стихи о светской жизни
Светский
Тяжело пророков бдение,
Много отнимает сил.
Бог еврейский в сновидении
Моисею говорил:
«Осквернившийся от мёртвого
Иегове не сосед,
Так гоните из ворот его,
В стане места ему нет.
С глаз долой подальше вышлите
Неутешную вдову,
Мне очистите возвышенность,
На которой Я живу.
Прикажи сынам Израиля
Прокажённых гнать в поля,
Как чеченцев всех при Сталине.
Иегова – это Я!
Истечение имеющих
Видеть Сущему в облом.
Прочь гони метлой не медля их,
В чистоте держи свой дом.
Сел Соломон на престоле Давида,
Прочно на царстве сидит.
Не донимают чужие бандиты,
Свой не бунтует семит.
Как-то Адония, что Соломону
Пообещал не хитрить,
Входит к Вирсавии, в пояс поклон ей
Бьёт. Та ему говорит:
«С миром ли, пасынок, к нам залетел ты,
Или намерен хитрить?
Если имеешь сказать что по делу,
То, так и быть, говори».
«С миром» – ответил Адония. (Как же
Если за это убьют,
Так на себя прохиндей и покажет.
Люди ж потом засмеют).
«Слово имею сказать. По.
Я не адепт, не светский маг,
Я,как и все, боялся смерти.
Не прятал ужасы в кулак,
Не гладил сумрак против шерсти.
Я не читал потертых книг,
И не сдувал с обложек пыли.
Я слышал только в фильмах крик,
Когда о помощи вопили.
Лишь,только я глаза сомкнул,
И, будто, разом проявились.
Предметы в доме все зашевелились,
Завараженный притаился я.
(Старик чайханщик обманул.
К нему днем на минутку заглянул,
Пил чай зеленый, ел халву.
Но что за диво? Глаз во лбу.
Закрыв глаза, предметы.
Автор: Борис Першуткин
Тюльпан отмечен красотой
и статью,
он важен, как ясновельможный
пан,
хотя родства и нет
с цветочной знатью,
но многолик и родовит
тюльпан.
Когда закрыты лепестки,
как дверцы,
и если чуть склонилась
голова,
похож тюльпан на трепетное
сердце,
услышавшее горькие
слова.
Светский
Пир в разгаре гусарско-купеческий.
Пьёт «Анапу» с «Хирсою» студенчество.
Лихо пенится, льётся за край
Молодечество с долей младенчества.
А в сердцах – и любовь к человечеству,
И весёлый весенний раздрай.
Коль не хватит «Анапы» для пира нам –
В гастрономе ближайшем на Кирова
Много есть и других пузырей.
Мы сырком, что расплавился, килькою
Подзакусим – и будут пикировать
Наши песни на свет фонарей.
Что за шум? Окончание сессии?
Просто песенно, весело сельским и
Городским.
Покойный не любил фривольность
В себе, но ветреность в других
Снести не смог. Героям книг
Вменял в грехи: краеугольность
Любовных драм, безвкусный слог,
Морали светской дно двойное,
Не принимая голубое –
Был к цвету роз не слишком строг.
Любил! Имел. Ценил не слишком…
Но сам ценился как суфлёр,
Был простодушен, но хитёр…
Гордился собственным умишком!
Мистифицировал беспечно
Читателей, друзей… меня,
И думал, глупый, будет вечно
Таскать каштаны из огня.
Сначала звучала симфония страсти,
И пламя в душе до утра трепетало.
Потом вы остались у вальса во власти,
Сам Штраус играл вам немного устало.
И все наблюдал он, как пары кружились,
И падали странные тени на лица.
Кому-то твердил он :»И эти влюбились»
Но сколько тот вальс легкокрылый продлиться.
И легкое танго внезапно сменило,
Хотелось стереть ироничность улыбки.
Она обнажалась, пылала, шутила,
А он уносился по почве по зыбкой.
И странно любовь исказилась до срока,
И дико.
Не политолог, не историк,
А просто житель я страны…
И пусть мой частный мониторинг
Посветит там, где не видны
Все стороны, а лишь фасад
Державы, под названьем сад.
В ООН ботинком постучать
И крикнуть: «Кузькину вам мать!»
Поля засеять кукурузой,
А хлеб по карточкам давать,
В Новочеркасске отстрелять1
Всех тех, кто стал в стране обузой.
Нас развитой социализм
Звал скромно в шведский2 в коммунизм3.
1.В июне 1961 г. была расстреляна мирная демонстрация в Новочеркасске, (бывшей.
Жизнь свою, без неё прожигая,
Иногда мемуары писал.
Жил он жизнью, в стихах улетая
Нам о ней он в них рассказал
Красотою не блещет затмящей,
Станом точным не обладает,
Но глазами и взглядом горящим,
Лучи солнца она затмевает.
Но без всякого злого умысла,
С чистой искренней душой,
Даже больше, чем добрыми мыслями
Говорила она о нём.
Но судьба по-другому решила
Для неё иной выбрать путь,
Может где-то она поспешила,
Но теперь это им не вернуть.
Так и будет он просто поэтом.
Тот, кто вдохновлял писавшего жреца,
Восхвалять себя вменил за правило.
В то, что сам он безупречен до конца,
Доказательств это, правда, не добавило.
И сказал царю Саулу Самуил:
«К власти ты пришёл путём нехоженным.
Сам Господь тебя с ладони накормил,
А теперь и ты послушай гласа Божьего.
Говорил мне тут намедни Саваоф:
Вспомнил Я Амалика бандитского,
Как сынов Моих он не пустил под кров
И хотел сорвать Исход с земли Египетской.
Взгляд обративши на семитов,
Царь говорил про их родню:
«Таланты – это не бандиты,
Их я особенно ценю.
Людей способных между ними,
Иосиф, выделить вели,
Смотрителями над моими
Стадами их определи».
Отца Иосиф к фараону
Привёл представить, показать.
Иаков воодушевлённо
Стал дом его благословлять.
Стоит египетский владыка,
Язычник, гой, как Ельцин пьянь,
Не вяжет на иврите лыка,
Да и по-русски дело дрянь.
Власть предержащий от еврея
Чему научится вовек?
Но слушает.
Как в семье советской
Золотой и светской
Подрастала девочка моя …
Светский
-Ну что Вы, Ваше Высочество!
Ну что же Вы, право, Сами
Оделись, что за геройство?
Вам не престало! Веками
Вас, королевскую знать
Всегда одевала челядь,
Нам – эту чашу вкушать.
Не угодно ли Вам примерить
-Ах, мой друг, оставьте «Высочество»-
Я устал от него, надоело!
Все это светское общество,
Это державное дело.
Любовь моя, спасибо за Сюрприз!
Не ожидал, что возродится снова,
Что явится, что я, под рифмы сонма,
Паду пред нею, безусловно, ниц…
И, зазвучав, с весенним пеньем птиц,
Цветов услышу запах медоносный,
Трав и грозы, озона клич несносный,
От соловьёв новоявленный спич,
Меня сразит в объятье полуночном…
Я вышел, как, из обречённой комы,
Открыв глаза, смысл жизни ощутив,
Зарифмовал, строкою осмысленной,
Явление возврата, с преисподней,
Воспев Природы гармоничный Мир!
Осень капризная, светская дама
Рыжая, желтая, золотая.
В ярких одеждах она разодетая
То она тихая, то она ветрена.
То она бесится, злится и сердится
Все, разрушая, ломая, калеча.
То вдруг, заплачет слезами дождливыми,
Душу наполнит тоской и бессилием.
На меня смотрела Анна
И сопела в две ноздри:
— Кем, ты думаешь, я стану?
Знаешь? Быстро говори.-
— Если вдруг задаться целью,
Очень даже непростой,
Ты могла бы стать моделью,
Теле-, стало быть, звездой.
Можно вырасти артисткой,
Деловой, не по годам.
Нет. Артистам дочку тискать
Я сама уже не дам.
Или, может, светской львицей?
… Вся в бриллиантах и манто.
Коньяком с икрой давиться…
Это… нет. …Совсем не то.
Можно быть миллионершей
И купить себе самой
Я сюда пришла лазоревым
Ребенком
Попрощавшись
С многомерностью миров
Испытаньем жизни
Исправляю
Искривления предназначений
Данных мне давно
Вечность раздробила
На отрезки
Воплощением поделила
Восприятие реалий
На земле забыла
За завесой тайн
Укрылась
Серебристая душа
Перепадами депрессий
Убегаю от себя
Растворяясь в дымке дней
Истины чужие разрушая
Ускользаю в темноте
Ночей
Мне надо быть разной
Светской и праздной
Земною простою
Простоя ни дня
Мучаю мучаюсь.
Отгремели светские рауты,
Улеглись отголоски бесед,
И в плену шерстяного халата,
Я ловлю одомашненный свет.
Разбегается зыбкая усталь,
От пустого броженья молвы,
И прильнув к водосточному устью,
Я внимаю каплям воды.
Зачерпну их жемчужин в ладони,
Отнесу на протертый брезент,
В уголок своей кельи покойной,
Что знакомым уютом согрет.
Выну старую, добрую книгу,
Прошуршу с десяток страниц.
Вечность вдруг окажется мигом,
Но, а миг чередой верениц.
За окошком дождик
Мелкий, как сквозь сито.
И стоит в прихожей
Зонт тобой забытый.
Со свечами вечер
С ново-светским брютом.
Чувственные плечи
Под платком уютным.
Губ горячих ласки,
Пламенность объятий,
Щёк смущённых краска
И скольженье платья.
Я лучшего ещё не написал. лишь потому, что есть ещё дилемма
О тех стихах, что в жизни тот лишь преуспел, кто написал прекрасные поэмы.
Но я попробую опять свой стих сложить и посмотреть на всё, что происходит
Глазами светлыми, моей большой любви, что от меня к тебе исходит…
Я так люблю, как ни любил никто тебя до моего признания.
Я так люблю, что для тебя готов пожертвовать собою в наказание.
Не осуждай за грозные слова мои. Лишь от любви теряю я рассудок.
Я так люблю. пять.
Ты льёшь потоком брань беспечно.
Не чтишь ни Бога не отца.
Позором заклеймил навечно,
Ты, нищего и мудреца.
Ты раб поверхностных явлений,
В тебе весь пафос светской лжи
Казнишь ты всех, без рассуждений.
Не чтишь ты светлый мир души.
Пусть будет так, однако знаю,
Пройдёт всё в миг, пройдут года
Останется, лишь только память
И та подводит иногда.
В минуту горести сердечной,
Укутавшись в облезлый плёд
Уснёшь в горячке быстротечной,
Забывшись от людских невзгод.
Два стула печи избежали,
Но чтоб завершить свои дни,
За городом в свалку попали,
Где мусора кучи одни.
Вот первый: сутулый и хилый,
Но строгой кухарке своей
Он честно служил до могилы…
А новой был выпнут за дверь.
Но гордости старой привычек
Тот стул не оставил в ночи
И голосом властным обычным
Он начал коллегу учить:
«Послушай, мой нищий приятель,
Ведь попросту ты и.
Светский
Красавец Вронский – щёголь и повеса
влюбляется в замужнюю мадам.
Та тоже не скрывает интереса –
лямура захотелось господам…
Быстрее ветра шепоток досужий:
«Каренина – бессовестная бл*дь!»
Да и понятно – при живом-то муже
на стороне ребёнка нагулять.
И мужу это тоже не по нраву,
однако. стиснув зубы, и не мстя,
он ей простил измену и подставу,
признав своим невинное дитя.
Но в тесной клетке не удержишь птицу –
в любой момент готова упорхнуть:
любовники сбегают.
Прав был Кутузов – на что им надеяться?
Можно француза и не торопить:
сам побежит, никуда он не денется –
даже дубиной не надо лупить.
Армия тает в болезнях и голоде.
Крепко лютует в лесу партизан.
Наполеон засыпает на холоде,
снится, сердешному, сыр пармезан…
Князя Андрея Наташа по правилам
в церкви отпела, когда отошёл.
Погоревала, и душу избавила:
там-то, должно быть, уже хорошо…
Граф Николай затворился в имении
и на штиблеты сменил сапоги.
И тренируется в редком.
— Ах! Мадам! Все к отъезду готово!
Завтра утром мы едем домой!
Снова грусть! Ну скажите хоть слово!
Поцелуйте меня, ангел мой!
— Ах! Месье! Рыцарь мой и спаситель!
Задержаться придется здесь нам!
Умоляю, Жерар! Не сердитесь
На строптивую Вашу Мадам!
— Ах! Мадам! Что же это творится?!
Вы мечтали уехать в Париж!
Может быть, моя светская львица
Влюблена в деревенскую тишь?!
— Ах! Месье! Дорогой! Кто-то хочет,
Вновь, свести с ума Вашу Полетт!
В моей комнате, нынешней ночью.
Дюк расцветёт во всей своей красе,
Еммануил де Ришелье в величии,
Хоть герцог, но мужик до неприличия
И в ноябре он мыслит о весне!
Развернётся белый парус
И летит на свет Икарус…
•
Пожелай ему удачи
На краю советской дачи…
•
На перине светской дачи
Раскошелилась удача…
•
Будет дача показаний
С дачей взятки в день взысканий…
•
И во время передачи
Суд как прежде озадачен…
•
Икс хромой и дзету в сдаче
Получил сам хрен в придачу…
•
Казус собственной отдачи
Может быть и неудачен…
Я брёл по улице пустынной,
В раздумья сильно погружён.
Лишь ветер-хулиган, играя
отвлечь мой разум был силён.
О смысле жизни размышляя
И о фатальности судьбы,
О стуке сердца, что бывает,
В минуты дивные любви.
Я шёл, мечтая о прекрасном,
Уставший от рутины дней,
Что давит непомерной ношей
Свободу личности моей.
Однажды в вихре светских споров
Один старинный добрый друг,
Поведал мне о развлечении
И я вступил в тот тайный круг.
Отведав сей запретный плод
В минуты тяжких.
Она была по-своему красива
Какой-то не реальной красотой.
В холодном взгляде чувствовалась сила.
Стальная воля и незыблемый покой.
И, вроде, неказистая фигура.
Ни талии, ни пышных ягодиц.
В одежде ни малейшего гламура.
Нет ничего от ярких светских львиц.
И личико обычной серой мыши.
По внешности совсем не топ-модель.
Но стоит познакомиться поближе,
От мощных чувств буквально сносит крышу
И в сердце дверь срывается с петель.
Двадцать шесть остаётся до ста,
Мне прожить, ежегодно считая,
Понимая, что цель – не проста,
Ста – рубеж покорить не мечтая –
Невозможно! Но, коль, отмечая,
Каждый год, среди близкой родни,
Дотяну, до момента венчания,
Своих правнуков, в лоне любви!
Замахнулся, вы скажете, – Дед,
Доживут среди вас единицы –
По статистике! – Старческий бред! –
Не позволит никто усомниться,
Что Мужчине отпущенный век
Меньше Женского, если не спиться…
Подтвердил бы России Поэт
Златоглавой.
Приличие
Скромны на столько – на сколь учтивы,
Все, почитающие Вас – с ума сошли,
Не просто так – Вы сказочно красивы,
Всех очаровательностью превзошли…
Довлеют светского приличия мотивы,
Куб цветов благоуханных уже в пути,
Мы – красноречивы, а Вы весьма умны,
Снимите ж тяжесть с тающей груди…
Трепещут в теле сердечные надрывы,
Рваные стократ внутри раненой души,
Скажите честно, иль Вами мы любимы
И ставить многоточие в конце строки?!
Принято у публики тактичной
Дураков высмеивать безлично,
Но затронута где чья-то честь,
Попраны приличия пределы
Будет и достойно, и по делу
Дать понять мерзавцу, кто он есть.
Но в краю лесов, полей и пашен
Дурень безобиден и нестрашен,
Если отправляясь в дальний путь
На своей.
Вера в реальность равна вере в сказки.
Новая реальность. Новые маски.
В основе отличия
От принятого обличия –
Тотальное попирание
Нормированного приличия.
Приличие – лишь вторично.
Но всё это слишком лично.
Лично-паралично.
Мистично-пессимистично.
Будто порвалась нить,
И звон от разрыва всё тише.
В моей смерти прошу винить
Философа Фридриха Ницше.
В моей окончательной духовной смерти.
Ваши нормы морали поиздержались.
На свалку отходов. Mein Gehirn über alles.
Полукровка буду по рождению.
Отутюженное на пару
Я любое на показ суждение
Выверну чулком иль разорву.
С уваженьем отношусь я к прошлому,
Корни наши не рублю с плеча,
Но когда меня накормят пошлостью,
Извините, не могу молчать.
Представление о сути святости
Иезекииль формировал.
Не могу перебороть предвзятости
К Моисею за его.
А-а-ах, красавицы-блондинки удивляют всех мужчин, смотрятся, как на картинке, иногда… с улыбкой без причин. То ли кавардак в головке,
то ли вовсе нет мозгов, улыбаются, и все тут, видно-о-о, «нету тормозов». Думают, что им все можно: хитрой быть, не глупой слыть, грудь на «выкат» и-и-и не сложно лебедью пред всеми «плыть». Поворкует с мужичонкой, хватит и пяти минут, чтоб завелся, как мальчонка, его губы к ее телу так и льнут.
А блондинка «свое» знает, глазки светятся огнем, декольте все.
У нас у всех свои причуды,
Так называемый — свой «бзик».
Не всем по вкусу наши будут,
Негодованья вызвав крик.
У нас у всех свои есть тайны,
Как говорят — «скелет в шкафах».
Нам мысль о том что их случайно,
Узнают все, приносит страх.
У нас у всех свой стиль, манеры,
Как говорится — «фишка» есть.
И она действует на нервы,
Когда в ней глупость или спесь.
У нас у всех, привлечь внимание,
Есть в жизни способ — «понт», есть свой.
Его избыток — наказание,
Нам в жизни может дать.