скульптор эрьзя биография и его работы

Степан Эрьзя — человек, не сломавший топор. Биография скульптора

Степан Эрьзя не такой как большинство скульпторов, которые используют в качестве материала камень или метал. Эрьзя предпочитал превращать в скульптуру дерево.

Степан Эрьзя — знаменитый русский скульптор, — родился в 1876 году в селе Баево, тогда ещё Симбирской губернии. Его настоящее имя — Степан Дмитриевич Нефедов, но в историю искусства он вошёл под псевдонимом «Эрьзя», взятому по названию одноименной мордовской народности, к которой он принадлежал. Одним из учителей скульптора был Константин Коровин (чья картина «Веранда» недавно ушла с аукциона за 560 тысяч евро).

Первый международный успех пришёл к скульптору в 1909 — в Венеции. Там он представил работу «Последняя ночь перед казнью» (которая, к сожалению, была уничтожена бомбардировкой в период ВОВ). После, Эрьзя уехал в Париж, но в 1914 снова вернулся в Россию.

Знаковым в судьбе скульптора можно назвать 1927 год — год эмиграции в Южную Америку. Именно там, в Аргентине, он нашёл «свой» материал — кебрачо. Это дерево отличается невероятной твёрдостью, буквально, «кебрачо» переводится как «сломай топор». Но Эрьзя нашёл подход к кебрачо и сумел подружиться с материалом.

Непростыми были и отношения скульптора с властью. Воодушевившись Революцией, он скоро столкнулся с её негативными моментами — материальными трудностями и требованиями новой власти творить то, что «принесёт пользу в построении нового мира». К тому же, футуристы, бывшие тогда в фаворе, не одобряли творчество Эрьзи. Все это и привело к вынужденному переезду в Южную Америку.

Многие работы скульптора посвящены эрьзянскому народу, особую нишу в его творчестве занимают и женские образы.

В дневниках и переписке Эрьзи явно прослеживается его тоска по Родине, куда он сумел вернуться лишь в 1951 году — за восемь лет до смерти.

«Покоритель кебрачо», как называла Эрьзю аргентинская пресса, оставил большое творческое наследие. Основная коллекция его произведений находится в Саранске, остальные разбросаны по музеям мира и частным коллекциям.

Источник

Родом из Мордовии: скульптор Степан Эрьзя-Великий сын России.Три имени-Горький, Шаляпин,Эрьзя.

СТЕПАН ДМИТРИЕВИЧ ЭРЬЗЯ

С. Д. Нефёдов (Эрьзя — псевдоним, идущий от самоназвания одной из народностей, живущих в Мордовии) родился в селе Баеве Алатырского уезда Симбирской губернии (ныне Ардатовский район Республики Мордовия). В юности занимался иконописью, образование получил в 1902–1907 в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (мастерская С. М. Волнухина). В 1907–1914 жил и работал в Италии, Франции, принимал участие в 10 крупнейших международных выставках в Милане, Риме, Венеции и Париже.

В конце 1926 С. Д. Эрьзя был командирован с выставкой своих работ во Францию. Оттуда он по приглашению президента Аргентины Марсело Торкато де Альвеара уехал в эту страну, где жил и работал в Буэнос-Айресе в 1927–1950. Там появились сотни скульптур, выполненных из субтропических деревьев — кебрачо, альгарробо, урундай.

В 1950 Эрьзя возвратился на родину, привезя ей в дар более 250 своих произведений. В 1954 в Москве с большим успехом прошла его персональная выставка. Многолетняя деятельность С. Д. Эрзи в области изобразительного искусства была отмечена высокими государственными наградами.

Скульптор Степан Эрьзя умер 27 ноября 1959 года. Его похоронили в Саранске, и хотя его прах теперь на вечно связан с родной мордовской землей, его искусство, не знающее границ, принадлежит всему человечеству.

БЕЖАТЬ ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ.

Полновесно и значимо имя скульптора прозвучало впервые в 1909 году на международной выставке в Венеции, «гвоздем» которой, как писала газета «Русско-французский вестник», была скульптура Эрьзи «Последняя ночь осужденного перед казнью»

Париже. С.Д. Эрьзя выступил на них как сложившийся мастер с ярко выраженной демократической устремленностью. С потрясающей силой скульптору удалось воплотить образы Христа («Христос распятый», «Христос кричащий – 1910),

А. Блок:
«Россия была больна и безумна, и мы, ее мысли и чувства, вместе с нею. Была минута, когда все чувства родины превратились в сплошной безобразный крик, похожий на крик умирающего от мучительной болезни. Тело местами не чувствует уже ничего, местами — разрывается от боли, и все это многообразие выражается однообразным, ужасным криком»

Эрьзя, поселившийся в Буэнос-Айресе с 1927 года, всегда тосковал по Родине. Несмотря на то, что аргентинские власти всячески благоволили его таланту, и южноамериканская интеллигенция неустанно восторгалась его творчеством. Конечно, вокруг Степана Дмитриевича крутилось немало скользких типов, пытавшихся убедить, будто ни он, ни его творчество стране Советов не нужны. Но Эрьзя упорно засыпал посольство СССР просьбами содействовать ему вернуться на родину. Агент НКВД Юлия Кун, была креплена» к скульптору якобы в качестве помощницы.

Эрьзинское творчество пользовалось за границей ошеломительным успехом, ежегодно «дон Стефано» получал первые премии на художественных выставках. Президент Аргентины лично жаловал Эрьзю почтением.
В центре Буэнос-Айреса до сих пор стоит созданный Эрьзей памятник и немало его произведений хранится в государственных и частных коллекциях Аргентины. Степану Дмитриевичу предлагали аргентинское гражданство, но он настырно твердил, что его дом – Россия. А потом еще и американцы подключились, уговаривали его переехать в США. Но Эрьзя просился домой.

В СССР чиновники внимательно отслеживают триумф человека, которому на родине отказывали в самых грандиозных его проектах.
Пишет посол Сергеев:
-Его уговаривают вернуться. После долгих раздумий скульптор ставит условие: музей в Москве, где поместят его работы, мастерская и фильм о его творчестве.
— Я доложил руководству страны об условиях, на которых Эрьзя был готов вернуться. Москва ответила: пусть сначала вернется, там посмотрим. Похоже, его не хотели видеть в СССР. Я обманул Эрьзю и сказал, что все договоренности есть. Обманул ради того, чтобы страна не потеряла величайшего скульптора и его шедевры.

В 1948 году посла Сергеева отзывают на родину. Москва пытается замять вопрос об Эрьзе.
Окончательное решение о его возвращении выносил ЦК КПСС, где считали Эрьзю предателем. С одной стороны, определённую роль сыграли лживые донесения Кун. С другой, возвращению Эрьзи противились возглавлявший тогда Академию художеств СССР Герасимов, «придворные» коммунистические скульпторы Томский и Вучетич и их закадычный дружок, председатель Комитета по делам искусств Лебедев. Они частенько «тусовались» на даче у Ворошилова и, как говорится, были «вась-вась» со Сталиным.
Совет Министров СССР и МИД давали «добро», а от ЦК до 1950 года не удавалось получить положительного ответа.
Но в Буэнос-Айресе остался атташе Юрий Николаевич Папоров, и он продолжает контакты со скульптором.

Эрьзя уже не молод. Через полтора года у него появляется квартирка. Как и враги в среде искусства. К примеру, всесильный Вучетич обвиняет его в буржуазности. Умирая, Эрьзя пишет, что все свои работы дарит советскому народу. Академия художеств отказывается создавать его музей в столице, скульптуры отправляют сначала в Русский музей (нехудшее место-прим мое.Георгий), затем дальше-в Мордовию.Тоже вроде бы разумно-на малую Родину скульптора.Но в семидесятых часть работ хранили в жутких условиях на первом этаже жилого дома Саранска. В старом трухлявом домике к столетию великого сына Мордовии затем открыли-таки его музей.

Казань, 1888 год. В только что построенном в Панаевском саду, большом двухъярусном театре его новый директор А.А. Орлов-Соколовский организует на предстоящий сезон драматическую и оперную труппы. Сразу же объявили и о наборе в хор. Сделал попытку поступить в него и пятнадцатилетний Федя Шаляпин. Но ему отказали, посоветовав прийти этак года через два. Причина отказа – ломался детский голос. Федор сильно переживал, и несколько утешило его место статиста на поспектакльной плате – 50 копеек за вечер.

И в это же самое время в оперный хор берут Алексея Пешкова, который на пять лет старше Шаляпина, и голос которого давно сформировался. Э.Старк – один из первых биографов великого певца, вспоминал: «… Однажды, когда облаченный в кавказский наряд Шаляпин готовился выползать диким зверем из-за кулис во втором действии «Демона», Максим Горький (Алексей Пешков – прим. Ю.З.) в этом же спектакле запевал «Ноченьку», а Александр Амфитеатров гремел на весь театр: «Хочу свободы я и страсти…» (Э. Старк. Шаляпин. С.- П. 1915, с. 9-10).

Не станем многословить по поводу парадоксов судьбы и, в частности, как будущего знаменитого баса «прокатили» с хором, а сильно окающего будущего всемирно известного писателя, приняли в него. Об этом много написано и до нас. А вот напомнить читателям кто такой Амфитеатров, пожалуй, стоит.

Имя это было на слуху в русском обществе на рубеже ХIХ – ХХ веков. И отнюдь не потому, что носитель его сильно преуспел на театральных подмостках. Александр Валентинович Амфитеатров больше известен как писатель и публицист. Это его перу принадлежит нашумевший фельетон о царской семье «Господа Обманно», за который автору пришлось расплачиваться сибирской ссылкой, а затем эмиграцией. Для алатырцев же А.В. Амфитеатров интересен ещё и тем, что сыграл заметную роль в судьбе их знаменитого земляка Степана Эрьзи. Но об этом позже, а пока вернемся снова в город на Волге, пригревший трех (третьим как раз и стал С. Эрьзя) выходцев из самых народных низин и ставший предвестником их мировой славы.

Казань для Алатыря всегда много значила. И не только потому, что однажды сошлись их пути на исторических перекрёстках. Своё значение, как форпоста на российском порубежье, Алатырь продолжал сохранять и после взятия Казани. Бывшая же ханская столица, и до своего падения представлявшая собой высокоразвитый город, в составе Русского государства получила ещё больший расцвет и в итоге превратилась в крупный центр науки, искусства и просвещения. И для молодых алатырцев, выпускников реального и городского училищ, женской гимназии, когда на семейном совете решался вопрос о продолжении учёбы, выбор чаще всего останавливался на Казани. Конечно, были ещё Москва, Санкт-Петербург, но это так далеко, устанешь версты считать. Был ещё Симбирск, до которого рукой подать. Но там особо-то не из чего выбирать. В Казани же – Императорский университет, открытый ещё в 1804 году и ставший четвертым по счету в Российской империи, и ещё несколько вузов. Здесь в 1811 году начала выходить первая в стране провинциальная газета «Казанские известия», ключом бьет театральная жизнь. Большой губернский город на Волге манит своими многочисленными заводами, мастерскими и рабочий люд. Работу можно было найти на пристани, а потом и на железнодорожной станции. Вот и отправлялись алатырцы в Казань пытать счастья. Желающих отправиться туда стало намного больше с открытием в конце 1893 года движения пассажирских поездов по только что построенному участку Московско-Рязанской ж.д. Алатырь – Свияжск.

В том году поздней осенью подался в Казань и семнадцатилетний Степан Нефедов. Он ещё далеко не Эрьзя, но уже живет в душе огромное желание поступить учеником в какую-нибудь иконописную мастерскую. Сначала же пришлось поработать в столярке при депо станции Казань, куда его устроил земляк-алатырец. И все же весной следующего года Степану посчастливилось. Его взял в ученики П.А. Ковалинский – мастер иконописи, снимавший под мастерскую часть дома казанского купца В.И. Заусайлова на углу Большой Проломной и Гостинодворской (ныне ул. Баумана и Чернышевского). Хозяин сразу распознал в ученике далеко не новичка в иконописном деле. Это было видно, потому как молодой мордвин знал левкас, как свободно владел кистью и резцом по дереву. Всему этому Степан научился у алатырских иконописцев и уже написал самостоятельно несколько икон, обновлял старые. И вот, отныне, он уже не ученик, а мастер с жалованием три целковых в месяц плюс хозяйские харчи.

Пять лет Степан Нефедов провел в Казани. Этот период дал многое в становлении его как живописца. Вместе с П.А. Ковалинским он объездил почти всю Казанскую губернию. Расписывал храмы в Арске, с. Васильеве (близ ст. Зеленый Дол), в сёлах Лаишево, Нижний Услон, Николь-ское, г. Свияжске – ровеснике Алатыря, привокзальной церкви в самой Казани, причём, как подчеркивается в «Словаре-справочнике жизни и творчества С.Д. Эрьзи» (Саранск, 2001, с. 6-7), в основном по собственным эскизам. Добрались живописцы и до марийского села Унжа, где часть местного населения была обращена в православие.

Когда Степан приехал в Казань, имя её уроженца Федора Шаляпина, как артиста, уже стало появляться в печати. «Казанские вести» за 12 августа 1892 года, перечисляя состав оперной и драматической труппы антрепризы В.А. Перовского, объявляла, что в предстоящем сезоне будет выступать бас Шаляпина. А вот что сообщал «Волжский вестник» за 20 января 1894 года о «Шаляпине, сыне архивариуса Казанской земской управы»: «У молодого человека ещё в Казани обнаружились недюжие голосовые средства… Теперь в Театральной газете мы встретили сообщение о нем, как о лучшем из басов тифлисской оперы». Но ни в 1892-ом, ни в последующие три года молодой певец так и не смог приехать в родной город, порадовать земляков своим искусством. Сначала он действительно после долгих скитаний с малороссийскими артистами по южным российским городам и весям осел на какое-то время в Тифлисе (Тбилиси), начав заниматься у профессора пения Д.А. Усатова и выступать в здешнем оперном театре. Но потом был контракт с петербургским садом «Аркадия», директором императорских театров, поездка в Нижний Новгород, где на традиционной ярмарке открывалась невиданная доселе Всероссийская промышленная и художественная выставка и предполагались выступления московской частной оперы Саввы Мамонтова.

В родную Казань Шаляпин смог попасть только в 1897 году. В город, откуда началось восхождение к славе, он возвратился известным солистом московской частной оперы. Первый концерт состоялся вечером 15 марта в том самом городском театре в Панаевском саду, который определил судьбу сына из крестьянской семьи. В числе других номеров певец исполнил свой, коронный – куплеты Мефистофеля из оперы Ш. Гуно «Фауст», на который галерка отозвалась не только бурными аплодисментами, но и восторженными криками, топаньем ног. На «бис» Шаляпин спел романс П.Чайковского «Ночь», два юмористических романса «У приказных ворот» и «Воротился ночью мельник». По поводу концерта «Волжский вестник» писал, что он «доставил публике такое эстетическое наслаждение, какого она давно уже не испытывала. (господин – прим. Ю. З.) Шаляпин имел, можно сказать, колоссальный успех» («В. В.», 1897 г., № 70).

Был ли на этом концерте Степан Нефёдов, читал ли он отзывы о певце в казанских газетах и, вообще, встречал ли его случайно где-нибудь на улице или в других общественных местах, определенно сказать нельзя. Но предположить можно: а почему бы и нет?! И хотя в казанский период (у С. Нефедова он длился до 1898 года) будущие знаменитости на поприще искусства лично не были знакомы, точки их соприкосновения, пусть и косвенные, существовали. Молодой иконописец из Алатыря не мог не бывать в казанских православных храмах, в которых не так давно пел в церковном хоре мальчик Федя Шаляпин. Его дискант звучал и в Спасском мужском монастыре Казанского Кремля, Духосошественском храме на улице Мостовой (ныне ул. Луковского), Варваринской церкви на Арском поле. И ещё один любопытный момент. В доме купца В.И.Заусайлова, где находилась иконописная мастерская П.А. Ковалинского, за семь лет до приезда в Казань Степана Нефедова открылась ссудная касса с филиалом (второе отделение) на Рыбнорядской улице (ныне ул. Куйбышева). В одно из них и пристроил на скромную должность служащего Федю Шаляпина его отец. В какое отделение, точно сказать нельзя. Но в любом случае юный писец многожды бывал в доме на углу Большой Проломной и Гостинодворской, в котором целых четыре года провел и Степан Нефедов.

Когда в 1898 году будущий знаменитый скульптор покидал Казань никому ещё неизвестным художником-иконописцем, возвращаясь в родные места, Федор Шаляпин в Москве подписал с Большим театром контракт на три года. Имя певца знала уже вся Россия.

Степан Нефедов приехал в Казань через пять лет, как Алексей Пешков закончил там свои «университеты». Занятия в них для будущего писателя проходили на пристанях, в ночлежках, крендельной Семёнова и булочной Деренкова, студенческих нелегальных кружках. Тяжелым оказался казанский период (1884 – 1888) для А. Пешкова. Здесь его застала весть о смерти любимой бабушки. И в довершение всего безответная любовь к сестре Деренкова – хозяина булочной. Всё это навалилось тяжёлым грузом на девятнадцатилетнего пекаря. В итоге – попытка к самоубийству, о чём «Волжский вестник» сообщил: 12 декабря 1887 года в восемь часов вечера «нижегородский цеховой Алексей Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок с целью лишить себя жизни». Рана оказалась неопасной, и через десять дней его выписали из земской больницы. Проработав ещё с полгода у Деренкова и узнав, что Казанская духовная консистория (учреждение при архирес) отлучила его на семь лет от церкви, Пешков уехал из Казани. Для него начались странствия по Руси.

Удивительно, но похожая история в личной жизни, правда с другим финалом, случилась и со Степаном Нефедовым. Вскоре, после возвращения из Казани в Алатырь, он познакомился с женой местного лесоторговца Солодова, пожелавшей брать уроки рисования у молодого художника. Надо сказать, жизнь в губернском городе во многом изменила Степана. Теперь это был далеко не тот деревенский парень, каким пять лет назад уезжал он в Казань. Интерес у окружающих вызывал и его внешний вид: добротный костюм, новомодные шляпа и штиблеты. И звание художника. В художнических способностях земляка алатырцы могли лишний раз убедиться, когда он изготовил декорации для спектакля с отдельными сценами из опер «Русалка» и «Борис Годунов». Сделано это было по заказу самодеятельного театрального коллектива, решившего поставить этот спектакль в честь столетия со дня рождения А.С. Пушкина. Декорации очень понравились публике. И все же, авторитет Степана, как художника, не уберег его от скандала. Встречи с Солодовой стали поводом к пересудам среди алатырских купеческих обывателей. А кончилось всё тем, что купеческий кучер жестоко избил молодого художника. И конечно же, сделал это он по наущению своего хозяина. В небольшом уездном городе повода для новых пересудов больше чем надо. Переживали родители, каждый раз укоряя сына тем, что он не остался в Казани, не пошёл в компаньоны к Ковалинскому, не женился на его дочери. Не захотел безбедной жизни в большом городе, и вот результат – скандал, и всё это на глазах многочисленной родни, знакомых, обывателей.

И все же, что за причина заставила Степана отказаться от компаньонства и богатой невесты? Думается, что и та самая поездка с Ковалинским в мае 1896 года на Нижегородскую ярмарку, где открылась Всероссийская промышленная и художественная выставка. Как завороженный ходил он тогда по выставочным залам, подолгу задерживаясь у полотен Серова, Коровина, Врубеля, других выдающихся русских художников. Увиденное волновало, будоражило. С этих пор Степан потерял покой. В иконописи он добился каких-то успехов, а вот как в живописи? Какое-то время он посещал художественную школу, недавно открывшуюся в Казани. Но после Всероссийской выставки вдруг понял: если так, как творили Серов и Коровин, то одной художественной школы, пожалуй, будет маловато. И чаша весов, на которую Степан положил своё страстное желание послужить искусству, перетянула чашу обыкновенного обывательского благополучия.

Любопытный факт: в том же 1896 году в «Нижегородском листке» публикуются материалы с Всероссийской выставки, подписанные М.Горьким. А был это тот самый Алексей Пешков, вернувшийся в Нижний Новгород — на свою родину уже профессиональным писателем. И в это же самое время в составе московской частной оперы Саввы Мамонтова на сцене нового нижегородского театра выступает Ф. Шаляпин. Можно предположить, что здесь, в Нижнем Новгороде, Степан Нефедов не раз и не два мог случайно встретиться на той же самой выставке с уже довольно-таки известным и широкой публике, и обширному кругу читателей певцом и писателем. Между тем именно Нижний Новгород стал тем городом, где зародилась дружба между Шаляпиным и Горьким. Познакомились они в сентябре 1900 года в Большом ярмарочном театре, где Федор Иванович выступал, а Алексей Максимович шёл к нему в гримерную. Возможно, они вспомнили и про Казань, про театр в Панаевском саду и про булочную Деренкова, где в 1886 году восемнадцатилетний Алеша Пешков работал пекарем, а тринадцатилетний Федор Шаляпин забегал сюда перекусить, начав служить в ссудной кассе. Встреча в Нижнем переросла в теснейшую дружбу на многие годы. Потом Горький станет крестным отцом младшей дочери Шаляпина, родившейся в 1921 году в Петрограде. Степана Нефедова судьба свела с ними в далекой Италии.

С A.M. Горьким Степан Эрьзя познакомился тоже в Италии, в небольшом приморском городе Леванто. И произошло это как раз в доме А.В. Амфитеатрова, о котором мы уже говорили. Незадолго до этого Александр Валентинович радушно принял под свой кров молодого скульптора, разглядев в нем большой талант. Амфитеатров написал о творчестве Эрьзи несколько статей для петербургских и московских газет, вызвав тем самым большой интерес к художнику у русской публики, предоставил ему мастерскую, ввел его в круг своих многочисленных знакомых, среди которых был и Горький. Надо сказать, Алексей Максимович не сразу смог оценить талант скульптора. Но со временем мнение писателя изменилось, и были моменты, когда он пытался искренне помочь художнику в трудные периоды его жизни. Правда не всегда успешно. Как, например, в случае с предложением самого Горького организовать в Европе показательную художественную выставку произведений Эрьзи и образцов русских мраморов. Тогда Наркомпрос запретил такую выставку. Было это в 1921 году.

Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов

Источник

ngasanova

Вспомнить, подумать.

СТЕПАН ДМИТРИЕВИЧ ЭРЬЗЯ

С. Д. Нефёдов (Эрьзя — псевдоним, идущий от самоназвания одной из народностей, живущих в Мордовии) родился в селе Баеве Алатырского уезда Симбирской губернии (ныне Ардатовский район Республики Мордовия). В юности занимался иконописью, образование получил в 1902–1907 в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (мастерская С. М. Волнухина). В 1907–1914 жил и работал в Италии, Франции, принимал участие в 10 крупнейших международных выставках в Милане, Риме, Венеции и Париже.

В конце 1926 С. Д. Эрьзя был командирован с выставкой своих работ во Францию. Оттуда он по приглашению президента Аргентины Марсело Торкато де Альвеара уехал в эту страну, где жил и работал в Буэнос-Айресе в 1927–1950. Там появились сотни скульптур, выполненных из субтропических деревьев — кебрачо, альгарробо, урундай.

В 1950 Эрьзя возвратился на родину, привезя ей в дар более 250 своих произведений. В 1954 в Москве с большим успехом прошла его персональная выставка. Многолетняя деятельность С. Д. Эрзи в области изобразительного искусства была отмечена высокими государственными наградами.

Скульптор Степан Эрьзя умер 27 ноября 1959 года. Его похоронили в Саранске, и хотя его прах теперь на вечно связан с родной мордовской землей, его искусство, не знающее границ, принадлежит всему человечеству.

БЕЖАТЬ ЧТОБЫ ВЕРНУТЬСЯ.

Полновесно и значимо имя скульптора прозвучало впервые в 1909 году на международной выставке в Венеции, «гвоздем» которой, как писала газета «Русско-французский вестник», была скульптура Эрьзи «Последняя ночь осужденного перед казнью»

Париже. С.Д. Эрьзя выступил на них как сложившийся мастер с ярко выраженной демократической устремленностью. С потрясающей силой скульптору удалось воплотить образы Христа («Христос распятый», «Христос кричащий – 1910),

А. Блок:
«Россия была больна и безумна, и мы, ее мысли и чувства, вместе с нею. Была минута, когда все чувства родины превратились в сплошной безобразный крик, похожий на крик умирающего от мучительной болезни. Тело местами не чувствует уже ничего, местами — разрывается от боли, и все это многообразие выражается однообразным, ужасным криком»

Эрьзя, поселившийся в Буэнос-Айресе с 1927 года, всегда тосковал по Родине. Несмотря на то, что аргентинские власти всячески благоволили его таланту, и южноамериканская интеллигенция неустанно восторгалась его творчеством. Конечно, вокруг Степана Дмитриевича крутилось немало скользких типов, пытавшихся убедить, будто ни он, ни его творчество стране Советов не нужны. Но Эрьзя упорно засыпал посольство СССР просьбами содействовать ему вернуться на родину. Агент НКВД Юлия Кун, была креплена» к скульптору якобы в качестве помощницы.

Эрьзинское творчество пользовалось за границей ошеломительным успехом, ежегодно «дон Стефано» получал первые премии на художественных выставках. Президент Аргентины лично жаловал Эрьзю почтением.
В центре Буэнос-Айреса до сих пор стоит созданный Эрьзей памятник и немало его произведений хранится в государственных и частных коллекциях Аргентины. Степану Дмитриевичу предлагали аргентинское гражданство, но он настырно твердил, что его дом – Россия. А потом еще и американцы подключились, уговаривали его переехать в США. Но Эрьзя просился домой.

В СССР чиновники внимательно отслеживают триумф человека, которому на родине отказывали в самых грандиозных его проектах.
Пишет посол Сергеев:
-Его уговаривают вернуться. После долгих раздумий скульптор ставит условие: музей в Москве, где поместят его работы, мастерская и фильм о его творчестве.
— Я доложил руководству страны об условиях, на которых Эрьзя был готов вернуться. Москва ответила: пусть сначала вернется, там посмотрим. Похоже, его не хотели видеть в СССР. Я обманул Эрьзю и сказал, что все договоренности есть. Обманул ради того, чтобы страна не потеряла величайшего скульптора и его шедевры.

В 1948 году посла Сергеева отзывают на родину. Москва пытается замять вопрос об Эрьзе.
Окончательное решение о его возвращении выносил ЦК КПСС, где считали Эрьзю предателем. С одной стороны, определённую роль сыграли лживые донесения Кун. С другой, возвращению Эрьзи противились возглавлявший тогда Академию художеств СССР Герасимов, «придворные» коммунистические скульпторы Томский и Вучетич и их закадычный дружок, председатель Комитета по делам искусств Лебедев. Они частенько «тусовались» на даче у Ворошилова и, как говорится, были «вась-вась» со Сталиным.
Совет Министров СССР и МИД давали «добро», а от ЦК до 1950 года не удавалось получить положительного ответа.
Но в Буэнос-Айресе остался атташе Юрий Николаевич Папоров, и он продолжает контакты со скульптором.

Эрьзя уже не молод. Через полтора года у него появляется квартирка. Как и враги в среде искусства. К примеру, всесильный Вучетич обвиняет его в буржуазности. Умирая, Эрьзя пишет, что все свои работы дарит советскому народу. Академия художеств отказывается создавать его музей в столице, скульптуры «ссылают» сначала в Русский музей, затем в Мордовию. В семидесятых часть из них анили в жутких условиях на первом этаже жилого дома Саранска. В старом трухлявом домике к столетию великого сына Мордовии затем открыли-таки его музей.

Я хотела сначала описать работы Эзьри, дать обьяснения, а потом решила – просто посмотрите некоторые и поймете сами величие его таланта

Источник