стихотворение и будет столько в жизни трещин
Стихотворение и будет столько в жизни трещин
И что-то тонкое трепещет
И ширится души проём…
Людьми нас делают не вещи,
А всё, чем дышим и живём.
Комментариев нет
Похожие цитаты
Самые важные, самые нужные.
Самые важные, самые нужные —
Те, кто приходят нежданно-негаданно,
Мы открываемся им безоружные,
С нашими страхами, болью и ранами.
Лечат прохладным листком подорожника,
С ними так хрупко и солнечно-радужно,
Словно инъекции счастья подкожные —
Самые нужные, самые важные.
Те, с кем становимся рядом другие мы,
Светом наполнены, небом крылатые,
Незаменимые, неповторимые,
Самые нужные, что в вас упрятано?
… показать весь текст …
И будет столько в жизни трещин
И будет столько в жизни трещин,
Но ты в ней главное пойми —
Что в ней важны совсем не вещи,
А то, что есть между людьми.
Все то, что спрятать невозможно,
Продать, разбить, в чулан закрыть,
Горит, пульсирует под кожей
Всех нас связующая нить.
Не завязать узлом в котомку,
Не положить на депозит
Глаза родных и смех ребенка,
Любовь, которую искрит.
… показать весь текст …
Вкус нежности
У нежности сливочный вкус карамели,
с горчинкой полынной и свежестью мятной,
В палитре её все оттенки пастели,
в касании — южного персика бархат.
А нежность так пахнет лесной земляникой,
с нюансом жасмина и ноткой коричной,
У нежности в голосе отзвуки скрипки,
и тонкие трели весенние птичьи.
А нежность танцует на кончиках пальцев,
мурлычет под сердцем,
свернувшись в клубочек,
В ней сочная мякоть плодов померанца,
и терпкость ещё не раскрывшихся почек.
… показать весь текст …
Стихотворение и будет столько в жизни трещин
Самые важные, самые нужные.
Самые важные, самые нужные —
Те, кто приходят нежданно-негаданно,
Мы открываемся им безоружные,
С нашими страхами, болью и ранами.
Лечат прохладным листком подорожника,
С ними так хрупко и солнечно-радужно,
Словно инъекции счастья подкожные —
Самые нужные, самые важные.
Те, с кем становимся рядом другие мы,
Светом наполнены, небом крылатые,
Незаменимые, неповторимые,
Самые нужные, что в вас упрятано?
… показать весь текст …
И будет столько в жизни трещин
И будет столько в жизни трещин,
Но ты в ней главное пойми —
Что в ней важны совсем не вещи,
А то, что есть между людьми.
Все то, что спрятать невозможно,
Продать, разбить, в чулан закрыть,
Горит, пульсирует под кожей
Всех нас связующая нить.
Не завязать узлом в котомку,
Не положить на депозит
Глаза родных и смех ребенка,
Любовь, которую искрит.
… показать весь текст …
Вкус нежности
У нежности сливочный вкус карамели,
с горчинкой полынной и свежестью мятной,
В палитре её все оттенки пастели,
в касании — южного персика бархат.
А нежность так пахнет лесной земляникой,
с нюансом жасмина и ноткой коричной,
У нежности в голосе отзвуки скрипки,
и тонкие трели весенние птичьи.
А нежность танцует на кончиках пальцев,
мурлычет под сердцем,
свернувшись в клубочек,
В ней сочная мякоть плодов померанца,
и терпкость ещё не раскрывшихся почек.
… показать весь текст …
Жизнь дана для того, чтобы
Жизнь дана для того, чтобы с крыши смотреть на звёзды,
Строить замки, лепить снежки — пусть «слегка за тридцать»,
Жизнь дана для того, чтобы знать — никогда не поздно
Поменять работу, сделать тату, влюбиться.
Чтобы петь в наушниках громко и чуть фальшивя,
Целоваться в трамвае, кино, на крыльце подъезда,
Верить в сны, НЛО, Кашпировского, Джа и Шиву,
Покорять океаны, джунгли и «эвересты»
.
Чтоб сорваться на море, на Северный Полюс, в Краков,
Сомневаться и падать, входить в одну реку дважды,
Для горячего чая из чашки любимой с маком,
Для кухонной беседы за полночь о самом важном.
… показать весь текст …
Кто-то лето по банкам упрячет
Кто-то лето по банкам упрячет,
Кто-то высушит или засолит…
Август яркий, живой и горячий
Удержать я пытаюсь в ладонях.
Не сварить из него мне варенье,
Не хранить за стеклом в маринаде —
Август прячет своё вдохновенье
В тёрпких травах и звёздной прохладе.
Пусть совсем уже не актуальны
Сарафаны и платья из ситца,
В томный бархат и шелк инфернальный
Будет модница-осень рядиться.
… показать весь текст …
Хочется нежности искренней,
Трепетной до беззащитности,
Так, чтобы тёплыми искрами,
Или пушистыми кистями
Сердца касалась бы ласково,
В душу закралась доверчиво,
Светлыми яркими красками
Жизни палитру расцвечивать.
Хочется яблок антоновских,
Пахнущих снегом и листьями,
Птичьего щебета-гомона,
Солнца над утренней пристанью,
Счастья, цветного как радуга,
… показать весь текст …
Мужчины, от которых сносит крышу
Мужчины, от которых сносит крышу —
Они совсем не мачо очень часто,
Поступки громче, а слова их тише,
И свет в глазах, и доброе участье.
Мужчины, от которых сносит крышу —
У них нет яркой глянцевой обложки,
Но боль чужую чувствуют и слышат,
Не пнут собаку, не обидят кошки.
Не делят где свои-чужие дети,
Не меряют деньгами отношенья,
Но верят, что они за всё в ответе
И не боятся принимать решенья.
… показать весь текст …
И что-то тонкое трепещет
И ширится души проём…
Людьми нас делают не вещи,
А всё, чем дышим и живём.
Разговор с ахматовой
Ахматова:
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен
Строителей ее благодарю,
Пусть их забота и печаль минует.
Отсюда раньше вижу я зарю,
Здесь солнца луч последний торжествует.
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу.
А не дописанную мной страницу,
Божественно спокойна и легка,
Допишет Музы смуглая рука.
Я:
Томиться в башне одинокой,
На перепутье всех ветров,
И звать её своей дорогой –
Не каждый скажет, что готов.
Не каждый видит в этом счастье,
В уединении – покой
Закатов и рассветов страсти…
Родная! Я и там с тобой.
Или друзья? Не стану спорить…
Ты знай, родная, допишу.
Твоих стихов другие зори
Прими – об этом лишь прошу…
Ахматова:
Слаб голос мой, но воля не слабеет,
Мне даже легче стало без любви.
Высоко небо, горный ветер веет,
И непорочны помыслы мои.
Ушла к другим бессонница-сиделка,
Я не томлюсь над серою золой,
И башенных часов кривая стрелка
Смертельной мне не кажется стрелой.
Как прошлое над сердцем власть теряет!
Освобожденье близко. Все прощу,
Следя, как луч взбегает и сбегает
По влажному весеннему плющу.
Я:
Усталость от страстей не лечит душу.
Она лишь незабвенный даст покой.
И взгляд его теченья не нарушит,
И вечность станет капельку иной…
И сон спокойным стал в насмешку сердцу –
Оно свободно, прошлое ушло.
Но от полёта памяти не деться,
Того, где было жарко и светло.
Теперь уже в рассудке хладном, ясном,
Пролистывая книгу старых встреч,
Пришла тоска о неземном, прекрасном.
Его не прятать надо, а беречь!
Ахматова:
Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоем петь и гореть,
А другим – это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.
Чтобы греть пресыщенное тело,
Им надобны слезы мои…
Для того ль я, Господи, пела,
Для того ль причастилась любви!
Дай мне выпить такой отравы,
Чтобы сделалась я немой,
И мою бесславную славу
Осиянным забвением смой.
Я:
Эти песни – живительной влагой
Твой наполнят под старость стакан.
Что ж решилась с такою отвагой
Вдруг отринуть страстей ураган?
Причащение сердца – святое,
Немота – лишь метанья души.
Петь и славить Любовь – вечно стоит,
А в немой погибают тиши.
Ахматова:
Потускнел на небе синий лак.
И слышнее песня окарины.
Это только дудочка из глины,
Не на что ей жаловаться так.
Кто ей рассказал мои грехи,
И зачем она меня прощает.
Или этот голос повторяет
Мне твои последние стихи?
Я:
Неба синий лак – в морской воде,
Синева разлилась по душе.
Милая, во мне ты есть везде,
И твои грехи – мои уже.
Я о них шепчу, о них пою,
И мои последние стихи…
В них я жизнь за всё благодарю,
Наши аннулируя грехи…
Ахматова:
Вместо мудрости — опытность, пресное,
Неутоляющее питье.
А юность была как молитва воскресная…
Мне ли забыть ее?
Столько дорог пустынных исхожено
С тем, кто мне не был мил,
Столько поклонов в церквах положено
За того, кто меня любил.
Стала забывчивей всех забывчивых,
Тихо плывут года.
Губ нецелованных, глаз неулыбчивых
Мне не вернуть никогда.
Я:
Вместо мудрости – тёплое, сладкое
Памятное вино.
Жизнь не нужно идти с оглядкою,
Нам про запас дано.
Сколько дорог пустынных исхожено…
Но сколько ещё будет их?
Рано итог подводить тревожный
О сроках земных своих.
Ахматова:
Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.
Я:
Отдай своей души порывы,
Как с тела тёплые одежды.
Морозный ветер – сердца взрывы
Заледенит в груди прилежно.
Пусть болью голос продиктован,
На жизнь имеет песня право!
Кому какой путь уготован,
Тому лекарство иль отрава…
Я:
Каким он был, твой гений страстный,
Вложивший в сердце сладкий стон?
Как по тропе, глухой, опасной,
Тебя повёл по жизни он…
Он пел тебе немые песни,
Он пил тебя своей душой.
Реальный или бестелесный –
Каким был строгий гений твой?
Ему обещала, что плакать не буду.
Но каменным сделалось сердце мое,
И кажется мне, что всегда и повсюду
Услышу я сладостный голос ее.
Я:
Почему я пою о радости
В унисон твоим песням унылым,
Но опять наполняюсь, как сладостью,
Я стихом твоим легкокрылым?
Что во мне отражает печальное
Твоих строк, осенённых покоем?
Сердце песней звенит венчальною,
А венец – твоей тенью напоен…
Ахматова:
Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда,
За то, что я не говорила
Возлюбленному: «Ты любим»,
Зато, что всем я все простила,
Ты будешь Ангелом моим.
Стихотворение и будет столько в жизни трещин
Вера Полозкова — Эрзац: Стих
Ну нет, чтоб всерьез воздействовать на умы – мой личный неповоротлив и
скуден донельзя; я продавец рифмованной шаурмы, работник семиотического
МакДональдса; сорока-воровка, что тащит себе в стишок любое
строфогеничное барахло, и вечно – «дружок, любезный мой пастушок,
как славно все было, как больно, что все прошло».
Не куплетист для свадеб и дней рождений, но и не тот, кто уже пересек
межу; как вера любая, ищу себе подтверждений, вот так – нахожу, но чаще
не нахожу. Конструктор колядок, заговоров, уловок – у снобов невольно
дергается ноздря; но каждому дню придумывать заголовок – появится чувство,
будто живешь не зря.
Я осточертежник в митенках – худ и зябок, с огромным таким планшетом
переносным. Я жалобщик при Судье, не берущем взяток, судебными
исполнителями тесним. Я тот, кто все время хнычет: «Со мной нельзя так»
— но ясно, что невозможно иначе с ним.
А что до амбиций – то эти меня сожрут. Они не дают мне жить – чтоб не
привыкала. Надо закончить скорбный сизифов труд, взять сто уроков
правильного вокала, приобрести себе шестиструнный бас. Жизнь всегда
поощряла таких строптивых: к старости я буду петь на корпоративах
мебельных фабрик и продуктовых баз.
Начинается тем, что нянькаешься с мерзавцами – и пишешь в тетрадку
что-то, и нос не суйте; кончается же надписанными эрзацами – и, в
общем-то, не меняет при этом сути. Мой мощный потенциал, в чем бы ни был
выражен, — беспомощен. Эта мысль меня доканала. (Хотя эту фразу мы, если
надо вырежем – святое, для федерального-то канала).
Вера Полозкова — Челка: Стих
Это последний раз, когда ты попался
В текст, и сидишь смеешься тут между строк.
Сколько тебя высасывает из пальца –
И никого, кто был бы с тобою строг.
Смотрят, прищурясь, думают – something’s wrong here:
В нем же зашкалит радостью бытия;
Скольким еще дышать тобой, плавить бронхи,
И никому – любить тебя так, как я.
День мерить от тебя до тебя, смерзаться
В столб соляной, прощаясь; аукать тьму.
Скольким еще баюкать тебя, мерзавца.
А колыбельных петь таких – никому.
Челку ерошить, ворот ровнять, как сыну.
Знать, как ты льнешь и ластишься, разозлив.
Скольким еще искать от тебя вакцину –
И только мне ее продавать в розлив.
Видишь – после тебя остается пустошь
В каждой глазнице, и наступает тишь.
«Я-то все жду, когда ты меня отпустишь.
Я-то все жду, когда ты меня простишь».
А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври.
Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом.
Купить себе анестетиков в дьюти-фри.
Покивать смешливым индусам или корейцам.
А ведь это твое последнее тело, одноместный крепкий скелет.
Зал ожидания перед вылетом к горним кущам.
Погоди, детка, еще два-три десятка лет –
Сядешь да посмеешься со Всемогущим.
Если жалеть о чем-то, то лишь о том
Что так тяжело доходишь до вечных истин.
Моя новая челка фильтрует мир решетом,
Он становится мне чуть менее ненавистен.
Все, что еще неведомо – сядь, отведай.
Все, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.
Легче танцуй стихом, каблуками щелкай.
Спать не давать – так целому городку.
А еще ты такая славная с этой челкой.
Повезет же весной какому-то
Дураку.
Вера Полозкова — Ярмарка: Стих
Ну хочешь – постой, послушай да поглазей.
Бывает, заглянет в очи своих друзей –
И видит пустой разрушенный Колизей.
А думала, что жива.
Кругом обойди, дотронься – ну, вот же вся.
Тугая коса да вытертая джинса.
Хмелеет с винца да ловится на живца,
На кудри да кружева.
Два дня на плаву, два месяца – на мели,
Дерет из-под ног стихи, из сырой земли,
И если бы раны в ней говорить могли –
Кормила бы тридцать ртов.
Не иду, — говорит, — гряду; не люблю – трублю,
Оркестром скорблю вслед каждому кораблю,
С девиц по слезинке, с юношей – по рублю,
Матросик, руби швартов.
На, хочешь, бери – глазищи, как у борзой.
Сначала живешь с ней – кажется, свергли в ад.
Но как-то проснешься, нежностью в тыщу ватт
Застигнутый, как грозой.
Вера Полозкова — Шарм эль Шейх: Стих
Встречу — конечно, взвизгну да обниму.
Время подуспокоило нас обоих.
Хотя все, что необходимо сказать ему
До сих пор содержится
В двух
Обоймах.
Это такое простое чувство — сесть на кровати, бессрочно выключить телефон.
Март, и плюс двадцать шесть в тени, и я нет, не брежу.
Волны сегодня мнутся по побережью,
Словно кто-то рукой разглаживает шифон.
С пирса хохочут мальчики-моряки,
Сорвиголовы все, пиратская спецбригада;
Шарм — старый город, центр, — Дахаб, Хургада.
Красное море режется в городки.
Солнце уходит, не доигравши кона.
Вечер в отеле: тянет едой и хлоркой;
Музыкой; Федерико Гарсиа Лоркой —
«Если умру я, не закрывайте балкона».
Все, что привез с собой — выпиваешь влет.
Все, что захочешь взять — отберет таможня;
Это халиф-на-час; но пока все можно.
Особенно если дома никто не ждет.
Особенно если легкость невыносимая — старый бог
Низвергнут, другой не выдан, ты где-то между.
А арабы ведь взглядом чиркают — как о спичечный коробок.
Смотрят так, что хочется придержать на себе одежду.
Одни имеют индейский профиль, другие похожи на Ленни Кравитца —
Нет, серьезно, они мне нравятся,
Глаз кипит, непривычный к таким нагрузкам;
Но самое главное — они говорят «как деля, красавица?»
И еще, может быть — ну, несколько слов на русском.
Вот счастье — от них не надо спасаться бегством,
Они не судят тебя по буковкам из сети;
Для них ты — нет, не живая сноска к твоим же текстам,
А девочка просто.
«Девочка, не грусти!»
Вера Полозкова — Тим, Тим: Стих
Вера Полозкова — Стишок, написанный в поезде: Стих
А что меня нежит, то меня и изгложет.
Что нянчит, то и прикончит; величина
Совпала: мы спали в позе влюбленных ложек,
Мир был с нами дружен, радужен и несложен.
А нынче пристыжен, выстужен; ты низложен
А я и вовсе отлучена.
А сколько мы звучны, столько мы и увечны.
И раны поют в нас голосом человечьим
И голосом волчьим; а за тобой братва
Донашивает твоих женщин, твои словечки,
А у меня на тебя отобраны все кавычки,
Все авторские права.
А где в тебе чувство, там за него и месть-то.
Давай, как кругом рассеется сизый дым,
Мы встретимся в центре где-нибудь, посидим.
На мне от тебя не будет живого места,
А ты, как всегда, окажешься невредим.
Вера Полозкова — Что-то библейское: Стих
Вероятно, так выглядел Моисей
Или, может быть, даже Ной.
Разве только они не гробили пачки всей
За полдня, как ты, не жгли одну за одной,
Умели, чтоб Бог говорил с ними, расступалась у ног вода,
Хотя не смотрели ни черно-белых, ни звуковых.
И не спали с гойками – их тогда
Не существовало как таковых.
Мальчик-фондовый-рынок, треск шестеренок, высшая математика;
мальчик-калькулятор с надписью «обними меня». У августа в легких свистит
как у конченого астматика, он лежит на земле и стынет, не поднимайте-ка,
сменщик будет, пока неясно, во сколько именно.
Мальчик-уже-моей-ладони, глаза как угли и сам как Маугли; хочется парное
таскать в бидоне и свежей сдобой кормить, да мало ли хочется – скажем,
выкрасть, похитить, спрятать в цветах гибискуса, где-то на Карибах или
Гавайях – и там валяться, и пить самбуку, и сладко тискаться в тесной
хижине у воды, на высоких сваях.
Что твоим голосом говорилось в чужих мобильных, пока не грянуло anno
domini? Кто был главным из многих, яростных, изобильных, что были до
меня? Между темноволосыми, кареглазыми, между нами – мир всегда идет
золотыми осами, льется стразами, ходит рыжими прайдами, дикими табунами.
Все кругом расплескивается, распугивается, разбегается врассыпную;
кареглазые смотрят так, что слетают пуговицы – даже с тех, кто приносит
кофе; я не ревную.
Вера Полозкова — Хью: Стих
Вера Полозкова — Точки над «і»: Стих
Нет, мы борзые больно — не в Южный Гоа, так под арест.
Впрочем, кажется, нас минует и эта участь —
Я надеюсь на собственную везучесть,
Костя носит в ухе мальтийский крест.
У меня есть черная нелинованная тетрадь.
Я болею и месяцами лечу простуду.
Я тебя люблю и до смерти буду
И не вижу смысла про это врать.
По уму — когда принтер выдаст последний лист,
Надо скомкать все предыдущие да и сжечь их —
Это лучше, чем издавать, я дурной сюжетчик.
Правда, достоверный диалогист.
Мы неокончательны, нам ногами болтать, висеть,
Словно Бог еще не придумал, куда девать нас.
Все, что есть у нас — наша чертова адекватность
И большой, торжественный выход в сеть.
У меня есть мама и кот, и это моя семья.
Мама — женщина царской масти, бесценной, редкой.
Ну а тем, кто кличет меня зарвавшейся малолеткой —
Господь судья.
Вера Полозкова — Счастье: Стих
На страдание мне не осталось времени никакого.
Надо говорить толково, писать толково
Про Турецкого, Гороховского, Кабакова
И учиться, фотографируя и глазея.
Различать пестроту и цветность, песок и охру.
Где-то хохотну, где-то выдохну или охну,
Вероятно, когда я вдруг коротну и сдохну,
Меня втиснут в зеленый зал моего музея.
Пусть мне нечего сообщить этим стенам – им есть
Что поведать через меня; и, пожалуй, минус
Этой страстной любви к работе в том, что взаимность
Съест меня целиком, поскольку тоталитарна.
Да, сдавай ей и норму, и все избытки, и все излишки,
А мне надо давать концерты и делать книжки,
И на каждой улице по мальчишке,
Пропадающему бездарно.
Что до стихов – дело пахнет чем-то алкоголическим.
Я себя угроблю таким количеством,
То-то праздник будет отдельным личностям,
Возмущенным моим расшатываньем основ.
— Что ж вам слышно там, на такой-то кошмарной громкости?
Где ж в вас место для этой хрупкости, этой ломкости?
И куда вы сдаете пустые емкости
Из-под всех этих крепких слов?
То, что это зависимость – вряд ли большая новость.
Ни отсутствие интернета, ни труд, ни совесть
Не излечат от жажды – до всякой рифмы, то есть
Ты жадна, как бешеная волчица.
Тот, кто вмазался раз, приходит за новой дозой.
Первый ряд глядит на меня с угрозой.
Что до прозы – я не умею прозой,
Правда, скоро думаю научиться.
Предостереженья «ты плохо кончишь» — сплошь клоунада.
Я умею жить что в торнадо, что без торнадо.
Не насильственной смерти бояться надо,
А насильственной жизни – оно страшнее.
Потому что счастья не заработаешь, как ни майся,
Потому что счастье – тамтам ямайца,
Счастье, не ломайся во мне,
Вздымайся,
Не унимайся,
Разве выживу в этой дьявольской тишине я;
Потому что счастье не интервал – кварта, квинта, секста,
Не зависит от места бегства, состава теста,
Счастье – это когда запнулся в начале текста,
А тебе подсказывают из зала.
Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика – а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» — а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку все уже
Доказала.
Вера Полозкова — Хронофобия: Стих
Вера Полозкова — Старая песня: Стих
Звонит ближе к полвторому, подобен грому.
Телефон нащупываешь сквозь дрему,
И снова он тебе про Ерему,
А ты ему про Фому.
Сидит где-то у друзей, в телевизор вперясь.
Хлещет дешевый херес.
Городит ересь.
И все твои бесы рвутся наружу через
Отверстия в трубке, строго по одному.
«Диски твои вчера на глаза попались.
Пылищи, наверно, с палец.
Там тот испанец
И сборники. Кстати, помнишь, мы просыпались,
И ты мне все время пела старинный блюз?
Такой – уа-па-па… Ну да, у меня нет слуха».
Вода, если плакать лежа, щекочет ухо.
И падает вниз, о ткань ударяясь глухо.
«Давай ты перезвонишь мне, когда просплюсь».
Бетонная жизнь становится сразу хрупкой,
Расходится рябью, трескается скорлупкой,
Когда полежишь, зажмурившись, с этой трубкой,
Послушаешь, как он дышит и как он врет –
Казалось бы, столько лет, а точны прицелы.
Скажите спасибо, что остаетесь целы.
А блюз этот был, наверно, старушки Эллы
За сорок дремучий год.
Вера Полозкова — Страшный сон: Стих
Такая ночью берет тоска,
Как будто беда близка.
И стоит свет погасить в квартире –
Как в город группками по четыре
Заходят вражеские войска.
Так ночью эти дворы пусты,
Что слышно за три версты, —
Чуть обнажив голубые десны,
Рычит земля на чужих как пес, но
Сдает безропотно блокпосты.
Как в объектив набралось песка –
Действительность нерезка.
Шаг – и берут на крючок, как стерлядь,
И красной лазерной точкой сверлят
Кусочек кожи вокруг виска.
Идешь в ларек, просишь сигарет.
И думаешь – что за бред.
Ну да, безлюдно, к утру туманней,
Но я же главный противник маний,
Я сам себе причиняю вред.
Под бок придешь к ней, забыв стрельбу.
Прильнешь, закусив губу.
Лицом к себе повернешь – и разом
В тебя уставится третьим глазом
Дыра, чернеющая на лбу.
Вера Полозкова — Свобода: Стих
Всё бегаем, всё не ведаем, что мы ищем;
Потянешься к тыщам – хватишь по голове.
Свобода же в том, чтоб стать абсолютно нищим –
Без преданной острой финки за голенищем,
Двух граммов под днищем,
Козыря в рукаве.
Все ржут, щеря зуб акулий, зрачок шакалий –
Родители намекали, кем ты не стал.
Свобода же в том, чтоб выпасть из вертикалей,
Понтов и регалий, офисных зазеркалий,
Чтоб самый асфальт и был тебе пьедестал.
Плюемся люголем, лечимся алкоголем,
Наркотики колем, бл*дскую жизнь браня.
Свобода же в том, чтоб стать абсолютно голым,
Как голем,
Без линз, колец, водолазок с горлом, —
И кожа твоя была тебе как броня.
Вера Полозкова — Прямой репортаж из горячих точек: Стих
Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, сорок
— даже не думали, а итог — вот оно и палево, мы в опале, и слепой не
видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.
Губы болят, потому что ты весь колючий; больше нет ни моих друзей, ни
твоей жены; всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно
ткани поражены.
Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька;
август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка;
время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и
юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве,
сомлев от жары уже; все, что до — сплошные слепые пятна, я потом отрежу
при монтаже.
Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: вот мы
не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; между
джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под
ним домкрат; мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во
много крат; волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в
голове бурлящий густой сироп; думай сердцем — сдохнешь счастливым
старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь
собираться в гроб.
Вот же он ты — стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я
теперь уйду. Катапульта в райские гребаные чертоги — специально для тех,
кто будет гореть в аду.