развеять нагоняемый им туман абсурдных исторических трактовок, а потому остановимся подробнее на некоторых озвученных им тезисах по ряду исторических эпизодов.

В частности, из ложной трактовки З. Гаджиевым одного из таких эпизодов вытекает, будто бы в 1829 году многочисленная делегация нохчийского представительного собрания Мехкан Кхел во главе с Бейбулатом Таймиевым вела переговоры о подчинении Чечении монархической власти шамхала Тарковского Мехти, как «валия» самостоятельного независимого Дагестана. Хотя непредвзятый анализ исторических источников выявляет со всей очевидностью, что в реальности на этих переговорах чеченцы обратились к шамхалу с предложением «помирить их с русскими», покровительствовать им во взаимоотношениях с Российской империей и представлять их интересы в российских высших военных и политических кругах, при сохранении народом нохчи своего традиционного самоуправления свободных узденей и полной самостоятельности во внутренних делах. Достигнутые на переговорах договорённости фактически были заключены с Российской империей и касались лишь вопросов внешних связей и внешней политики Чечении. Ссылаясь на формальную роль шамхала Мехти в этом процессе, З. Гаджиев по сути пытается выставить Чечению времён Бейбулата попавшей в зависимость во внутренних и внешних делах даже не от России, а от Дагестана, предстающего в такой интерпретации чуть ли не самостоятельным цельным политическим субъектом во главе с шамхалом Тарковским. Следом проводится мысль, дескать, шамхал автоматически передал дагестанскому имаму Гази-Магомеду право духовного лидерства над якобы подвластным чеченским народом, на том основании, что ещё задолго до соглашения с чеченцами от 1829 года и задолго до того, как Гази-Магомед стал лидером газавата против России в Дагестане, Мехти давал ему право, как учёному-алиму, на проповедь в своём шамхальстве Тарковском. Из скользкой «логики» З. Гаджиева далее вытекает, что Гази-Магомед таким образом получил от шамхала Мехти пожизненное право проповедования в Чечении и право духовного лидерства в народе нохчи, после чего это «право» досталось в наследство последующим имамам.

На самом же деле чеченцы заключили в 1829 году договор с шамхалом как с генерал-лейтенантом русской императорской армии на Кавказе и обладателем официального чина царского «тайного советника», как с имперским чиновником, в рассматриваемый период олицетворявшим российскую власть в некоторых районах Дагестана, в основном в Кумыкии. Точно так же фигурантом переговорного процесса с российской стороны мог выступать, к примеру, начальник любой из русских крепостей или командующий какой-либо из частей Кавказской кордонной линии, чему есть примеры в истории российско-чеченских переговорных контактов. Все титулы и чины Мехти утверждались в С.-Петербурге. На обращение чеченцев именно к шамхалу Тарковскому повлияло также и то обстоятельство, что шамхалы возводили своё происхождение к къурайшитам, из рода Пророка (а.с.с.), и это мнение было распространено среди кавказских мусульман, что априори побуждало чеченцев доверять верности слова Мехти.

Будучи представителем царской власти, шамхал Мехти воевал против «немирных» горцев. В последние же годы своей жизни, опираясь на свои официальные полномочия, старался способствовать выработке мирного компромисса, в том числе и с Гази-Магомедом. Успех в достижении перемирия с чеченцами в 1829 году стимулировал надежды на универсализацию подобного опыта. Однако добиться аналогичного результата в переговорах с имамом Гази-Магомедом Мехти не успел, поскольку после завершения в 1829 году войны с Турцией приоритеты кавказской политики С.-Петербурга стали вновь смещаться в сторону требований безоговорочного покорения горцев с уничтожением их внутреннего самоуправления и полным подчинением имперской чиновничьей вертикали, вследствие чего тема переговоров стала терять свою актуальность и остроту. К тому же сам Мехти умер в 1830 году и его миролюбивые усилия не нашли достойного продолжателя. Новый шамхал Сулейман-паша, сменивший в должностях умершего отца, уже был вынужден воевать с Гази-Магомедом.

Итого, перемирие 1829 года в реальности было заключено между непокорённой Чеченией и Российской империей в лице высокопоставленного царского чиновника Мехти, а затем утверждено командующим Кавказским корпусом графом Паскевичем, пригласившим «для объяснений» в Тифлис большую делегацию чеченских старшин во главе с Бейбулатом Таймиевым, что отражено в исторических источниках. Данное мирное соглашение сохраняло чеченские традиционные институты власти и управления, основанные на принципе многостепенного делегирования доверия и властных полномочий народным представителям, то есть сохраняло нохчийскую систему жизнеустройства с народным суверенитетом, что кардинально отличалось от феодально-монархической природы власти дагестанских шамхалов.

Для чеченцев шамхал Мехти являлся всего лишь удобным промежуточным звеном в переговорах и договорённостях с командующим российскими войсками на Кавказе Паскевичем. В соответствии с соглашением чеченцы избегали выдачи аманатов в крепость Грозную, где условия содержания и гарантии безопасности заложников оставляли желать лучшего, мягко говоря. Вместо этого Бейбулат отдал шамхалу своего сына в группе формальных аманатов, но и шамхал отдал Бейбулату и чеченским старшинам своего сына Шахбаза практически в том же качестве. В реальности это больше выглядело как куначеская отправка друг к другу сыновей для обретения ими жизненного опыта в условиях иноэтничной среды, как признак доверия и дружбы между шамхалом и чеченскими старшинами.

Кроме того, под покровительством Бейбулата и чеченских старшин сын шамхала Шахбаз исполнял роль официального лица, связующего их с царской администрацией, то есть выполнял функции осуществления внешних связей с российским государством. Если, к примеру, у кого-нибудь из чеченцев возникала необходимость выехать на подконтрольные царским войскам территории по тем или иным делам, то им достаточно бывало взять удостоверяющую личность бумагу с подписью находящегося под их покровительством Шахбаза для беспрепятственного проезда. Чеченцы и командование царских войск обязывались не предпринимать друг против друга враждебных действий. При этом шамхал приобрёл в лице сильного и организованного чеченского народа надёжных союзников и друзей, что весьма усиливало его политический вес.

Однако часть представителей царского генералитета изначально стала трактовать соглашение о мире и союзничестве как унизительное для империи, в особенности выдачу чеченцам шамхальского сына Шахбаза. Против самого Мехти стали плести интриги. Тем не менее, Паскевич вынужден был поддержать в этом споре шамхала и достигнутые им договорённости ввиду продолжавшейся войны с Турцией и послевоенной натянутости отношений с Ираном. В итоге, достижение приемлемого для чеченцев официального мирного соглашения явилось крупным дипломатическим успехом Бейбулата Таймиева, что стало возможным благодаря удачному соединению по воле Божьей целого ряда факторов. Народ нохчи получил столь нужную отсрочку в затянувшейся войне и, на тот момент, надежду на закрепление достигнутого компромисса.

В своём предписании противнику достигнутых договорённостей генералу Эмануелю от 2 августа 1829 года Паскевич ясно указывал на сохранение за чеченцами, согласно условиям мирного соглашения, их внутренней самостоятельности и самоуправления, лаконично выразив это следующими словами: «. предоставляется им внутреннее между собою управление, на том основании, как они сами управлялись». Иначе говоря, сохранялась традиционная система самоорганизации свободных людей для поддержания подлинно народного изволения судьбы. При этом Мехкан Кхел согласился доверить часть внешнеполитических функций российскому государству. Предполагалась также свобода передвижения по всему Кавказу и за его пределы. О реальной же роли в Чечении шамхальского владетельного дома Паскевич писал в том же предписании Эмануелю: «Сын шамхала, находящийся между ними. по желанию самих Чеченцев, назначается комиссаром, с тем, чтобы требования, какие могут к ним случиться от Российского начальства, были производимы через его посредство и ему же предоставляется право выдавать билеты означенным Чеченцам для проезда в наши владения по торговым нуждам».

Следует также отметить, что давая поначалу формальное «разрешение» Гази-Магомеду, как учёному-алиму, на религиозную проповедь в своём Тарковском шамхальстве, представитель российской власти шамхал Мехти по определению не мог иметь ввиду проповедь газавата против царской России и её ставленников из местных феодалов. А позже, когда Гази-Магомед открыто встал на путь газавата, Мехти пытался примирить его с российским государством на взаимоприемлемых условиях. При этом Гази-Магомед, как и любой обладавший религиозными знаниями горец, не нуждался в разрешении шамхала на распространение религиозной проповеди в «вольных обществах» Чечении, где всегда имелась на то реальная возможность без разрешений каких-либо царских чиновников и феодальствующих особ из соседних народов. Среди чеченцев, обладавших реальным статусом свободных людей свободного общества, пропаганда кем-либо идеи газавата могла беспрепятственно распространяться вовсе не с позволения царской администрации в лице шамхала Мехти или кого-либо ещё, как это пытается преподнести З. Гаджиев. Наоборот, такая «свобода слова» для учёных, мудрецов или просто для достойных мужчин, независимо от национальности, в Чечении сохранялась именно потому, что при достижении взаимоприемлемого перемирия с российским государством чеченский народ сохранил свою самостоятельность, самоуправление и принципы правосознания, характерные для общества свободных людей.

К слову сказать, с таким же успехом и чеченские лидеры, начиная с шайха Мансура, свободно проповедовали те же идеи в незанятых царскими войсками и их приспешниками обществах Дагестана. Так, к примеру, полковник Бекович-Черкасский в своём рапорте на имя тифлисского военного губернатора генерала Н. М. Сипягина от 9 апреля 1828 года, то есть ещё до заключения мирного соглашения с чеченцами, свидетельствовал «о деятельности Бей-Булата в Дагестане»: «Сейчас получил я известие через чарцов (джарцы; наше примеч.), что чеченский Бейбулат, прибыв в авары, приглашает их восстать противу русских, объявляя им фирман Оттоманской Порты, в коем написано, что знамя великого их пророка Магомета им вынесено и что исламизм требует от каждого правоверного магометанина жертвовать собою за честь религии и за твердость престола его, служащего основанием закона. При сем объявлении раздает Бей-Булат и деньги, присланные будто бы из Турции. Аварцы, принимая его требования с благоговением, рассылают повсюду к сопредельным к ним народам возглашение, что дошло и до чарцов; между сими последними хотя не видать явного согласия отложиться от нашего правительства, но не менее того произвело между молодыми людьми некоторое движение…».

Однако на основании вышеизложенного никто не выдвигает утверждение о зависимости Дагестана тех времён от Чечении и её признанного народом лидера Бейбулата Таймиева, хотя это тоже можно было бы заключить, если следовать «логике» З. Гаджиева. Точно так же и обращения сторонников Гази-Магомеда к чеченцам с религиозными призывами встать на путь газавата и выступить в качестве союзников не могут трактоваться как зависимость Чечении от Дагестана во главе с дагестанским имамом.

Кроме того, вопреки безосновательным умозаключениям З. Гаджиева, ни Гази-Магомед, ни сменивший его Гамзат-бек, ни Шамиль до своего избрания имамом чеченцев не обладали правом назначения кадиев в чеченских селениях. Вплоть до избрания чеченцами Шамиля своим имамом в 1840 году механизм формирования и функционирования института кадиев в Чечении оставался таким же, каким его ранее в точности описывал видный государственный деятель царской России академик П. Г. Бутков: «Первенствующий в селении духовный называется кади, то есть судья. На место умершего духовного избирается старейшими колен другой достойный, причем не уважается того ли он колена или другого, лишь бы был природный чеченец. Колено обязывается тогда однажды навсегда давать на содержание его и мечети 7-ю часть из урожая жит и некоторую часть из добыч. Селения чеченцев управляются с согласием кадия старейшими по летам во всяком колене. В деле общем для всех племен чеченских соглашаются предварительно о месте, где быть совету. Определению сего сейма все беспрекословно повинуются. Такие собрания держат чеченцы и для выслушивания писаний к ним главного на линии Кавказской начальства. Посланный с оным от командующего является обыкновенно в ближайшее к границе чеченское селение и, позвав к мечети кадия и стариков, сказывает им причину прибытия своего, а они извещают всех прочих и назначают собрание. Чеченцы воровства и грабительства междоусобного не терпят. Пойманного вора приводят к мечети того селения, где кади и старики колен обитающих наказывают виновного лишением имений и изгнанием его навсегда из селения».

Разумеется, по сложившейся традиции добровольческие отряды из различных горских народов часто помогали друг другу в борьбе против общего врага, могли по договорённости объединяться под общим командованием или выступать в качестве самостоятельных союзных сил в ходе совместного проведения тех или иных боевых операций, чему есть исторические свидетельства. Однако чеченская страна с её народом не входила структурно в первоначальный дагестанский Имамат и не зависела политически от дагестанских имамов. В этот период в Чечении верховной властью безраздельно пользовалось общенародное представительное собрание Мехкан Кхел, которое и определяло векторы чеченской внешней и внутренней политики.

К слову сказать, в 1836 году, то есть когда Шамиль уже два года фигурировал в качестве имама части Дагестана и вёл активные боевые действия, Мехкан Кхел как институт верховной власти соседней Чечении пытался добиться заключения нового мирного соглашения с Россией. Предыдущее соглашение, несмотря на дипломатические усилия чеченской стороны по его сохранению, было ещё в начале 1830-х годов постепенно сведено на нет российским военным командованием, начиная с отмены полномочий Шахбаза по выдаче чеченцам пропусков на проезд по контролируемой царскими войсками территории и заканчивая возобновлением полномасштабной войны после гибели Бейбулата Таймиева и обострения обстановки в соседнем Дагестане. Новые же чеченские мирные инициативы 1836 года уже не привели к положительному результату, а лишь распалили агрессивные аппетиты главного фигуранта переговоров этого года с российской стороны полковника Пулло. Тенденциозная подача полковником Пулло информации своему военно-политическому руководству, а также последовавшая за этим его преступная деятельность в отношении мирного населения равнинных и предгорных чеченских сёл фактически подготовили чеченское общественное мнение, традиционно определявшее в Чечении развитие любых общественно-значимых процессов, к принятию идеи единоначалия с чрезвычайными полномочиями на период войны в качестве формы организации военного отпора врагу.

Согласно многочисленным историческим свидетельствам, после вынужденного бегства в 1839 году в Чечению с семерыми соратниками и семьёй Шамиль утратил всякую власть в Дагестане, целиком подпавшем под контроль царской военщины. Российское высшее военное командование выражало полную уверенность в невозможности возрождения Имамата в Дагестане. В Чечении же Шамиль до 1840 года пребывал в качестве частного лица, принятого под чеченское покровительство. И лишь весной 1840 года чеченцы избрали его своим имамом по рекомендации шайха Ташов-Хаджи Саясановского и других авторитетных людей, после чего по всей чеченской стране народные представители в лице старейшин различных кровнородственных колен принесли присягу на повиновение имаму как духовному наставнику и предводителю в газавате. Итого, возникновение и утверждение Имамата в Чечении состоялось только после принесения всем чеченским народом присяги на ведение газавата во главе с имамом Шамилём, что отражено в письменных источниках.

Следует отметить также, что роль военного и духовного предводителя народа в газавате добровольно уступил Шамилю шайх Ташов-Хаджи, обладавший всенародно признанным статусом военачальника и авторитетного учёного-алима. Будучи носителем истинного нохчийского культурно-цивилизационного кода, подразумевающего постоянную зависимость лидеров всех уровней от народного доверия, Ташов-Хаджи, по-видимому, не стремился взвалить на себя чрезвычайные властные полномочия, пусть даже и временные на период войны, поскольку осознавал всю ответственность властителя пред Богом и народом.

К 1840 году военно-политическая ситуация в Чечении сложилась таким образом, что чеченцы были готовы выбрать себе имама и наделить его чрезвычайными полномочиями на период войны, вне зависимости от присутствия или отсутствия среди них бежавшего из Дагестана Шамиля. Но стратегия установления абсолютной власти административно-чиновничьей вертикали, совершенно выходящей из-под народного контроля и влияния, исходила не от народа нохчи, а являлась порождением мировоззрения и последовательных целенаправленных усилий Шамиля. Выдвижение же именно Шамиля в имамы Чечении было в первую очередь нацелено на то, чтобы привлечь к общей борьбе некоторые дагестанские народы и переформатировать зародившийся Имамат Чечении в Имамат Чечении и Дагестана, что и было реализовано в период с 1840 по 1843 год включительно, когда вся Авария и некоторые другие районы Дагестана были вырваны из лап царских войск.

Таким образом очевиден факт того, что на Северном Кавказе в рассматриваемый период разновременно существовали два разных Имамата, вне зависимости от имён их глав: 1) Имамат, существовавший на части территории Дагестана (1829-1839гг.); 2) Имамат Чечении и части Дагестана (1840-1859гг.), возникший поначалу как Имамат Чечении.

В реальности же из исторических источников известно, что в 1855 году Шамиль практически упустил уникальную, небывалую ранее возможность заключения не просто временного негласного перемирия, а полноценного мирного договора с Российской империей на самых выгодных для себя условиях, с широкой международной оглаской. Для России после начала Крымской войны возникла реальная угроза вытеснения с Кавказа. Союзники по антироссийской коалиции всячески пытались привлечь Шамиля к совместным активным действиям, суля ему власть над всем Северным Кавказом и Закавказьем. Кавказский наместник граф Воронцов панически требовал воинских подкреплений, но в них ощущался острый недостаток. В этих условиях царь назначил своим новым наместником на Кавказе генерала Н. Н. Муравьёва, который являлся сторонником заключения мира с Шамилём на условиях официального признания имамата под протекторатом России. Разумеется, готовность к таким уступкам рассматривалась российской стороной как возможная вынужденная плата за сохранение в целом своего контроля на Кавказе. Ввиду острой нехватки войск ставилась задача удержать имама в военном бездействии. Наделённый царём всеми необходимыми полномочиями Муравьёв предпринял активные дипломатические шаги в направлении реализации своих планов, инициировав переговорные контакты с Шамилём и его окружением через начальника царского укрепления в Хасавюрте барона Николаи. Инициатива в этом вопросе всецело исходила лишь от царского командования.

Однако Шамиль не проявил в ответ должной дипломатической активности. Он мог запросто добиться личной встречи с Н. Муравьёвым или хотя бы с бароном Николаи для согласования вопроса о заключении полноценного мирного договора, но не стал этого делать, хотя обстоятельства весьма благоприятствовали. Переговорные контакты имама и его окружения ограничились лишь приёмом у себя армянского купца Амтелова, многократно ездившего в столицу имамата по поручению барона Николаи. К слову сказать, достигнутые на этих переговорах договорённости не могут быть названы «Хасавюртовскими», как это делает З. Гаджиев, поскольку действия происходили на земле селения Дишни-Ведено, а не в Хасавюрте. Сами же договорённости сводились к торговому соглашению, открывавшему возможность «немирным» горцам беспрепятственно возить свои товары для торговли на хасавюртовский базар, а нескольким армянским и еврейским купцам из российских пределов предоставлялось право торговли на территории имамата. Кроме того, под влиянием переговорного процесса, несмотря на отсутствие полноценного договора о мире, стороны фактически прекратили активные боевые действия друг против друга. Это дало возможность Н. Муравьёву перебросить часть воинских сил с Северного Кавказа на турецкий фронт и захватить турецкую крепость Карс, что явилось единственной победой российских войск в ходе всей Крымской войны.

Итогом половинчатых подходов Шамиля к решению острых политических вопросов в период Крымской войны стало то обстоятельство, что он не сумел в достаточной мере достичь вполне реальных и даже напрашивавшихся политических результатов ни в качестве союзника антироссийской коалиции, ни в плане заключения прочного мира с Российской империей. Негласное прекращение боевых действий в 1855 году, безусловно, предоставило горцам столь необходимую передышку в войне, но не привело к вожделенному решению вопроса войны и мира. По-видимому, Шамиль стал заложником собственных пропагандистских штампов о невозможности мира с русскими и надеялся на то, что ситуация разрешится наилучшим образом сама собой. Иначе сложно объяснить его пассивность на дипломатическом фронте в самый ответственный момент, причём одновременно с бездействием в военном отношении.

Далее З. Гаджиев выдвигает совсем уж абсурдный тезис о том, что якобы благодаря деятельности Шамиля сохранилась религия ислам в Чечении и чеченцы не стали последователями иных конфессий, подобно родственным им отдельным этносам Грузии. Хотя З. Гаджиев не может не знать, что подобное сравнение крайне некорректно с исторической точки зрения, не говоря уже об этической. Упомянутые этносы Грузии никогда и не были мусульманами, в отличие от чеченцев. В чеченских же сёлах дошамилёвского периода, по свидетельству современников, едва ли не при каждой мечети имелись школы, обучавшие детей грамоте и религиозным знаниям. Как свидетельствовал П. Г. Бутков о Чечне начала XIX века: «При каждой мечети есть училище, в котором преподаются арабский и турецкий языки. Чеченцы довольно прилежат к этому учению и только самый бедный не отдает детей своих в школу». Задолго до знакомства с Шамилём, как и во времена его правления, народ нохчи имел своих признанных учёных-алимов, шайхов, некоторые из которых упоминаются и в арабоязычных хрониках дагестанских авторов времён Шамиля. В Чечении рассматриваемого периода истории всегда было кому укреплять и поддерживать в народе основы ислама без чьей-либо помощи извне.

А теперь попытаемся обрисовать вкратце, что в реальности внедрил Шамиль в Чечении и Дагестане вместо провозглашавшейся на словах исламской справедливости.

Из положительных результатов можно отметить два важнейших пункта: создание централизованной системы управления на период войны и объединение усилий Чечении и Дагестана в общей борьбе. Эти достижения соответствовали объективно сложившимся устремлениям народа нохчи в тот исторический период. Причём чеченцы уже имели определённый опыт формирования централизованной системы управления в условиях перехода к полномасштабной войне, в частности во главе с Бейбулатом Таймиевым до заключения мирного соглашения 1829 года. Однако система управления Бейбулата Таймиева, в отличие от шамилёвской, оставалась подконтрольной народному представительному собранию Мехкан Кхел, что предохраняло её от процессов деградации и разложения. Какие бы естественные болезни роста не переживала, она не разрушала принципа народного суверенитета над учреждаемым государством. Шамиль же, воспользовавшись предоставленным ему на время войны, по его предварительному условию, неограниченным властным ресурсом, сделал в дальнейшем всё, чтобы закрепить на постоянной основе принцип неподконтрольности своей административно-чиновничьей вертикали народу. Вместо опоры на пирамиду самоорганизации народа была избрана стратегия подавления самого народа создаваемыми военно-чиновничьими госструктурами, подчинёнными лично Шамилю. Тем самым последовательно достигался государственный суверенитет над собственным народом вместо сохранения народного суверенитета над учреждаемым государством.

Функциональность Мехкан Кхел была уничтожена. Уничтожен механизм прямой зависимости носителей властных полномочий от народного доверия, механизм предписанной Богом совещательности между народом и лидерами всех уровней по горизонтали и вертикали общественной иерархии. В качестве имитации принципа совещательности был учреждён штат советников при имаме (диван-хана), подбиравшихся самим Шамилём по собственному усмотрению. Иногда Шамиль собирал связанный с госструктурами актив в более расширенном составе, где на правах диктатора давал те или иные установки. С потерей возможности влиять на общественные процессы и на определение кадрового состава власти чеченцы утрачивали причастность к статусу «шайн мехкан дай» («хозяев своей страны»), который каждый чеченец традиционно реализовывал через цепочку своих доверенных представителей в пирамиде самоорганизации народа.

Иными словами, произошла полная узурпация власти административно-чиновничьей вертикалью управления. Наконец дело дошло до объявления о передаче Шамилём имамства по наследству. Из выдвинутого народом духовного наставника и предводителя воинов Шамиль превратился в абсолютного монарха. Установилась классическая восточная деспотия. Н. Семёнов, собиравший в позапрошлом веке этнографический материал в Чечении, довольно точно охарактеризовал рассматриваемую нами ситуацию следующим образом: «В точности известно, что власть Шамиля была для них (для чеченцев; наше примеч.) даже невыносимее нашей власти, потому что она глубже врезывалась в народную жизнь, хотя цели и стремления её вполне совпадали с характером и вожделениями народа». И чеченцы готовы были всё это терпеть какое-то время, лишь бы организованно отбиться от внешнего врага. Однако такой подход оказывался оправдан лишь до тех пор, пока темпы закономерного процесса деградации и разложения неподконтрольной народу административно-чиновничьей вертикали власти не приобрели катастрофический характер. При этом обнаружилось, что народ нохчи не имел достаточного иммунитета на рост эгоцентрического демонизма в недрах власти такого типа и в условиях ожесточённого противостояния внешней угрозе не сумел проявить своевременной адекватной реакции на заложение основ надвигающейся катастрофы во внутренних делах.

Военно-чиновничья вертикаль власти вполне предсказуемо погрязла в коррупции, убийствах не по праву, в том числе и из корыстных побуждений, неоправданных поборах и прочих формах притеснения людей, внутренних интригах и дрязгах во властных верхах, наушничестве и иных проявлениях несправедливости. Причём многочисленные свидетельства об этом обнаруживаются не только в российских исторических источниках, но также и в документах, исходящих от сподвижников Шамиля или от него самого. Более обстоятельно эти процессы рассмотрены мною, с частичным привлечением богатого исторического материала, в статье «К вопросу о политической парадигме чеченцев (от исторических сведений к современности)».

Когда разочарование в Шамиле и его общественной системе достигло точки невозврата, чеченцы организованно оставили его наедине с врагом. В Аргунском ущелье и Чеберлое накопившаяся в народе ненависть к имаматскому военному чиновничеству переросла в вооружённые народные выступления, причём дело дошло до того, что царским войскам пришлось даже спасать от истребления и эвакуировать пришлых представителей шамилёвских госструктур, как это делал, к примеру, полковник Белик в Аргунском ущелье. Чеченские же наибы под влиянием кардинально изменившихся настроений в народе были вынуждены подчиниться и следовать общественному мнению. В результате, по всей Чечении места, прохождение через которые без громадных жертв казалось для царских войск немыслимым, стали проходимы для них почти беспрепятственно. Такой же отход народа и наибов от Шамиля повторился затем и в Дагестане. Война слишком затянулась и стимул жертвовать своим имуществом и жизнями сильно притупился в условиях ограниченного выбора между рабством, навязывавшимся извне, и тем же рабством, навязывавшимся «изнутри». При этом горцы уже вынуждены были через своих наибов договариваться с царизмом с самых невыгодных для себя позиций, что привело к соответствующим по своему качественному уровню результатам, несмотря на привлекательные официальные обещания народу в Прокламации царского наместника А. Барятинского. Впоследствии царская власть пыталась создать в Чечении аристократическое сословие из бывшего имаматского чиновничества и выслужившегося офицерства местного происхождения, встраивая его в имперскую властную вертикаль управления, однако привить чеченскому общественному сознанию признание правомерности чьих-либо сословных привилегий так и не удалось.

Народу нохчи пришлось заплатить горькую цену за отход в 1840 году от принципа народного суверенитета над учреждаемым государством, в результате которого несправедливость стала нормой жизни общества. А Аллах не любит несправедливых. Соответственно, фактор помощи Аллаха уступил место простому соотношению сил и средств противоборствующих сторон. Режим, насквозь прогнивший в кратчайшие по историческим меркам сроки, не заслужил Божьей милости, несмотря на удвоение усилий и жертв со стороны народа. Отсюда и контраст в сравнении с итоговыми результатами предшествовавших этапов антиимперской борьбы народа нохчи (времён шайха Мансура или Бейбулата Таймиева), когда в народном жизнеустройстве реализовывались справедливые принципы традиционного правосознания. В этой связи становится более понятным свидетельство участника российско-кавказской войны на стороне адыгов Т. Лапинского, отразившее распространившиеся на закате шамилёвского Имамата настроения в народе: «Пленение Шамиля было не следствием проигранных сражений или продолжительной безнадежной борьбы, приведшей к деморализации и катастрофе, но просто следствием внутреннего возмущения, которое принудило Шамиля искать у русских защиты. Причиной внутреннего возмущения было то, что население утомилось от непосильных поборов Шамиля и его Мюридов; религиозное лицемерие, которое служило личиной жадности, было ему противно. В этом меня серьезно уверяли многие чеченцы и лезгины, с которыми в 1860-1861 годах я разговаривал в Константинополе».

Власть Шамиля возникла и держалась на добровольном подчинении ему чеченцев на время войны для решения внешнеполитических военных задач. Однако общественное мнение постепенно изменилось под тяжестью горького опыта, когда народ стал осознавать, что укоренявшийся властный режим изнутри разрушал его мировоззрение свободных людей не менее эффективно, нежели этого добивался внешний враг извне. Именно поэтому имперские идеологи столь высоко оценивали роль Шамиля в утверждении среди горцев классической восточной деспотии со всеми её разлагающими народ пороками, поскольку это фактически подготовило горское население к успешной адаптации к российской системе жизнеустройства. Шла борьба контрарных мировоззрений и в этой борьбе смыслов Шамиль невольно превратился в союзника имперских поработителей, хотя и оставался для них врагом на поле боя.

А теперь попробуем рассмотреть вопрос о том, как выглядела на практике реализация Шамилём шариатских норм исламской справедливости на примере одного документально зафиксированного эпизода истории. Подробно описанный частный пример порой даёт больше всего информации о природе протекавших процессов. Обратимся, в частности, к фрагменту арабоязычной хроники Иман-Мухаммада Гигатлинского, биографа и почитателя имама Шамиля. Причём, по свидетельству самого Иман-Мухаммада, он писал «о том, что сообщил сам имам Шамиль». Процитируем его: «Той зимой двое названных здесь гигатлинцев приняли Ахбердиль Мухаммада и поселили его, вместе с товарищами, в Кенхи (Канха)… Муллой (кади) для жителей Кенхи являлся в то время ученый Ханжак-Дибир Гигатлинский. В один из зимних дней (с 1839 на 1840 год, наше примеч.) он, то есть мулла по имени Ханжак (ГIанжакъ), а также Ахбердиль Мухаммад, находясь в бане (хаммам), которая имелась при кенхинской мечети, совершали омовение. Тут упало вдруг ведро (доле), в котел, наполненный водой — той, которую использовали для омовения. Ахбердиль Мухаммад, видя это, приказал было вылить воду, имевшуюся в том котле, сказав: «Она стала ритуально грязной (наджас), ибо столкнулась с ручкой ведра, к которой прикасались ладони людей, считающихся сбродом (хилт)». Этот покойный ныне товарищ Шамиля, то есть Ахбердиль Мухаммад, не был, однако, большим ученым. Как говорят: если брать область науки, то можно сказать, что данного хунзахца слои штукатурки не покрывали. Что же касается муллы по имени Ханжак, то он запретил выливать ту воду, которую товарищ Шамиля назвал ритуально грязной, сказав: «Эта вода достигала количества равного двум кувшинам, а поэтому сохраняет она свою ритуальную чистоту и в возникшей ныне ситуации». В ответ на это, сказал Ахбердиль Мухаммад Ханжак-Дибиру: «Как то раз, когда находились мы в Чиркате, приказал Шамиль, чтобы в ситуации подобной этой, воду вылили бы из котла. А ведь он — имам — более знающий, чем ты». На это Ханжак сказал тут такое, что и упомянуть здесь неприлично. После окончания той зимы, которая проведена была в Кенхи, сообщил все же Ахбердиль Мухаммад имаму Шамилю то, что сказал ранее Ханжак-Дибир по адресу последнего, в связи с вопросами ритуальной чистоты — при их встрече, которая имела место своё как-то раз. Прошло некоторое время. Имам Шамиль прибыл однажды в Ботлих и тут приказал он своему палачу казнить того кенхинского муллу, известного как Ханжак-Дибир Гигатлинский. Когда узнал Кадиласул Мухаммад о том, что приказал имам Шамиль, когда находился в Ботлихе, то поспешил он к последнему. Этот гигатлинец, то есть Мухаммад, пал тут на колени перед данным лицом — перед имамом — и начал просить его простить Ханжак-Дибира, который сказал зимой нечто весьма неприличное о Шамиле. В ответ на это сказал имам Шамиль: «Хорошо, я прощаю его, но делаю это лишь ради тебя, о Кадиласул Мухаммад!» Последний поспешил тут к вышеупомянутому палачу имама сообщить ему о приказе, который дал сам имам. Когда, однако, он, гигатлинец, прибыл к палачу, то оказалось что Ханжак-Дибир Гигатлинский — бывший кенхинский мулла — уже убит. Палач своё дело, таким образом, уже закончил — лишил жизни упомянутого здесь Ханжак-Дибира. Да помилует его Всевышний Аллах»!

Обратим внимание, что мулла Ханжак-Дибир из Кенхи являлся кадием, то есть судьёй в этом селе и, соответственно, имел исламское образование. Вышеописанный случай произошёл зимой с 1839 на 1840 год, когда Шамиль, укрывавшийся в Чечении, ещё не обладал реальными властными полномочиями до избрания его имамом чеченцами весной 1840 года. Преступная казнь Ханжак-Дибира произошла после обретения Шамилём реальной власти. Сказанное кенхинским кадием даже не было произнесено в присутствии Шамиля, чтобы последний мог быть уверен в нюансах дела. При этом Ханжак-Дибир, будучи судьёй и муллой, на чём-то основывался в своём мнении по возникшему спорному вопросу с Ахбердил-Мухаммадом. В этой связи возникает масса вопросов. Если и оценивать злополучный зимний эпизод, ничтожный сам по себе, как повод для серьёзного разбирательства, то почему не было назначено судебное слушание? Почему не был определён беспристрастный судья, не представляющий одну из сторон, то есть истца или ответчика? Ведь беспристрастность судьи в том и заключается, что он не имеет права быть «недовольным» чем-то в процессе разбирательства. Почему не было заслушано свидетельство ответчика? На каком основании из шариата была назначена смертная казнь? Почему с Ханжак-Дибира не было принято покаяние, если даже вдруг он и был неправ? На основании чего жизнь мусульманина в этом деле могла быть всецело поставлена в зависимость от прихоти неприязненно настроенного правителя по принципу «хочу казню, хочу милую»? Почему Шамиль не был призван к ответу и адекватно наказан за убийство мусульманина не по праву? Кто и как мог системно привлечь к ответственности Шамиля за совершённое преступление? Почему не существовало простого и действенного механизма защиты прав мусульманина Ханжак-Дибира? Закон должен быть равно применим ко всем, в том числе и к представителям власти.

В такого рода общественных системах, благоприятствующих произволу, реальные ответы на подобные вышепоставленным вопросы несложны: Шамиль попросту имел ничем не ограниченную возможность поступать по собственной прихоти и вся сложившаяся политическая система была ему в том порукой. Также и его подчинённые в иерархии военно-чиновничьей власти имели возможность чинить произвол, соблюдая субординацию лишь по отношению к вышестоящему начальству. Тем самым создались системные условия для ускоренной деградации как власти, так и населения, оставшегося без эффективных механизмов защиты своих интересов и влияния на власть.

Примечательно, что уже в начале 50-х годов Шамиль сам ясно осознавал разложение своей общественной системы и растущее народное возмущение, но в силу ошибочности своего мировоззрения не сумел определиться с правильными механизмами выхода из создавшегося положения, предусматривающими прямую зависимость властных полномочий от народного доверия. В 1850 году имам от имени диван-ханы даже выпустил специальный документ с обращением к населению, в котором фактически подробно расписал классическую преступную практику того типа власти, адептом и отцом-основателем которой выступал. При этом он выгораживал лично себя, хотя вся ответственность пред Богом за преступления режима лежала персонально на нём, как на единовластном диктаторе, разрушившим принцип народного суверенитета над учреждаемым государством. Процитируем упомянутый документ:
«1. Имам приказал штрафовать лиц, осмелившихся оскорблять словом или действием (прикосновением) чужих жен, также лиц, которые не выходили на фронт, лиц, занимавшихся кражами, и чтобы имущество, взысканное в качестве штрафа, передавалось бы в распоряжение общества. Однако наибы в этом ослушались. Наибы и муфтии натравливают сотников на общество и отдельных лиц. Они их пугают тайными и открытыми действиями. Поэтому вся политика (сиясат) перешла в их руки. Разве это не считается в религии большой бедой, что нужно предотвратить?
2. Имам приказал все дела вести по шариату. Они (наибы) нарушали шариат очень часто, оправдываясь тем, что это лично исходит от имама.
3. Имам приказал всем тем, кто может работать, выступить на войну, не различая наибов, алимов, а также командиров. Такое выступление имам сделал обязательным. Они (наибы и верхушка) и этого ослушались. Тайно давали взятки и поступали так, как они желают.
4. Имам приказал у тех богатых людей, которые стары и больны и не могут выступить на войну, взимать два рубля, а с бедных — полтинник. Они (наибы и старшины) не исполняли и этот приказ. У богатых они взыскивали не более полтинника, взыскивали и с богатых и с бедных одинаково, а также и с тех, которые могли выйти на войну.
5. В общественном имуществе есть доля тех, которые находятся на войне, и для тех, которые должны отправиться на войну, но они (т. е. наибы, муфтии, кадии, старшины) им эту долю не давали, не взирая на то, какие бы бедные они ни были. Наоборот, под предлогом разных штрафов отбирали имущество у них. Это является обложением людей налогом, которого фактически нет и не может быть в имаматстве.
6. Имам запретил наибам заставлять людей собирать и таскать для личного пользования дрова и сено, а также не вводить повинность и по очереди выставлять лично для наиба ослов и лошадей, также не налагать на сельское население то, что для него является тяжелым. Но эти явления распространены в аулах округов. Занимаются этими делами, согласно наставлению наибов, сотники. Этим самым они ослушались имама и нарушили шариат.
7. Они заставляют некоторых людей служить лично им так же, как это делали ханы. Они этих людей освобождают от общественных дел за то, что обслуживают их лично.
8. Зла много. От злодеяний, которые совершали они, я чист. Я не враждебен по отношению к населению. Я не участник тех, которые совершают насилие».

К сожалению, в своих оценках исторического прошлого, касающегося деятельности имама Шамиля, современные чеченцы акцентируют слишком много внимания на малозначимых сторонах его биографии. Имеются ввиду острые дискуссии вокруг вопроса о сдаче Шамиля в плен, когда этому вопросу придаётся едва ли не первостепенное значение в оценках деятельности Шамиля. Итогом подобных дискуссий обычно становится отвлечение общественного сознания от осмысления главного в рассматриваемой теме. Ведь горцы разочаровались в Шамиле, как своём имаме, не после его сдачи в «почётный плен», а задолго до того, разочаровавшись во внедрённой им порочной общественной системе.

Критический анализ рассматриваемых страниц истории вовсе не подразумевает отрицания положительных сторон накопления народом разностороннего исторического опыта, нисколько не умаляет удивительной по своему упорству героической борьбы свободолюбивых горцев с оккупантами, а также организаторских и полководческих качеств предводителей и прочего. Однако без трезвой оценки исторических просчётов и провалов народ нохчи рискует и далее «шагать по граблям» своих старых ошибок с тем же итоговым результатом, поскольку в этом случае в национальном общественном сознании формируется неправильный «образ будущего», не соответствующий чеченскому культурно-цивилизационному коду свободных людей. В этой связи представляется далеко не случайным, к примеру, то, что в сознании рьяных почитателей имама Шамиля культ его личности весьма часто совмещается с культом личности Сталина. Это ведь тоже знамение и повод задуматься над истинными смыслами чеченской истории на примере рассматриваемого периода.

Источник