реальная жизнь в детдоме
«У вас есть свои мамы. Меня так не называть». Воспитанники детских домов о том, как начинали жить самостоятельно
Жизнь в детском доме – тема щекотливая, но все же обсуждаемая. А вот что происходит с людьми после него? Узнали у бывших детдомовцев, каково было начать жить после выпуска.
«ДНЕМ МЫ БЫЛИ ПРОСТО ОЗОРНИКАМИ – НОЧЬЮ НАЧИНАЛАСЬ ДЕДОВЩИНА»
– В детский дом я попал, когда мне было почти 10 лет. До этого я жил с мамой и слепой бабушкой, за которой присматривал, а в остальное время шатался по улицам. Мать не находила времени, и однажды меня у нее просто забрали.
Сначала я попал детский приемник-распределитель, а оттуда – в интернат. Первое воспоминание из интерната – нас учат гладить школьную форму.
Так вышло, что в наш детский дом забрасывали группками детей из разных мест. Скоро эти группки начали проявлять свой характер – и начались первые драки. У меня до сих пор остался шрам от лучшего друга – получил по глазу шваброй.
Для воспитателей такое наше поведение было нормой. Днем мы были просто маленькими, шустренькими озорниками, а ночью начиналась настоящая дедовщина.
Скажем, в школе случайно задел плечом старшеклассника – все, ты наказан: все знали, что вечером за тобой придут. И пока не дашь старшим отпор, от тебя не отстанут.
Я занимался футболом, и спорт как-то помогал мне за себя постоять. К пятому классу я заслужил определенное уважение старших, и трогать меня перестали.
Но дети – вообще неуправляемая сила. Однажды ночью мы устроили бунт и снесли кабинет директора, о чем тут говорить. Ходили драться и с местными из ближайших пятиэтажек. Скажет тебе твой ровесник через забор что-то обидное – вечером, легко перебравшись через полтора метра высоты, мы шли «стенка на стенку».
В общем, с синяками ходили постоянно. А некоторые городские потом подходили и просились к нам, когда хотели сгоряча уйти от мамы с папой.
«У ВАС ЕСТЬ СВОИ МАМЫ, И МЕНЯ ТАК НЕ НАЗЫВАТЬ»
С воспитателями отношения складывались по-разному. Помню, поначалу некоторые дети пытались называть их мамами, но однажды воспитательница собрала нас всех и объявила: «У вас есть свои мамы, и вы это знаете. Меня так не называть». Это уже сейчас, много лет спустя, созваниваешься и с ходу: «Привет, мам, как дела?»
К взрослой жизни нас готовили с самого начала. С первого дня мы знали, что рано или поздно уйдем: учились стирать, убирать и ухаживать за собой. Конечно, как и все дети, мы были этим недовольны, но так нас научили независимости. Если что-то было нужно – никто не ходил хвостиком за старшими, а шел и делал сам.
Это настолько вошло в привычку, что осталось до сих пор: я и сейчас сам готовлю и убираю – даже жена удивляется.
Но, что важно, помимо бытовых вещей нас учили отношению к людям. Если ты добр к одним, то вторые и третьи будут добры к тебе – эту философию мы усвоили с детства.
«ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ, НО КТО-ТО ВЕРНУЛСЯ В ИНТЕРНАТ»
Время перед окончанием жизни в интернате было немного волнительным. Выпускной, кстати, организовывал я. Помимо школы у меня были и друзья «за забором», и одна компания играла свою музыку по клубам и барам.
– У меня выпускной, пацаны, выступите? – спросил я.
– Да не вопрос! – так за «спасибо» у нас была организована музыкальная часть вечера.
Выпускной – это всегда весело. Поначалу. А когда стали прощаться, то, конечно, начались слезы и сопли. Но на самом деле все мы знали, что рано или поздно это произойдет.
Все закончилось, мы получили на руки документы и какие-то деньги, сказали школе «до свидания» и отправились на вольные хлеба. Но первого сентября кто-то вернулся в интернат. Некоторые там около месяца в медпункте ночевали.
Наверное, в реальной жизни было тяжело: не справились, потянуло обратно в знакомое место.
Просто у многих не было стержня. Помню растерянные лица этих ребят, которые безоговорочно шли, куда их потянут. Многих затянуло совсем не туда – и они до сих пор из этой трясины не вылезают.
Детдом помогал с образованием, и по разным учебным заведениям нас отправляли целыми кучками. Не помню, чтобы я чувствовал перед новым этапом жизни какой-то страх. Скорее, предвкушение.
Я не слишком прикипел к интернату, и все-таки осталось там что-то родное, материнское. Мне повезло: в одном заведении со мной училось несколько выпускников нашего интерната. Если становилось грустно или скучно, я просто мог пойти в другую комнату общаги, где жили люди, которых я знал восемь лет, это не давало унывать.
Неприязни из-за того, что я вырос в детдоме, тоже не было. Наверное, я изначально правильно поставил себя в новом месте: многие вообще не знали, что у меня нет родителей. Разве что в первый же день учебного года один из моих одногруппников заикнулся о том, что я сирота и взяли сюда меня по блату.
Тогда подняли все документы и показали ему, человеку с аттестатом «четыре балла», мой «семь баллов». После этого вопросов больше не возникало.
Преподаватели относились ко мне как к остальным ребятам. Разве что женщина, которая преподавала физику, могла попросить «поставить парничок», а потом говорила, какой я бедненький и хорошенький. Подкармливала яблоками.
«Я ЗНАЛ, ЧТО СПРАВЛЮСЬ И ВЫРВУСЬ ИЗ ВСЕГО ЭТОГО»
После училища было сложнее. Я пошел отрабатывать на завод, переехал в общежитие. И там столкнулся с такими моральными уродами, что не сорваться в яму было тяжело.
В психологическом плане временами было очень сложно, поэтому в общежитии я вообще не задерживался: приходил с работы, быстро делал свои дела и уходил в город. Просто чтобы справиться с эмоциями и убежать от всего навалившегося.
Потом жизнь складывалась по-всякому: поменял несколько работ, пообщался с разными людьми. Часто они, узнав, что я рос без родителей, относились лояльнее, смотрели как-то по-другому.
Иногда было тяжело. Иногда очень не хватало поддержки. Где я ее искал? В себе самом. Я знал, что справлюсь, стану лучше и вырвусь из всего этого. Так и получилось.
Сейчас у меня семья, трое детей, так что живем весело. Они еще пешком под стол ходят, но я уже учу их самостоятельности и порядку – в жизни пригодится.
Самый важный урок, который я вынес из ситуаций, случавшихся в жизни, – будь добрее и принимай то, что есть. Нельзя, обозлившись на жизнь, стараться отомстить всем и вся.
Унижать других, даже если когда-то унижали тебя, – значит сеять негатив, который в конечном итоге все равно вернется к тебе. Поэтому просто быть добрее и оставаться человеком, пожалуй, стоит каждому из нас.
Андрей
«Я НЕ СКУЧАЛ ПО СЕМЬЕ И ДОМУ – Я ПРОСТО НЕ ЗНАЛ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ»
– Моих маму и папу лишили родительских прав, когда мне было три года. Так я попал в детский дом. Мне всегда казалось, что я родился в школе-интернате, потому что, сколько себя помню, всегда был там. Поэтому я не скучал по семье и дому – просто не знал, что это такое.
Позже я познакомился со сводным братом и его отцом: я родился от другого мужчины, но мать меня «нагуляла», поэтому моим папой тоже пришлось записать его.
Отец иногда навещал нас, брал в гости на выходные. А потом просто исчез. А маму я первый раз увидел в 15 лет. Чувствовал, что подошел к постороннему человеку. Она обещала бросить пить, но так и не завязала. Я понял, что я ей ни к чему, а значит, и она мне. В конце концов, я ее совсем не знал.
С лет восьми я стал жить в детском доме семейного типа. По сути, это была обычная пятикомнатная квартира: холодильник, две стиральные машины, телевизор, комнаты для двоих, все новое и комфортное.
Поначалу все казалось непривычным, и было немного не по себе: стеснительность, первые знакомства, как обычно это бывает в новом месте. Но скоро привык и влился.
Воспитатели никогда не были для нас родителями, но сделали все, чтобы вырастить из нас адекватных людей.
Нас изначально учили самостоятельности, давали понять, что по жизни носиться с каждым никто не будет. Мы убирали в комнатах, мыли стены, стирали. За каждым была закреплена территория и на улице – убирали снег, подметали.
Дети, конечно, были разные: те, кто попадали в детский дом лет в 14 после жизни с родителями, постоянно сбегали, уходили на свои тусовки, прогуливали школу. Я же не помнил другой жизни, к тому же был спокойным ребенком. Бывало, конечно, и двойку мог принести, но это максимальные мои «косяки».
За это наказывали: например, не выпускали из комнаты, пока не выучу таблицу умножения. Но это нормально. Если бы я с мамой остался, у меня бы вообще никакого образования не было.
«В ШКОЛЕ дети считали, что со мной что-то не так и я отброс»
Я ходил в городскую школу и учился хорошо, не прогуливал. Вариантов не было: либо иди на уроки, либо по улицам шляйся, дома не отсидишься.
В начальных классах дети считали, что со мной что-то не так и я отброс. Обзывались, подставляли. В старших классах я попал в физмат. Тут уже ребята были поадекватнее, да и повзрослее – с ними мы общались хорошо.
Учителя относились так, как и ко всем: никогда из жалости не рисовали мне оценки, да и я просил, чтобы такого не было.
Выпуск из школы и дальнейшие изменения меня не слишком беспокоили. Я привык жить моментом и не задумывался о будущем. Да, планы были, но грузить голову лишними мыслями и загадывать наперед я не хотел. Думал: будь что будет.
На выпускном нас собрали всех вместе, заставили надеть костюмы, показали концерт, а воспитатели сказали что-то «на дорожку». Расставаться было грустно. Так ведь всегда, когда привыкаешь и привязываешься. Но это был не конец: я и после выпуска в гости заезжал, рассказывал, что да как.
Мы уезжали из детского дома, как только поступали в университет или училище. Найти, где учиться, тоже помогали: проводили тесты по профнаправленности, предлагали варианты.
Я пошел учиться на монтажника-высотника, и мне это нравилось – я с детства любил высоту. Да и отношения в группе складывались хорошие: никаких косых взглядов не было. Наоборот, ребята из регионов часто подходили к нам, минчанам, и спрашивали, как помоднее в столице одеваться, куда ходить.
Меня поселили в общежитии, которое было в аварийном состоянии. Было так холодно, что зимой спал в зимней куртке и все равно замерзал.
К тому же постоянный шум, пьяные компании – в общем, долго я там не прожил, тайком переехал в общагу к девушке, с которой тогда встречался. А временами, когда идти больше было некуда, я приезжал в детский дом.
«ЧУВСТВО СВОБОДЫ ПЕРЕПОЛНЯЛО, И СОБЛАЗН СОРВАТЬСЯ БЫЛ ОЧЕНЬ ВЕЛИК»
Уходить из детского дома – странное чувство. За тобой никто не смотрит, тебя никто не контролирует, ты знаешь, что можешь делать, что хочешь, и тебе ничего за это не будет.
Первое время ощущение свободы просто переполняло. Представьте: в детском доме нужно возвращаться к восьми, а тут гуляешь ночами напролет, прыгаешь в воду на Немиге, пьешь джин-тоник, который купил на первую стипендию, стаскиваешь флаги с Дворца спорта – в общем, делаешь, что хочешь. Такими были наши первые дни самостоятельной жизни.
Все обходилось без последствий, я даже в опорном пункте был только один раз, и то по своей воле. Как-то гуляли ночью, и милиция попросила документы у моего друга, которых у него с собой не было. Другу уже было 18, но для выяснения обстоятельств все же предложили проехать в отделение. Я тогда подхожу и говорю: «А можно с вами, пожалуйста? Я никогда не видел, как в опорке все устроено». Они посмеялись, но на «экскурсию» свозили.
Соблазн сорваться был очень велик, и сдерживать себя было сложно. Сидишь на парах и думаешь: я же сейчас могу просто встать, уйти, и никто мне не скажет ни слова. Но все-таки на учебу ходил исправно, терпел и понимал, что образование в любом случае пригодится.
А большинство срывалось. Сначала отчислили одного детдомовца, потом – моего лучшего друга. Позже он спился. Мне, к счастью, удалось этого избежать: алкоголем я перестал баловаться сразу, как почувствовал привыкание. Друзья, как бы я их ни отговаривал, пошли другой дорогой.
«ОСТАЕТСЯ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ И НЕ ПОВТОРЯТЬ ОШИБКИ РОДИТЕЛЕЙ»
После колледжа я устроился в частную фирму. Мне нравится работать, нравится подниматься на высоту, работать с металлическими конструкциями, копаться в технике. Я понимаю, что не смогу работать в офисе, мне нужна доля адреналина.
О собственной семье я пока не думаю, но скажу одно: если выйдет так, что девушка окажется не готова к ребенку и отдаст его мне, – я, не задумываясь, воспитаю один.
Наверное, любое поколение должно ставить перед собой цель сделать жизнь своих детей лучше. Мне недоставало материнской любви и ласки. Я видел домашних детей и знал, что у них все по-другому. При этом понимал, что моя судьба сложилась вот так и ничего не изменишь. Нужно просто жить дальше, не повторяя ошибок своих родителей.
Мне всегда хотелось показать, что, несмотря на обстоятельства, я вырос хорошим человеком. И я всегда буду стараться относиться к людям с уважением – по сути, мы выросли на их налоги. И буду жить так, чтобы не опозорить тех, кто меня воспитал.
Мама не услышит, мама не придет: как устроены детские дома России
Детским домом в нашей стране пугают некоторых непослушных детей. На самом деле, детский дом не вызывает радостных ассоциаций ни у кого: ежегодно в России выявляется около 100-130 тысяч детей-сирот, и в среднем каждый десятый из них обречен расти в детском доме. Будущее воспитанников приюта нельзя назвать радужным: несмотря на то, что по закону им положено жилье от государства, 85% детей-сирот остаются без квартиры и прописки. И это далеко не все трудности, которые их ждут за воротами детского дома. Складывается ощущение, что российский детский дом мало чем отличается от колонии, — и сейчас ты поймешь почему.
Детский дом — дом строгого режима
Начнем с того, что в приют чаще всего попадают дети, которые уже пережили травмирующий опыт. По идее, вся система детского дома должна строиться на устранении последствий этого опыта, создании условий для здоровой социализации. В идеале к каждому ребенку нужен инклюзивный, индивидуальный подход — государство должно позаботиться о том, чтобы дети, которые остались в одиночестве, получили все необходимое для полноценной жизни в обществе. Но что мы имеем по факту? Дети оказываются изолированы от мира, их снабжают всем необходимым для того, чтобы выжить, — но никому нет дела до того, что человек должен жить, а не выживать.
Вся их жизнь в детском доме подчинена распорядку. Подъем, завтрак, уроки, обед, ужин, отбой и общие мероприятия, обязательные к посещению. У ребенка нет права распоряжаться собственным временем и собственной жизнью: он не может лечь спать, если ему хочется, не может поесть, когда вздумается, не может хранить в тумбочке дорогие сердцу вещи — их или украдут, или отнимут.
Личное пространство
Воспитанникам детского дома приходится привыкать к отсутствию личного пространства. Общие душевые, туалеты без перегородок, спальни казарменного типа, где расстояние между кроватями измеряется десятком сантиметров. Об уединении можно забыть навсегда. Дети подвергаются постоянному стрессу, который медленно атрофирует чувство стыда, стеснения, личных границ. Впоследствии знакомство с этими границами проходит очень тяжело: это осложняет социализацию ребенка и в семье (если повезет), и в обществе. Что происходит с внутренним миром ребенка в таких условиях, догадаться несложно: это очень глубокие травмы на всю оставшуюся жизнь. Человек не может развиваться как личность, если ему не позволено даже остаться наедине с собой.
Детский дом — «территория безопасности»
Многие детские дома России, конечно, внешне изменились к лучшему. В них тепло, приличная мебель, новая сантехника, однако мало что в нашей стране делается действительно для людей. Сегодня существуют нормы и правила, которые призваны обеспечить «безопасность» воспитанников. Детей редко вовлекают в деятельность, которая доступна «домашним» (так сами воспитанники называют детей, у которых есть семья).
Мастерские, приусадебные участки и кухни, где ребята могут учиться готовить, — все это исчезло из детских домов под предлогом обеспечения детской безопасности. Никому не хочется нести ответственность за то, что они могут пораниться. Да и возиться с детдомовскими никому не хочется — воспитатели получают не самую большую зарплату, и мотивации для того, чтобы работать сверх необходимого минимума, у них мало. Поэтому им эти «доктрины безопасности» только на руку.
Готовит ли детдом к суровым будням?
Вся эта безопасность, режим и вездесущие ограничения, кроме которых ничего нет, — все это приучает детей к определенному укладу, далекому от реальности. Бытует мнение, что детдомовские дети очень независимы и самостоятельны, однако на деле все наоборот.
Воспитанники выходят из приюта совершенно неприспособленными к жизни — весь их мир состоял из упорядоченной, повторяющейся цепочки событий и людей, которые говорили им, что делать. Детдомовцев никто не учил работать, вести хозяйство, считать деньги, задумываться о том, откуда берется еда. Кроме того, те частички реальности, которые просачиваются в застенки приюта, как правило, состоят из подаренных игрушек и улыбающихся, ласковых студентов-волонтеров, обрушивающих на детей потоки любви и обожания. Это формирует у воспитанников стойкие иллюзии, и в итоге последующая социализация проходит еще больнее. Лишь немногие выпускники детских домов находят свое место в обществе — большую часть ждет незавидная судьба.
Как складывается судьба воспитанников?
Точной всероссийской статистики, которая рассказывает о судьбах выпускников детских домов, попросту не существует. Во-первых, потому что никто не заинтересован в сборе таких данных — цифры будут неутешительными, да и мало кому они нужны. Опросы проводят только благотворительные организации: например, фонд «Дети наши», который старается собирать данные по конкретным учреждениям.
Выборка последнего исследования состояла из 292 человек, и специалистам удалось отследить судьбу лишь 39% выпускников. Из них 20% окончили колледжи, освоили самые элементарные специальности и работают. Жизнь 12% складывается тяжелее: им не всегда хватает денег на одежду и еду. Оставшиеся 7% сидят в тюрьме, бедствуют или скончались — это примерно 20 человек.
Вроде бы не так плохо, но справедливо будет отметить, что все участники этого опроса проходили специальные программы социализации, которые реализует фонд, и это, конечно, сыграло свою роль. Однако это исключение, а не правило. К тому же ничего не известно о судьбах еще нескольких сотен людей — но вся существующая картина позволяет заключить, что вряд ли они сейчас живут роскошно, работают в IT-компаниях и каждый день завтракают панкейками в «Шоколаднице». Вряд ли их судьбам можно позавидовать: у воспитанников детского дома с ранних лет заложен паттерн: «Тебя не ждет ничего хорошего».
Детские дома — это бизнес
Изменить существующее положение вещей очень сложно. Огромная проблема состоит в том, что детские дома — это полноценный сегмент экономики, прибыльный бизнес, в который ежегодно вкачивают огромные деньги. Обслуживание, содержание, ремонт — все это многомилионные бюджеты, на которых имеют возможность нажиться областные и районные чиновники. Никто не даст просто так разрушить существующий порядок вещей. Для сравнения: во многих странах Европы суммы финансирования, которые получают детские дома, напрямую зависят от их эффективности. А эффективность, в свою очередь, определяется количеством детей, для которых нашли семью.
Софья Адамова
В России более полумиллиона сирот, но большинство из них живет в приемных семьях и у опекунов. Хуже всего приходится детям в детдомах, число которых, по данным Росстата, составляет более 70 000 (причем у большинства из них родители живы).
Преобладающее большинство выпускников детдомов не устраиваются в нормальной жизни: сбиваются в стаи, в лучшем случае живут на деньги от сдачи квартир и пособие по безработице, в худшем спиваются, становятся наркоманами или попадают на зону.
О том, что не так с нашими детдомами и почему их выпускники почти никогда не адаптируются в нормальной жизни The Insider поговорил с экспертами и самими детдомовцами.
Евгений, 26 лет, выпускник детдома
Я попал в приют в 2 года, у меня как бы мать алкашка была, причем конченая, она сдохла, когда мне было уже 7 лет от туберкулеза. Нас от нее из таких условий забрали, что лучше не вспоминать. Мне брат старший такие ужастики рассказывал, не буду лучше говорить, матом охота просто…
Нас было трое, все попали в детдом: я, Серега, брат-близнец мой, и старший. Старший брат умер от рака крови еще в 2008 году. Мы попали в разные детские дома. Серега с Тимкой попал в один, а я в другой. Причем, в последствии я прошел 2 детских дома и 3 интерната, а они так и воспитывались в одном. Я с ними не общаюсь, ни с братом, ни с родственниками. Это мне не семья, я их не знаю, они меня не знают, не вижу смысла поддерживать с ними отношения. Если я им тогда в 2 года не нужен был, а сейчас я им нужен? Глупо как-то.
В детдоме ты живешь по одному из двух вариантов: первый — тебя учат воспитатели, второй — тебя учат уже старшеклассники. Детдом — это заведение закрытого типа, что-то между армией и казенным домом.
Все живут по понятиям: по понятиям старших ты не имеешь права слушаться воспитателя, должен идти против него, а по понятиям воспитателя, ты должен его слушать (но тогда будешь тут же избит старшеклассниками). Но воспитатели отработали смену и ушли, а старшеклассники-то остались, они никуда не делись.
Я до сих пор помню, когда меня уже перевели в старшую группу, мы уже все дрались между собой, то есть ставили нас стенкой друг с другом, даже если мы не хотели драться, нас заставляли. Я в 6 лет уже к этому привык. Мы дрались не то что до разбитого носа, а уже до того момента, пока руку или ногу не сломаем друг другу.
Мы дрались не то что до разбитого носа, а пока руку или ногу не сломаем друг другу
Когда ты не слушаешься воспитателей, они обращались к старшеклассникам, поручали им: вот этого надо наказать. Вот и все, чтобы воспитателям потом не попало, что они избили воспитанника.
В среднем каждый второй год проводил в психушке. Нужно было и авторитет ставить, причем, старшеклассники, еще когда я переходил в новую группу, это объясняли. Заходишь, сразу вычисляешь, кто главный и стараешься его вырубить, и все.
После этого тебя свои не трогают, но зато система начинает грызть потихоньку — тут ты выбираешь, либо свой, либо чужой. Я брал сторону ребят, потому что я с ними жил, и в психушку мы, в принципе, ездили все вместе. Почему я должен поддерживать воспитателей, которые рано или поздно тебя все равно в психушку отправляют, неважно, хорошо ты себя ведешь или плохо?
Можно за что-то попасть в психушку, а можно просто так туда угодить. Примерно за три дня наше «радио», разведка, сообщала о том, что тебя заберут. Перед тем, как тебя увезут, ты можешь, в принципе, безнаказанно избить человека, например. Ну а что? Тебя все равно никто не посадит.
Однажды, когда мне было 7 лет, меня лишили еды на три дня. А я старшеклассникам пообещал, что не буду есть неделю, чтобы эту дуру-воспитательницу уволили. В общем, она не давала мне есть, причем сознательно — ты должен не просто пропускать обед, а садиться со всеми за стол, только к куску хлеба притронешься, получаешь железной указкой по голове. Когда на четвертый день я сам отказался от еды, она решила подговорить класс, чтобы меня накормить. Естественно, я прекрасно понимал, что если я дал слова «старшакам», надо его держать, иначе… Ну вы поняли, тут без вариантов. Правда, потом я пожалел, что не ел неделю — воспитательницу не уволили, она отправила меня в психушку, написала в характеристике всякую фигню, а там меня заставляли жрать внутривенно. В такой ситуации ни ребенок, ни взрослый не могут пойти на компромисс, это будет означать, что они проиграли.
В общем, она не давала мне есть, причем сознательно — ты должен не просто пропускать обед, а садиться со всеми за стол, только к куску хлеба притронешься, получаешь железной указкой по голове
Воспитатели — это в основном люди пожилого возраста, которые уже почти на пенсии либо на пенсии. С молодыми нам проще было. Была у нас одна воспитательница, она была на подмене, когда старую уволили. Мы с ней и в походы ходили, она могла спокойно нарушить устав, допустим, не давала нам домашнего задания: взяли, собрались и пошли в поход. Она по скалам любила ходить, даже возила нас на свои деньги в Горный Алтай.
Она нам объясняла оказывать первую помощь при переломе ноги, технику безопасности, у нас был случай ее применить, когда парень ногу сломал — неправильно привязал веревку. Естественно, мы провернули все тихо, в больницу никто обращаться не стал, знакомый хирург наложил гипс. Парень упал на горе, мы его тащили по очереди. Я курю с 7 лет, но когда она приходила, мы при ней не курили, хотя она нам ни слова не говорила — нам стыдно было при ней курить. А при других воспитках мы, в принципе, могли и в открытую закурить, а что? Терять-то нечего. Потом воспитатель уехала — ее за что-то уволили, вернее, заставили уволиться.
Остальные пытались силой нас все заставлять, если мы отказывались мыть, допустим, класс, например. Что они могли сделать? Подходили к старшим ребятам и говорили: вы можете до 12 или до часу ночи посмотреть телевизор, а взамен поставьте этого мальчика на место, а то он меня не слушается. Такие методы.
Все сводилось к тому, что вечером нас старшаки полупасят, а днем мы мстим. Для нас было нормой среди урока ударить старшеклассника, потому что мы прекрасно понимали, что вечером все равно нам достанется. Но лучше получить не просто так. Это жестокие правила, но после интерната они мне очень пригодились.
Как происходит перевозка в психушку: тебя в четыре утра поднимают, сажают в автобус, и везут. А если отправляют днем, то, как правило, скручивают тебя и тащат чуть ли не через весь интернат к машине, а потом туда затаскивают, и там дальше уже выхода нет.
Прежде, чем тебя привезти, тебе передают коробку с мылом, с порошком, причем по три ящика на каждого. Естественно, это подкуп врачей своего рода: мы вам помогаем моющими средствами, и вы нам помогите. Если в 6 лет меня отправили в психушку первый раз, я еще ничего не знал, меня обманули, что там санаторий, я еще сам сел в машину, провалялся месяц только в изоляторе, в одиночке, потом перевели в обычную палату. В 7 лет я уже никому не верил, в принципе, и прав был.
У тебя сознание меняется, ты думаешь, у тебя голова в ту сторону повернута, а она на самом деле ровно стоит. Если бы мне руки не привязывали, я бы сам свернул бы ее, потому что там мышцы сводит так, что…
Сейчас они еще хуже делают. Раньше ты мог психиатру что-то объяснить, а психиатр уже сам принимал решение. Он тебя примет в эту больницу, лекарств давать не будет, не будет колоть психотропные лекарства, возьмет тебя для выдержки на месяц-два, конечно, смотря какой врач. А сейчас такого нет, сейчас они делают все по бумагам так.
Я однажды объявил голодовку в этой больнице, потому что лежал уже больше месяца, должны были меня забрать, но не забирали. Как положено, все сделал, написал заявление, что отказываюсь от еды по такой-то причине, и врачу отдал, подождал три дня. В общем, выдвинул свои требования. Они три дня терпели, думали, что я шучу.
Если человек три дня не курит, он может бросит курить; если человек три дня не ест, он и от еды отвыкает. Они это поняли, стали звонить в интернат, просить, чтобы меня забрали. В итоге, за мной приехали через неделю, а если бы я не начал голодать, то пролежал бы там сильно дольше. Хотя мы там тоже неплохо чудили.
Мы в больнице даже подрабатывали: вскроешь процедурный кабинет с лекарствами там и циклодол, чего только нет, пожалуйста, продаешь нарикам одну упаковку по 50 руб. А что такое 50 руб.? Мы детских получали в месяц 50 руб., а тут за один стандартик 50. То есть мы еще и наваривались, сбегали оттуда, я сбегал раз десять, потом понял, что смысла бегать нет.
А смысл? После психушки у нас один пацан неплохо держался, он там авторитет даже поднял, но, видать, ему просто надоело все. Так он сделал вот что: приехал из психушки и просто вскрылся, а поскольку он спал на втором ярусе, а я — на первом, я проснулся от того, что на меня капает и моча, и кровь, все вместе.
Я проснулся от того, что на меня капает и моча, и кровь, все вместе
Сейчас для меня расслабление — это пойти куда-нибудь на ринг подраться, то есть не просто на улице, а это именно по договоренности. 10 на 10, 20 на 20, да, я так расслабляюсь. Но я же никому не мешаю. Раз в месяц мы деремся, бывает, конечно, что рука сломана, всякое бывает.
У меня есть сын Прохор. Жена, правда, сейчас уехала, сошлась с другим мужиком. Я ее пальцем ни разу не трогал. Она могла на меня сколько угодно наезжать, я мог терпеть долго. Ни ребенка, ни жену я никогда не трогал. Я не знаю, может быть, надо было почаще бить ее, многие мне говорили. Но она сошлась с этим мужиком, тот мужик избил ребенка. Ему дали 15 тыс. штрафа, и теперь я уже 2 месяца через прокуратуру ответа не могу добиться, где мой сын. Опека сказала, что не нашла никаких противоправных действий — ребенок упал с дивана. Хотя решение суда не пришло в силу еще к тому моменту. Потому что Марина же знает про мой диагноз. Она знает, что у меня олигофрения в степени дебильности, по бумагам стоит, это мне еще в детдоме поставили.
Когда я понял, что отношения начали портиться, она начала на меня кричать. И это сделала красиво: она, зная, что я фанат «Спартака», взяла, выкинула мои спартаковские вещи, которые для меня много что значат, с балкона. Я ее, естественно, послал на три буквы, а что я еще сделаю? А она повела меня в психушку, говорит, что я больной. Меня забрали, а ее что?
В общем, они, естественно, меня выпустили. Я прихожу часа в два ночи оттуда пешком, открываю дверь, захожу, Марина, вижу, из окна вылезла сама. Она думала, что я ее сейчас убивать буду. А нафиг, говорю, ты мне нужна, шалава, после этого. Уехала туда к себе в Кострому, а когда приехала, когда мне пришел отказ по инвалидности, она мне заявила: у меня другой мужчина теперь. Сейчас мне на нее насрать, сколько у нее мужиков. Единственное, не понимаю, сына-то мне зачем запрещает видеть? Я с июля месяца ребенка не видел, не знаю, что с ним.
Когда я вышел из детдома, решил с отцом встретиться. Купил водки, он пришел, мы выпили, я сразу решил ему ничего не делать. Знал, что он придет потом опохмелиться. В итоге, он пришел на следующий день, я ему налил, но сам не пил. И стал его избивать, переломал ему ноги. Приехали менты, я им все честно объяснил, сказал, что если меня посадят, выйду и убью его все равно. В итоге, он заявление не стал подавать, получил инвалидность и умер недавно уже. Я с тех пор его не видел. Жалею только, что мать живой не застал. Вот у нее я бы хотел спросить, почему она аборт не сделала? Ведь котят новорожденных топят, почему их жалеют, а людей нет? Почему нас обрекают на все это, непонятно.