согласно киникам целью жизни является в первую очередь
Киники: возвращение к природе
«Всего как можно меньше.»
Антисфен Афинский
Киники — древнегреческая философская школа, основанная Антисфеном Афинским и другими учениками Сократа. Киники провозглашали свободу от условностей общества, возврат к простоте и избавление от всего лишнего.
Простота киников
Философия — очень простая наука, считал основатель школы киников Антисфен Афинский. Никакие сложные умственные построения не нужны, человек просто должен быть как можно ближе к природе. Не нужны ни государства, ни правительства, ни частная собственность, все это только мешает человеку быть счастливым.
Антисфен постоянно критиковал политику, проводимую греческим правительством. Однажды он предложил своим соотечественникам издать указ, по которому все ослы будут считаться конями. На удивленные вопросы, зачем это нужно, он сказал: «Но ведь вы простым голосованием делаете невежественных людей полководцами?»
Слово «киник» переводится как «собака». Почему же эта философская школа взяла себе такое странное название? Киники считали своим идеалом жизнь «подобно собаке» — животному, которое обходится малым и при этом всегда довольно своей судьбой. А еще они ценили такие качества собаки, как верность, смелость и умение постоять за себя и свои интересы. Антисфен называл себя «настоящим псом», а на могиле Диогена его последователи установили скульптуру собаки.
«Обращайся с вельможами, как с огнем: не стой ни очень близко, ни слишком далеко от них» (Диоген)
Теория и концепции киников
Кинизм — практическая философия, главным способом доказать свои воззрения киники считали свой повседневный образ жизни. Для них имело значение только то, что можно увидеть, почувствовать или понять. Антисфен, как и его последователи, критиковал теорию Платона о существовании двух миров. Раз идеальный мир увидеть нельзя, значит, его нет; реален лишь тот мир, в котором мы живем. Все умозрительные теории вредны, считали киники. «Кто достиг мудрости, тот не должен интересоваться науками, книгами, чтобы его не отвлекали посторонние вещи и мнения», — говорил Антисфен.
«Быстрее всего стареет благодарность» (Диоген)
Но все же у школы киников, как и у других философских школ, была своя теоретическая база. В чем же она заключалась? Они провозглашали три основных принципа существования. Первый принцип, аскесис — упрощение и ограничение своих потребностей, доходящее до предела; сила духа и характера, позволяющая обходится малым. Второй принцип, апедевсия — свобода от любых догм: религиозных, культурных, общественных. Культура и образование, считали киники, убивают истинное знание, поэтому идеал — невежество. Третий принцип, автаркия — автономность и независимость. Киникам не нужны ни семья, ни государство, ни другие общественные образования.
Таким образом, в центре философии киников находится человек с его внутренним миром и естественными потребностями. Киники пытаются обнаружить, что для человека является истинным благом, и приходят к выводу, что это — предельная естественность. Человек должен следовать внутренним потребностям и оставаться самим собой.
«Справедливого человека цени больше, чем родного» (Антисфен)
Согласно киникам целью жизни является в первую очередь
истины» (Дион Хрис. LIII, 5; ср.: Ксен. Пир, III, 6). Аллегорическое прочтение классики было конкретной реализацией типичного для киников рационализма и утилитарного подхода к искусству. В художественных произведениях прежде всего они искали их нехудожественное содержание. Кроме того, аллегорическое толкование мифологии, отход от буквального понимания мифа для кинических вольнодумцев был средством демифологизации, рационалистической критики религии. Фантастический мир антропоморфных богов и героев заменялся вполне реальными категориями этики, политики, физики и т. д. Метод двойного анализа текста послужил основой для создания аллегорий в искусстве средневековья и последующих эпох. В истории аллегории киники, и прежде всего Антисфен, сыграли выдающуюся роль.
Примером аллегорического анализа поэм Гомера и мифологии может служить одна из речей Диона Хрисостома (VIII, 18 сл. — 20 сл., 24–28.30 сл., 33.35). В 60-й речи Диона аллегорически рассматривается миф о Геракле. Каталог сочинений Антисфена пестрит названиями, свидетельствующими об аллегоризме («Геракл, или О разуме и силе», «Геракл, или Мидас», «О пьянстве, или О Киклопе» и др.). А. Ф. Лосев справедливо видит в аллегоризме киников один из генеральных, субстанциальных принципов их эстетики[148 – * Лосев А. Ф. История античной эстетики, М., 1969, [т, 2], с. 94–96.]*. Пригодность мифологии для морализации была ясна уже софистам (вспомним знаменитую притчу Продика о Геракле на распутье), но только их ученик Антисфен делал это постоянно и последовательно. Мифология служила киникам для остранения жизненно знакомых форм и конфликтов.
В свою очередь, собственное творчество киников, сама их жизнь становятся достоянием широких масс, вызывают появление многочисленных легенд, анекдотов, а их изречения и меткие слова в устах народа превращаются в крылатые фразы, пословицы, поговорки, хрии, апофтегмы. Выразительным примером служит фигура Диогена — подлинного героя греческого фольклора, притягательный центр для творимой легенды, нередко далеко отходившей от своей исторической основы.
Одним безудержным отрицанием киники не могли достичь желанных целей. Оно нуждалось в положительных примерах. Это не парадокс, ибо в глубине отрицания жила мечта об идеале. Начиная с эпохи кризиса, греческая жизнь в обилии поставляла материал для комедии, сатиры, пародии и менее всего в ней было прекрасного и возвышенного. Не удивительно, что своих положительных героев киники находили не в действительности, а в мифах, в созданиях поэтического вымысла и в далеком историческом прошлом. Идеальный герой (кинический мудрец) конструировался и теоретически, причем созданная воображением примерная схема позднее обрастала плотью народной выдумки и живыми подробностями. Что же касается мифологии, то она своим авторитетом, эстетическим совершенством придавала большую убедительность абстрактной философской аргументации, хотя сам миф теряет к тому времени ореол святости и религиозный смысл.
Первым в галерее идеальных кинических героев должен быть назван Геракл, имя которого было «самым популярным в народе из всей классической мифологии» (Пьер Грималь). Даже во времена Римской империи, наряду с Сильваном и другими низшими божествами, его особенно почитали рабы, вольноотпущенники и свободная беднота. «…Для близких народу киников он в первую очередь был тружеником, заслужившим бессмертие своими подвигами на пользу людей и простой деятельной жизнью»[149 – * Штаерман Е. М. Мораль и религия угнетенных классов Римской империи. М»1961, с, 106 сл.]*. Геракл, сын смертной и бога, был близок низам и своим, так сказать, социальным происхождением и тем, что находился в рабстве, испытывая величайшие унижения. Выросший в лесах Киферона, близкий к природе, бродил он по земле, накинув львиную шкуру, вооруженный одной только палицей, ни в чем не нуждаясь. Приверженцы кинизма видели в нем великий пример для себя, подвиги его рассматривались как победа самодовлеющего и свободного духа над пороками и несправедливостью. Имя Геракла часто мелькало на страницах кинических сочинений. Антисфен, которого Евсевий называл «человеком с духом Геракла», «показал на примере великого Геракла, что труд — благо» (Д. Л. VI, 2). Из гомеровских героев особой любовью киников пользовался Одиссей, скиталец и страдалец, человек долга и борец с вожделениями, воплощение разума и практической сметки. Однако он стал вытесняться более демократичным Гераклом. В ранней риторической декламации Антисфена Одиссей выступает как филантроп, автаркичный полуаскет и мудрец.
Своих идеальных героев киники находили не только в мифологии и литературе, но и в мировой истории. Один из них — основатель персидской державы Кир Старший, на материале биографии которого Ксенофонт создал «Киропедию», своего рода «Педагогическую поэму» древности. Ряд мыслей в ней перекликался с некоторыми общими местами кинической доктрины — Кир предстает как мудрец и идеальный царь, совершающий каждодневные подвиги для людей и для того, чтобы подавить в себе «раба». Из других «варварских» героев весьма популярен у киников мудрый и благородный скиф Анахарсис, чье имя постоянно встречается в кинической литературе. Пример Анахарсиса и других «добродетельных номадов» использовался для пропаганды лозунга «назад к природе». Изнеженная и несправедливая жизнь цивилизованных эллинов противопоставлялась суровой, но чистой и свободной жизни мужественных и доблестных варваров.
Некоторые исследователи обратили внимание на родственные черты у Анахарсиса и Эзопа. Полулегендарный Эзоп также стал одним из кинических героев. Традиция рисовала баснописца варваром и рабом, дерзким насмешником, борцом с предрассудками и религиозным обманом. Враждебность между Эзопом и дельфийскими жрецами давала богатый материал для кинической критики религии. Немало мотивов «эзоповских басен» перекликается с киническими идеями. Ряд типических мотивов (топосов) связывают «биографии» Эзопа и Диогена. Кир, Анахарсис, Геракл, Одиссей, Эзоп — все это символы исканий, которые заводили киников то в экзотические страны, то в историю, то в мифологию.
Киническая, как и всякая другая философская школа античности, не могла обойтись без представления о своем идеальном мудреце (sophos). Киники конструировали свой стереотип, который реализовался в лице некоторых исторически существовавших философов. Для древней философии моделирование индивидуализированного образа мудреца как живого воплощения системы значило не меньше, чем сама система. «…Sophos есть первый образ, в котором предстает перед нами греческий philosophos; он выступает мифологически в семи мудрецах, практически — в Сократе и как идеал — у стоиков, эпикурейцев, ново-академиков и скептиков. Каждая из этих школ имеет, конечно, своего собственного σοφός…»[150 – * Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 124.]*. Имели своего «мудреца» и киники, которого восприняли и приспособили для себя стоики. Идеальный киник был не только нарисован, по даже практически воплощен в образах Антисфена и особенно Диогена. Кроме «святого» из мифа (Геракл), киники создали «святого» из людей (Диоген). Социальные низы, более чем кто-либо, нуждались в таком кумире, герое, похожем на них, но лучше, смелее, крупнее. В идеале всегда есть дистанция между желаемым и наличным, элемент отрыва от реального положения, он всегда выше среднего уровня. Хотя в «мудрецах» есть «исключительность» по отношению к толпе, Маркс замечает, что «они являются, с другой стороны, — подобно изваяниям богов на площадях, со свойственным им блаженным самоуглублением, — в то же время и подлинным украшением народа и возвращаются к нему в своей индивидуальности»[151 – * Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 134.]*. Такими «изваяниями» были Сократ и Диоген.
Нравственный кодекс киников предъявлял очень высокие требования к человеку, заставляя его быть готовым к самопожертвованию, лишениям, героизму. «Мудрец, — учили киники, — более всего достоин любви, он непогрешим и друг себе подобным…» (Д. Л. VI, 105). На этом основании некоторые буржуазные ученые превращают кинического мудреца в некоего сверхгероя, «супермена», говоря о «пропасти» между ним и массой (Хойстад). Буржуазная пошлость склонна объявлять идеального героя ходульным, ненародным, между тем как народ в своих преданиях и мифах постоянно творит идеальные образы «рыцарей без страха и упрека». От идеального героя не убежишь. Он — факт художественного прошлого и настоящего. За «чистку авгиевых конюшен» зла и несправедливости на закате античности мог взяться лишь такой герой, как Геракл. Простому смертному подобные подвиги были не по плечу.
Рядом с Гераклом стоял Диоген, пусть не исторически реальная личность, а лишь ее легендарный двойник, но из сохранившихся преданий встает образ, в котором содержится нечто такое, что тревожит нас и сейчас. Эксцентричный и бескорыстный чудак, который ничего не хочет для себя и может лишь попросить властелина, представшего как сказочная золотая рыбка, не о чем ином — только не загораживать ему солнца. Он всегда говорит, что думает, режет «правду-матку», отвергает компромиссы, идет против течения, не заботясь о последствиях. Тип — всегда непрактичный, неуютный, смешной и трогательный, но неизменно вызывающий уважение. С ними трудно, но без таких совесть человеческая тихо дремлет. Благородный человек в окружении прохвостов и стяжателей кажется простаком или блаженненьким. Во всяком случае, о нем так думают.
Сократ, Диоген, Демокрит, Гераклит и другие прославленные мудрецы древности изрекают свои истины образно, «с поэтическим воодушевлением», «пластично-поэтически». Но не только форма философского изложения у них выступает как художественная, но и «сами философы являются живыми образами, живыми художественными произведениями, и народ видит, как они возникают из него самого в пластическом величии»[152 – * Там же, с, 133.]*. Биография становится фактом фольклора. В кинической пропагандистской литературе появился также герой из самого народа, не случайно приблудившийся образ, но плебейский коррелят Геракла и Диогена — сапожник Микилл. В нем, этом работяге и мудреце, как и в родственном ему ремесленнике Симоне, воплотились требования кинической морали. С ним встречался читатель в «Силлах» Кратета, сатирах Мениппа, в диалогах Лукиана «Переправа» и «Петух». Герой, подобный Микиллу, должен был вызывать самые горячие симпатии у простых людей. Примечательно то, что здесь не готовая модель, персонаж, пришедший из мифа, легенды или истории, а положительный образ, подсмотренный в самой жизни.
Этой плеяде идеальных героев киническая литература противопоставляет набор отрицательных типов — так сказать, антигероев. И здесь мы встречаемся с историческими и легендарными личностями, поднятыми до уровня художественного обобщения. В этом ряду — цари, тираны, богачи, честолюбцы, распутники, стяжатели, атлеты и другие заклятые недруги киников. Тут Сарданапал, Нин й Каллий, Крез и Мидас, Милон и Мавсол, Ксеркс и Дионисий, Агамемнон, Александр, Алкивиад и другие, чьи имена стали нарицательными. Названные персонажи, извлекаемые на свет в нужный момент, как из мешка кукольника, демонстрировали человеческие пороки и слабости «грубо, зримо», словно под увеличительным стеклом. Киники воспользовались еще одной маской, помогавшей проявить им свою враждебность к окружающему обществу. Это известный из греческой и мировой литературы образ угрюмого человеконенавистника Тимона из Афин. Тип мизантропа давал возможность выявить свое отношение к действительности, уточнить свою концепцию человека и общества.
Киники по своей природе пластичны, они «горазды на выдумку», мыслят образами. Киник и сам фигура почти фольклорная, весь погружен в стихию народной фантазии и юмора, воображения, мифологии, поэзии, крылатых выражений и метких сравнений. Язык, стиль, весь строй его речи по сути художественный, образный. Особую роль в практике кинизма играют
Эпикурейцы, киники и стоики
Эпикурейцы, киники и стоики появились в IV – III вв. до н.э. Они использовали сократический метод и считали, что цель философии – наставлять людей, сохранять достоинство и терпеть невзгоды. Но в понимании того, как это делать они отличались друг от друга.
Эпикур жил в 4 веке до н.э. с 341 по 270 год до н. э. Родился на острове Самос, родители были из знатных афинян. В 306 году основал в Афинах школу «Сад Эпикура», где и обучал своей философии в окружении друзей, детей, не прогоняя ни рабов, ни гетер. Кто такие гетеры надеюсь знаете. Из сочинений его сохранились лишь отдельные фрагменты и книга изречений «Главные мысли».
Сторонник атомизма, Эпикур в отличие от досократиков Демокрита и Левкиппа считал, что атомы имеют вес и могут отклоняться от заданных траекторий, значит, думал он, не всё в мире предопределено, человек может принимать решения по своей воле и быть свободным.
Эпикур не считал богов создателями мироздания: боги просто пребывают в вечном блаженстве и ни на что не влияют. Эпикур признавал существование души как временное соединение тонких атомов, душа смертна как и тело и распространена она по всему телу! Основной частью души является ум, расположенный в сердце. (!) Источником познания являются наши ощущения, сны он тоже считал разновидностью ощущений. Эпикур конечно же и материалист и атеист.
В этике он сторонник эвдемонизма, согласно которому основная цель жизни – достижение счастья, а единственное добро в жизни – удовольствие. Но не всякое, как считает гeдoнизм, а умное, так как излишества и крайности приводят к страданиям. Надо вести себя так, чтобы каждое достигнутое удовольствие не могло уменьшить общую сумму всех удовольствий, доступных в жизни. Высшая ценность – здоровье и спокойствие души.
Нам мешают три вида страха:
1. Страх перед небесными явлениями. Он преодолевается знанием физики, космологии, астрономии.
2. Страх перед богами. Но он напрасен, так как боги находятся в состоянии блаженства и не собираются вмешиваться в жизнь людей.
Так что не следует бояться смерти и богов. Высшая ценность – физическое здоровье и спокойствие души:
«Я ликую от радости телесной. я плюю на дорогие удовольствия, — не из-за них самих, но за неприятные последствия их», — писал Эпикур.
К неестественным потребностям Эпикур причислял занятия политической и общественой деятельностью: его девиз «Проживи незаметно»
Философским наследником Греции стал Рим. Последователи Эпикура ценили радости жизни, эпикурейцем стал римский философ Тит Лукркеций Кар, который донёс до нас многие мысли Эпикура в произведении «О природе вещей». Но в средневековой Европе произведения Эпикура запрещались. Не исключено, что церковники причастны к исчезновению его трудов, ведь века тогда были средние, времена тёмные, фанатики рьяные.
Киники
Слово это происходит от греч. «Киносарг», что означает «Зоркий пес». Так назывался в Афинах холм и «гимнасия», где преподавал ученик Сократа и Горгия Антисфен (444 – 368 гг. до н.э.), известный как основоположник кинимзма в философии Он развивал сократовскую линию философствования как образа жизни, но делал это методом протестного эпатажа, отвергая традиционные моральные нормы и общепринятые ценности.
Антисфен дискредитирует избирательные процедуры, говоря, что избрание глупцов стратегами подобно решению считать ослов конями. Он выдвинул идею космополитизма, идею гражданина мира, не имеющего никвкой социальной укорененности. Всякие социальные принадлежности, лицемерные нормы приличия и традиции считал иллюзией. Человек неуязвим, если он не продается за иллюзорные блага, он должен быть «нагим и свободным». Отсюда аскетизм, вплоть до нищенства, что позволило, используя этимологию слова «киникос» (собачий) понимать киников как ведущих собачью жизнь. Показное самоуничижение киников – не смирение, а эпатажное проявление гордости. Работы Антисфена не сохранились.
Самый известный представитель кинизма – Диоген Синопский (ок. 410 – 323 гг. до н.э. (Не путать с Диогеном Лаэртским, историком античной философии который жил позже, примерно с 180 до 240 года уже н.э. и увесистый том его жизнеописаний всем доступен.
Древнегреческое имя Диоген означает «рождённый Зевсом» и было почетным среди свободных граждан Греции. По мнению Диогена для человека главное – понять себя, свои переживания, а через себя и других. Противник догм и схоластики, Диоген теоретизирование не жаловал, считал бесполезными математику, физику, астрономию, даже музыку… Спекулятивные метафизические построения он тоже считал абсурдными, что впрочем недалеко от истины. Жил он, правда, не в бочке, как принято считать, а в лежащем на боку старом глиняном пифосе, то есть большом чане, в котором ногами давили виноград.
Диоген иронизировал по поводу обывательских потребностей и выражал презрение согражданам, объявлял их калеками, стыдящимися собственных естественных желаний, и в то же время приспосабливающимися к обычаям, теряющими свободу ради призрачных благ. Этим он хотел показать, что люди стыдятсяне того, чего не надо стыдиться. Он был популярен, весел и ироничен, ценил сексуальную независимость и не вступал в брак. Несмотря на его неухоженность, афинские девушки не тяжелого поведения проявляли к нему особое расположение. Диоген – далеко не аскет, всякое самоистязание он считал глупостью.
«Надо радоваться жизни, не напрягаясь, это важнее чем написание трудов». Он свободен говорить что думает даже царям. Однажды, наслышанный о нем властитель подошел к нему и сказал: «Я великий царь Александр. Проси, что хочешь». И услышал в ответ: «А я собака Диоген. Прошу тебя, отойди, не заслоняй мне Солнце». Александр оценил отличие философа от придворных лизоблюдов и сказал: «Если бы я не был Александром, то хотел бы стать Диогеном».
Стоики.
Основателем стоицизма был Зенон из Китона. (4 век до н.э.) Он понимал философию как упражнение в мудрости, начинающееся с логики, которая изучает риторику, правила ведения беседы, выяснение критериев истины, грамматику. По Зенону познание начинается с ощущений, которые порождают представления, переходящие в понятия и построение умозаключений. Тут не возразишь.
В физике Зенон принимал два начала: бескачественную материю-субстанцию и активное божественное начало, Демиург, создающий всё и Логос, закон всех вещей существующий во всём. Мир произошел из огня, затем возник воздух, вода и земля. Затем всё снова превращается в огонь и этот цикл периодически повторяется. Причём всё это сотворено во благо и в мире царит фатум или Судьба…
В этике Зенон утверждает что счастье – высшая цель человека, а центральная часть души – это разум. И надо жить в согласии со всей природой вообще и со своей природой в частности, сохраняя здоровье и развивая разум. Мудрый не должен допускать страстей нарушающих покой души. Идеалом стоика является атараксия (покой) или на худой конец анатея ( терпение).
Просуществовал стоицизм долго, до 3 века нашей эры. К поздним стоикам принадлежали Сенека и Марк Аврелий. С их точки зрения мир – это единый организм, Бог не отделен от мира, а наполняет его. Части мира не ведают единого плана устройства мира, поэтому он для них выступает как судьба. Человек должен отрешиться от волнений и уйти в себя. Идеальное состояние мудреца – апатия по собственной воле, тогда он становится подобным Богу-Логосу. Мудрец добровольно повинуется року, неразумного же тащит судьба. (Позже Гегель повторит эту безысходную мысль) По мнению стоиков люди должны стоически терпеть удары неотвратимой судьбы. Так формируются взгляды характерные для эпохи упадка Римской империи и распространения христианства. Это уже не философия, а религия «спасения», религия страха, безропотности перед неизбежностью страдания. Это основание для повиновения судьбе и воле Бога, то есть фактически Церкви. Это проповедь пессимизма и фатализма, когда главное – покаянная апатия, молитвенное безразличие. Осевое время античности заканчивалось.
Если античная философия возникла как свободное размышление и любознательное стремление к знаниям, то на закате античности идет перерождение и разложение философии, которая всё больше пронизывалась мистикой и всё больше подчиняется религии. Это было проявлением социального гниения и упадка античного мира, который и завершился, в конце концов, его крахом. Рим слабел, разлагался, испытывал напор варваров извне. Император западной Римской империи Константин Великий решил использовать религию для спасения империи и в 313 году н.э. издал Миланский эдикт, по которому доселе преследуемое христианство объявлялось государственной религией.
Не забудьте поставить + и (или) высказать своё мнение
Философия киников
Главные представители философии киников
Из ближайших учеников Антисфена известен преимущественно Диоген Синопский, «сумасшедший Сократ», как его называли в древности, «пес», живое воплощение философии киников, основатель кинического «правила жизни», которое он преподавал словом и делом в качестве странствующего нищего проповедника в Афинах и Коринфе, где он умер в 323 г. Среди множества анекдотов о нем или изречений, которые ему приписываются, нет возможности отличить подлинное от вымышленного; но самый образ Диогена, который рисуется в них, несомненно вымышлен быть не мог, точно так же, как и образ Сократа. Диоген имел историческое значение именно своей личностью, этим личным образом, который он так резко запечатлел в умах современников.
Замечательнейшим последователем Диогена был Кратес из Фив. Увлекшись кинической мудростью, он отказался от своего значительного богатства, завещав его сыну, — в случае, если тот не захочет быть философом. Подобно Диогену Кратес вел нищенскую жизнь, которую разделяла с ним его ученица и супруга Гиппархия, также оставившая богатую семью из увлечения проповедью Кратеса. В третьем веке известны киники Менедем и сатирик Менипп; мораль популярных нравственных проповедников III в., Биона и Телеса, тоже проникнута киническим духом, хотя у Биона мы находим оригинальную попытку согласования кинизма с чуждыми ему принципами гедонизма киренской школы. Мало-помалу киническая школа поглощается в сродной ей школе стоиков; но с первого века нашей эры она пробивается в целом ряде странствующих проповедников, привлекающих общее внимание своим юродством, резкостью, грубостью своих нападок на условность человеческих нравов и на ложь цивилизации, наконец, своей проповедью опрощения. Помимо отдельных представителей, каковы Деметрий (при Нероне), Эномай (при Адриане), Демонакс (в первой половине II века), Перегрин Протей, который публично сжег себя на Олимпийских играх в 165 г., можно отметить общее влияние киников на других моралистов этого периода (Дион Златоуст I в., Сенека, Эпиктет и др.).
Учение киников о познании
В противоположность мегарской школе киническое учение отличалось практическим характером. Философия есть жизненная мудрость. Поэтому отвлеченное знание отвергается киниками как бесплодное, ненужное и невозможное. Мало того, доказательство невозможности знания являлось Антисфену истинным введением в философию, обращением к истинной философии. «Добродетель достаточна для счастья, — говорит он, — а для добродетели не требуется ничего кроме силы Сократа; от дел зависит она и не нуждается в обилии слов и познания» (Diog. L. VI, 11): в обилии слов и риторики Антисфену отказать нельзя, и, по крайней мере в ранний период существования его школы, учение о невозможности познания (агностицизм) разрабатывалось весьма усердно, в особенности в полемике с другими учениями, как это видно из сочинений Платона и даже из самых заглавий сочинений Антисфена, приведенных у Диогена Лаэрция («Истина», о диалектике, о знании и мнении, о спрашивании и ответе, об употреблении имен, об учении и т.д.). Риторические произведения Антисфена и его толкования на Гомера также заставляют предполагать, что исключительно практический характер был придан школой лишь Диогеном.
Агностицизм Антисфена, или его отрицание возможности знания, обосновывается его учением о понятии: Платону вся эта доктрина, которую он опровергает в «Теэтете» и бичует в «Евтидеме», является чистой софистикой, чуждой духу Сократа. Тем не менее она отправлялась от Сократова требования знания, основанного на логическом определении или на правильно образованных понятиях.
Что же такое, по Антисфену, понятие и каков его подлинный предмет? Понятие, говорит Антисфен, есть «слово, объясняющее то, чем бывает или что есть вещь»; но так как все вещи суть единичные, индивидуальные предметы, то и понятия вещей должны быть индивидуальные. Каждая вещь должна определяться собственно ей принадлежащим понятием (οἰκειῳ λόγῳ), а потому всякое общее определение частного единичного предмета ложно. Исходя отсюда, Антисфен, вероятно по примеру Горгия, отрицал возможность сочетания общего сказуемого с единичным подлежащим. Невозможно, говорит он, чтобы многое было единым и единое многим; нельзя сказывать о едином субъекте множество признаков и точно так же вообще нельзя приписывать ему отличный от него предикат (А=не А). Так, нельзя сказать «человек добр»: человек есть человек, и добро есть добро. Синтетические суждения невозможны, логическое сочетание различных понятий невозможно: поскольку понятия соответствуют вещам, должны быть не общие, а лишь единичные понятия, — у каждой вещи свое «собственное». И потому вещи можно называть или сравнивать, но не определять. Антисфен отрицает возможность общих определений, даже через посредство перечисления признаков: для сложных предметов допускается перечисление частей, но нечто простое, элементарное не допускает определения. Элементы познаваемого нельзя определять чем-либо отличным от них, — их можно разве сравнивать с чем-либо на них похожим: их можно только называть; определять можно лишь нечто сложное, поскольку мы знаем его составные части, как мы можем прочитать слово лишь тогда, когда мы знаем буквы, из которых оно состоит.
Таким образом, общие определения и суждения, заключающие логическую связь субъекта с отличным от него предикатом, невозможны. Существуют лишь единичные вещи, а общие понятия суть лишь чистые фикции. «Я вижу человека, а не человечество, лошадь, а не лошадиный род», — говорит Антисфен. «Это от того, что у тебя нет глаз, чтобы его видеть», — отвечал Платон, которому невидимые, но умопостигаемые идеи, составляющие предмет наших понятий, представлялись истинно, несомненно сущими.
Отсюда резкая полемика между философией киников и школой Платона: первые высмеивали не только идеализм Платона, но и его попытки естественнонаучной классификации родов и видов; Платон, со своей стороны, упрекал киников за их крайний материализм и обличал приемы «софистической гидры» Антисфена. Учение киников представляется ему крайним атомизмом мысли, в котором «все сущее растворяется в порошок», вся действительность разбивается на какие-то конечные неразложимые предметы, которые не могут вступать в логическую связь между собой. Венцом этой антилогики является учение о том, что невозможно никакое противоречие, никакое заблуждение: о каждой вещи может сказываться лишь ее собственное понятие (А = А); если оно сказывается, то противоречия нет, если оно не сказывается, то нет речи и о самой вещи. Разрешение этого софизма просто: если нет логического суждения, нет и противоречия и логического заблуждения; если нет возможной связи понятий, то нет ни истинных, ни ложных суждений, нет логики вообще»: киники «зашивают людям рты». Таким образом, на развалинах теоретической философии воздвигается философия практическая. Естественно спросить, разумеется, как возможно какое бы то ни было учение на этих развалинах? Но, по-видимому, Антисфен, ниспровергая возможность истинного логического знания, еще не отвергал возможности достоверности вообще, возможность истинного мнения: доступное человеку знание он сводил к истинному мнению, опосредствованному рассуждением. Платон обличал это положение, доказывал его непоследовательность, несостоятельность. Но как бы то ни было, киники считали себя здесь истинными последователями Сократа: они показывали несостоятельность и невозможность теоретического знания, ограничивая философию практической задачей познания блага. Эта задача представлялась им достижимой, поскольку в ней единичный человек ограничен самим собой. Согласно философии киников, подлинной действительностью обладает лишь единичное существо, а потому истинное благо есть благо единичной личности, а не отвлеченная идея мегарцев; это благо каждый должен искать в себе самом, по указанию Сократа. Мудрый довлеет себе, и мудрость его состоит в том, чтобы осуществлять свою внутреннюю самодовлеющую свободу; отрешаясь от всего, что не есть он сам, утверждая свою самодовлеющую личность, он делается блаженным и свободным, достигает невозмутимого царственного спокойствия духа и радости.
Этика киников
Как истинное понятие вещи есть лишь ее «собственное» понятие, так и истинное благо может быть лишь «собственным благом». Киник Диоген говорил, что Антисфен научил его отличать чужое от своего. Благом человека может быть только то, что может составлять его собственность, быть ему собственным. Имущество, свобода, здоровье, самая жизнь — не наши, не могут составлять неотъемлемой собственности, а следовательно, и истинного блага нашего существа; точно так же и на том же основании лишение всего этого не составляет действительного зла. Истинную собственность человека, согласно философии киников, составляет лишь его внутренняя свобода и сила его духа, его «добродетель» или доблесть, доброта. Только добродетель есть благо, только порок есть зло; все прочее безразлично.
«Добродетель» человеческого духа есть прежде всего сила: «для добродетели не нужно ничего, кроме силы Сократа»; она определяется не сознанием нравственного долга, не нравственными чувствами любви, сострадания или голосом совести: наоборот, никакого отвлеченного нравственного закона не существует, нравственные понятия людей о хорошем и постыдном — условны, искусственны и ложны, а нравственные чувства любви или дружбы привязывают человека к тому, что не есть его «собственное» благо, ставят его в зависимость от других, между тем как истинно мудрый и доблестный, сильный и свободный, как бог, довлеет себе. Поэтому ἀρετή, «добродетель», этика киника имеет преимущественно отрицательный характер: она состоит в освобождении от всего внешнего, в самодовлении, в воздержании от наслаждения и нечувствительности к страданию, в подавлении страстей. «Поэтому они и определяют добродетель как апатии своего рода и как спокойствие», — говорит Аристотель.
В этом состоит этика киников, которую они проповедовали словом и делом. Отсюда их аскетизм, их проповедь о вреде богатства и наслаждения, о ничтожестве временных благ и зол. Удовольствие есть скорее зло, нежели благо, ибо оно порабощает нас плоти и внешним вещам, заставляя нас видеть в них мнимое благо: «я предпочел бы сумасшествие наслаждению», — говорил Антисфен. Труд, страдание, самое физическое рабство воспитывают добродетель. Многотрудная жизнь Геракла с его постоянными лишениями и подвижничеством — вот образец для киников, постоянный пример их декламаций, нравственных аллегорий и притч.
Мудрость дает нам сознание добра и освобождает нас от зла, от преследования мнимых целей. Поэтому к ней сводится добродетель. Но между тем как Сократ требовал для добродетели лишь совершенного знания, этика киников требовала также воспитания, упражнения воли и постоянного труда. То, что давалось Сократу без видимого усилия, является здесь результатом непрерывной борьбы и упражнения, борьбы со страстями и самозакаления в лишениях и терпении.
Безразличное отношение ко всему внешнему, подавление страстей, возможно полное ограничение потребностей — вот в философии и этике киников путь к истинной свободе, и отсюда новое правило жизни, то своеобразное подвижничество, образец которого явил Диоген. Уже Антисфен проповедует отречение от внешних благ, но он еще не считал нужным вести жизнь бездомного нищего и, по-видимому, даже получал гонорар от своих слушателей. Начиная с Диогена, киники облекаются в рваные рубища и являются с посохом и сумою нищих. Диоген довольствуется скудной пищей, спит на голой земле и лишь от непогоды, как пес, укрывается в старой бочке. Он приучает себя к перенесению зноя и холода: зимой он обнимал обледенелые статуи, летом валялся на раскаленном песке. Он пил воду сперва из глиняной кружки, а потом обходился и без нее, увидав однажды мальчика, который пил ее пригоршнями. Он ел травы и коренья, иногда сырое мясо, говоря, что при нужде не отказался бы и от человеческого. Следуя Сократу, он признавал, что ни в чем не нуждаться свойственно лишь богам, а нуждаться в малом — тем, кто уподобляется богам. Конечно, не все потребности могут быть подавлены. При совершенном освобождении человека от каких-либо объективных нравственных норм, от обязанностей по отношению к обществу и ближним, каждое отдельное действие оценивалось лишь с точки зрения достижения конечной цели — свободы, являясь само по себе безразличным. Раз благо заключается в освобождении от потребностей и страстей, то удовлетворение некоторых необходимых физических нужд (напр., голода или половой потребности) является средством для этой цели. Только чем проще, грубее, иногда отвратительнее удовлетворение, — тем лучше, все равно каким путем оно бы ни достигалось. Чтобы на практике демонстрировать свои способы удовлетворения человеческих потребностей, Диоген, если верить анекдотам, не останавливался перед самыми грубыми оскорблениями общественной нравственности, перед проявлениями такого «цинизма», который едва ли может быть превзойден. Нет того свинства, которого бы он не совершал публично, выражая сожаление, что и голода он не может удовлетворять столь же простыми способами.
Истинный философ-киник никогда не порабощается игу наслаждения и чтит единую бессмертную царицу — свободу. «С сумой и в рубище он проводит свою жизнь, как праздник, среди шуток и смеха», как говорит Плутарх про Кратеса. Свобода, внутренняя свобода духа дает радость и счастье и вместе делает человека неуязвимым, ограждая его от ударов судьбы. Лишь там этика и счастье, где человек умеет сохранить безмятежную «апатию», ясное спокойствие духа при всяких обстоятельствах. А для этого нужны бесстрастие и твердость, приобретенные упражнением и закаленные подвижничеством, и нужна мудрость, освобождающая нас от предрассудков, от рабства миру и плоти, судьбе и наслаждению. «С тех пор, как меня освободил Антисфен, я не рабствовал никому», — говорит Диоген.
Взгляд киников на общество и государство
И прежде всего философ не должен рабствовать предрассудкам, условностям человеческого общества и человеческим мнениям. Диоген и Кратес как бы нарочно ставят себе целью идти им наперекор, попирать их; из всех призрачных ценностей человеческая слава есть самая пустая и суетная. Кратес заводил ссоры с публичными женщинами, чтобы приучать себя выслушивать людскую брань: такое значение имеет для него общественное порицание. Согласно философии киников, все люди делятся на два класса, мудрых и глупых: первые считаются единицами, но им принадлежит царственная свобода и совершенство; вторые — безумные рабы, лишенные радости, чуждые добра. Мудрый живет не по писаному закону, а по внутреннему закону своей этической добродетели и мудрости, который совпадает с естественным законом. Отсюда проповедь опрощения и возвращения к природе и протест против неестественности, искусственности культурной жизни. Эта сторона кинической проповеди со всей своей парадоксальностью, со своими резкими нападками на условности быта и нравов имела шумный успех и возбудила наибольшее внимание. Все общественные установления искусственны и условны; все предрассудки ложны и мешают счастью людей; все стремления людей, уклоняющиеся от природы, ложны и суетны; роскошь, богатство, слава, почести — все это дым и чад. И философы-киники декламировали против этого чада жизни, против всех условий и условностей общественной жизни. Они исходили из того противоположения между природой и законом или естественным законом и человеческим законодательством, которое мы находим еще у софистов; в своем требовании опрощения, возвращения к естественному состоянию, они ставили в образец животных, не знающих ни искусственных потребностей, ни искусственных препятствий к удовлетворению необходимых потребностей: чувство стыдливости, которое заставляет человека удовлетворять их в уединении, есть чувство ложного стыда, которого нет у животных. И мы уже говорили, что киники грубо попирали это чувство. Кратес и Гиппархия публично отправляли свои супружеские обязанности, а Диоген шел много далее их. Но зато все самые элементарные чисто человеческие потребности, отличающие человека от животных, представлялись им мнимыми — каковы потребности в жилище, в одежде, приготовленной (не сырой) пище, в утвари: все эти потребности суть лишь дурные привычки, привитые нам с молодости, с которыми надо сражаться, как Геракл сражался с чудовищами. Напрасно ссылаться на нежность человеческого тела, требующего защиты от холода и сырости: лягушки, живущие в болоте, обладают еще более нежным телом, нежели наше. Нравственные потребности любви, дружбы, чувства семейной привязанности, любви к отечеству — ложны. Философия киников отвергает брак и семью, организованное человеческое общежитие заменяется стадом. Равным образом киники освобождали себя от гражданских обязанностей. Диоген первый назвал себя космополитом: вся земля служит ему отечеством, ибо все принадлежит мудрому. Идеальное государство есть человеческое стадо, не знающее ни внешних границ, ни внешних законов и учреждений, ни денег, ни семьи, ни роскоши и вернувшееся к естественному состоянию. Вместе с культурой падают искусства и науки, и в своей проповеди отрицания философы-киники отвергают всякое искусство и всякую науку, кроме искусства и науки истинной жизни; многочисленные диатрибы о суете наук ведут от них свое начало.
Переоценка всех ценностей, «перечеканка монеты» — вот призвание Диогена; он противополагает «судьбе — бесстрашие, закону — природу, страсти — рассуждение»; он не связан ничем, не привязан ни к чему, и он не дорожит ничем, кроме внутренней свободы, для которой не существует рабства. «Кто хочет купить себе господина?» — слова, которые приписывают ему на рынке невольников, когда его продавали в рабство.
Киники и греческая религия
Отношение киников к народной религии и культу было чисто отрицательным. Да и что могли дать истинному кинику греческие боги, и чего мог он от них желать? Внешние блага, зависящие от их воли, для него безразличны. Диоген раздавил однажды вошь на алтаре — это было единственное животное, которое он мог принести в жертву богам, — единственное, которым он был им обязан. Антисфен говорил, что он «пристрелил бы Афродиту, только бы она ему попалась: много она хороших женщин перепортила»; он не хотел ничего пожертвовать Матери богов, которую, по его мнению, должны были бы содержать собственные дети. «По природе» есть один только Бог или Разум, непохожий ни на что видимое: все прочие боги суть искусственные продукты человеческого общества, существующие только в силу «закона», или человеческого установления. Если Сократ чтил закон государства и подобно Гераклиту понимал его внутреннее сродство с естественным и вечным законом, в котором он имеет свой конечный и первичный источник, то особенность древних, как и новых, проповедников «возвращения к природе» именно и состоит в том, что они недостаточно понимают естественную необходимость культуры и исторически сложившихся форм человеческого общежития, которые возникают путем естественной эволюции.
Оценка философии киников
Философия киников есть крайний индивидуализм, который в своем последовательном развитии приводит к социальному и моральному аморфизму: человеческое общество разрешается в какой-то бесформенный агрегат, не имеющий смысла и цели, поскольку истинная цель есть цель чисто индивидуальная, цель личного блага, личного освобождения и самоспасения. Все нравственные узы, соединяющие людей — связи дружбы, родства, простого человеколюбия — подлежат упразднению во имя идеала внутренней свободы и безусловного грубого эгоизма. Чем же объясняется в таком случае киническая проповедь, которая давалась нелегко новым пророкам? Они видят в своем подвижничестве высшую миссию: философ есть посланник Зевса, врач-целитель душ, освободитель человечества, пророк истины. Несмотря на тщеславие, нередко сквозившее сквозь лохмотья нищенской одежды киников (слова Сократа про Антисфена, Diog. L. VI, 8), несмотря на погоню за эффектом, которая не останавливается ни перед чем, в этой проповеди скрывалась серьезная нравственная мысль и нравственный протест, вызванный сознанием высшей природы, духовности человеческой личности. В философии киников слышался отголосок подлинного учения Сократа, который умел пробуждать в душах «негодование против собственного рабства» и сознание абсолютной ценности духа. Если они отвергали безусловно всякую иную ценность, если в своем индивидуализме они совершенно игнорировали этику Сократа, то надо видеть и ту долю правды, которая заключалась в их протесте против современного им нравственного и культурного строя, несомненно разлагавшегося и обреченного на гибель. Учение киников называли «философией греческого пролетариата», но они обращались не к одним «нищим и обездоленным», — они проповедовали свободу всем и каждому, противополагая закаленную волю — роскоши и изнеженности и обличая «чад» предрассудков и условностей, опутывающих человеческую жизнь. Но есть ли цель личного самоосвобождения истинная и высшая цель человека, разумная и вместе естественная цель его? Дают ли киники истинную свободу и истинное счастье с их бесчеловечным протестом против нравственных устоев человеческого общества, против семьи, государства, культуры? И если благо заключается в личном счастье, то нищенская добродетель киников в своей постоянной борьбе против естественных склонностей человека, против врожденного стремления к наслаждению есть скорее путь к несчастной жизни и бесчувствию, а не к счастью и радости. Их свобода есть чисто отрицательная свобода. Нас не должно удивлять поэтому, что параллельно кинической школе возникла другая, диаметрально противоположная ей, искавшая высшее благо в наслаждении. То была киренская или гедоническая школа (ἡδονή — удовольствие).
По материалам работ прославленного дореволюционного русского философа С. Трубецкого