раса фон торнау биография
Раса фон Торнау
Раса фон Торнау. Родилась 20 июля 1959 года в Вильнюсе (Латвийская ССР). Российская актриса театра и кино, театральный режиссер, педагог. Третья жена актера Николая Чиндяйкина.
Раса фон Торнау родилась 20 июля 1959 года в Вильнюсе.
Когда началась Вторая мировая война родители Расы перебрались в глубь СССР. Ее мать оказалась в Казахстане, а отец воевал на фронте, участвовал в организации литовского батальона, освобождал Вильнюс, дослужился до полковника артиллерии. После войны он стал историком, автором многих книг, был директором Вильнюсской университетской библиотеки.
В 1993 году окончила ГИТИС, режиссерский факультет, курс Анатолия Васильева.
Еще с 1989 года начала играть в Театре «Школа драматического искусства», в котором прослужила до 2002 года, среди ее работ: «Идиот» (реж. Анатолий Васильев); «Каждый по-своему» (реж. Анатолий Васильев); «Сегодня мы импровизируем» (реж. Анатолий Васильев); «Иосиф и его братья» (реж. Анатолий Васильев); «Фьоренца» (реж. Анатолий Васильев); «Пробуждение весны» (реж. Анатолий Васильев); «Саломея», режиссер (реж. Анатолий Васильев); «Мамуля» (реж. Елена Невежина); «Лес. Диалоги по дороге» (реж. Александр Огарев).
В 1998-2000 года преподавала актерское мастерство в Прибалтике и России.
Член Союза театральных деятелей РФ.
С 2016 года сотрудничает с театром «Школа драматического искусства» как ассистент режиссера, среди ее работ: «Мамуля» (реж. Елена Невежина), «Лес» (реж. Александр Огарев).
Рост Расы фон Торнау: 167 сантиметров.
Личная жизнь Расы фон Торнау:
В конце концов настойчивость Расы дала результат: они поженились.
Раса фон Торнау и Николай Чиндяйкин
Фильмография Расы фон Торнау:
Николаю Чиндяйкину исполнилось 74 года: «Я горжусь своими мордовскими корнями и тесно связан с этой землей!»
8 марта исполнилось 74 года народному артисту России Николаю Чиндяйкину. Он известен по фильмам «Мама не горюй», «Парни из стали», «Дальнобойщики», «Каменская», «Час Волкова», «Нюхач» и многим другим. Напомним, в селе Алово Атяшевского района похоронен дед знаменитости.
Фото: Соцсети
Чиндяйкин побывал на исторической родине в августе 2015 года, приурочив поездку к освящению атяшевского храма Андрея Первозванного. Навестил родное село, пообщался с жителями. Преклонил голову на местном погосте, где похоронены его многочисленные предки. Тогда в интервью «С» артист сказал прямо: ««Я горжусь своими мордовскими корнями и тесно связан с этой землей!»
…Николай Дмитриевич родился в селе Второе Черное Горьковской области. Отец был простым шофером, потом – механиком. Родители хотели, чтобы сын и дочь получили хорошее образование, поэтому в 1959 году перебрались в Ворошиловск (Украина). Николай впервые вышел на сцену в 14 лет и сразу осознал, что станет артистом. После окончания школы поехал в Ростов-на-Дону и без проблем поступил в театральное училище.
Первым серьезным испытанием для Чиндяйкина стала тяжелая болезнь почек – нефрит. Он проводил много времени в больницах и санаториях. Мучился от депрессий. Выздоровление многие назвали чудом.
«Думаю, меня спасли мамины молитвы, — цитирует артиста СтарХит. — Доктора, естественно, так не думают. Вот наша очень близкая подруга, известный врач, до сих пор говорит: «Колька, ты все врешь, ничего этого быть не может, чудес не бывает». Но факт-то остается фактом — я здоров… Мама моя собирала всякие травы, ягоды, сушила и посылала мне в деревянных ящичках. Много лет я пил эти ее сборы как чай, не задумываясь, просто по привычке».
В 1987-м Николай окончил режиссерский факультет ГИТИСа и стал педагогом «Школы драматического искусства» Анатолия Васильева. С кинематографом артист связался только после сорока: в 1990-м сыграла кока в картине «Морской волк».
Николай Чиндяйкин был трижды женат. Первая супруга — однокурсница Наталья Трояновская. У пары родилась дочь Настя. Брак продлился недолго, развелась молодая чета без скандалов.
Переехав в Омск, Чиндяйкин потерял голову из-за ведущей актрисы театра Татьяны Ожиговой. Она была замужем за главным режиссером, но любовь оказалась сильнее всех преград. Однако счастью было отмерено 15 лет: у Татьяны обнаружили рак. Женщина умерла в 44 года. После похорон супруги Чиндяйкин с головой погрузился в работу. Заливал душевную рану алкоголем, но ничто не помогало.
Однажды в его жизни появилась баронесса, литовка с немецкими корнями, ведущая актриса Театра пластической импровизации Раса фон Торнау. Она была ученицей мэтра, младше его на 12 лет. Пара зарегистрировала отношения. Жизнь снова заиграла цветными красками.
Из интервью Николая Чиндяйкина «С»:
«С»: Как влияет на вашу жизнь экономическая нестабильность?
— На творчество — никак. Проблемы испытывают театральные и кинематографические проекты. Если человек пишет стихи, музыку — он зависит только от Бога… На сцене я вряд ли сыграю хуже из-за каких-то европейских санкций! (Смеется — «С».) А вот по-человечески экономические и политические события меня сильно беспокоят. Это своего рода очевидное-невероятное. Конечно, меня задевает, что о моей Родине куется какое-то нелепое мнение. Сплошная ложь. Но таков мир — в нем нет справедливости…
Просто надо быть крепче, держаться друг друга. Главное — понимать все изнутри и запечатлеть это в уме и сердце. Хранить отношение внутри себя и меньше заботиться о том, что про нас думают. Наша беда в том, что мы слишком много внимания уделяем лжи. Ну, ничего! Господи, мы много пережили — и с этим справимся! Разве можно объяснить моим внукам, что я ходил в школу в папиных ботинках? Ничего, надо будет — пойдут в моих и они!
Николай Чиндяйкин в1997-м году был удостоен национальной театральной премии «Золотая маска». C 2008 года — актер МХТ им. Чехова.
У артиста двое внуков.
Бандит и баронесса
Раса фон Торнау: “Коля три года тянул резину”
Николай Чиндяйкин, переигравший в нашем кино несколько дюжин бандитов, добился зрительского признания в зрелом возрасте. Может быть, поэтому слава не вскружила ему голову. Для друзей и журналистов он всегда открыт. В кругу актеров слывет великим рассказчиком. Мы встретились в Астрахани на фестивале комедий, куда Николай, выросший в нижегородской деревне, приехал вместе со своей женой — баронессой Расой фон Торнау. Удивительный мезальянс. Но очень удачный. Они познакомились во времена работы в театре Анатолия Васильева. Это было 15 лет назад.
— Николай, расскажите, каково это — жить с баронессой?
Николай: — Раса очень демократично к своему титулу относится. Это ее брат ринулся искать родственников по всей Европе.
Раса: — А у меня с этим проблемы только анекдотические. Когда привезли матрац для домика в деревне, оказалось, что я, как принцесса на горошине, не могу на нем спать.
Николай: — Теперь у нас есть домик в Тарусе, и больше ничего не надо. Там ведь наша Долина грез. Цветаева описывала ее в своих стихах. У нас домик прямо на ее границе.
— Домик купили или сами строили?
Раса: — Строили. По глупости ввязались в эту историю. Хотели просто старый недорогой деревянный домик купить. У меня в голове был даже его образ. Наподобие маленькой усадьбы. Я нарисовала его с архитектором. Он небольшой, но на высоком фундаменте, а потому выглядит как настоящая усадьба.
Николай: — Не скромничай, получился он в три раза больше, чем мы его задумывали. Размахались.
Раса: — Нет, он небольшой, но с верандой, балками, полукруглыми окнами, мезонином.
Николай: — Да уж, небольшой: веранда метров сто.
— Отдыхать любите в средней полосе?
Раса: — Лучший отдых для нас — общение с людьми. Коля рыбу любит ловить. Коля, давай расскажем историю про Бронюса? Только там есть одно матерное слово. Поехали мы как-то в Западную Литву, в деревню, а там жил такой дед-крестьянин, который много лет присматривал за нашим домом. И этот местный алкаш Бронюс изъяснялся только матом. Так, что у Коли уши вяли. Да, а в деревне есть пруд, где водятся караси. Коля долго готовился к рыбалке и купил дорогущую удочку. А у Бронюса была просто палка с леской. Они долго стояли на берегу, и ничего у них не клевало. И вдруг Бронюс схватил огромное бревно и запустил его на самую середину пруда. Коля обалдел немного и говорит: “Бронюс, ты что делаешь?!” А Бронюс: “А не …й рыбам спать!”
— Николай, в актерской среде вас характеризуют как отзывчивого и жизнерадостного человека.
Николай: — Это пусть Раса расскажет.
Раса: — Он всегда старается говорить и воспринимать все позитивно. Это я могу и поворчать, и быть чем-то недовольной.
Николай: — Это разница во взглядах на жизнь католиков и православных.
— И как же вы с такими разными вероисповеданиями и взглядами на жизнь поженились?
Раса: — Когда мы поженились, о религии вообще не думали. Была такая любовь-морковь, что не до этого.
— Давайте по порядку: как вы познакомились?
Раса: — В театре на спектакле. Ставили большой танец, и мы оказались с Колей в паре. Все хотели со мной танцевать, но я выбрала его. Коля вообще очень хорошо танцует. Вот он обнимал-обнимал меня, и мы стали дружить.
Николай: — Тогда я танцами серьезно занимался. Мы танцевали танго под музыку, фокстрот, и понятно, чем это могло закончиться. Как всегда, все, что делается у Васильева, — очень серьезно.
— Потанцевал девушку — женись?
Раса: — В театре мы были первой парой, которая не скрывала своих отношений. Это был нонсенс. Я предложила Коле не прятаться.
Николай: — Действительно, что за театр, если в нем нет романов. Черт-те что!
Раса: — Однажды мы поехали на гастроли в Югославию. И мастер рассердился, что мы больше увлечены друг другом, чем искусством, и поселил в разные места. А я за Колей бегала как собачка.
Николай: — Меня Васильев поселил в гостиницу к себе, а Расу куда-то на окраину, но я в тот же вечер пошел к ним и с кем-то поменялся. Получилось, что мы нарушили приказ, и Васильев рассердился еще сильнее. Сейчас об этом вспоминать весело и радостно. Хотя жениться я на Расе тогда и не собирался. Хотел поматросить и бросить. (Смеется.)
Раса: — Жениться он не хотел ни в какую. Я стала плакать и умолять. Он отвечал, что я молодая, а он уже старый. Но я настаивала.
Раса: — Да нет, серьезно. Три раза стояла на коленях и умоляла в слезах. Потом гордость взыграла, и, уезжая на лето домой в Прибалтику, я заявила, что пора это все заканчивать: если не жениться, то расставаться. А тогда так случилось, что подружка мне подарила лестницу-стремянку, и я ее брала с собой. Коля заявил, что, для того чтобы отделаться от меня окончательно, так уж и быть, проводит на вокзал и поможет дотащить эту стремянку.
Николай: — Стремянка ведь тяжелая, и я вызвался донести ее, потому что ведь не до такой же степени я подонок.
Раса: — Ну да, предлог нашел. А тогда началась перестройка, и ввели правило: писать фамилию на железнодорожных билетах. Но подружка купила два билета на свою фамилию и один отдала мне. Мы с Колей прибежали за пять минут до отхода поезда, и проводница отказалась меня пускать в вагон. Коля даже предлагал заплатить проводнице, чтоб она увезла меня поскорее. (Смеются.) Пришлось вернуться домой.
Раса: — Нет. Через три дня Коля купил мне еще один билет и посадил на поезд. Мы попрощались навсегда.
Николай: — Ну надо ведь какая! Заладила: замуж да замуж. Только поближе познакомились — сразу замуж.
Раса: — Нет, Коля, ты три года тянул резину.
Николай: — Это разве срок?
Раса: — Ты что, жалеешь?
Николай: — Теперь-то нет, конечно.
Раса: — А тогда, после моего отъезда, он позвонил и робким голосом спросил, можно ли ему приехать.
Николай: — Я просто соскучился.
Раса: — Приехал, мы отправились на море, в Палангу. Я снова заплакала, а он сказал: “Ну ладно, я согласен”.
Николай: — Неправда. Тогда я сам признался, что не могу без нее жить. Что мне одиноко. Так и быть, говорю, выходи замуж за меня.
Раса: — Погубил свою жизнь.
Николай: — Тогда чайки над нами кричали, помнишь? (Мечтательно.)
Раса: — Помню. А теперь, когда мы ссоримся, я все время кричу: “Не надо было жениться на литовке! Нашел бы себе русскую, которая тебя понимает”. Очень вредный у меня характер.
— Свадьба формальная была или со всеми положенными атрибутами вроде белого платья и смокинга?
Раса: — Свадьба была странная. Свидетелями у нас были наши друзья — колумбиец и китаянка.
— Представляю, у работников загса, наверное, шок был, когда такая многонациональная компания завалилась.
— Загс-то самый шикарный выбрали.
Николай: — Я ведь сдался уже. Чего ж отступать? Но на этой фотографии Раса всю сущность свою выразила
— А дальше семейная жизнь как складывалась? Слабо представляю, как баронесса фон Торнау несет мусорное ведро. Кто хозяйством-то занимается?
Раса: — Я занимаюсь. И Коля тоже. Вообще, Коля любит чистоту, а я — богемный, творческий беспорядок. У Коли обязательно все должно быть по полкам. И чтобы пыли не было.
Николай: — Чтобы начать какое-то дело, нужно, чтобы вокруг был полный порядок. Вот, например, когда я сажусь писать письмо, мне нужно, чтобы на столе был полный порядок. Вообще для меня лучшее занятие — сидеть дома и раскладывать бумажки по местам. Я всегда должен знать, где и что у меня лежит.
Раса: — У него все папочки и коробочки еще и подписаны.
Николай: — Так что мы в этом смысле абсолютно разные, но дома по этому поводу у нас столкновений не бывает. Если нужно пойти в магазин, я могу это сделать.
— Дружите с продавщицами?
Николай: — Обязательно. Продавщицы ведь мой контингент, все поголовно в меня влюблены. Это мои лучшие друзья. И еще милиция.
— Странно, что вы дружите с милицией, после того как переиграли такую кучу бандитов.
Николай: — И я к ним хорошо отношусь, как и вообще ко всяким людям в погонах. Что не совпадает с нынешней модой.
Раса: — Коля готовит замечательно.
Николай: — А как же?! Вот на Новый год всегда делаю холодец. Это традиционно.
Раса: — Я готовлю обед, но через муки отвоевала себе право чуть подольше утром поспать: завтрак он делает себе сам. Коля — ранняя птица, а я поздно ложусь.
— Интересно, а что баронесса готовит на обед и ужин? Рябчики в ананасах? Какое любимое блюдо в вашей семье?
Раса: — Селедка. Поскольку моя мама ее очень вкусно готовит.
Николай: — Я родился и вырос в деревне. Поэтому люблю простую жизнь. У Николая Рубцова строки помните: “Филя любит скотину,/Ест любую еду,/Филя ходит в долину,/Филя дует в дуду!/Мир такой справедливый,/Даже нечего крыть. /— Филя, что молчаливый?/— А о чем говорить?”
Раса: — Иногда вечером я отрезаю колбаски, хлебушка и сверху колечко лука кладу. Так мне вкусно! А Коля заходит и говорит: “Умеют эти литовцы устроиться!” (Смеются.)
Николай: — Люблю готовить плов, если есть время.
— А кто гвозди в доме забивает?
Раса: — Поскольку у меня на них висят ключи и картины, то забиваю я. А если что-то починить надо, Коля все умеет. Даже сам сделал два столика и две табуреточки.
Николай: — Все не все, а починить кран или замок могу.
— А говорят, что артисты — не приспособленные к жизни люди.
Раса: — Деревенский же мальчик.
Николай: — Раса редко наводит порядок в доме, но когда я возвращаюсь со съемок и вижу тщательно прибранную квартиру, то сердце замирает от благодарности. Я не умею, чтобы ванна блестела и абажур сиял. А Раса может уют в доме создавать с помощью каких-то скатерочек.
Раса: — Помойки люблю. Несмотря на то что баронесса.
Николай: — Они с Сережкой Колесниковым соперничают: кто первым найдет хорошую помойку.
Раса: — Недавно картину нашли: примитивная живопись.
Николай: — Простая деревяшка, а на ней что-то нарисовано
Раса: — Не что-то, а контур обнаженной женщины. Мы были в гостях у Колесникова, возвращались назад, и я заглянула в помойку и нашла эту женщину. Они мне хором сказали, что это ерунда полная, и обозвали помоечницей. Я оставила ее, а спустя несколько дней пришла к Сереже и увидела эту картинку. То есть он сделал маневр, чтобы мне картина не досталась.
— И много добра на помойках насобирали?
Раса: — Однажды я нашла старинную круглую клетку для попугая и вывесила ее на балкон. Потом нам привезли из Колумбии деревянного попугайчика.
Николай: — Обычный сувенир. Как в России матрешки, так у них попугайчики. Из какого-то легкого дерева.
Раса: — Я засунула попугая в клетку. Зимой люди ходили и возмущались, что я птичку морожу.
Николай: — Недавно у нас очень сильно изменилась жизнь. С нами жила с собачка Чуча, и тут ее не стало. Мы все грустим по этому поводу очень. Она очень организовывала нашу жизнь. Ездила с нами между Москвой и Вильнюсом. И везде наводила порядок.
Раса: — Смешная такая дворняжка.
(Достает из кошелька фотографию собаки.)
Раса: — Мы постоянно подкармливаем бродячих собак.
Николай: — Когда Чуча была маленькая, мы не отгоняли от нее чужих собак. Просто я брал на прогулку колбасу и подкармливал их. В следующий раз они меня уже знали и на Чучу не нападали. Я с ужасом смотрю на людей, которые чужих собак от своих палками отгоняют. Надо ведь платить за удовольствие общаться с животными. Они ведь живут здесь и охраняют территорию.
Раса: — Так интересно наблюдать за судьбами этих псов. Там такие истории — Ромео и Джульетта отдыхают!
Николай Чиндяйкин: личная жизнь, жена
В личной жизни актера было немало испытаний, через которые ему пришлось пройти, но сейчас он счастлив, ведь рядом с ним любимая женщина – жена Николая Чиндяйкина Раса фон Торнау. Это третий брак актера, а в первый раз он женился еще в студенческие годы. С Натальей Трояновской он познакомился во время учебы в Ростовском театральном училище, а потом вместе они работали в Театре юного зрителя.
Первая супруга артиста была очень образованным человеком, много читала, и Николаю было с ней безумно интересно. После свадьбы они поселились в общежитии, а ранние годы дочки Насти, родившейся у Николая, когда ему был двадцать один год, прошло за кулисами театра.
На фото: Николай Чиндяйкин с первой женой и дочкой
Однако ни совместная работа, ни родившаяся у них дочь не спасли этот брак, просуществовавший почти пять лет. С первой женой у Чиндяйкина и после развода сохранились нормальные отношения – он продолжает общаться с ней и с дочерью, а о своей первой супруге всегда говорит с чувством благодарности и уважения.
Потом в личной жизни Николая Чиндяйкина произошла судьбоносная встреча – после развода он уехал из Ростова в Омск и там встретил актрису Татьяну Ожигову.
На фото: Татьяна Ожигова
Из-за вспыхнувшего романа Николай Дмитриевич чуть не сломал себе карьеру – его возлюбленная тогда была замужем за главным режиссером театра, в который устроился актер. С Татьяной Николай Чиндяйкин был знаком еще по ГИТИСу и ростовскому театру, а потом она уехала в Омск и там вышла замуж.
Ожигова была ведущей актрисой Омского театра, которую хорошо знали в городе. Несмотря на все сложности и препоны, Татьяна Ожигова стала женой Николая Чиндяйкина, но судьба отмерила им недолгую семейную жизнь – вместе они прожили пятнадцать лет, пока Татьяна не умерла от рака.
Новость о болезни жены стало для Николая Дмитриевича страшным ударом, но он не опустил рук и боролся за ее жизнь до самого конца. Это был трагический период в биографии актера – он был раздавлен горем, начал пить, не представляя себе, как будет жить дальше без горячо любимой Татьяны.
По словам актера, целых три года после ее смерти он просто заставлял себя жить, настолько тяжело ему было.
Николая Дмитриевича спасала работа, на отсутствие которой он не жаловался. Во втором браке у Чиндяйкина не было детей, так случилось из-за огромной занятости Татьяны Ожеговой в театре – на ней держался весь репертуар, и она постоянно откладывала рождение ребенка.
С появлением в личной жизни Николая Чиндяйкина Расы фон Торнау все постепенно начало вставать на свои места. Они познакомились в «Школе драматического искусства» – Раса была студенткой у руководителя театра Анатолия Васильева, а Чиндяйкин – режиссером.
На фото: Николай Чиндяйкин с женой Расой
До знакомства с Николаем Дмитриевичем Раса уже была замужем, и только после развода у нее с Чиндяйкиным начался бурный роман, несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте. Испытывая к Расе искренние чувства, Николай Дмитриевич тем не менее не хотел связывать себя узами брака:
Он не хотел нагружать девушку своими проблемами, но она была совсем другого мнения.
Несколько раз они то расходились, то сходились вновь, пока, наконец, решили больше не расставаться.
О своей третьей жене актер отзывается, как о творческом талантливом человеке – она хорошо рисует, пишет стихи, обладает актерским мастерством – Раса фон Торнау была примой Театра пластической импровизации.
Она прекрасно ладит с его дочкой от первого брака Анастасией, которая часто приходит уже со своими детьми в гости к отцу и его жене.
Николай Чиндяйкин: «Я жене предложение не делал, это она меня уговаривала»
«Думаю, меня спасли мамины молитвы. Много лет я пил ее сборы лекарственных трав. Когда мамы не стало, мне на глаза попалась маленькая наволочка с остатками сушеного шиповника, собранного ее руками. Это такой силы послание — мамы уже давно нет, но она все равно помогает. Я плакал, перебирая эти сморщенные ягоды», — вспоминает свою полную крутых виражей судьбу Николай Чиндяйкин.
Чем старше становлюсь, тем все чаще вспоминаю детство. Непростое оно было, небалованное, но именно те детские годы заложили в меня что-то очень важное, во многом определившее и жизнь мою будущую, и характер… Родился и рос я в селе со странным названием Второе Черное Уренского района Горьковской области. Находилось оно в полутора километрах от места, которое называлось еще интереснее: ЛЗК ИТЛ «ГФ» ХОЗУ МВД СССР. Проще — лесозаготовительный комбинат. Еще проще — зона, колючая проволока, вышки с солдатами, зэки… Все это было неотъемлемой частью, нормой моей детской жизни и никакого отторжения не вызывало. Зэки работали в ста метрах от нашего дома, в автомастерских. Для меня это были обычные дяденьки, я, маленький, совсем не боялся их, каждый день бежал встречать грузовик, в котором их везли под конвоем, махал им рукой. И они мне махали.
Мама спрашивала: «Что ты все бегаешь за ними?» Я честно отвечал: «Хочу, чтоб догадались, что мне нужна деревянная лошадка. Они вырежут ее и бросят мне». — «Ну, давай, жди», — усмехалась мама… А еще зэки каждый год в августе ремонтировали нашу школу. Выглядело это так: по периметру вокруг школы сидят четверо солдат-конвоиров, а зэки под их охраной что-то красят, чинят, штукатурят. Рядом сельмаг. Разумеется, покупается водочка, которая выпивается вместе с солдатами. Однажды мы с ребятами купались вечером в речке и оказались свидетелями такой картины: эти самые зэки-ремонтники после работы с автоматами ППШ на плечах волоком тащат своих вусмерть перепившихся солдатиков-охранников. Причем, чтобы не сдавать их начальству, идут прячась — не через наше село, где живут офицеры, а в обход, кромкой леса, по другой стороне реки.
Мы за животы держались от смеха… Или вот еще юморной эпизод. Смотрю, охранник на вышке наматывает бечевку на руку — тащит что-то снизу, из зоны. Мне любопытно, что же это такое? Оказывается, поднимается бутылка. Дома с удивлением рассказываю об этом родителям. Отсмеявшись, они объясняют: «Ну что ты как маленький, все же понятно: у солдата нет денег, а у зэков есть, вот они и договариваются: солдатику даются деньги, он покупает на них водку и спускает в зону — они свое выпивают, а ему возвращают ту часть, на которую уговорились. Так положено: сначала он должен им отдать все». Потрясающе, правда? И ведь все на честном слове. А иначе нельзя, им же не один год жить вместе. Да-а, вот она — реальная жизнь.
— Николай Дмитриевич, а уголовная атмосфера накладывала отпечаток на жизнь вне зоны?
Разборки со сверстниками, драки бывали?
— Обязательно, в пацанячьи годы нормально все выяснять силой. Но понимаете, какая штука — эти выяснения никак не были связаны с уголовными делами. Ну, вот пример. Как везде, были и у нас враждующие группы пацанов. Допустим, мы — элзэковские, а другие — черновские. И вот однажды сошлись эти две команды врагов на дамбе. Выстланная камнем, она тянулась от нашего ЛЗК к школе. Весна, разлив, справа и слева от дамбы все в воде. Деваться некуда, нужно принимать бой. А у них такой Боря Хомяков, самый сильный парень. И он вдруг говорит: «Вот пускай Чиндик выйдет с Вовкой». А Вовка Белянцев однозначно крупнее, при встречах уже не раз валил меня. Но тут-то я в окружении друзей, все стоят, смотрят. У меня состояние жуткое, мысль одна: сейчас умру.
Однако делать нечего — схватились, начали возню. А ребята подзадоривают, улюлюкают. На мне отцовская фуфайка-безрукавка, перетянутая солдатским ремнем с пряжкой. Так он, гад, ухватился за этот ремень и, разумеется, повалил меня. И давай мутузить что есть сил. Тут мои стали орать: «Нечестно, что он за ремень хватается!» Нас разняли, ремень с меня сняли, и все началось опять — мы снова накинулись друг на друга. Но я был уже взбешен до предела. И вот тут — до сих пор помню то упоение! — я этого здоровенного, не раз обижавшего меня парня… нет, не просто победил, я его уничтожил — придушил, задавил собственной фуфайкой, придавил коленом, и он, наконец, захрипел: «Ну все, все, пусти, сука…» Рожа у него была раскровавлена, из носа текла кровь, и я отпустил его. Как же я был горд! Боже мой, я одолел Вовку Белянцева! Общей драки в тот день не было, наш бой решил все.
И мы, элзэковские, с высоко поднятыми головами прошли мимо черновских. Для меня этот момент был очень важен. И, главное, все было по-честному: на кулаках. До сих пор не вижу в этом ничего худого. Никакой агрессии в современном понимании. Просто честная мужская встреча. Честная, в том-то все и дело. Как всегда было принято у русских мужиков. Папа рассказывал мне про кулачные бои, когда деревня шла на деревню. И в этом не было никакой криминальности. Просто сходились мужики в честной схватке — старшие слева, а дальше кто помладше, вплоть до мелюзги. И не дай бог кому-то свинец зажать в руке или камень припрятать. Это каралось сурово…
— А вы хотели бы, чтобы, допустим, ваши внуки вот так же.
— У меня их двое. Младший, Артем, выскочил как подарок мне четыре с половиной года назад. А Леше уже 18 лет. Окончил школу, поступил в МГЛУ имени Мориса Тореза. Он у нас китаевед. Китайский язык — любимое занятие. Причем сам это выбрал. Когда смотрю, как он пишет иероглифы, вообще не понимаю, откуда такое на нас свалилось. Но вроде толковый парень получился… Чего я хочу для них? Хотел бы, чтобы они стали мужчинами — сильными, отважными и ответственными. Но проблема в том, что сейчас другое время. Нынешняя молодежь не планирует жить, они собираются наслаждаться, пользуясь благами, правами и так далее. А бороться, побеждать, добиваться — к этому они не стремятся. У них иные установки. Главное в жизни — наслаждение, поэтому драка — не дай бог! Понятно. Ну а если кто-то ударит тебя, что будешь делать. Нет, раньше были другие люди.
Они не воспринимали выяснение отношений по-мужски с ужасом. Ну да, конечно, могут в драке разбить нос, губу, будет кровь, ну так на то ты и мужчина, чтобы не обращать на это внимания. Тебе же еще в армии служить, на войну идти. Это же норма жизни. И я считаю, мне повезло, что я и вырос, и жил потом в тех местах, где еще остались какие-то традиции.
— Родители, наверное, были людьми суровыми, воспитывали жестко?
— Вот прямо совсем наоборот. Семейная атмосфера детских лет — это какое-то невероятное лоно доброты, сентиментальности, нежности. Родители никогда не называли меня и сестру «Лена», «Коля», обращались только ласково: Колик, Ленусик… Это какая-то загадка, если представить, сколько им пришлось пережить. Они же побывали вообще за пределами человеческих возможностей, то есть не просто увидели, а физически присутствовали там, где жизни уже нет, где человек еще дышит практически случайно.
Да, психология сложная штука. Мне известно, что такое синдром: вьетнамский, афганский… Но я живу своим опытом. И из него знаю, что моих родителей война нисколько не ожесточила. В них было столько доброты, понимания, терпения! Чудом уцелев, вернувшись из настоящего ада, они умели просто радоваться жизни, ценить каждое ее мгновение, а поведением своим, отношением друг к другу, к детям, вообще к людям буквально излучали свет…
Когда пришла война, папа служил на срочной службе в Киеве, и их начали бомбить прямо в 4 утра 22 июня 41-го года — его автополк находился на территории авиационного завода «Большевик».
Папа очень нехотя говорил о войне, но о том, как все началось, рассказывал. Раннее утро, никто не понимал, что происходит. Может, офицеры еще чего-то сообразили, но солдаты. И вначале, когда над городом страшным гулом загудели самолеты, а летела тысячная армада, все потрясенно смотрели в небо и восхищались: «Какая мощь!» Думали, советская авиация летит. А потом вдруг полетели бомбы… Из первого окружения папе выбраться удалось, но в конце 41-го он попал во второе окружение — самые страшные месяцы, когда погибла практически вся армия. Освободили папу из плена в конце войны под Франкфуртом-на-Майне, а до этого он был в концлагере недалеко от Бреста. Там они встретились с мамой. Военнопленных сгоняли на работы вместе с местным населением, а мама моя из-под Бреста, до войны вместе с сестрой работала в няньках.
Папа влюбился в эту необыкновенно красивую деревенскую девушку. А она в него. И в этом кошмаре войны, плена у них начался роман. Но вскоре папу переправили в другой лагерь. Уезжая, он не знал, что мама беременна. Она и сама тогда этого еще не знала… После победы папа опять оказался в заключении, теперь уже советском — в Горьковской области, в том самом нашем ЛЗК. Непосредственно в зоне он провел около года — работал на лесоповале. Кстати, это не называлось тюрьмой. Это был контрольно-фильтрационный лагерь. Им так объясняли: «Вы же находились на территории врага, работали там. Значит, мы должны вас проверять». Оттуда папа бесконечно писал письма в Брест и пригороды, в надежде разыскать полюбившуюся девушку. Невероятно, но она нашлась — жива, здорова, живет в деревне, воспитывает дочку Леночку…
Наконец папу перевели на вольное поселение. По зэковскому сленгу — пять лет «по рогам» с лишением избирательных и всяких гражданских прав. Работа — на лесоповале. То есть все как прежде, уехать так же никуда нельзя, только теперь еще и кормить себя надо самому — вот, собственно, и вся разница. И все же было главное отличие — к папе переехала Стефанида с моей годовалой сестренкой. Тогда же родился и я. (С улыбкой.) По моим скромным вычислениям, с производством меня мои родители не задержались. Все четко: у нас с сестрой разница год и десять месяцев…
— Николай Дмитриевич, а каким образом вы развернулись в сторону театра?
— Пути Господни неисповедимы. Я ведь даже не знал, что театр существует на свете.
Но, очевидно, какая-то потребность к художественному творчеству мамой с папой была заложена. Хотя от мира искусства они были совсем далеки. Папа работал шофером, потом механиком, поднимался каждое утро в полпятого — в шесть машины уже выходили на линию, а он должен был подготовить их в рейс. И я иногда просыпался в своем сундуке и смотрел, как папа ест горячий суп и потом уходит на работу. А сам я совсем не любил суп, особенно плавающий в нем вареный лук, и с ужасом представлял свое будущее: как мне тоже придется вставать так же рано и есть этот противный суп. (С улыбкой.) С тех пор стал задумываться: как бы так устроиться в жизни, чтобы избежать подобной участи? И когда прознал про театр, мне показалось, что именно там для человека все устроено очень удобно. (Смеясь.) И вообразить не мог, что это та же самая каторга, только вход с другого конца…
Если серьезно, то дорога к театру нашлась сама собой. В нашем селе была только семилетняя школа. Те, кто хотел учиться дальше, отправлялись за 20 километров в районную. Снимали там угол у какой-нибудь бабушки или дедушки, а в воскресенье приезжали домой. Самый близкий техникум или институт находился в Горьком. А родители мои очень хотели, чтобы их дети выучились. В то время все искали возможность где-то устроиться, чтобы скорее получить квартиру или общежитие, зарплату побольше. Папин младший брат завербовался в Донбасс, на металлургический завод. И мама с папой тоже решили переехать к нему поближе, на Украину. Мы оказались в городе Ворошиловск. Сначала папа сам обустроился — снял малюсенький флигель, потом забрал Леночку, и она поступила в строительный техникум — это уже была семейная победа! Затем папа вывез со своей родины всю родню: нас с мамой, бабушку мою, тетю, двоюродную сестру…
Ворошиловск произвел на меня сильнейшее впечатление: огромный город, троллейбусы ездят, заводские трубы дымят…
У меня началась настоящая жизнь. Я сразу записался во всевозможные кружки: рисование, теннис, в духовой оркестр, где играл на трубе, в музыкальную студию — я же в деревне на гармошке играл, а тут еще папа купил мне баян. И я решил стать музыкантом. Но вдруг какой-то дядька в школе сказал мне: «Что ты дуешь в эти дудки, зайди лучше во Дворец культуры «Химик», посмотришь, какой там замечательный драматический коллектив». Я пошел и впервые увидел театральную жизнь. И так она мне понравилась… Кто-то хорошо сказал: «Счастье — это когда получается». Да, это действительно так — я проверил на разных жизненных ситуациях.
Так вот там, в театральной студии, у меня как-то сразу стало получаться очень здорово. И руководитель, Надежда Леонтьевна Горошенко, бывшая актриса, даже сказала: «Я переведу тебя во взрослый коллектив». Боже, а мне-то всего лет четырнадцать! И когда через какое-то время я вышел на сцену — все, тут уже у меня посрывало все замки, я принял бесповоротное решение: буду артистом… Узнал, что в Ростове-на-Дону есть театральное училище, где набирают даже после восьмого класса, а я уже десятый оканчивал. Ну, кое-как сдал школьные экзамены и приехал поступать. Зачислили без проблем. Единственная закавыка — фамилия моя вызвала недоумение. Долго не могли въехать, как с такой странной фамилией можно идти в театр.
— В том смысле, что она не сценическая?
— Ну да. Не Пожарский, не Ленский, не Остужев, а какой-то Чиндяйкин. Председатель приемной комиссии все переспрашивал, посмеиваясь: «Еще раз повторите, как ваша фамилия?» — «Чин-дяй-кин». — «Ха-ха. Шикарная фамилия, очень театральная. Ну ладно, давайте, читайте…» Я просто взбесился. Когда вышел, спросил у студентов: «А кто этот мужик?» Они прямо обалдели: «Да ты что?! Поступаешь и не знаешь, кто он? Это же знаменитый артист — Энвер Меджидович Бейбутов». А тогда был такой известный певец Рашид Бейбутов, так вот тот дядька оказался его родным братом. И я подумал: «Ну блин, это что же получается? Энвер Бейбутов для русского театра — нормально, а Коля Чиндяйкин — смешно. Ну уж нет, никогда не буду менять свою фамилию».
— А как 17-летний Коля Чиндяйкин справлялся с порой влюбленности?
— Влюбчивый был очень, романов много, и все серьезные, болезненные. Никогда не шутил с этим делом, влюблялся так влюблялся — переживал, страдал, писал стихи, ну и всякое такое. В училище у меня любовь стряслась сразу. Влюбился в замечательную девочку из Крыма по фамилии Муха. Очень симпатичная и, главное, такая начитанная. Она поражала меня, восхищала, я смотрел на нее во все глаза, и она отвечала мне взаимностью. До сих пор очень ей благодарен, потому что у меня началась очень интенсивная духовная жизнь, я тоже стал что-то такое постигать… Женился я там же, в Ростове, по нынешним меркам довольно рано. Настя родилась, когда мне был 21 год. Жили мы с женой в общежитии, дочку взращивали в театре, как говорится, пеленки сушились на софитах.
Когда Настя выросла, много чем занималась: и бизнесом разнообразным, и в театре художником по свету работала, потом окончила продюсерский факультет ГИТИСа, сыновей растит. Кстати, и муж ее, Вадим Шанаурин, окончил этот же вуз, как режиссер он успешно снимает телесериалы и пишет к ним сценарии… А с ее мамой, Наташей Трояновской, мы вместе оканчивали училище, вместе начинали работать в ростовском театре. (С улыбкой.) Видимо, чтобы уравновесить мою мордовскую фамилию Чиндяйкин, у всех моих жен оказались очень красивые, звучные фамилии: Наталья Трояновская, Татьяна Ожигова, Раса фон Торнау…
— Долго первая семья продержалась?
— К сожалению, не очень. Там все непросто получилось. Дело в том, что в тот период я переживал очень сложную историю: совершенно неожиданно мне поставили тяжелый диагноз — нефрит, в простонародном названии «хроническое воспаление почек».
От училища мы должны были ехать пионервожатыми в «Артек», у нас уже сколочена команда. Как полагается, сдаем для справки анализы, и вдруг мне говорят: «Стоп. Вы никуда не едете, вам срочно надо госпитализироваться». — «Как?!» — «У вас очень серьезное заболевание». Такой приговор меня резко осадил. Еще бы! Летел себе мальчик по жизни закусив удила, взлетел аж до выхода на профессиональную сцену, правда, пока еще в массовках, молодой, бесконечно влюбленный — и тут вдруг такое. Короче, вместо «Артека» я на полгода оказываюсь в Средней Азии, в единственном на весь Союз специализированном санатории, куда потом вынужден был регулярно возвращаться…
Там столкнулся с жестокими реалиями, с настоящими человеческими трагедиями. Очень быстро понял, что такое ценность жизни. Она же заканчивалась прямо у меня на глазах. Я жил среди людей с таким же, как у меня, диагнозом, видел их отекающие ноги, их страдания и представлял себя в будущем. С некоторыми сдружился, разъехавшись по домам, мы переписывались, но когда я возвращался на следующий год — их уже не было. В живых. Такое бьет крепко, наотмашь. Жизнь моя изменилась круто. Я совсем не прошел этапа молодежного пьянства, потому что алкоголь мне был противопоказан категорически. На первом курсе, помню, попил «три семерки», а потом — все, как отрезало, я просто не мог позволить себе этого. Первый раз выпил в 26 лет…
Конечно, напрашивается вопрос: как же при таком состоянии здоровья, да еще в таком юном возрасте, человек вдруг решается жениться, создавать семью?
Но я думаю, не случайно так совпало. Мне трудно проанализировать себя тогдашнего, но, видимо, именно в тот период это было для меня крайне важно. Хотелось совершить что-то значительное, создать свою жизнь, преодолеть болезнь… Я очень тяжело ее переживал. Впадал в депрессии, меня не покидало ощущение опустошающего внутреннего одиночества, никто и ничто не могло отвлечь, даже семья, хотелось только одного: хоть бы все это закончилось — так или иначе, мне уже все равно. С этим и был связан мой рывок в Сибирь, в Омский драмтеатр. Там уже работал мой однокурсник Коля Калинин. Он связал меня с директором театра, и тот прислал мне телеграмму с приглашением работать… Навсегда врезалась мне в память дата моего прилета в Омск — 5 ноября 73-го года.
Через два дня у советских людей праздник, 7 Ноября. В театре, разумеется, тоже отмечают. Сижу за столом в компании актеров, и никто из них не знает, что я такой урод, которому пить противопоказано. Мне наливают водки, и я — с каким-то отчаянным вызовом самому себе — ее выпиваю. И думаю: «Ну что ж, вот и все — утром умру…» Наутро просыпаюсь в гостинице. Странно — живой. Встал, помылся, оделся — вроде все нормально. И… с той поры я на эту хворь, извините за выражение, положил. Сказал себе: «Хватит. Как будет, так и будет». И вообще прекратил заниматься этой темой. Все документы, выписки так и остались у меня на руках, никуда я их не понес, не стал вставать ни на какой учет…
— Что же произошло — чудо?
— Думаю, меня спасли мамины молитвы. Доктора, естественно, так не думают. Вот наша очень близкая подруга, известный врач, до сих пор говорит: «Колька, ты все врешь, ничего этого быть не может, чудес не бывает». Но факт-то остается фактом — я здоров… Мама моя собирала всякие травы, ягоды, сушила и посылала мне в деревянных ящичках. Много лет я пил эти ее сборы как чай, не задумываясь, просто по привычке… Однажды, когда мамы уже не было в живых, мы с Расой стали разбирать дома вещи. И мне на глаза попалась маленькая такая наволочка с остатками сушеного шиповника. Собранного мамиными руками. Это такой силы послание — мамы уже давно нет, но она все равно помогает. Я плакал, перебирая эти сморщенные ягоды.
— Наталья не препятствовала вашему отъезду?
— Мы с Наташей понимали друг друга. Она знала обо всем, что происходило со мной. У нас не было ни скандалов, ни проблем, и впоследствии, когда я уже женился на Тане, никогда не стоял вопрос: видеться мне с дочерью или не видеться. Кстати, у Насти с Таней сложились прекрасные отношения.
— А как Татьяна вошла в вашу жизнь?
— Знаете как: есть человек мыслящий — homo sapiens, человек играющий — homo ludens, человек созидающий — homo faber, а себя я назвал бы человеком летящим, парящим — не знаю, как это будет по-латыни. Вот, ей-богу, вспоминаю порой и думаю: «Это ж надо было — влюбиться в жену главного режиссера театра! Чистое же самоубийство». Ну, если быть совсем точным, то, когда я приехал, Артур был еще рядовым режиссером, а потом стал главным. Но все равно, я оказался отважным.
К счастью, никаких выяснений, битых горшков, опять же, не было. Таня относилась к мужу с огромным уважением, и я тоже глубоко уважал Артура как Мастера, как профессионала. Конечно, мы с ней оба пережили эту ситуацию очень тяжело. Но что поделать, если нас накрыла такая любовь!
— А что было в этой женщине такого, от чего вы потеряли голову?
— Это не объяснишь. Что-то я в стихах пытался передать, что-то для себя в дневниках описывал. Первая наша встреча в Омске была такой. Я только прилетел. Узнал в гостинице, где находится театр, и потопал к нему. Пришел в театр, вахтер говорит: «Ой, а вас ждут, идите в БРЗ», — на закулисном сленге это значит большой репетиционный зал. Я пошел, но в полумраке заплутал, потерялся немножко.
И вдруг сзади кто-то закрывает мне глаза. Чувствую, руки женские. Молчу. Она говорит: «Ну, приехал наконец-то?» — «Приехал», — отвечаю. Это была Таня… Мы с ней чуть-чуть знали друг друга, она после ГИТИСа в Ростовской драме играла, потом вышла замуж за Артура, и они уехали в Омск. Между прочим, Таню одновременно приняли и во ВГИК, и в ГИТИС, и она выбирала, куда пойти. Выбрала ГИТИС, потому что там ей предложили сразу идти на второй курс. «Ну, пойдем, — сказала она мне, — я тебя выведу». Взяла за руку и вывела. На репетицию. Потом я не раз говорил ей: «Ты меня на свет вывела…» Татьяна Ожигова была не просто ведущей актрисой театра, она была звездой города Омска. На доме, где мы с ней жили, висит мемориальная доска, ее именем названа камерная сцена…
В те годы омский театр был одним из лучших в стране.
Ни капельки не лукавлю, утверждая это. Я проехал весь мир, причем не как турист, а как представитель своей профессии — работал по всей Европе, в Америке, в Японии: играл спектакли, преподавал. Кроме того, я 20 лет проработал с Анатолием Александровичем Васильевым, а это о многом говорит людям, интересующимся театром. То есть я знаю этот мир досконально. И если говорю, что равной труппы не было, то это на самом деле так. Ни один московский театр не обладал такой труппой, которая была в Омске в 80-е годы. И такой героини, как Танечка Ожигова, не было нигде… И Господь подарил мне счастье создать с ней семью. К сожалению, нашей жизни было отмерено только 15 лет, но зато какие счастливые это были годы! Я не стесняюсь про это говорить. С ужасом думал потом: «Ведь если бы я не поехал в Омск, мог бы никогда не узнать этого счастья».
Даже не понять, что это такое. Ведь многим людям кажется, что про любовь они знают все. Но часто это только иллюзия. А я — и не хочу тут быть скромным — уверенно говорю: я знаю. Благодаря Тане. До встречи с ней тоже думал, что мне все про это известно. Ну а как же — эмоциональной жизнью обделен не был: любил, страдал, радовался, но, как оказалось, знал я далеко не все. Вот в чем дело.
— Простите, а почему у вас с Татьяной не было детей, Бог не дал?
— Нет, Бог дал бы. А вот театр не дал. Ну вот, допустим, у нас гастроли. На Тане держится весь репертуар — главная героиня во всех спектаклях. Ну как у нас мог быть ребенок? Нет, это невозможно, давай подождем. Видите ли, с годами в человеке все меняется, причем радикально. И представления о жизни, приоритеты в первую очередь.
То, что когда-то мне казалось естественным, основополагающим, теперь представляется с точностью до наоборот. Для нас с Таней театр заменял все, мы жили ради него. Сегодняшний я понимаю, что это жуть какая-то, не должно так быть, ну уж во всяком случае, не в такой степени… Поймите правильно, мне не хочется осуждать нас прежних, но факт остается фактом.
— Что стряслось с Татьяной, почему она так рано ушла из жизни?
— Опухоль. Несовместимая с жизнью. Я не сразу это понял. Сначала ведь как говорят? Лечим, лечим. А потом мне сказали: осталось года два. Мы договорились с докторами, что будем продолжать жить так, как будто я ничего не знаю… Тани не стало в 44 года — именно через два года. Мы с ней вместе переехали в Москву, как и планировали.
Я окончил ГИТИС у Анатолия Васильева, начал работать с ним, стал сниматься. Таня знала о своей болезни, но сколько осталось жить, ей не было известно. Черное время, не хочется об этом вспоминать. Тяжело… Спасла меня тогда только работа, слава богу, ее было много. Толя Васильев загружал меня по полной. Мы отправились с большими гастролями по разным странам. Сразу же после Танечкиной смерти уехали в Америку, на 40 дней вспоминали ее в Нью-Йорке. Помню, что с трудом доставал водку — сороковины выпали на воскресенье, и купить водку оказалось нереально. Пришлось как-то добывать… Пил я тогда очень много. За всю жизнь не было у меня проблем, связанных с этим, а тут… Так хотелось закрыться, забыться, отвлечься, утопить свое горе. Все ждал, что заживет рана, а она не заживала… — Вот ведь как жизнь устроена.
Разве могли вы тогда представить, что встретите женщину, которая как раз и защитит вас, с которой вы опять обретете счастье?
— Нет, конечно, а вот Раса про это знала, почувствовала, что такое возможно. Когда ее спрашивают о том, как я сделал ей предложение, она смешно рассказывает: «Кто сделал, он?! Это я его уговаривала, да еще как! На коленях стояла. Три раза…»
— А что, ваша жена на самом деле баронесса?
— Да, верно, правда, сама она относится к этому иронично. Некогда предки Расы, носители очень известной фамилии фон Торнау, перебрались из Германии в Прибалтику. Так что она литовка с немецкими корнями. Из аристократической семьи — ее покойный отец был директором научной библиотеки Вильнюсского университета, читал свободно на нескольких языках…
Раса — абсолютно творческий человек. И стихи пишет, и рисует прекрасно. Была ведущей актрисой в замечательном коллективе — Театре пластической импровизации. В то время я знал о Расе немного, так, «сбоку», просто потому, что хорошо был знаком с ее бывшим мужем и руководителем труппы Олегом Киселевым. Более плотно мы с Расой познакомились после того, как они развелись, Олег снова женился и уехал в Канаду. А Раса поступила на заочное отделение к Васильеву, и мы стали вместе с ней работать в театре. Правда, в разных позициях: Раса — студентка, на 12 лет меня моложе, я — режиссер и педагог, правая рука Васильева… Начали готовить спектакль «Каждый по-своему» по пьесе Луиджи Пиранделло, где все действующие лица танцевали танго.
Путем естественного отбора мы с Расой оказались в паре. Притирались каждый день друг к другу под изумительную музыку Пьяццоллы. (Смеясь.) Танцевали, танцевали, вот так и дотанцевались.
— Вы сразу ощутили, что свяжете с Расой свою жизнь всерьез и надолго?
— Нет, конечно. Я объяснял ей, что всерьез ничего не может быть, просто потому, что у меня уже все позади, я все пережил — эмоции, страсть, нежность, и у меня сил не хватит ни на что новое. И вообще, мне ничего этого не нужно. А кроме того, поскольку Раса не была мне безразлична, я просто не хотел причинять ей неприятности. Что она могла получить от жизни со мной — человеком позавчерашнего дня, поставившим крест на своей личной жизни? А она такая прекрасная девушка, у нее все впереди. Зачем же нагружать ее моими проблемами?
Я совершенно искренне не хотел затаскивать ее в омут своих внутренних раздраев и переживаний. Но Раса все решила наоборот. Тем не менее я стоял на своем, и тянулась вся эта история долго. Не раз мы расходились окончательно, когда она, не выдерживая, говорила: «Раз так, то все. »
Соединились мы окончательно в начале 90-х. Благодаря… лестнице. Раса купила для своего папы лестницу в библиотеку. У него дома, в Вильнюсе, как в академических кабинетах, были огромные стеллажи с книгами от пола до потолка. А лестницей он пользовался старой, деревянной, она уже совсем разваливалась. И вот Раса нашла металлическую. В этот период мы с ней как раз окончательно разошлись. Но, узнав об этом ее приобретении, я все-таки предложил ей эту лестницу доволочь до вокзала, ну не одной же ей тащить.
Раса не возражала: «Хорошо, я действительно не допру в одиночку». Короче, я приехал к ней и потащил эту здоровую, тяжеленную лестницу. Это был кошмар — метро переполнено, да еще поезд застрял где-то на Варшавке, и мы чуть не опоздали. Но в конце концов приперлись к вагону вовремя. Я думал только об одном: «Ну все, сейчас запихну ее, наконец, в поезд с этой лестницей, пусть уезжает». Отношений у нас уже не было никаких. И тут вдруг начинается драма. Проводник говорит Расе: «Мы вас в поезд не посадим». — «Как, почему?!» — «У вас в билете нет фамилии». Как раз в это время Литва захотела быть свободной, и они начали вводить всякие заморочки. Подруга Расы, тоже литовка, уже зашла в купе — у нее с билетом все в порядке. Она объясняет, что они едут вместе. Нет, и все тут. Я пытаюсь денег сунуть, уговариваю: «Только увезите — и ее, и лестницу, умоляю. »
Все бесполезно. Литовскую баронессу в поезд так и не пустили. Мы остались на перроне. Я в бешенстве. Так надеялся, что она уедет, и все — мы расстанемся окончательно и бесповоротно. Тем более что Раса как-то обмолвилась, что хочет переехать в Вильнюс насовсем. Ан нет. В итоге мы вернулись ко мне — от меня ближе было эту лестницу опять тащить на вокзал… Через день я Расу все-таки отправил. А еще через пару дней вдруг позвонил ей и спросил: «Ну как ты там? Может, я приеду к тебе в гости?» А она говорит: «Давай, приезжай!» И я поехал. И вот мы вместе, по-моему, уже лет восемнадцать. А по ее подсчетам и того больше. Как-то мы с ней по-разному считаем.
— А если перейти к другому счету. У вас за плечами почти сотня ролей в кино и бесчисленное множество в разных театрах, плюс режиссерская и педагогическая работа.
То есть в вашей не щедрой на удачу профессии вы очень востребованны. А сами вы считаете себя везучим?
— Я удачлив. Смотрите, как интересно получилось. Окончив училище, я пять лет работал в Ростове, потом 15 лет — в Омске, затем 20 лет — в театре Анатолия Васильева и теперь, вот уже пять лет, служу в Художественном театре имени Чехова. Красиво, правда? (С улыбкой.) И если продолжать эту прогрессию, то здесь мне следует продержаться как минимум лет двадцать пять… А недавно открылась еще одна из счастливых страниц в моей жизни — я начал играть в мюзикле! Мне позвонил Миша Швыдкой, с которым, надо сказать, мы давние приятели, и совершенно неожиданно предложил сыграть в мюзикле «Времена не выбирают». Мэтта Фрея — хозяина и ведущего радиостанции, доставшейся ему в наследство от матери — выдающейся американской певицы.
Потом он рассказывал: «Мне тебя очень хотелось заполучить на эту роль, но никакой надежды не было. Я не сомневался, что ты пошлешь меня куда подальше. » А я. Я же всегда занимался музыкой, обожал музыкальные спектакли. Мне, мальчику из деревни, безумно нравился театр оперетты. Но в училище про это нельзя было говорить — заклюют. Как можно! Ты драматический артист, и тебе нравится эта пошлость?! Но я постоянно пролезал в оперетту, сидел на балконе и потом пел наизусть все партии. Короче, когда Миша позвонил, я подумал: «Господи, вот подарок-то! Как бы только сделать вид, чтобы они этого не поняли, а то ведь денег платить не будут. » (Смеется.) Вводиться нужно было быстро, за девять дней. Условия жесткие, но как же это здорово: в мои годы вдруг запеть, затанцевать, кстати, под потрясающую музыку.
Это просто фантастика! Конечно, на первых спектаклях никакой радости я не испытывал, кроме самого факта участия. Очень уж было тяжело. Но постепенно вошел в то состояние, когда четко ощущаешь: все уже наработано. И вот тогда постепенно стало сбываться то, о чем мечтал: получать от участия только одно удовольствие. Внук Леша, посмотрев спектакль, сказал: «Дед, ну ты вообще супер. » Ну разве все это не везение. Вы поймите, я же становился на ноги, не имея никакой поддержки, никакой, так сказать, «руки». Всегда был предоставлен себе, всегда сам за себя, и поэтому все то, что у меня есть сегодня, добыто мной лично, моими скромными возможностями. И честно скажу: мой путь мне нравится. Я давно уже позволяю себе не делать того, чего не хочется. Не сразу я это осознал. Пока взрослел, многие вещи вынужден, обязан был делать, а потом вдруг почувствовал: какая-то планка преодолена, я уже заработал себе право быть независимым.
Не буду я этого делать, даже не просите. Почему? Да просто потому, что не хочу. А вот это мне интересно, этим и буду заниматься. Собственно, в этом, мне кажется, и заключается мое самое важное достижение в жизни и, пожалуй, главный смысл.