Потому что книга это
Потому что книга это
Составить краткое изложение не менее от 90 до 140 слов, небольше. Просьба не списывать!
Какое изобретение стало самым значительным за всю историю человечества? Ученые из разных стран единодушно решили, что это книга. Не телефон, не самолет, не атомный реактор, не космический корабль, а именно книга. Потому что появление самолёта и космического корабля, овладение электрической и атомной энергией и ещё многое, и многое другое стало возможно именно благодаря изобретению книги.
И сегодня, несмотря на появление компьютера и развития электронных средств коммуникации, книга не утратила своего первостепенного значения. Она по-прежнему остаётся самым надёжным и стабильным носителем и хранителем информации, которому не нужна никакая внешняя энергия. А потому книга пока и самый долговечный аккумулятор знаний. Она, как и в древние времена, служит главному: из поколения в поколение просвещает людей, то есть делает их светлее, ведет к добру.
Многие думают, что обучать можно и устно. Конечно, можно. Только произносить слова, не записывая их, все равно, что писать вилами на воде. Так сказал один из создателей славянской азбуки, просветитель Кирилл. Услышанное слово, не закреплённое на бумаге, очень скоро стирается, уходит из памяти, вытесненное другими словами и впечатлениями. Да и можно ли положиться на его достоверность? Слово же услышанное, а затем ещё и прочитанное надолго сохраняется в памяти человека.
Какое изобретение стало самым важным за всю историю? Безусловно это книга. Именно книга сделала возможными другие важные открытия.
Сегодня книга не утратила своего прежнего значения. Она просвещает людей, делает их добрее и умнее. Книге не нужны сторонние источники энергии, поэтому она является самым долговечным источником знаний.
Обучение может быть и устным. Но услышанное слово вытеснится новой информацией, а вот если слово еще и прочесть, оно надолго закрепится в нашей памяти.
Люди всегда стремились как накопить, так и обощить знания. Именно в книгах хранится опыт десятков поколений. Это и есть мудрость.
Текст книги «Потому что»
Автор книги: Даниэль Глаттауэр
Современная проза
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Даниэль Глаттауэр
Потому что
Меня оглушило взрывом. Базарная площадь пылает. Те, кто бежит, выжили, я рад за них. Неподалеку от меня на асфальте корчится пожилая женщина, из головы у нее торчит окровавленный осколок. Ей уже не помочь. Мне тоже. Я смотрю на руку, бросившую гранату, и равнодушно узнаю в ней свою.
1 глава
Не в моей привычке проклинать день, прежде чем он закончится. Я встал, как только почувствовал, что не сплю. Главное – ни о чем не думать. Розовая зубная паста упала прямо на щетку, значит, не все так плохо. В худшие дни она выскальзывала мимо, в раковину, чтобы потом ее сухие комки напоминали о моих неудачах. Впрочем, я смыл их почти все. К счастью, я не депрессивный тип.
Но на сей раз я не промахнулся. Утро началось хорошо – больше никаких мыслей у меня не возникло. Из зеркала на меня смотрело нормальное человеческое лицо. В другой день я мог бы показать себе язык, но только не сегодня. Вот уже несколько недель я не поправлял челку перед зеркалом, как раньше, и не подсчитывал седые волоски на висках. В кухне я вскипятил воду и вылил ее в круглую желтую чашку, куда еще перед сном бросил пакетик черного чая с ароматом персика. Я всегда так делал. Непременно эта желтая чашка и персиковый чай. И каждый раз я клал его туда с вечера, будто заранее отдаваясь во власть следующего дня. Иногда меня это пугало.
Я недолго думал, что положить в большую дорожную сумку. Взял с собой лишь вещи черного и синего цветов, теплые и мягкие. Мои любимые пуловеры и красивые брюки, превращающие меня, по мнению дам, в интересного мужчину, я оставил дома. Покидая квартиру, чувствовал, что именно сейчас переживаю самый сложный период сегодняшнего дня. Но я справился, поскольку сразу же запретил себе об этом думать. Я закрыл глаза. Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Незабываемо. Я повернул ключ до упора. Мысль, что теперь в мою квартиру никто не проникнет, придала мне уверенности. Бросив сумку в машину, я поехал.
В одиннадцать я был у Алекс, как и договаривались. Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Я прикоснулся к ее горячим ушам и сказал:
– Дай же мне разглядеть тебя как следует.
У нее был вид женщины, которой нужно как следует выругаться, прежде чем начинать новую жизнь. Больше всего на свете мне хотелось сейчас поцеловать ее, а потом вместе с ней идти навстречу будущему. Или нет, только поцеловать.
– А остальные уже собрались? – спросил я.
– У меня для тебя плохие новости, Ян, – произнесла Алекс.
– Никто не придет? – догадался я.
– А тебя бы это очень расстроило?
И тогда я понял, что больше никого не будет.
Она хочет быстренько отсюда съехать с моей помощью. Оставить Грегора одного. Сегодня суббота. Вернувшись в воскресенье вечером с семинара, он не должен застать ее в квартире. И это означало следующее. Мне придется спускать с четвертого этажа сотню кубометров цельной древесины, тяжелые металлические вещи, фарфор и тому подобное, чтобы в другом доме поднимать все это на третий.
– Ты уже позавтракал? – спросила Алекс.
Я усмехнулся. Мысленно я кричал.
А потом Алекс ела, а я смотрел на нее. А она, в свою очередь, наблюдала, как я не свожу с нее глаз.
– С тобой что-нибудь случилось? – поинтересовалась она.
На тот момент пока ничего не произошло.
Мы переезжали весь день. Снаружи бесновалась непогода, как всегда бывает в этом городе в период смены времен года. К счастью, я не депрессивный тип. Покончив с каторжной работой, я смог наконец принять ванну в ее новой квартире. Мне полегчало. Чтобы отвлечься, стал думать о сексе, но сразу вспомнилась Делия. Тогда я отогнал эти мысли прочь.
Алекс принесла полотенце. Она держала его перед своими глазами, не желая смущать меня. Но я отвел ее руки в сторону, чтобы дать понять ей, что она ошибается.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она меня за чашечкой кофе, обжигавшего желудок.
– Ничего особенного, – беззастенчиво солгал я и улыбнулся, чтобы обратить обман в шутку.
– Новая? – поинтересовалась Алекс, поднимая брови.
Я готов был расцеловать ее за этот вопрос и за подозрительность. Ответил ей какой-то риторической пошлостью, что-то типа «не будь такой любопытной». Я торопился, несмотря на ранний час. На прощание прижал ее к себе, словно пытался незаметно взять от нее нечто такое, о чем она не подозревала.
– Выше нос! – крикнул я, имея в виду разрыв с Грегором.
В другой раз я мог бы добавить, чтобы она звонила мне, когда пожелает.
Следующие несколько часов прошли в мучительном ожидании. Мне нечем было заняться. Я сидел в припаркованной машине и старался ни о чем не думать. К счастью, по крыше автомобиля стучал дождь. Я мог сосредоточиться на этих звуках и чувствовал, как с каждой каплей уходит время.
Раньше я работал в издательском доме «Эрфос», и ко мне в руки попал один роман, в котором через каждые несколько страниц барабанил по крыше дождь. Стоило только авторской фантазии истощиться, как действие замирало, и возникала эта картинка.
– Красивый образ, – сказал я писательнице во время нашей первой встречи.
Мне стало жаль ее. На ее лице застыло выражение, с каким трижды поскользнувшаяся фигуристка ожидает судейских оценок. От отчаяния она кусала себе губы. Ей было чуть за тридцать, а она только сейчас переживала крушение иллюзии литературного успеха. Написала совершенно пустую вещь, ничего не сказав читателю, ничего не пережив. Кроме, пожалуй, этого дождя, стучавшего по жестяной крыше.
Бар Боба открывался в десять часов. Я пришел туда пятым. Из окна своей машины я видел, как заходили первые четверо посетителей.
– Привет, Ян, ну и погодка, – произнес Боб.
Я опустил голову. Ему, наверное, показалось, что я стряхиваю с волос дождевые капли. Я похлопал его по плечу. Это сошло за приветствие. К счастью, в заведении Боба были приняты сдержанные отношения. На того, кто много говорил, начинали коситься.
Я заранее заказал маленький круглый столик, за которым уже ужинал несколько раз. В нише, где он стоял, хватало места лишь на одного человека. Царивший в зале полумрак надежно защищал мой укромный уголок от любопытных взглядов.
Предыдущие несколько вечеров я делал вид, будто работаю здесь над очередной «историей». Боб и остальные знали, что я репортер, и думали, что моя работа состоит в том, чтобы шляться по разным притонам, вроде этого бара, и писать заметки, – наплевать, что темно, – попивая блауэр цвайгельт. [1] 1
Сорт красного виноградного вина. – Здесь и далее примеч пер.
[Закрыть] Чем больше вина, тем круче получается «история», тем лучше репортер, – так, видимо, полагали они и видели во мне мастера своего дела.
Официантку звали Беатриче. Она знала меня в лицо, я же едва замечал ее и не стремился к более близкому знакомству. Однако за последнюю неделю ее имя так часто звучало, что я успел к ней привыкнуть. Когда она подходила к моему столику, я погружался в изучение меню, прикрывая лоб рукой, а потом приглушенным голосом заказывал всегда одно и то же: пол-литра блауэр цвайгельт. Мне не нравилось, что я не могу смотреть в лицо официантке, с которой разговариваю. Обычно так поступают дешевые зазнайки, и сейчас я походил на одного из них.
Получив свое вино, я избегал дальнейшего общения. Мне было больно за Грегора. Я будто раздваивался, и у меня в голове разворачивалась отчаянная борьба. Одна моя половина впадала в панику, готовая закричать, – другая зажимала ей рот рукой. Одна хотела все хорошенько обмозговать – другая противилась любой мысли. В глубине души я всячески поддерживал вторую. «Главное – не думать, Ян, – говорил я себе. – Все давно решено».
Около одиннадцати часов поток посетителей усилился. Моя ниша располагалась всего в каких-нибудь четырех метрах от входной двери, и между ними не было никаких препятствий, поэтому я все видел. Справа несколько человек сидели спиной ко мне за барной стойкой. Слева выстроились вдоль стены первые три столика, четвертый исчезал в клубах табачного дыма.
Я знал заранее, когда в зале появится очередной гость. Вот дверная ручка опускалась, проходило несколько секунд – и новый посетитель уже стоял на пороге. Большинство тут же оборачивалось, чтобы закрыть дверь. Но даже те, кто не делал этого, полагая, будто она захлопнется сама, замирали у входа, чтобы оглядеться, привыкнуть к табачной завесе, отыскать в зале знакомых и отметить тех, с кем хотелось бы подружиться.
Дверь освещалась вмонтированными в стены лампами, но лишь до полуметра. Далее ее пересекала тень массивной балки. Со своего места я мог видеть входящих примерно до уровня их шеи. Они носили мужскую и женскую обувь, с квадратными или острыми носками, черную или иных расцветок. Я различал их длинные или короткие ноги, узкие или широкие брюки, тощие фигуры и толстые животы, обтянутые яркими куртками или строгими пальто. Ни один из них не походил на другого, каждый был по-своему уникален. Однако всех их объединяло одно: они вступали в зал обезглавленными тенью балки, не имея ни лиц, ни мимики, ни эмоций.
Зажмурившись, я открыл глаза. Глотнул вина – оно пахло Делией. Тогда я вытер рот тыльной стороной ладони, чтобы уничтожить следы, которых не было. К счастью, я не депрессивный тип. Передо мной лежали листки бумаги, похожие на журналистские заметки. Но я не мог читать, буквы расплывались перед глазами.
В половине двенадцатого я вынул из кармана куртки черную шерстяную перчатку и положил на стол. Потом жадно схватил ее обеими ладонями, словно ребенок-сладкоежка шоколадку, и следующие три секунды прощался с сорока тремя годами своей жизни. Несколько мгновений ранее я думал только о Делии. Видимо, любил ее.
Я повернул перчатку так, что ее короткий большой палец указывал в сторону входа, положил ее на стол и прикрыл своей правой ладонью. Потом я просунул вовнутрь левую руку, осторожно двигая указательным пальцем, пока не почувствовал холод металлического рычажка.
Тем временем веселье в баре продолжалось, стирая любые проявления индивидуальности. Голоса смешались в одном неразличимом гуле, постоянно прерываемом отдельными громкими выкриками. Несомненно, алкоголь сыграл свою роль. И лишь имя Беатриче по-прежнему звучало отчетливо. Каждый раз, когда его слышал, я словно натыкался на железный столб. В остальном же обстановка нагоняла на меня тоску, и я радовался тому, что еще осознаю это.
Теребившие перчатку руки действовали словно помимо моего сознания. Я посмотрел на входную дверь. Стенные часы над барной стойкой показывали двадцать три тридцать восемь. Прошло еще три минуты, прежде чем дверная ручка опустилась в очередной раз. Минуты на три я затаил дыхание, это меня успокоило. Похоже, теперь мой мозг просто не мог давать другие команды, кроме тех, на которые был запрограммирован.
И вот дверь отворилась. Один-два-три-четыре, – считал я. Кончик указательного пальца левой руки двигался сам собой, как последний сопротивляющийся боец. Он то прижимался к холодному металлическому рычагу, то снова ослаблял давление. Появившаяся в дверном проеме фигура пряталась за большим темным кругом, будто надеялась таким образом избежать своей судьбы. Мне хотелось кричать, громко протестовать. Тот, кого я ждал, вошел, прикрываясь зонтом. Я был готов вскочить, но мои ноги будто парализовало. Губы онемели, пальцы не двигались, слившись в одно целое с предметом, который сжимали.
Секундная стрелка стенных часов обежала круг и еще немного. Дверная ручка снова опустилась, а я как сумасшедший стал считать до пяти. На цифре 3 мои барабанные перепонки словно лопнули, а сердце остановилось.
– Хотите еще чего-нибудь?
Вопрос был обращен ко мне. Забыв обо всем, я глядел Беатриче в лицо. Она испугалась, заметив мое волнение. Я не хотел этого, мне нельзя пугать людей.
– Нет, спасибо, – услышал я собственный голос, мысленно проклиная себя за неосторожность.
Вероятно, я даже улыбнулся. Беатриче исчезла, некоторое время перед моими глазами еще мелькало ее испуганное лицо. Потом голова снова опустела. Почти. В мозгу крутилось одно: два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.
Пальцы снова заняли прежнюю позицию. Минутная стрелка переместилась на одно деление, прежде чем ручка опустилась. На счет «раз» приоткрылась щель. На «два» – в проеме показался мужской ботинок. «Три» – голубые джинсы. «Четыре» – вокруг поплыли красные блики, а затем все потемнело. Глаза заволокло пеленой. Я прижал ладони к лицу и наклонил голову. Указательный палец левой руки согнулся. Все мои физические и душевные силы сконцентрировались сейчас в этом пальце, давящем на курок. Я сжал зубы, пульс толчками отдавался в висках. Наконец металлический рычажок пошел вниз. На счет «пять» раздался глухой щелчок, и что-то тяжело упало возле входной двери. Этот звук еще долго отдавался эхом. Где-то далеко-далеко, в другой жизни.
2 глава
А вскоре раздастся грубый, рассудительный голос:
– Хватит, оставьте его.
И я потеряю сознание. «Но в камере я опять приду в себя», – пронеслось у меня в голове. Я столько раз видел подобное в фильмах!
Я поднялся и положил перед собой варежку со спрятанным в нее пистолетом. Это означало: «Я сдаюсь». Я хотел, чтобы меня схватили и избили, причинили боль. Но мною никто не интересовался, они не замечали меня.
События разворачивались всего в нескольких метрах, у двери. Там сосредоточилась вся шумиха. Человек в красной куртке вытянулся на полу, Боб и остальные склонились над ним. Беатриче с кувшином воды стояла рядом. Я вспоминал ее испуганные глаза. Жаль, что ей пришлось видеть весь этот ужас. Я подумал о Делии. Просто проверил, способен ли я еще на это, и оказалось, что да. И тут я разрыдался без слез, если такое вообще возможно.
Боб поднялся с беспомощно-растерянным выражением лица, хорошо знакомым мне по криминальным фильмам. Не хватало только возгласа: «Доктора! Здесь есть врачи?» И вот уже «сэр» в длинном романтическом плаще склоняется над жертвой, пытаясь нащупать (безуспешно) пульс, а потом роняет ее безжизненную руку. Он прикладывает ухо к сердцу, заглядывает в глаза, отодвигая веки кончиками пальцев, и поднимается, отворачиваясь от лежащего на полу человека.
– К сожалению, я ничем помочь не могу. Он мертв, – провозглашает доктор, обводя взглядом толпу.
Теперь никто не может покинуть помещение просто так. Это понятно. Но чтобы не тянуть резину, я хотел немедленно прояснить ситуацию. Однако прореагировали они оперативно. Вероятно, об этом уже успели позаботиться его родственники. Я глубоко вдохнул, собираясь перекричать стихающую суматоху возгласом: «Это сделал я!» – и уже протянул вперед скрещенные запястья, чтобы на них надели наручники. Но тут меня охватил ужас: я заметил инспектора Томе-ка. Слишком поздно: он уже увидел меня и, конечно, сразу поспешил ко мне.
– Я мог бы держать пари, что вы появитесь здесь раньше нас, – произнес он, грубовато усмехаясь и кладя мне на плечо руку.
Для Томека не существовало никаких «вы» и «ты», только «мы, полицейские» и «вы, журналисты». Он и не подозревал, как унижает меня подобным обобщением. Однако в остальном инспектор был милым человеком. Он покупал своей дочери на день рождения лошадей и прочие безделушки.
– Он мертв? – спросил я.
Вопрос показался Томеку наивным. Он видел, что я немного не в себе, и глядел на меня с сочувствием. Я был одним из его любимых репортеров, потому что никогда не задавал провокационных вопросов, ничего не вынюхивал. Я довольствовался тем, что мне давали, и писал обо всем этом. Тем не менее я плохой журналист, точнее, не журналист вообще. Правда, этого до сих пор никто не замечал.
– Уже что-нибудь разведали? – спросил Томек.
Я объяснил ему, что нахожусь здесь не по служебной надобности, употребив слово «случайно». Я стыдился, но не мог открыть Томеку правды. Я не пережил бы его взгляда.
Инспектор же сообщил мне, что им пока известно немногое. (Они всегда говорят так, и в большинстве случаев не лгут.) Убитого тут никто не знал. Может, в «наших» кругах он известен? Нет, ответил я, «мы» с ним тоже не знакомы. Преступник, я слышал, выстрелил только один раз? С близкого расстояния, подтвердил Томек. Пуля попала в один из желудочков сердца со спины.
– Со спины? – воскликнул я.
Томек решил, будто я возмущен коварством убийцы.
«Наверное, этот тип в красной куртке успел повернуться», – догадался я.
– Мы полагаем, что его застрелили с улицы, когда он заходил в бар, – произнес Томек.
– Но ведь дверь была закрыта, – пробормотал я. (Или открыта?)
Инспектор улыбнулся и по-отечески тронул меня за плечо. Он думал, что я в шоке, и не был далек от истины.
Беатриче принесла нам кофе и воды. Она решила, что мы с Томеком работаем вместе. На мгновение наши взгляды встретились, и я подумал, что охотно увез бы ее отсюда куда-нибудь в Бразилию. Самое ужасное, что она верила мне. Какое все-таки счастье, что я не депрессивный тип!
В помещении уже работали криминалисты, а полицейские обыскивали посетителей. Их выстроили в ряд и попросили вытянуть руки в стороны. Некоторых заставили раздеться. С ними обращались, как с преступниками. И все это из-за меня. Хорошо, что в зале находились только мужчины, которые к тому же выглядели вполне крепкими. Это несколько успокоило меня.
Меня не трогали, полагая, что я из команды инспектора. А для Томека лишь я один и оставался вне подозрения. Боб заметно присмирел. Он боялся меня как газетчика, способного в нескольких строчках уничтожить его преуспевающее заведение. Я чувствовал себя паршиво. Все пошло не так.
На негнущихся ногах я побрел к выходу. Место на деревянном полу, где лежал мужчина в красной куртке, было обведено мелом. В школе нас учили рассчитывать площадь и периметр таких геометрических фигур. Как прилежный ученик, я охотно делал это.
– Пропустите его, это журналист! – крикнул Томек дежурившему у двери полицейскому.
– Ступай домой, Ян, и выспись хорошенько, – сказал он мне.
Наверное, я выглядел ужасающе, если инспектор на сей раз отказался от привычной формы множественного числа.
– И приходи в комиссариат завтра утром, когда мы начнем готовить протокол! – продолжил Томек кричать мне в спину. – Может, тогда мы будем знать больше.
– Удачи, – пробормотал я.
Только за одно это слово меня следовало бы арестовать.
Скольких еще жизней это потребует?
3 глава
На улице я почувствовал себя преследователем и преследуемым в одном лице. Мне захотелось спрятаться – и вот я оказался в своей машине. Обстановка изменилась. Ведь теперь я стал беглецом, а на заднем сиденье лежала сумка, будто специально собранная для следственного изолятора, куда я не попал из-за неудачного стечения обстоятельств. «Неудачное стечение обстоятельств» – это фраза, кажется, из области медицины. Однако я сам использовал ее много лет, не отказывая себе в удовольствии посмеяться над безжизненным языком газетчиков. Одного меня это и веселило, другие находили подобные обороты вполне нормальными. Такие вот «обстоятельства»…
Небо прояснилось, дождь перестал барабанить по жестяной крыше. Я должен уехать, оторваться, отдохнуть. Я решил поставить автомобиль возле ближайшей полицейской будки, но не видел места для парковки. Припарковаться во втором ряду у меня не хватило смелости. Поэтому я поехал дальше. Голод – ничто по сравнению с тем, что я сейчас ощущал. Будто позвоночный столб вошел в голову и теперь выжимал последние остатки сознания из моего мозга.
Раньше я тосковал по своей тоске по Делии. И теперь я знал только один путь, ведущий в мое прошлое. Я выехал на него раньше, чем успел сообразить, куда, собственно, направляюсь. Словно автомобиль сам повез меня к Алекс. С улицы ее квартира показалась заброшенной, и это удивило меня. Мне понадобилось время, чтобы вспомнить: Алекс ушла от Грегора в самом конце моей прежней жизни. Наконец моя машина отыскала ее новый дом на улице с односторонним движением. Я нажал кнопку домофона так, что заболел палец.
– Кто там? – раздался голос в динамике.
Он звучал жалко. Еще бы, в три часа ночи!
– Это Ян, – почти выдохнул я. – К тебе можно?
Теперь в голосе слышались неприятные нотки. Это было отчаяние Алекс.
Щелкнул замок в подъезде. Наверху дверь была уже открыта. Там стояла Алекс, беспомощная и усталая. Голубой халат висел на ней, как на вешалке. Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Щеки помялись, губы припухли, как у разбуженного ребенка. Мне тут же захотелось заняться с ней сексом. Я упал в ее объятья и крепко прижал ее к себе.
– Что случилось, Ян? – испуганно спросила она.
Я закрыл ей рот поцелуем, потом добрался до ее бедер, откинув махровый халат. Она не сопротивлялась, лишь тихо стонала. А может, вздыхала? Я не знал, хотела ли она того же, что и я, но был уверен, что ради меня она готова и на это.
Далее во мне словно волной поднялось все то, что я пережил за последние несколько часов. Все, что еще жило в моем теле, казалось, сконцентрировалось в одном месте, как упакованный груз, чтобы вырваться наружу. Прежде всего воспоминания о Делии. Смогу ли я когда-нибудь расстаться с этой женщиной? Как долго она еще будет преследовать меня? Я взглянул в глаза Алекс, полные желания, и закрыл свои. И снова я увидел красную куртку и бар Боба. Я никогда не смогу раз и навсегда запереть эту дверь.
Алекс дошла до высшей точки блаженства и начала успокаиваться, пока я подсчитывал наши с ней совместные стоны. Один. Второй. (Снова перед глазами поплыли красные круги, а потом все потемнело.) Третий. Четвертый. (Тут я опять зажмурил глаза, а затем открыл их.) Пятый. Освобождение. Опустошение. Мое страдание вырвалось наружу, его больше нет во мне. Мои локти подогнулись, и я стал опускаться на постель. Алекс подхватила меня. Я спрятал голову между ее грудями. Она гладила мне лицо.
– Почему ты плачешь, Ян? – спросила она.
– Я голоден, – услышал я собственный голос, прежде чем провалиться в сон.
У входа в помещение, которое предполагалось когда-нибудь превратить в кухню, стояла, прислонившись к двери, Алекс и безуспешно пыталась улыбаться «воскресному утру и теплому солнцу». Сотня тоскливых знаков вопроса тут же возникла в ее глазах.
– У тебя, случайно, не найдется черствой корки хлеба? – спросил я.
Так к ним добавился еще один, сто первый.
– Это как-то связано с Делией?
«Нет, – ответил я мысленно. – Просто я тут кое-кого убил».
Но вслух сказал, не желая портить ей воскресенье:
– Да, с Делией. Она звонила мне из Парижа. Собирается замуж за того писателя, ну, ты знаешь… за того французского ветрогона… чтобы рожать ему таких же французских ветрогонов… – Я попытался изобразить гнев и сжал кулаки.
Два десятка вопросительных знаков исчезли.
– Я хотел бы, я мог бы все тебе объяснить…
Но ответа не получилось. Ни одним вопросительным знаком не стало меньше. Когда-то мы любили друг друга, Алекс и я. Это случилось много лет назад и продолжалось две секунды. Сначала она была влюблена в меня одну секунду, следующую – я в нее. К сожалению, мгновения ускользнули от нас, и мы остались друзьями.
Прозвучало обидно, но похоже на правду.
– Я устал от одиночества и соскучился по тебе.
Можно лгать хорошо и плохо. Я лгал отвратительно.
– Грегор не объявлялся? – поинтересовался я.
Ни одного вопросительного знака не исчезло из ее взгляда. Алекс видела, что в данный момент меня это не волнует.
– Нет, он не звонил, – ответила она и провела по щеке пальцами, будто уничтожая следы давно высохших слез.
(Не исключено, что он объявлялся. Ведь она любила его. Таких ветрогонов любят, причем самые лучшие женщины.)
– Ты можешь, наконец, объяснить мне, что случилось? – спросила Алекс.
Все три черствые булочки были уже съедены, чай с персиковым вкусом выпит, и мое самочувствие несколько улучшилось.
– Дорогая Алекс, – обратился я к ней, и голос мой задрожал, как при произнесении торжественной речи, – у меня была чертовски трудная ночь, а ты меня приютила.
– И этого ты никогда не забудешь, – язвительно заметила она.
Я погладил ее лицо и приложил палец к губам, совсем как в любовном фильме среднего качества. В совсем плохом я бы еще шикнул на нее: «Тсссс…»
Когда я уходил, взгляд Алекс окончательно прояснился после сна, и вопросительные знаки читались в нем еще отчетливее. «К счастью, когда она все узнает, меня не будет рядом», – подумал я, понимая, что не пережил бы этой минуты.