рэй брэдбери жизнь замечательных людей

Рэй Брэдбери: «Почему мы все-таки жалеем книги?»

Писатель-фантаст Геннадий Прашкевич, который уже опубликовал в серии «Жизнь замечательных людей» биографии коллег по цеху — Жюля Верна и братьев Стругацких, написал книгу о Рэе Брэдбери. И это именно книга о писателе, про писателя, а не классическая биография — последовательное и скрупулезное жизнеописание. Результат получился двоякий. Для почитателей таланта великого американского фантаста книга будет интересна как собрание редких интервью и фактов, но может смутить обилием цитат из и так известных произведений.

«Русская планета» с разрешения издательства «Молодая гвардия» публикует фрагмент из книги Геннадия Прашкевича «Брэдбери», посвященный его книге «451° по Фаренгейту»

Повесть «451° по Фаренгейту» вышла в свет 10 октября 1953 года.

Тираж книги в твердой обложке был невелик — 4250 экземпляров; зато в мягкой обложке — сразу четверть миллиона! «Я мог спокойно выйти на пенсию, живя на роялти только от одной этой книги», — удовлетворенно вспоминал Брэдбери.

Повесть стала бестселлером. Ее читали и обыватели, и интеллектуалы.

Все в повести поражало. И ремесло пожарных, и книги, давно ставшие символом отверженности и опасности.

Или вот — Механический пес.

Он вроде бы спит, но в то же время бодрствует.

Он вроде бы жив, и в то же время он — как мертвый, в этой своей мягко гудящей, мягко вибрирующей металлической конуре, расположенной в конце темного коридора центральной пожарной станции. Бледный свет неба проникает в конуру сквозь узкое окно, и блики играют на медных, бронзовых и стальных частях странного механического зверя, на гранях рубинового стекла.

Источник

Брэдбери
Прашкевич Геннадий Мартович

Описание

Тэги — это описание книги или товара в одном-двух словах. Используйте их, чтобы помочь другим пользователям выбрать книги и товары

Нельзя
― нецензурно выражаться
― спойлерить
― вставлять ссылки
― писать личную информацию
— добавлять теги больше 25 символов

Отзывы

Отзыв должен быть уникальным и содержательным: копировать отзывы целиком или частями с других сайтов нельзя.

Нецензурная брань запрещена.

Отзыв должен относиться к товару, на который он написан.

Пересказ аннотации, содержания, занимающие большую часть отзыва, не допускается.

Ссылки, почтовые адреса и личные данные публиковать в отзывах нельзя.

Источник

Биография Рэя Брэдбери за авторством Геннадия Прашкевича

Глава первая. «ЖИВИ ВСЕГДА!»

Печальный и в то же время счастливейший удел человечества в том и состоит, чтобы без конца измерять расстояния от того места, где мы находимся, до того, где мы хотим быть.

Со штатом Иллинойс связаны биографии многих великих людей Америки.

В разное время здесь жили и работали: Авраам Линкольн (1809–1865) — шестнадцатый президент США, освободитель американских рабов, генерал Улисс Грант, (1822–1885) — командующий войсками северян в годы Гражданской войны, восемнадцатый президент США, известный киноактер Рональд Рейган (1911- 2004) — идеолог «звездных войн», сороковой президент США; Джейн Адамс (1860–1935) — социолог, философ, лауреат Нобелевской премии 1931 года, Джон Бардин (1908–1991) — физик, единственный человек, получивший в течение жизни две Нобелевские премии (1965 и 1972 годы), Энрико Ферми (1901–1954) — физик, лауреат Нобелевской премии 1938 года; Луи Армстронг (1901–1971) — знаменитый джазовый трубач, Теодор Драйзер (1871–1945) — писатель…

Теперь в этот список (неполный, конечно) входит и замечательный писатель Рэй Брэдбери.

В книгах своих он не раз возвращался к маленькому уокиганскому дому, окруженному садом, рядом с которым начинался большой овраг. Глубокий, зеленый, — овраг тянулся на север и на юг, а потом описывал петлю, сворачивая к западу. Конечно, это очень нравилось мальчишкам; через придуманную ими «Африку», через зеленые бесконечные заросли, через таинственный «Марс», изрезанный несуществующими каналами, они каждый день бегали в школу…

А еще было озеро Мичиган.

Окрестности озера Мичиган, конечно, сильно изменились со времен Фенимора Купера и его героев, но в годы прошлого века они еще оставались лесистыми, уютными, изрезанными прозрачными холодными ручьями. В разное время здесь работали писатели Шервуд Андерсон (1876–1941), Карл Сэндберг (1878–1967), Арчибальд Маклиш (1892–1982), Джон Дос Пассос (1896–1970). Конечно, это не была единая литературная школа, это не было даже творческое содружество, — нет, просто этим людям повезло, они здесь или родились или обосновались.

Томас Брэдбери — прапрадед Рэя — перебрался в далекую заокеанскую колонию из Англии — в 1634 году Он уважал предприимчивых людей, его деловой характер тоже быстро оценили, в итоге он занял в Уокигане место помощника местного судьи. Впрочем, по семейным преданиям, это не помогло его жене Мэри избежать обвинения в колдовстве. В 1692 году ее якобы заживо сожгли вместе с другими такими же несчастными на знаменитом процессе ведьм, проходившем в небольшом городе Сайлем, штат Массачусетс.

Якобы — потому, что существует и другая версия.

По этой — другой — версии, стражники в день казни были подкуплены, и Мэри Брэдбери удалось бежать. Она благополучно дожила до 1700 года, дав этим возможность своему праправнуку всю жизнь гордится тем, что его далекая прапрабабка являлась самой настоящей ведьмой.

Леонард Сполдинг Брэдбери (1890–1957) — отец Рэя, профессионально играл в гольф, был неразговорчив, и не любил жить на одном месте. В Уокигане он занимался прачечным и издательским (выпускал две газеты) бизнесом. Там же встретил темноволосую, сдержанную, хорошо знавшую себе цену шведку Эстер Мари Моберг (1888–1966), родители которой прибыли в Америку еще в 1890 году, так что Рэй по праву считал себя стопроцентным американцем.

У Рэя были братья, двое близнецов — и Сэмюель.

Они родились в 1916 году, но через два года Сэм умер от испанки.

Этот страшный вирус свирепствовал в начале двадцатого века по всему миру, лечить его не умели. В своей книге Сэм Уэллер отмечает, что семья Брэдбери была так бедна, что могилку малыша отметили просто камнями…

В 1918 году умер от испанки и дед Рэя — Сэмюель.

Мобилизованный в армию, он умер во Франции, там и похоронен.

Недолгой оказалась и жизнь Элизабет, младшей сестры писателя. Она родилась в 1926 году и прожила, как и братик Сэм, всего два года. Через много лет первую книжку своих стихов «Когда слоны последний раз во дворике цвели» («When Elephants Last in the Dooryard Bloomed», 1973) Рэй Брэдбери предварил печальным и трогательным посвящением:

в память о моей бабушке Минни Дэвис Брэдбери

и моём деде Сэмюэле Хинкстоне Брэдбери,

и моём брате Сэмюэле,

но я по сей день их помню».

Напуганная всеми этими смертями, мать не спускала с мальчика глаз.

Уходя по делам, она привязывала Рэя бечевкой к яблочному дереву, чтобы никуда не уполз. Кормила его из бутылочки с соской до семи лет, пока взбешенный этим отец не разбил бутылочку на глазах у сына. Видимо, то, что родился Рэй переношенным, (мать носила его почти десять месяцев), сказалось на его характере — он рос неспокойным и чрезмерно впечатлительным. Все увиденное и услышанное воспринимал гораздо острее, чем другие. Даже цветовая гамма казалась ему более яркой.

Однажды (ему было два года), он услышал радио.

Услышанное им, его поразило необыкновенно. «Это были голоса, — вспоминал он впоследствии. — Невидимые, но настоящие человеческие голоса. Но кто их издавал? Откуда они пришли?»

И добавлял: «Теперь я понимаю — из будущего».

Близорукий очкарик, худой, длинный, неловкий, стеснительный, глаза всегда на мокром месте — таким был в детстве Рэй Брэдбери.

Он мог расплакаться над увлекшей его книжкой, обливался слезами на сеансах кино, пугался всего неизвестного, необъяснимого и в то же время с непонятным упорством тянулся ко всем непонятному.

Сэм Уэллер, биограф Рэя Брэдбери, приводил признания писателя о его феноменальной памяти: «Я хорошо помню обрезание пуповины, помню, как в первый раз сосал материнскую грудь… Кошмары, обыкновенно подстерегающие новорождённого, занесены в мою мысленную шпаргалку практически с первых недель жизни… Знаю, знаю, что это невозможно, большинство людей ничего такого не помнит, не может помнить, ведь психологи утверждают, что дети обычно рождаются не вполне развитыми, только через несколько дней приобретая способность видеть и слышать… Но видел! Я слышал!».

Брэдбери утверждал, что помнит первый в его жизни снегопад.

Еще он помнил, как его, трёхлетнего, водили в кино, — в феврале 1924 года.

Показывали немой фильм «Горбун собора Парижской богоматери» (по роману Виктора Гюго) с Лоном Чейни (1883–1930) в главной роли, и страшный этот горбун навсегда врезался в память мальчика. « удивительным образом он буквально вошел в мое маленькое тело,- позднее рассказывал Брэдбери журналистам. — Трудно поверить, но я действительно ощущал себя горбуном».

Может, в этом кроется секрет необыкновенной достоверности того, о чем писал Рэй Брэдбери. Он всегда (или почти всегда) умел находить слова — простые и в то же время отличающиеся от тех, что звучать вокруг нас на улице, в доме, в офисах.

Да и странно, если бы это было не так.

Ведь в лучших своих книгах Рэй Брэдбери всегда писал о себе, об увиденном именно им; он писал о своей жизни.

«Вилл в который раз подумал, что Джим напоминает ему одного почти забытого старого пса. Каждый год этот пес, который месяцами вел себя примерно, вдруг убегал и пропадал по нескольку дней, после чего возвращался, хромая, облепленный репьем, тощий, пахнущий свалками и болотом; всласть повалявшись в грязных корытах и вонючем мусоре, он трусил домой с потешной ухмылкой на морде. Вернувшись, пес опять вел безупречную жизнь, был образцом благонравия, чтобы спустя время вновь исчезнуть…»

Зачем такое придумывать?

Это достаточно раз увидеть.

Тихий Уокиган нравился Рэю.

Рядом проходила железная дорога, соединявшая Чикаго и Милуоки.

Один за другим катили по большому шоссе тяжелые грузовики и легковые автомобили. Движение непрерывное, мощное, можно сказать — американское. Но все равно это была типичная одноэтажная Америка — буки, вязы, черепичные крыши, решетчатые ставни, мэрия, церковь, непременная деревянная фигура индейца у порога табачной лавки…

Однажды на рождество тетя Невада, любимая тетя Рэя (тетя Нева, как называли ее в семье) подарила племяннику фантастический комикс « однажды».

«Это она приохотила меня к тем метафорам, которые позже вошли в мою плоть и кровь, — вспоминал позже Брэдбери. — Это ее заботами я воспитывался на самых лучших сказках, стихах, фильмах и спектаклях, с горячностью ловил все происходящее и с увлечением записывал. Даже теперь меня не покидает такое чувство, будто тетя Нева заглядывает через плечо в мою рукопись, и вся сияет от гордости…»

Казалось бы, самая обыкновенная книжка, каких много.

Но впечатлительный Рэй — в очередной раз — был необыкновенно поражен.

Фантастичность образов, красочность картинок, странная, вдруг открывшаяся ему возможность проникать через буквы в совсем иной, огромный, фантастически нереальный мир, — это не могло не поражать!

Рэй до самой старости относился к тете Неве, как к своей второй маме.

Тетя Нева была добра к нему, понимала его, чувствовала его настроения, к тому же сама отлично рисовала, увлекалась скульптурой, дизайном, театром. С помощью тети Невы маленький Рэй со временем добрался и до сумеречных стихов и рассказов Эдгара Аллана По (1809–1849), и до светлого «Волшебника страны Оз» Лаймена Фрэнка Баума (1856–1919).

«Весь этот пасмурный день, в глухой осенней тишине, под низко нависшим хмурым небом, я одиноко ехал верхом по безотрадным, неприветливым местам — и, наконец, когда уже смеркалось, передо мною предстал сумрачный дом Эшеров. Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние. Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно — скорбной или грозной. Открывшееся мне зрелище — и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности — ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших деревьев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе…»

Нестерпимое, невыразимое уныние, о котором так выразительно писал Эдгар По, было понятно чувствительному Рэю, — по крайней мере, вызывало явственный отзвук в душе. Хорошо, что нашелся некий противовес этому унынию: книги Эдгара Райса Бэрроуза (1875–1950). Невероятные приключения дикого, но благородного Тарзана — приемыша обезьян, в завораживающих джунглях Земли, и не менее невероятные приключения мужественного офицера, ветерана американской Гражданской войны Джона Картера, воющего за свободу всех разумных существ на суровых просторах планеты Марс…

Первая мировая война разорила Европу, но Союзу Американских Соединенных Штатов, как тогда назывались США, пошла только на пользу. Из бурной, но все же провинциальной заокеанской территории, из постоянного финансового должника всё той же Европы, США очень быстро превратилась в главного мирового кредитора. При этом, кредитора весьма находчивого. Даже когда проигравшая войну Германия оказалась неспособной выплачивать репарации, наложенные на неё по мирному договору, прагматичные, не желающие терять ни цента американцы нашли выход: предложили «план Дауэса», укрепивший европейскую экономику.

Америка — прежде всего!

Превыше всего — всегда Америка!

Автомобильные заводы, химические предприятия, электротехническая промышленность, бытовая техника, — американцы хотели жить богато и благополучно, они хотели жить богаче и благополучнее всех других народов. Деятельные и практичные, они прекрасно понимали, что мало производить качественные товары, — эти товары еще надо продать! Промышленник и изобретатель, автор более чем ста шестидесяти патентов, Генри Форд (1863–1947) первый снизил цены выпускаемых им автомобилей до реальной покупательной способности. «Народный» легковой автомобиль за 299 долларов теперь могли купить многие; соответственно выросло и производство. К 1925 году заводы Форда выпускали до девяти тысяч машин в сутки. Бесчеловечное конвейерное производство многие запомнили по не такому уж и веселому фильму Чарли Чаплина «Новые времена»: «Поставить гайку 14 на болт 142 и повторять, повторять, повторять эти несколько движений, пока руки не начнут трястись».

Реклама и система кредитов довершили модель новых отношений.

Процветай, и ты будешь свободен! Работай больше — и ты купишь больше!

В Теннеси, например, долгие годы действовал закон, запрещавший в школах преподавание любого учения, отрицающего божественное происхождение человека; судебному преследованию подвергся учитель биологии Джон Скопс, попытавшийся объяснить ученикам сущность дарвиновских исследований.

и в то же время — золотой век джаза, бесконечные танцевальные марафоны.

А еще сухой закон (prohibition), действовавший в США с 1920 по 1933 годы.

Сухой закон был введен Восемнадцатой поправкой к Конституции США. Сторонники считали принятие этого закона — победой нравственности и здоровья; противники указывали на активный рост криминальных структур, занимавшихся контрабандой и нелегальным производством запрещенных спиртных напитков.

До лежащей в руинах Европы никому не было дела — ведь это далеко, за океаном. Да и что такое Европа? Всего лишь поставщица сырья. А еще, к сожалению, поставщица социалистических идей, трудно совместимых с рыночной экономикой. Бесконечные революции, перевороты, безработица, нищета, политические неурядицы, нашествие коммунизма во всех его видах. Война еще не успела кончиться, а России к власти пришли коммунисты; дикие албанцы воюют с Италией там голого островка; Франция своей волей провозгласили новое государство — Великий Ливан; в Афинах после укуса домашней обезьянки, зараженной вирусом бешенства, умер король Александр I, — типичный неудачник…

Американцам — какое дело до всего этого?

Стопроцентный американец думает только о собственном процветании!

В год рождения Рэя Брэдбери очередным президентом САСШ стал кандидат от Республиканской партии Уоррен Гардинг (1865–1923), победивший своего конкурента, представителя демократов Джеймса Кокса как раз потому, что всегда и всюду утверждал первенство Америки и американцев. Именно Гардинг обещал американцам быстро покончить с бедностью. «Цыпленка — в каждую кастрюлю!» А еще он провел поправку к Конституции, по которой белые женщины впервые в истории США получили право голоса. Вообще новый президент много чего обещал, и, возможно, даже бы выполнил, но этому помешала его непобедимая страсть к покеру, виски и любовным похождениям. 2 августа 1923 года Уоррен Гардинг скончался в от внезапного инфаркта.

Преемник Гардинга — президент Калвин Кулидж (1872–1933) — продолжил традиции республиканцев. Он поддержал принцип государственного невмешательства в экономику; при нем полноправное американское гражданство получили, наконец, коренные жители страны — индейцы, а символом процветания стал автомобиль. Иметь хороший автомобиль стало вопросом престижа, к тому же, массовое дорожное строительство позволило резко понизить безработицу.

Кстати, дитя эпохи автомобилей Брэдбери никогда не водил машину.

О том, почему это так, он написал в рассказе «Толпа» («The Crowd»).

Всю жизнь Рэй Брэдбери помнил взгляд умирающей…

В 1928 году к власти в США пришел еще один известный республиканец — Герберт Кларк Гувер (1874–1964). В инаугурационной речи новый президент уверенно обещал американцам невиданный экономический подъем, но в октябре 1929 года началась биржевая паника, и грянул кризис.

Великая депрессия, как называют этот период, очень быстро охватила весь мир и продолжалась почти десять лет — до 1939 года. Особенно плохо пришлось США, Канаде, Великобритании, Германии и Франции. В упадок пришло сельское хозяйство, практически прекратилось строительство. Юный Рэй вряд ли понимал, что собственно происходит, но отец, мать, тети и дяди, многочисленные его родственники оказались прямыми жертвами разразившейся катастрофы. Попытки президента Герберта Гувера повысить налоги, снизить цены на импортные товары, и прочая, прочая к успеху не привели. Как ни снижай цены, покупать товары все равно не на что.

Внутренние страхи Рэя, к которым он с малых лет был склонен, чрезвычайно усиливались постоянной тревоги, испытываемой взрослыми. Если страхов оказывалось мало, он их придумывал. При этом, рассказывая брату или матери о своих приключениях (как правило, вымышленных, понятно), Рэй не врал, он всего лишь смещал акценты.

«Мои ранние впечатления, — признавался он в одном из своих интервью, — часто были связаны с картиной, которая и сейчас стоит перед моими глазами: жуткое ночное путешествие вверх по лестнице. Мне всегда казалось, что стоит мне ступить на последнюю ступеньку, как я окажусь лицом к лицу с мерзким страшным чудовищем, давно поджидающим меня. Не выдержав, я кубарем катился вниз и с плачем бежал к маме; тогда мы уже вдвоём взбирались по тем же ступенькам, но обычно чудовище к тому времени убегало…»

В школьные годы Рэй некоторое время посещал поэтический кружок, в котором занимались в основном девушки и (по его словам) существа «неопределённого пола». Они говорили иначе, чем другие люди. Иногда они казались странными. Но все, как один, они казались Рэю столь талантливыми и блистательными, что он просто боялся при них рот раскрыть. На фоне чужих чудесных, как ему казалось, стихов и рассказов, все попытки Рэя самому сочинить выглядели жалкими.

Он уже читал Эдгара По!

Он уже читал Льюиса Кэрролла.

…Хворобей — провозвестник великих идей,
Устремленный в грядущее смело;
Он душою свиреп, а одеждой нелеп,
Ибо мода за ним не поспела.

Презирает он взятки, обожает загадки,
Хворобейчиков держит он в клетке
И в делах милосердия проявляет усердие,
Но не жертвует сам ни монетки.

Он на вкус превосходней кальмаров с вином,
Трюфелей и гусиной печенки.
(Его лучше в горшочке хранить костяном
Или в крепком дубовом бочонке.)

Вскипятите его, остудите во льду
И немножко припудрите мелом,
Но одно, безусловно, имейте в виду:
Не нарушить симметрию в целом?

Конечно, это можно прочесть.

Но как это написать? Как такое может придти в голову?

Рэй страдал. Тогда ему в голову не приходило, что прелесть поэзии, прелесть, скажем так, такого притягательного сочинительства заключается вовсе не в театральной декламации, не в силе и даже не в красоте голоса, а в страсти, которая одна только и движет искусство.

«Значит, страсть — это те ворота, через которые дар попадает в мир, и начинает нами ощущаться?»

«Да. Страсть и одержимость! Всегда нужно быть одержимым жизнью. Каждый день, каждый час. Мало знать, что ты любишь. Нужно быть тем, что ты любишь. Только страсть взрывает тебя».

Когда в 1929 году на страницах городской газеты «Уокиганские новости» («Waukegan News») начал печататься фантастический комикс «Бак Роджерс в 25 веке», новая страсть захлестнула Рэя. Прежде неведомый ему храбрец — такой прекрасный и мужественный Бак Роджерс — путешествовал в межпланетном пространстве, попадал на далекие астероиды, высаживался на таинственные планеты Венеру и Меркурий, даже на огромный Юпитер.

Бак Роджерс заразил Рэя Брэдбери непреходящей любовью к комиксам, о чем он без всякого стеснения рассказал в 2005 году на Книжном фестивале в (Los Angeles Times Festival of Books).

«Есть одна важная вещь, я к ней постоянно возвращаюсь.

Когда мне было девять лет, миру явился замечательный Бак Роджерс.

Я начал собирать все комиксы про этого чудесного Бака. Абсолютно все.

Я учился тогда в пятом классе, и дети надо мной смеялись. Они вечно говорили: „Все это выдумки, Рэй. Все это просто придумано. Брось ты эту чепуху. У этих историй нет никакого будущего“. Они издевались надо мной: „Ты же не дурак, Рэй, ты должен понимать, что мы никогда не полетим на Луну, мы никогда не полетим на Марс. Ничего такого не будет!“

Дни, проведенные в пятом классе, кажутся мне сейчас самыми худшими.

Меня дразнили, я рвал свои комиксы. Я плакал и очень страдал.

Но однажды меня осенило. Я спросил себя: „А чего ты, собственно, плачешь? Разве умер?“ И ответил себе: „Нет, никто не умер, все у меня хорошо. И зря они все говорят, что никакого будущего не будет“. И назло тем, кто надо мной смеялся, я снова стал собирать комиксы. Правда, в своих страданиях я пропустил целых три недели и теперь никак не мог найти пропущенные мною выпуски, посвященные Баку Роджерсу. Можно было, конечно, купить старые газеты, но на это денег не было, и все последующие шесть лет я люто ненавидел себя за то, что поддался дразнилкам и не смог собрать всю серию о прекрасном Баке Роджерсе.

А однажды, примерно в пятнадцать лет я зашел к одному своему другу.

Он был на четыре года старше меня. Мы с ним много говорили о фотографии, — ему нравилась фотография. Мы с ним много говорили о поездах, — ему нравились поезда. Мы с ним говорили о Древнем Египте, — ему нравился Древний Египет, Тутанхамон и все такое прочее. В девять часов вечера я, наконец, собрался уходить.

Я подошел к двери и сказал:

А мой друг спросил:

„Почему ты так смотришь?“

„Наверное, потому, что сегодня удивительный вечер, — ответил я. — Просто не могу поверить, что все то, что мне нравится, нравится и тебе“.

И сказал: „Должно же быть, наверное, такое, что мне нравится, а тебе не нравится“.

„Ну, назови“, — сказал он.

И я начал называть одно, другое, а потом признался:

„Наверное, комиксы. Понимаешь? Я собираю комиксы!“

„И какие у тебя самые любимые?“

„Про Бака Роджерса. Я начал их собирать еще лет шесть назад, но пропустил целых три недели. Так уж у меня получилось. Надо мной смеялись в школе. И теперь этих пропущенных комиксов у меня нет“.

„Хочешь, чтобы они у тебя были?“

„Конечно, хочу. Только зачем ты спросил?“

И он, правда, привез мне комиксы про Бака Роджерса.

Увидев их, я заплакал…»

День 29 октября 1929 года вошел в историю Америки под названием «черный вторник».

В одночасье фондовый рынок страны рухнул.

Предприятия лопались и закрывались одно за другим.

Летом 1930 года в Чикаго был создан Национальный совет безработных, по всей стране проходили массовые демонстрации, организовывались «голодные походы». Первыми двинулись в Вашингтон ветераны Первой мировой войны, требовавшие повышения своих пособий, но правительство ветеранов не приняло, более того, 28 июля федеральные войска под командованием начальника штаба армии генерала Д. Макартура силой изгнали «обнаглевших» ветеранов из столицы.

В такой обстановке осенью 1932 года на президентских выборах победил кандидат от демократической партии Франклин Рузвельт (1882–1945).

В основу «Нового курса», выдвинутого Рузвельтом, был положен «конституционный экономический порядок». Другими словами, началось повсеместное укрепление банковской системы страны — прежде всего, за счет государственной поддержки. Был принят закон о регулировании сельского хозяйства, а также закон о восстановлении национальной промышленности, предусматривавший введение кодексов «честной конкуренции». Эти кодексы официально устанавливали продолжительность рабочего дня и минимум заработной платы. Власть поддерживала права профсоюзов, но вместе с тем оставляла за собой роль арбитра в конфликтах между рабочими и владельцами предприятий.

Чтобы сократить безработицу, массово вводились программы общественных работ — от обыкновенных очистки улиц до строительства дорог.

«Не развращающие пособия, а здоровый труд!»

Брошенный с трибуны девиз быстро стал популярным.

Но многие американцы увидели в «Новом курсе» прямое покушение на основу основ всего их образа жизни — на свободу предпринимательства. Президента Рузвельта в газетах стали называть «красным». Одни утверждали, что он «открыл дверь коммунизму», другие утверждали, что он чистой воды фашист. Сам Рузвельт объяснял мотивы своих действий гораздо проще: «Мы против всех революций, потому и ведем войну против условий, вызывающих революции — неравенства и несправедливости».

А Рэй уже открыл для себя существование общественных библиотек.

Прекрасная библиотека находилась совсем близко от дома Леонарда Сполдинга, и Рэй теперь проводил в ней многие часы. Он и раньше любил читать, но сейчас чтение стало его главной, захватывающей страстью. Все вычитанное в книгах он пересказывал матери и приятелям. Мир очень изменился с тех пор, как Рэй начал бывать в библиотеках.

А в конце 1932 года Рэй сделал второе великое открытие.

В Уокиган прибыл великий маг и волшебник мистер Блэкстоун.

Афишу его представлений Рэй не просто запомнил, — она хранилась в его архиве долгие десятилетия. Рэй не пропустил ни одного сеанса, он жадно следил за каждым движением мага и волшебника, и ему повезло: на одном из представлений мистер Блэкстоун вызвал Рэя на сцену — быть помощником. И это были звездные минуты юного Брэдбери, тем более, что из рук самого волшебника мистера Блэкстоуна он получил чудесного белого кролика.

Это был знак! Рэй понял, кем он станет, когда вырастет.

Конечно, волшебником! — вот кем. Настоящим волшебником!

Восхищать людей хитрыми фокусами, поражать загадочными пассами, держать в таинственном напряжении, — вот чем он займется, когда вырастет.

«Послушайте, сударыня, — через много лет будет говорить героиня его повести „Вино из одуванчиков“. — Я купила эти книги для моего двоюродного брата Рауля. — (Конечно, для юного Рэя, — Г. П.) — Ему всего десять лет, и он в каждой шляпе ищет кролика. Я давно твержу ему, что искать кроликов в шляпах — гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей (у кого именно — называть не стану), но он не унимается…»

«Ему всего десять лет, и он в каждой шляпе ищет кролика…»

Лето 1932 года семья Леонарда Сполдинга провела в городке Делавэн (Delavan) на берегу озера Лаун (Lown).

Жили в недорогом отеле, вечерами, как все, ходили в кино, на площадке перед отелем часто играл оркестр.

Рэй как раз вступил в тот возраст, когда мальчишеские интересы уже не ограничиваются только книгами. С предприимчивой четырнадцатилетней кузиной Вивиан он убегал в лес, там они всячески пугали друг друга страшными, даже ужасными историями, а когда, наконец, Вивиан в испуге хватала руку Рэя, это служило знаком того, что ее можно поцеловать…

Через шестьдесят пять лет Рэй Брэдбери вспомнит вечера в городке Делавэн (конечно, в несколько приглаженном виде) в рассказе «Дом разделившийся» («House Divided»).

«Тонкие пальцы пятнадцатилетней девочки порхали над пуговицами брюк Криса, словно мотыльки, влекомые к огню. В темноте комнаты Крис слышал шепот, но ничего не значащие слова сразу же забывались. Губы Вивиан ее были удивительно нежными. Крису чудилось, будто все это — просто сон. В темноте разворачивалась невидимая непонятная пантомима. Крису исполнилось двенадцать, он ничего еще не знал о том, что в теплой пантомиме живут волшебные ночные мотыльки, равно как о том, что внутри у него горит странный, доселе неведомый ему огонь, к которому может потянуться девочка…»

Это рассказ об открытии собственного тела.

И вот начинается необыкновенное.

И сказал Бог: да будут ребра, и стало так.

И сказал Бог: да будет живот, и стало так!

И сказал Бог: да будут ноги, и стало так!

И сказал Бог: да будет еще, и стало так!

На протяжении целых двенадцати лет тело попросту не существовало. Оно обреталось внизу под головой, как ненужный маятник под спящими ходиками, и вот теперь Вивиан приводила тело в движение, прикасалась, подталкивала, раскачивала из стороны в сторону, — и так до тех пор, пока под механизмом, застучавшим в голове, маятник не принялся описывать умопомрачительные горячие дуги. Часы пошли. Часы не могут показывать время, пока не начнет раскачиваться маятник. Часы могут быть собраны, ничуть не повреждены, вполне исправны, готовы к работе, но до тех пор, пока маятник неподвижен, они остаются никчемной безделицей…»

А еще в Делавэне любили бейсбол.

Игры всегда проходили на берегу; белые играли против черных.

И дальше (никакого, конечно, расизма):

«Я молчал, наблюдая за движениями белых.

Мать сидела рядом, и мне было ясно, что она тоже сравнивала белых парней с черными. Похоже, это сравнение рас­строило ее.

Негры бегали легко и плавно, как облака из снов, как антилопы в замедленных кадрах фильмов про Африку. Там, на игровом поле они походили на стадо пре­красных животных, которые жили игрой, а не притворялись живыми. Беззаботно перебирая длинными ногами и помахи­вая полусогнутыми руками, они улыбались ветру и небу и всем своим видом не кричали старательно всем и каждому: „Смотрите, как я бегу!“ Совсем напротив! Они будто мечтательно говорили: „О Боже, как прекрасен этот день. Как мягко пружинит земля под ногами. Все мои мышцы по­слушны мне, и нет на свете лучшего удовольствия, чем бежать, бежать и бежать!“ Их движения напоминали весе­лую песню. Их бег казался полетом небесных птиц…

А вот белые парни исполняли свой выход с усер­дием обычных деловых людей.

Они относились к игре с таким же прагматизмом, как ко всему прочему. Нам было даже не­ловко за них. Они поминутно косились по сторонам, выискивая тех, кто об­ратил бы на них внимание. А негров, казалось, вообще не волновали взгляды толпы; настроившись на игру, они не думали ни о чем постороннем…»

Конечно, ни один, ну, скажем, почти ни один белый не выразил прямо своей неприязни к черным, — тем не менее, драка на поле произошла. И дело не в том, что драки на спортивном поле не редкость. Просто черное и белое, как всегда, не совпало и не могло совпасть.

Не удивительно, что напуганные взрослые вечером решили остаться дома.

«Коттеджи вокруг нас сияли огнями, и все соседи тоже сидели по домам. Выскользнув через заднюю дверь в темноту летней ночи, я побежал по аллее к танцевальному павиль­ону. Меня манили разноцветные огоньки электрических гир­лянд и громкие звуки медленного блюза. Однако, заглянув в окно, я не увидел в павильоне за столиками ни одного белого. Ну, совсем ни одного! Никто не пришел на пирушку. Там сидели только чернокожие. Женщины были одеты в и голубые сатиновые платья, ажурные чулки, перчатки и шляпы с перьями. Мужчины вырядились в лоснившиеся костюмы и лакированные туфли. Музыка весело рва­лась из окон и уносилась к берегам заснувшего озера. Она плескалась волнами, вскипая от смеха и стука каблуков. Я увидел в павильоне Дылду Джонсона, Каванота и Джиффи Мил­лера. А рядом танцевали со своими подругами Бурый Пит и хро­мавший Большой По. Они веселились и вовсю пели — швейцары и лодочники, горничные и газонокосильщики. Над павиль­оном сияли низкие яркие звезды, а я стоял в темноте и, прижимая нос к стеклу, смотрел на этот радостный, но такой чужой для меня праздник».

Впрочем, рассказ этот Брэдбери напишет только в 1945 году.

А пока увиденное скапливается в памяти мальчика, как в копилке.

Идут тяжелые времена. Леонард Сполдинг окончательно потерял работу. Младшего брата матери — Лестера Моберга — застрелили на улице случайные грабители. Накануне похорон Рэй пошел прогуляться по берегу озера и вдруг увидел полотняный шатер. А в этом шатре на самом настоящем электрическом стуле сидел мистер Электрико и ждал казни.

«Сейчас сто тысяч вольт припекут тело мистера Электрико!»

Произнеся эти слова, помощник мистера Электрико потянул на себя рубильник и вот волосы на мистере Электрико встали дыбом, во все стороны полетели искры, между зубами начали проскакивать белые молнии, страшно засверкали выпуклые выпученные глаза. Для слабых нервов Рэя это зрелище оказалось невыносимым. Он заплакал.

И тогда мистер Электрико вытянул руку в его сторону.

Вытянул руку в сторону Рэя и крикнул: «Живи всегда»!

Всю жизнь Рэя Брэдбери мучила загадка этих слов. Почему мистер Электрико выкрикнул именно эти слова? И почему он выкрикнул их ему — Рэю? И почему буквально через неделю, повинуясь неясному желанию, он начал писать свой первый рассказ.

Позже литературные критики вполне всерьез считали, что именно встречи с волшебниками и магами мистером Блэкстоуном и мистером Электрико стали толчком для будущей «карнивализации» творчества будущего писателя.

В хрониках Сэма Уэллера рассказанная выше история имеет продолжение.

Когда на следующий день отец и сын возвращались с похорон дяди Лестера, Рэй снова увидел белый полотняный шатер на берегу озера и попросил отца остановить машину.

Отец, понятно, был не в лучшем настроении, но и Рэй тоже: он устроил настоящую истерику.

Зато волшебник мистер Электрико, когда Рэй вбежал в его шатер, сразу важное понял. Увидев заплаканного мальчика, он сам пригласил его в глубины своего волшебного царства. Конечно, в закоулках таинственного полотняного шатра не было ужасной зеркальной комнаты, так замечательно описанной Брэдбери позже в повести страшное грядёт», но весь антураж, всю атмосферу поразительных чудес, бьющего по нервам ужаса для названной повести Брэдбери почерпнул, конечно, из того давнего детского приключения.

«Мы встречались раньше, — без всякой улыбки сообщил пораженному Рэю мистер Электрико. — Ты был моим лучшим другом во Франции в 1918 году… К сожалению, в тот тяжелый год ты погиб, умер на моих глазах, но вот… Ты снова со мной… Только тело и имя у тебя другие…»

Вернувшись домой, Рэй долго плакал.

Встреча с мистером Электрико изменила в нем.

Он был испуган новым очень сильным ощущением мира и никак не мог уснуть.

Странные вопросы томили его. Он чувствовал себя другим. Он чувствовал себя на грани разных миров. Он никак не мог объяснить себе это чувство. Он просто не мог уснуть.

«А вот уже и три, сказал себе Чарльз Хэлоуэй, присев на краю кровати.

Осенью 1932 года, в очередной раз потеряв работу в Уокигане, Леонард Сполдинг перебрался на юг страны — в небольшой городок Тусон, штат Аризона, расположенный неподалеку от мексиканской границы. Ехали в старом бьюике, экономили каждый цент, ночевали в дешевых кемпингах: туалеты там находились во дворе, а по темным коридорам бродили куры.

Зато в Тусоне один из друзей предоставил Леонарду комнату с самой настоящей ванной.

Автору этой книги приходилось бывать в Тусоне.

Сейчас это вполне современный город, в котором живут мои друзья — знаменитый русский физик Владимир Захаров и не менее знаменитый американский антрополог Кристи Тёрнер. Конечно, город Тусон давно не тот, каким его увидел Брэдбери. Ну, разве что колибри всё так же роятся над цветущими кустами и кактусами, и койоты под утро тревожно взлаивают в пустыне, окружающей город. К соседям Захаровых (Саши и Володи), в уютный внутренний дворик, тесно примыкающий к колючим, вечно цветущим зарослям, иногда осторожно приходила из пустыни дикая аризонская рысь. Злобно скалясь, она готова была броситься на любого человека, но делала исключение для хозяйки дома, которая, негромко напевая испанские песенки, выносила ей чашку с молоком…

Алая цветущая колючка…

В тусонской школе Рэй подружился с мальчиком, которого звали Джон Хафф.

Родители Джона любили животных. По их небольшому дворику, оплетенному по периметру все той же всем надоевшей колючкой, вечно бродили козы, собаки, кошки, но Рэй скучал по уокиганской библиотеке и по любимой тете Неве. Он писал ей письма и упрашивал приехать в Аризону. Но тетя Нева училась в Чикаго в Институте искусств и не могла приехать. С Джоном Хаффом Рэй бегал на кладбище паровозов, пробирался на территорию местного университета, а в музее природы впервые в жизни увидел окаменевший скелет огромного динозавра…

В Тусоне Рэй увлекся самодеятельным театром.

Он с изумлением обнаружил, что выступать перед людьми не так уж страшно. Наоборот, даже приятно. Он как бы возносился над зрителями. А они не протестовали, не смеялись, они — слушали его…

На день рождения Рэю подарили пишущую машинку — игрушечную, но действующую. Все буквы у этой машинки были заглавными, но это не имело значения, главное — она работала, и Рэй теперь мог сам сочинять продолжения своих любимых комиксов…

Еще Рэй обнаружил, что вечерние сериалы передает радиостанция, расположенная буквально в двух кварталах от его дома. Каждый день он стал бегать в студию. С величайшим удовольствием он делал там все, о чем его просили: выносил мусор, менял пепельницы, подметал полы, бегал за почтой на телеграф и за книгами в библиотеку, приносил кофе. В конце концов, сотрудники студии оценили упорство мальчика. Ему стали предлагать крошечные роли в воскресных комических радиопередачах, а иногда доверяли звуковые эффекты. Ну, а платили за все это билетами в кино, чему одинаково радовались и мать, и отец, и брат Рэя, — все в семье были киноманами.

А вот отец постоянной работы в Тусоне не нашел и пришлось возвращаться в тихий Уокиган. Рэй был в отчаянии: ведь радиостанция — его первое настоящее дело в жизни, источник таких чудесных удовольствий, осталась в прошлом. Одно утешало: в Уокигане он мог каждое воскресенье видеть любимую тетю Неву. Она училась в Чикаго, росла самостоятельной и независимой девушкой. Когда она приезжала, в ее комнате часто собирались необычные гости — люди пишущие, рисующие, артистичные, даже выпивающие.

Рэй боготворил тетю Неву. Она была для него — всем.

Однажды она повезла его в Чикаго — на Всемирную ярмарку.

Воспоминания об этой поездке остались в Рэе Брэдбери навсегда.

«Дугласу вспомнилось: они ездили в Чикаго, там был большой дом, а в доме всюду стояли безмолвные мраморные фигуры, и он бродил среди них в этом безмолвии. И вот стоит Джон Хафф, и коленки и штаны у него зеленые от травы, пальцы исцарапаны, и на локтях корки от подсохших ссадин. Ноги — в теннисных туфлях, которые сейчас угомонились, словно он обут в тишину. Этот рот сжевал за лето многое множество абрикосовых пирожков и говорил спокойные раздумчивые слова про то, что такое — жизнь и как в этом мире все устроено. И глаза вовсе не слепы, как глаза статуй, а полны расплавленного зеленого золота. Темными волосами играет вправо отбросит, то влево. А на руках, кажется, весь город оставил след — на них пыль дорог и чешуйки древесной коры, пальцы пахнут коноплей и виноградом, и недозрелыми яблоками, и старыми монетами, и зелеными лягушками. Уши мягко просвечивают на солнце, они теплые и розовые, точно восковые персики, и, невидимое в воздухе, пахнет мятой его дыханье…»

И еще. Если после встречи с мистером Блэкстоуном и мистером Электрико Рэй долгое время хотел быть только магом и волшебником, то после поездки с тетей Невой в Чикаго интересы его изменились.

Теперь он знал: когда вырастет, будет строить небоскребы.

Такие, как в Чикаго.

В рассказе, который так и называется — «Дядюшка Эйнар» (1947) Рэй Брэдбери вспоминал:

«Моему дяде не было равных. Он был мой любимый супердядя. Раньше он работал в прачечной в Уокигане и жил на другом краю города. Он и его семейство были наши шведские родственники, и дядя посещал нас не реже раза в неделю, поскольку доставлял белье, которое нам стирали за полцены. Он входил через заднюю дверь, и весь дом сразу оглашался смехом…»

А в одном из интервью Рэй Брэдбери с удовольствием подтверждал:

«Рассказ „Дядюшка Эйнар“ основан на моём настоящем родственнике — шведе. Моя мама родилась в Стокгольме и приехала в США в возрасте двух лет. У неё было пять братьев и сестёр, и один из них, Эйнар, был самым любимым. Он был шумным, беспокойным и радостным. Я вырос с ним, и любил его. Наверное, поэтому позже я дал ему крылья и запустил в небо…»

Действительно в своем рассказе Рэй сделал дядю Эйнара летающим.

«На глазах у встревоженных домочадцев он оторвал у одного из летающих змеев лоскутный хвост, привязал его себе к ремню сзади, схватил моток бечевки, один конец зажал в зубах, другой отдал детям — и полетел, полетел в небеса, подхваченный буйным мартовским ветром! Через фермы, через луга, отпуская бечеву в светлое дневное небо, ликуя, спотыкаясь, его дети. А Брунилла стояла на дворе, провожая их взглядом, и смеялась, и махала рукой, и видела, как ее дети прибежали на Змееву горку, как встали там, все четверо, держа бечевку нетерпеливыми гордыми пальцами, и каждый дергал, подтягивал, направлял. И все дети Меллинтауна прибежали со своими бумажными змеями, чтобы запустить их с ветром, и они увидели огромного зеленого змея, как он взмывал и парил в небесах, и закричали: „О, какой змей! Какой большой змей! О, как мне хочется такого красивого змея! Где, где вы его такой взяли?“»

Переезд в изменил жизнь Рэя.

Кстати, он с рождения был незримо связан с этим городом.

Свое второе имя — Дуглас — он получил в честь знаменитого актёра Дугласа Фэрбенкса (1883–1939), многие годы восхищавшего американцев своей игрой в таких фильмах как «Американец» (1916), «Знак Зорро» (1920), «Три мушкетера» (1921), «Робин Гуд» (1922), «Багдадский вор» (1924), «Черный пират» (1926)…

Рэй обожал кино. Рэй обожал артистов.

А теперь весь Голливуд — принадлежит ему!

Катаясь на роликовых коньках у входа в студию «Парамаунт», Рэй, как редких пушных зверей, отслеживал знаменитостей. Иногда он даже пропускал занятия в школе, а родителям привирал, что занятия отменили; — чтобы вновь и вновь крутиться на своих «роликах» у ворот студии.

Вид красивых автомобилей и красивых уверенных людей волновал его.

Здесь, у ворот студии, Рэй подружился с мировым парнем по имени Дональд Хокинс, таким же неистовым любителем кино. Теперь они вдвоем околачивались на улицах перед студиями. Рэй даже завел специальный альбом для автографов. Много лет спустя корреспонденту газеты «Los Angeles Times» знаменитый писатель Рэй Брэдбери признался, что собрал в тот первый год на подступах к Голливуду не менее пятисот автографов и столько же фотографий, включая фото знаменитой киноактрисы Марлен Дитрих (1901–1992).

Восхищенные, полные слез глаза Рэя немало помогали его чудесной охоте.

Да и одежда… Правда, он старался не думать о своей одежде… Всегда поношенная, она, казалось ему, источает запах бедности…

Школа оставалась на втором, а то и на третьем плане.

Но школа присутствовала во всем. Она давила, она казалась ненужной.

Дойдя до выпускного класса, я купил у Перри Льюиса из Лиги фантастики подержанную портативную пишущую машинку. Она стоила пятнадцать долларов, и, чтобы ее купить, я пятнадцать недель экономил на ланчах, откладывая по двадцать пять пенсов в день. Но это вложение оказалось самым удачным за всю мою жизнь: за последующие восемь лет я настукал на этом устройстве четыре сотни рассказов…

Я не раз уже говорил, что начал учиться тому, как не попадаться на зуб динго, гиенам и барракудам в человеческом облике, перед самым окончанием учебы, когда пробовал устроиться на работу в различные нефтяные компании. Еще я побывал в нескольких банках. Будь то в коридоре бензиновой корпорации или в окошке латунной клетки, где заперты служащие Американского банка, стоило мне завидеть местную особь мужского пола, сердце у меня начинало отчаянно колотиться от страха. Я знал: если придется выживать в окружении таких же, как в школе, самцов, я задохнусь и умру. И это было еще одним мотивом, чтобы сочинять по две тысячи слов в день — из них свивалась веревка, чтобы вылезти из болота с алчущими тварями…»

Однажды на школьном уроке Рэй подсказал одному туповатому сокласснику нелепость — ради смеха, и тот в отместку стал бить Рэя.

После каждой драки, даже не драки, честно говоря, а откровенного избиения, Рэй придумывал все новые и новые способы будущей мести.

Он учил меня так, — не смутился Дохляк, —
Если Снарк — просто Снарк, без подвоха,
Его можно тушить, и в бульон покрошить,
И подать с овощами неплохо.

Ты с умом и со свечкой к нему подступай,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций ему угрожай
И пленяй процветанья картиной…

Вот оно — тайное преимущество истинной творческой жизни: не можешь дать настоящий физический отпор, накажи обидчика морально!

За что? Да за то, что он с ним делал, когда ему было двенадцать лет.

«Помнишь, как бил меня? До синяков. Обе мои руки были в синяках от самого плеча; в синих синяках, черных в крапинку, странных желтых. Ударит и убежит, таков он был, этот Рaльф, ударит и убежит…»

Список преступлений Ральфа был велик.

Он выменял у наивного Дуга старую, но дорогую бейсбольную перчатку — на дешевую глиняную фигурку Тарзана, и заставил Дуга проделать еще множество подобных глупостей. Но самым унизительным было то, что втайне Дуг мечтал о дружбе с Ральфом, о дружбе, на которую тот, конечно, никогда не отвечал, да и не хотел ответить. «За все те годы, когда в шесть утра Четвертого июля ты прибегал к дому Рaльфa, — писал Брэдбери в рассказе „Идеальное убийство“, — бросить горсть камешков в его окно, покрытое каплями росы, или в конце июля или августа звал его в холодную утреннюю голубизну станции смотреть, как прибывает в город нa рассвете цирк, за все эти годы Рaльф ни разу не прибежал к твоему дому. — (И это, конечно, тоже его вина, — Г. П.) — Он ни разу не постучался в твою дверь. Окно твоей комнаты ни разу не зазвенело от брошенных в стекло мелких камешков…»

Мщение вполне могло обернуться убийством. Но только не у Рэя Брэдбери.

Ведь герой его — Дуг — воспринимает жизнь, как сам Брэдбери.

И Дуг вдруг понимает, что именно теперь, после того, как он не сумел совершить заслуженное возмездие, — вся жизнь его бывшего обидчика Ральфа Андерхилла пошла кувырком. Ведь это Дуг с детства был центром мироздания Ральфа, точкой постоянного притяжения, тем парнем, которого можно было от души пинать, бить, колошматить, награждать синяками.

Жизнь Ральфа сломалась того, что Дуг ушел, не убив его.

На голливудскую «охоту», чтобы, не дай Бог, не упустить знаменитость, Рэй стал брать фотокамеру «Box Brownie». Отец разрешил ему это с одним условием — непременно вешать камеру на шею.

Рэю везло. Летом 1935 года он даже сфотографировался на улице с самой Марлен Дитрих. Упорство мальчика с фотокамерой так поразило знаменитую актрису, что по его просьбе она даже перешла попозировать на другую сторону улицы — там, на взгляд Рэя, освещение было лучше…

В десятом классе Рэй начал писать сценарии.

Пару своих рукописей он даже умудрился подсунуть актерам Барнсу и Алену, жившим неподалеку.

Они сдержанно похвалили Рэя, но явно — из вежливости.

«Когда, оглядываясь назад, — вспоминал Брэдбери, — я вижу себя раскатывающим на улицах на роликовых коньках, с альбомом для автографов под мышкой и с дешевой фотокамерой на шее, ну кто бы тогда мог сказать, что эта деревенщина напишет путное…»

Светом в окне оставалась для Рэя тетя Нева.

Даже на самые откровенные вопросы она отвечала так же откровенно.

Пожалуй, это именно тетя Нева впервые объяснила Рэю, почему его рассказы и стихи, которые он пишет в таких количествах, никому не интересны.

«Ты стараешься, — говорила она ему. — Ну, конечно, Рэй, ты очень стараешься! Только что с того? Старания в таких делах — мало. Старание — вовсе не главное. В твоих сочинениях — нет тебя! Понимаешь? Нет твоего дыхания, твоих слов, твоего личного отношения к событиям. В них есть только те писатели и поэты, которых ты уже прочитал и которых непрерывно читаешь!»

Это расстраивало Рэя.

Во снах его стал преследовать огромный разъяренный бульдог.

Вполне возможно, что именно этот бульдог появился в виде огромного Механического пса в знаменитой повести «451° по Фаренгейту».

«Легкий шелест. Как будто слетел с ветки сухой осенний лист.

Монтэг обернулся и увидел Механического пса. Он успел уже пробежать через лужайку, двигаясь так легко и бесшумно, словно подгоняемое ветром плотное облачко дыма… Потом Механический пес сделал прыжок — взвился в воздухе фута на три выше головы Монтэга, растопырив паучьи лапы, сверкая единственным своим зубом — прокаиновой иглой… Монтэг встретил его струей пламени, чудесным огненным цветком, — вокруг металлического тела зверя сразу завились желтые, синие и оранжевые лепестки, одевая его в новую пеструю оболочку… Пес обрушился на Монтэга, отбросил его вместе с огнеметом футов на десять в сторону, к подножью дерева… Монтэг почувствовал на мгновение, как пес барахтается, хватает его за ногу, вонзает иглу, — и тотчас же пламя подбросило собаку в воздух, вывернуло металлические кости из суставов, распороло ей брюхо, и нутро брызнуло во все стороны красным огнем, как лопнувшая ракета…»

В августе 1936 года случилось чудо.

В газете «Waukegan News San» появилось стихотворение юного Рэя Брэдбери «Памяти Вилла Роджерса». Этот знаменитый ковбой родился на Индейской территории, штат Оклахома, и со временем попал в Книгу рекордов Гиннеса, как человек, который умел одновременно набрасывать сразу три лассо — на всадника, на шею и на ноги скачущей лошади.

Только такой герой и мог обратить на себя внимание Рэя.

Побеждая стеснительность (вполне удачно), Рэй занимался в школьном драмкружке.

На одном из многочисленных конкурсов он был даже отмечен за сценарий для радио.

Сверстники Рэя давно водили машины, успешно занимались спортом, назначали свидания настоящим девушкам, а длинный наивный Рэй, как маленький, катался на роликовых коньках у ворот Голливуда.

Писал все, что мог, что умел.

Стихи, обзоры фильмов для школьной газеты, короткие статьи, посвященные радиопрограммам Джека Бонни, своего знаменитого земляка, писал сказки, рассказы, всяческие заметки, — и это его упорство принесло свои плоды: в 1937 году в «Антологии студенческих стихов» появилось стихотворение Рэя Брэдбери «Голос Смерти»…

В шестнадцать лет Рэй и его приятель Эдди Баррера решили, что им пришла пора стать, наконец, настоящими мужчинами. Поцелуи с кузиной только разожгли в Рэе не совсем еще понятные чувства, а туманные намеки более опытных сверстников еще больше нагоняли туман.

Для проведения эксперимента они скопили два доллара. Прыщавые, длинные, стеснительные мальчики мучительно долго слонялись по улицам, не решаясь ступить на территорию загадочного дома с красными фонарями.

По крайней мере, так об этом рассказывал впоследствии всезнающий Сэм Уэллер — в своих замечательных «Хрониках».

В заветном домике друзей разлучили.

Эдди увели в другую спальню, а Рэй вдруг оказался в ванной наедине с рыжей девушкой, опытной, конечно, но вовсе даже не в его вкусе. Но был уже отдан… Да и все удовольствие, к великому огорчению Рэя, длилось там минуты, не больше.

Да что же это такое?! Во множестве книг так чудесно расписывалось загадочное и прекрасное волшебство секса, а тут…

Средств для дальнейшей учебы не было.

Изысканная литературность Рэя Брэдбери, его необычный стиль, несомненно, уходят корнями в невероятное количество прочитанных им книг.

Он любил вспоминать о книгах, перечислять их названия, имена авторов.

Даже в фантастическом рассказе «Изгнанники», написанном в 1949 году, командир космического корабля не может удержаться и любуется обыкновенными бумажными книгами, взятыми в полет.

Тут и Эдгар Аллан По — «Рассказы», и Брэм Стокер — «Дракула», и Мэри Шелли — «Франкенштейн». Тут и Генри Джеймс — «Поворот винта», и Вашингтон Ирвинг — «Легенда о Сонной лощине», и Натаниель Готорн — «Дочь Рапачини». И, конечно, Амброз Бирс — «Случай на мосту через Совиный ручей», Льюис Кэрролл — «Алиса в Стране чудес», Алджернон Блэквуд — «Ивы», Фрэнк Баум — «Волшебник Изумрудного города», — «Зловещая тень над Инсмутом». А еще книги ла Мэра, Уэйкфилда, Гарвея, Уэллса, Эсквита, Хаксли…

Прекрасный выбор. Но когда помощник командира спрашивает: «Зачем нам все эти книги, сэр?», командир, вздохнув, отвечает: «Не знаю».

Зато Рэй Брэдбери знал — зачем.

Все творчество Брэдбери с самого начала было густо замешано на мировой культуре.

«Диковинное диво» — это прямой отсыл к строфам неоконченной поэмы Сэмюеля Кольриджа (1772–1834) «…

«Золотые яблоки солнца» — Уильям Йитс (1865–1939)…

«Электрическое тело пою!» — Уолт Уитмен (1819–1892)…

«И лучами серебрит простор луна…» — Джон Гордон Байрон (1788–1824). Иногда мне кажется, что сегодня многие знают Байрона только по строкам, процитированным Брэдбери…

Классический рассказ «Уснувший в Армагеддоне» поначалу назывался «И видеть сны…», а это, конечно, — прямой отсыл к Вильяму Шекспиру (1564–1616)…

Весь «Реквием» вышел из стихов Роберта Луиса Стивенсона (1850–1894)…

И вообще (по признанию самого Брэдбери):

«Жюль Верн был моим отцом.

Герберт Уэллс — мудрым дядюшкой.

Эдгар Аллан По — приходился мне двоюродным братом; он, как летучая мышь, вечно обитал у нас на тёмном чердаке.

Флэш Гордон и Бак Роджерс — мои братья и товарищи.

И добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница „Франкенштейна“…

«Идея, которую я хочу до вас донести, — не раз обращался Рэй Брэдбери к своим читателям, — это идея дара любви… Много лет назад, окончив школу, я не умел писать рассказы. Я тогда не умел писать поэмы, не умел писать эссе, не умел писать пьесы и не умел писать повести. Мне было 17 лет. Я вообще ничего не умел. Но библиотеки дали мне силу. Я любил библиотеки. Я любил книги Эдгара По, Уэллса, Стивенсона, Киплинга, Диккенса, и с годами моя любовь к книгам и библиотекам никуда не делась. В конце концов, я сам научился писать рассказы, сценарии, эссе, пьесы, поэмы, повести. Так что, я весь — творение библиотек…»

В последние годы жизни Рэя Брэдбери в американских газетах время от времени появлялись такие сообщения.

«Знаменитый писатель проведет годичную кампанию в защиту библиотеки, находящейся в городе Вентура, штат Калифорния. Библиотеку собираются закрыть бюджетных сокращений. Необходимо собрать 280 тыс. долларов, чтобы закрытие не состоялось. Для сбора средств писатель планирует ряд встреч с читателями — с объявленной входной ценой в 25 долларов. Все вырученные средства пойдут на помощь библиотеке…»

Франклин Делано Рузвельт (1882–1945), сменивший в Белом доме Герберта Гувера, был единственным в истории Америки президентом, избиравшимся на четыре срока. Инвалидное кресло, к которому он был прикован после перенесенного в 1921 году полиомиелита, не помешало его политической карьере. Рузвельт тонко чувствовал ситуацию, умел правильно и вовремя реагировать на настроение общества. К тому же, в отличие от своего предшественника, он был уверен: государство обязано регулировать не только производство, но и отношения между предпринимателями. Пока люди не получат возможность покупать производимые в стране товары и пока они не начнут хорошо зарабатывать, ничего в жизни не изменится.

Руководствуясь этим, Рузвельт уже в 1933 году создал особую Администрацию общественных работ, которая сумела в короткое время задействовать в стране более трех миллионов новых рабочих мест.

В этих условиях, конечно, нашлась бы работа и для юного Рэя, но он уже определил свой путь. Подрастая, он отказался от детской мечты стать профессиональным волшебником или архитектором, нет, теперь он будет писателем!

Он будет писать книги!

Ему исполнилось семнадцать лет.

Изредка он уже печатался — в газетах, в сборниках.

Однажды в книжном магазине Рэй увидел афишу, сообщавшую об очередном заседании членов некоей Лиги фантастики. Члены этой загадочной Лиги собирались по четвергам в одном из местных кафетериев. Конечно, Рэй оставил свои координаты владельцу магазина, и после недолгих ожиданий получил по почте приглашение от мистера Т. Брюса Ерке, секретаря.

И оно случилось вовремя!

Организовал Лигу фантастики некий Форрест Л. Аккерман (1916–2008) — предприимчивый молодой человек, которого друзья называли просто Форри. Несмотря на молодость, он вел литературные дела молодых фантастов Айзека Азимова (1920–1992) и Л. Рона Хаббарда (1911–1986). А ещё редактировал журнал «Знаменитые монстры» («Famous Monsters»).

К сожалению, на первых порах Рэй сильно Аккерману не понравился.

«Не такой уж он был стеснительный, этот Брэдбери, — позже вспоминал Форри, — скорее он был шумливый парень. любил показывать нам в лицах Адольфа Гитлера, фигуру в то время популярную. Но, если честно, то ужимки Рэя часто выглядели попросту неуместными, а потому назойливыми. Он многим действовал на нервы. Странно, что мы сразу не удавили этого парня!»

Но Рэй подружился с Аккерманом.

Каждый четверг члены Лиги устраивали встречи в кафе с известными экспертами по науке и технике (физик Джон Парсонс, например, прочел лекцию о путешествиях в космосе). Но Рэя привлекали люди пишущие, составлявшие ядро Лиги: Рой Скуэрс (1920–1988), Артур К. Барнс (1911–1969), Генри Каттнер (1914–1958). На одно из заседаний Рэй хотел пригласить знаменитого Эдгара Райса Берроуза, своего любимца, и был ужасно огорчен тем, что писатель ответил категорическим отказом: именно по четвергам он занимается спортивной борьбой.

«Пожалуйста, выберите любой удобный для Вас день, мистер Берроуз».

Но и на этот раз мистер Берроуз твердо ответил: нет, он не придет, потому что не любит публичные выступления.

Пришлось удовольствоваться полученными автографами.

А еще Рэй купил, наконец, подержанную, но настоящую пишущую машинку.

Он был счастлив. Жизнь удавалась. Он оказался среди своих. Даже Форри Аккерман оценил искреннюю влюбленность нового члена Лиги в литературу и сам предложил ему собрать лучшие работы членов Лиги для сборника «Воображение» («Imagination»).

Но семья бедствовала.

Леонард Сполдинг сидел без работы.

Рэй донашивал рубашки и костюм покойного дяди.

Даже билет в кино не всегда удавалось купить. Небольшие деньги, но их не было.

Все равно Рэй был убежден в том, что рано или поздно добьется своего, и назло всему, что мешает, напишет такую книгу, что ее не стыдно будет поставить на полку рядом с книгами классиков.

Конечно, он понимал: известные издательства предпочитают известных авторов.

Таких как, к примеру, Френсис Скотт Фитцджеральд (1896–1940), Уильям Фолкнер (1897–1962), Эрнест Хемингуэй (1899–1961), Роберт Фрост (1874–1963), Уильям Сароян (1908–1981), Джон Стейнбек (1902–1968), Джон Дос Пасос (1896–1970), список этот можно продолжать…

Конкуренция с этими знаменитыми счастливчиками бессмысленна, к тому же пишут они нечто лежащее далеко за рамками фантазий, снов, игры воображения, а значит… значит, начинать надо с самого простого, с так называемых — дешёвых бульварных изданий в мягких обложках!

«Палп» — это грубая бумага, на которой они печатались.

Ну да, плохая желтоватая бумага, зато бульварных журнальчиков выходило много, более трех сотен, и выходили они огромными тиражами и за рукописи авторам платили. Пусть сдержанно, но платили. Если работать сразу на десяток таких изданий, прикидывал Рэй, можно достаточно быстро обеспечить некоторую известность. А известность — это доход, это новый уровень свободы, возможность выбора. К тому же, были рассчитаны исключительно на обывателя, то есть, на самого массового, на самого простого неизбалованного Шекспиром или Фолкнером читателя. Именно обыватель покупает дешевые приключения и сентиментальные любовные драмы. Обыватель не читает Достоевского и Флобера, он и Вашингтона Ирвинга не читает, и Эрнест Хемингуэй ему часто не по мозгам, а вот приключения в разных диких краях, в джунглях и в пустынях, на других планетах, вестерны, патриотизм американских парней, всегда и везде выигрывающих у любого противника — это для них.

Творцы — не стилисты, не орлы мысли, но этого от них и не требуется. Пусть не орлы мысли, но многие из них добились успеха. Скажем, тот же фантаст Л. Рон Хаббард, или автор детективов Дэшил Хэммет (1894–1961).

Эти парни сразу настроились на успех, их тактика отличалась отменной гибкостью.

«Интересно, что сегодня придется редактору по вкусу, а что не понравится?» — каждый раз здраво просчитывали они свои возможности, закончив и отправляя в редакцию очередной опус.

И, конечно, они всегда были готовы к предложениям.

В феврале 1935 года Лео Маргулис, редактор популярного «Захватывающие приключения», писал одному из своих постоянных авторов — фантасту Л. Рону Хаббарду:

У нас тут образовалась зияющая дыра в журнале и ее нужно срочно заполнить.

Требования предельно просты: нужен рассказ, в котором много действия, а события пусть разворачиваются где угодно! Никаких ограничений! Это может быть вестерн, научная фантастика, детектив, историческая новелла и даже старый добротный рассказ об американском солдате удачи, об эдаком настоящем парне, который носится по всему миру и ухлопывает всех подряд. Длина рассказа может быть любой: от двух тысяч слов до двадцати тысяч. Мы платим по центу за слово, и после приема работы деньги выплачиваются незамедлительно».

Конечно, Хаббард откликается незамедлительно.

Какая разница, вестерн писать или «добротный рассказ про эдакого американского солдата удачи», повесть или историческую новеллу? Издатели знали, как подогреть интерес массового читателя.

Например, одну из повестей того же Л. Рона Хаббарда, опубликованную в «Захватывающих приключениях», предваряли такие слова:

«Мы полагаем, что Л. Рон Хаббард не нуждается в представлении.

Судя по вашим письмам, дорогие читатели, увлекательные произведения Л. Рона Хаббарда давно входят в число любимых вами книг. Многие искренне поражаются тому, как это у Л. Рона Хаббарда получается так правдиво писать о далеких, практически недостижимых мирах?

Ответ прост: он был там, друзья!

И этим все сказано».

Конечно, в космосе Л. Рон Хаббард не бывал. Но он действительно видел многое.

Как бы ни относиться к собственно произведениям Хаббарда, давно признано, что это именно он, вместе с известным издателем Джоном В. (1910–1971), начал и развил то, что позднее назвали Золотым веком американской научной фантастики. Из множества молодых авторов в те годы ринувшихся в быстро обрели известность Роберт Хайнлайн (1907–1988), Айзек Азимов (1920–1992), Альфред ван Вогт (1912–2000), Теодор Старджон (1918–1985), Дэшил Хэммет (1894–1961), Эдмонд Гамильтон (1904–1977), Раймонд Чандлер (1888–1959), Кэтрин Мур (1911–1987) и другие.

Скажем так, не самые последние имена.

23 января 1939 года писал:

«Дорогой Рон! Я чертовски рад, что Вы будете работать с нами над „Тысячью и одной ночью“ — (новый литературный проект, — Г. П.) — Вам не стоит беспокоиться: этот материал будет отдан Вам, и только Вам».

И далее: «Всем хочется, чтобы их желания осуществлялись. В сказках и в произведениях фэнтези желания героев, в самом деле, осуществляются. Взрослые, имеющие ум ребенка, а таких большинство, конечно, порой не осмеливаются открыто читать „сказки“, потому что боятся признать, что им и в зрелом возрасте интересно „детское“. То есть, подсознательно они осознают некоторую свою умственную незрелость. Но действительно зрелый человек ни на что не обращает внимания, он от всей души наслаждается фэнтези, если книжка написана и мысли облечены во взрослую форму, — ведь, будучи полностью уверенным в своих собственных умственных способностях, он нисколько не смутится, если застанет его за чтением „детских сказок“. То же самое можно наблюдать и в жизни, когда большие сильные мужчины мирно, дружелюбно и спокойно принимают насмешки, поскольку совершенно уверены в своей очевидной силе. А неуверенный в себе коротышка, скорее всего, обидится на друзей, воспримет их слова агрессивно, злобно и враждебно. В душе своей все мужчины любят фэнтези, надо только придать этому жанру некую „взрослую“ форму. Писатель, который честно и с любовью делает это, быстро создает себе крепкое имя: вспомните лорда Дансейни, Вашингтона Ирвинга, Стивена Винсента Бене. Принимая все это во внимание, я абсолютно уверен, что журнал скоро и неизбежно станет модным среди взрослых людей…»

И соответствующий ответ Хаббарда (от 1 февраля 1939):

«Дорогой Джон! Сегодня получил Ваше письмо и первый номер журнала.

Спасибо Вам за то и за другое. У меня пока не было возможности углубиться в чтение, но уже сейчас очевидно, что журнал будет хорошо продаваться. Совершенно уверен в этом. Единственное, что могло бы его уничтожить — это присущее большинству писателей стремление заставить читателя верить в то, что они пишут, за счет того, что сами они не верят ни во что, и облекают свое явное неверие в форму потока сознания героя».

Что ж, с начинали многие.

С этой точки зрения подход Джона к фэнтези вполне был понятен Рэю Брэдбери. Действительно граница между умом мужчины и умом мальчика во многом условна. А сам Рэй всегда отличался особой «детскостью». Не сдержанный в чувствах, откровенный, открытый, всему удивляющийся. Правда, в отличие от многих литературных ремесленников, он прекрасно знал и ценил классическую литературу. При всем огромном неугасающем желании печататься, Брэдбери бы и в голову не пришла мысль (как некоторым деятелям ) переписать «Айвенго» Вальтера Скотта в дешевый «ужастик» или знаменитый «Остров Сокровищ» Роберта Стивенсона в убогий пиратский романчик.

Неясно только, — писал далее Хаббард, — зачем всякие несведущие люди так яростно набрасываются на наши литературные занятия. Представление о том, что пишется механически, и без того слишком распространено.

И вот к чему это приводит.

мой товарищ, который добывает свой нелегкий хлеб, складывая цифры в бухгалтерии, или ремонтируя трамваи, или, скажем, пилотируя транспортные самолеты, читает статью такого вот несведущего человека. Он, как и автор статьи, не дает себе труда ознакомиться с фактами, значит, непременно отметит про себя: „Так вот чем занимается наш приятель Хаббард! Вот черт, — разочарованно протянет он, — а думал, что Хаббард настоящий писатель!“ И когда я в следующий раз встречусь с этим своим товарищем, обязательно возникает достаточно большая вероятность того, что мы поссоримся…»

Отдадим должное искренности Хаббарда.

Вот вам ясный пример.

При написании художественного произведения мне иногда не хватает важной информации. Чтобы все в тексте было честно (а я — честный писатель), я нахожу человека, который напрямую связан с интересующей меня темой. Объясняя, зачем мне нужна та или иная информация, я всегда прямо говорю, что нужно она мне для рассказа или статьи, предназначенных, скажем, для таких журналов как „Боевой орел“ или „Приключения“. Если моему собеседнику до этого случалось быть читателем так называемых „высококачественных журналов“ или столь же „высококачественной литературной критики“, он, скорее всего, снисходительно улыбнется: „Нет уж, спасибо. Я не хочу упоминаться в дешевых бульварных изданиях“.

Как же мне в таких условиях искренне и честно работать, например, над рассказами о парнях из береговой охраны? Ведь мою историю или статью прочитает добрая сотня тысяч довольно впечатлительных людей. Если я окажусь не прав, если я ошибусь в фактическом материале, они составят неправильное представление уже не только обо мне лично, они составят неправильное представление обо всех парнях береговой охраны, и тогда воплей будет вдвое больше».

Рэй Брэдбери вдумывался в эти слова.

Он никогда не гнался за абсолютным знанием.

Он с самого начала понимал (чисто интуитивно), что писать надо — о себе.

Да, да, прежде всего о самом себе, о своей жизни. Вот материал, который любому писателю стыдно не знать досконально. Запахи, краски, голоса и жесты, пейзажи и разговоры. А кроме всего этого, писать о себе — это значит, что ему, будущему писателю Рэю Брэдбери, вовсе не нужно, как другим «опытным» искать помощи у узких специалистов.

Источник