Подите на кузнецкий все в лаковых чего
«Собачье сердце» – одно из самых любимых читателями произведений Михаила Булгакова. Вас ждёт полный рассказ о необыкновенном эксперименте гениального доктора.
| Глава | Стр. |
| Глава 1 | 1 |
| Глава 2 | 4 |
| Глава 3 | 10 |
| Глава 4 | 16 |
| Глава 5 | 18 |
| Глава 6 | 21 |
| Глава 7 | 27 |
| Глава 8 | 30 |
| Глава 9 | 34 |
| Глава 10 Эпилог | 37 |
Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу и любовно поглядел на галстук.
– Чем же «гадость»? – заговорил он, – шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.
– Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха? Откуда? Я что просил? Купить при-лич-ные ботинки; а это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал?
– Я ему велел, чтобы лаковые. Что я, хуже людей? Пойдите на Кузнецкий – все в лаковых.
Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско:
– Спаньё на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство! Ведь вы мешаете. Там женщины.
Лицо человека потемнело и губы оттопырились.
– Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу как у комиссарши. Это всё Зинка ябедничает.
Филипп Филиппович глянул строго:
– Не сметь называть Зину Зинкой! Понятно?
– Понятно, я вас спрашиваю?
– Убрать эту пакость с шеи. Вы…..Вы посмотрите на себя в зеркало на что вы похожи. Балаган какой-то. Окурки на пол не бросать – в сотый раз прошу. Чтобы я более не слышал ни одного ругательного слова в квартире! Не плевать! Вот плевательница. С писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте её подкарауливаете. Смотрите! Кто ответил пациенту «пёс его знает»!? Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?
– Что-то вы меня, папаша, больно утесняете, – вдруг плаксиво выговорил человек.
Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули.
– Кто это тут вам папаша? Что это за фамильярности? Чтобы я больше не слышал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!
Дерзкое выражение загорелось в человеке.
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. «Ну, тип», – пролетело у него в голове.
– Вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? – Прищурившись спросил он. – Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мёрзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал…
– Да что вы всё попрекаете – помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А если бы я у вас помер под ножом? Вы что на это выразите, товарищ?
– Филипп Филиппович! – раздражённо воскликнул Филипп Филиппович, – я вам не товарищ! Это чудовищно! «Кошмар, кошмар», – подумалось ему.
– Уж, конечно, как же… – иронически заговорил человек и победоносно отставил ногу, – мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы в университетах не обучались, в квартирах по 15 комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет своё право…
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и демонстративно направился к пепельнице с изжёванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок в раковине с выражением, ясно говорящим: «На! На!». Затушив папиросу, он на ходу вдруг лязгнул зубами и сунул нос под мышку.
– Пальцами блох ловить! Пальцами! – яростно крикнул Филипп Филиппович, – и я не понимаю – откуда вы их берёте?
– Да что уж, развожу я их, что ли? – обиделся человек, – видно, блохи меня любят, – тут он пальцами пошарил в подкладке под рукавом и выпустил в воздух клок рыжей лёгкой ваты.
Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошёл и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджака. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал свои башмаки и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
– Какое дело ещё вы мне хотели сообщить?
– Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передёрнуло.
– Хм… Чёрт! Документ! Действительно… Кхм… А, может быть, это как-нибудь можно… – Голос его звучал неуверенно и тоскливо.
Пойдите на Кузнецкий – все в лаковых
12 декабря в Татарстане пройдет IV съезд Всемирного конгресса татар. Планируется, что на нем президент республики Минтимер Шаймиев будет объявлен общетатарским лидером, своего рода местным вариантом российского Владимира Путина.
Процесс пошел, как говорится, в рамках бессмертной формулы Михаила Булгакова: «Что, я хуже других?! Подите-ка на Кузнецкий – все в лаковых». Нужно сказать, что татарскому национальному лидеру уже определили фронт работ – пробивать реализацию Концепции государственной национальной политики Республики Татарстан. Ее обсудили в начале ноября на съезде народов республики, который с большой помпой прошел в Казани. Для организации мероприятия потребовалось арендовать для 700 делегатов и 300 гостей роскошный зал заседаний, разместить несколько сот гостей в дорогом отеле «Корстон». Однако аккредитованные на съезд журналисты так и не могли понять, почему им не раздали проект столь важного документа, для принятия и обсуждения которого был собран съезд.
Ларчик открывался просто: чтобы не дразнить гусей. Дело в том, что проект концепции писался с замахом на будущее и ориентирован на поддержку татар, проживающих на необъятных российских просторах, а также в дальнем и ближнем зарубежье. «В концепции содержится несколько важных пунктов, могущих быть основой нового всетатарского проекта», – сообщает заместитель председателя Всемирного конгресса татар Дамир Исхаков в еженедельнике «Звезда Поволжья». По мнению Исхакова, это и инициирование подготовки федеральных целевых программ (ФЦП) социально-экономического и культурного развития татарского народа, и позиционирование Татарстана как исторического, духовного и этнокультурного центра татарского народа, и создание условий для интеллектуальной, экономической и иной консолидации российских и зарубежных татарских диаспор, и взаимодействие органов государственной власти и общественных организаций республики с представителями диаспор. Таким образом, получается чуть ли не полноценная ФЦП по развитию татарского народа.
Остальные народы Татарстана, по замыслу организаторов съезда (а это, напомним, республиканская власть), похоже, должны послужить для «нового всетатарского проекта» лишь обрамлением, которое придаст законченность картине «Татарстан – дружная семья народов».
Татарстан с его вечными претензиями на исключительность был успешно укрощен с появлением в 2000 году на политической арене Владимира Путина. В том числе это было сделано и при помощи ФЦП «Социально-экономическое развитие Республики Татарстан до 2006 года», утвержденной в августе 2001 года правительством РФ. Финансирование программы обходилось российскому бюджету в среднем по 12,5 млрд. руб. в год, и как только ее денежный поток иссяк, в Казани решили инициировать принятие очередной программы. На этот раз по развитию не республики в целом, а татарского народа. Как считает Дамир Исхаков, для этого имеются все предпосылки. «Во-первых, возможность принятия ФЦП (по развитию татарского народа. – «НГ») не просто узаконена на федеральном уровне, – пишет он в том же еженедельнике «Звезда Поволжья», – но и уже реализована в России по отношению к конкретному народу – российским немцам. Во-вторых, утверждение Договора о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти РФ и Татарстана создает все условия для подготовки и принятия ФЦП по развитию татарского народа».
Так что, помолясь Аллаху, можно начинать реализовывать «новый всетатарский проект». Но для начала его надо вынести на обсуждение съезда Всемирного конгресса татар, который соберет представителей татарских диаспор со всего земного шара. Они и объявят президента всех татар Минтимера Шаймиева общетатарским лидером, своего рода аятоллой всех татар. А уж он всей мощью своего авторитета просто обязан будет повернуть многомиллиардный финансовый поток из российского бюджета «в сторону родную», и татары разовьются до неузнаваемости. «Разумеется, – оговаривает условие Дамир Исхаков, – если мы нацелены на обретение достойного места среди государствообразующих народов РФ. Если нет, то нам исторически останется только прежняя роль мелкослужилого татарства».
Собачье сердце (14 стр.)
— Све-е-етит месяц… светит месяц… светит месяц… Тьфу, прицепилась, вот окаянная мелодия!
Он позвонил. Зинино лицо просунулось между полотнищами портьеры.
— Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил. И позови его сюда, пожалуйста.
Филипп Филиппович сидел у стола в кресле. Между пальцами левой руки торчал коричневый окурок сигары. У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жесткие, как бы кустами на выкорчеванном поле, а на лице луговой небритый пух. Лоб поражал своею малой вышиной. Почти непосредственно над черными кисточками раскиданных бровей начиналась густая головная щетка.
Пиджак, прорванный под левой мышкой, был усеян соломой, полосатые брючки на правой коленке продраны, а на левой выпачканы лиловой краской. На шее у человека был повязан ядовито-небесного цвета галстух с фальшивой рубиновой булавкой. Цвет этого галстуха был настолько бросок, что время от времени, закрывая утомленные глаза, Филипп Филиппович в полной тьме то на потолке, то на стене видел пылающий факел с голубым венцом. Открывая их, слеп вновь, так как с полу, разбрызгивая веера света, швырялись в глаза лаковые штиблеты с белыми гетрами.
«Как в калошах»,- с неприятным чувством подумал Филипп Филиппович, вздохнул, засопел и стал возиться с заглохшей сигарой. Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курил папиросу, посыпая манишку пеплом.
Часы на стене рядом с деревянным рябчиком прозвенели пять. Внутри них еще что-то стонало, когда вступил в беседу Филипп Филиппович.
— Я, кажется, два раза уже просил не спать на полатях в кухне, тем более днем?
Человек кашлянул сипло, точно подавился косточкою, и ответил:
— Воздух в кухне приятнее.
Голос у него был необыкновенный, глуховатый и в то же время гулкий, как в маленький бочонок.
Филипп Филиппович покачал головой и спросил:
— Откуда взялась эта гадость? Я говорю о галстухе.
Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу и любовно поглядел на галстух.
— Что ж… «гадость»,- заговорил он,- шикарный галстух. Дарья Петровна подарила.
— Дарья Петровна вам мерзость подарила. Вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха? Откуда? Я что просил? Ку-пить при-лич-ные бо-тинки, а это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал?
Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско:
— Спанье на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство? Ведь вы мешаете! Там женщины.
Лицо человека потемнело, и губы оттопырились.
— Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши. Это все Зинка ябедничает!
Филипп Филиппович глянул строго:
— Прошу не называть Зину Зинкой. Понятно-с?
— Понятно ли, я вас спрашиваю?
— Что-то вы меня, папаша, больно утесняете,- вдруг плаксиво выговорил человек.
Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули.
— Кто это тут вам «папаша»? Что это за фамильярности! Чтобы я больше не слыхал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!
Дерзкое выражение загорелось в человечке.
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. «Ну, тип»,- пролетело у него в голове.
— Как-с,- прищуриваясь, спросил он,- вы изволите быть недовольным, что вас превратили в человека? Вы, может быть, предпочитаете снова бегать по помойкам? Мерзнуть в подворотнях? Ну, если бы я знал.
— Уж, конечно, как же,- иронически заговорил человек и победоносно отставил ногу,- мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж! Мы в университетах не обучались, в квартирах по пятнадцать комнат с ванными не жили. Только теперь пора бы это оставить. В настоящее время каждый имеет свое право…
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и демонстративно направился к пепельнице с изжеванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок в раковине с выражением, ясно говорящим: «На! На!» Затушив папиросу, он на ходу вдруг лязгнул зубами и сунул нос под мышку.
Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджачка. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал свои башмаки, и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
— Какое дело еще вы мне хотели сообщить?
— Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передернуло.
— Помилуйте,- уверенно ответил человек,- как же так, без документа? Это уж извиняюсь. Сами знаете, человеку без документа строго воспрещается существовать. Во-первых, домком!
— При чем тут домком?
— Ах ты, господи,- уныло воскликнул Филипп Филиппович,- «встречаются, спрашивают»… Воображаю, что вы им говорите. Ведь я же вам запрещал шляться по лестницам.
При этом он посучил лакированными ногами по паркету.
Филипп Филиппович умолк, глаза его ушли в сторону. «Надо все-таки сдерживать себя»,- подумал он. Подойдя к буфету, он одним духом выпил стакан воды.
— Отлично-с,- поспокойнее заговорил он,- дело не в словах. Итак, что говорит этот ваш прелестный домком?
— Что ж ему говорить? Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
— Чьи интересы, позвольте осведомиться?
— Известно чьи. Трудового элемента.
Филипп Филиппович выкатил глаза.
— Да уж известно, не нэпман.
— Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего трудового интереса?
— Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно все-таки считаться с положением! Не забывайте, что вы… э… гм… вы ведь, так сказать, неожиданно появившееся существо, лабораторное.- Филипп Филиппович говорил все менее уверенно.
Человек победоносно молчал.
— Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать и вообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ни имени, ни фамилии.
— Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете, и шабаш.
— Как же вам угодно именоваться?
Человек поправил галстух и ответил:
— Не валяйте дурака,- хмуро отозвался Филипп Филиппович,- я с вами серьезно говорю.
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: «Еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя».
Он вернулся, преувеличенно вежливо склонив стан, и с железною твердостью произнес:
— Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно узнать, откопали такое?
— Домком посоветовал. По календарю искали, какое тебе, говорят. Я и выбрал.
Михаил Булгаков
«Собачье сердце Глава 06.»
«Собачье сердце Глава 06.»
Был зимний вечер. Конец января. Предобеденное, предприемное время. На притолоке у двери в приемную висел белый лист бумаги, на коем рукою Филиппа Филипповича было написано:
«Семечки есть в квартире запрещаю».
И синим карандащом крупными, как пирожные, буквами рукой Борменталя:
«Игра на музыкальных инструментах от пяти часов дня до семи часов утра воспрещается».
«Сто лет буду ждать стекольщика?»
Рукой Дарьи Петровны (печатно):
«Зина ушла в магазин, сказала, приведет».
В столовой было совершенно по-вечернему, благодаря лампе под шелковым абажуром. Свет из буфета падал перебитый пополам зеркальные стекла были заклеены косым крестом от одной фасетки до другой. Филипп Филиппович, склонившись над столом, погрузился в развернутый громадный лист газеты. Молнии коверкали его лицо и сквозь зубы сыпались оборванные, куцые, воркующие слова. Он читал заметку:
Выражались в гнилом буржуазном обществе) сын. Вот как развлекается наша псевдоученая буржуазия. Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом.
Очень настойчиво с залихватской ловкостью играли за двумя стенами на балалайке, и звуки хитрой вариации «светит месяц» смешивались в голове Филиппа Филипповича со словами заметки в ненавистную кашу. Дочитав, он сухо плюнул через плечо и машинально запел сквозь зубы:
— Све-е-етит месяц. Све-е-етит месяц. Светит месяц. Тьфу, прицепилась, вот окаянная мелодия!
Он позвонил. Зинино лицо просунулось между полотнищами портьеры.
— Скажи ему, что пять часов, чтобы прекратил, и позови его сюда, пожалуйста.
Филипп Филиппович сидел у стола в кресле. Между пальцами левой руки торчал коричневый окурок сигары. У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и несимпатичной наружности. Волосы у него на голове росли жесткие, как бы кустами на выкорчеванном поле, а лицо покрывал небритый пух. Лоб поражал своей малой вышиной. Почти непосредственно над черными кисточками раскиданных бровей начиналась густая головная щетка.
полу, разбрызгивая веера света, бросались в глаза лаковые штиблеты с
Филипп Филиппович, вздохнул, засопел и стал возиться с затухшей
сигарой. Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора
и курил папиросу, посыпая манишку пеплом.
Часы на стене рядом с деревянным рябчиком прозвенели пять раз. Внутри них еще что-то стонало, когда вступил в беседу Филипп Филиппович.
Человек кашлянул сипло, точно подавившись косточкой, и ответил:
— Воздух в кухне приятнее.
Голос у него был необыкновенный, глуховатый, и в то же время гулкий, как в маленький бочонок.
Филипп Филиппович покачал головой и спросил:
— Откуда взялась эта гадость? Я говорю о галстуке.
Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу и любовно поглядел на галстук.
— Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха? Откуда? Я что просил? Купить при-лич-ные ботинки; а это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал?
— Я ему велел, чтобы лаковые. Что я, хуже людей? Пойдите на кузнецкий все в лаковых.
Филипп Филиппович повертел головой и заговорил веско:
— Спанье на полатях прекращается. Понятно? Что это за нахальство!
Ведь вы мешаете. Там женщины.
Лицо человека потемнело и губы оттопырились.
— Ну, уж и женщины. Подумаешь. Барыни какие. Обыкновенная прислуга, а форсу как у комиссарши. Это все зинка ябедничает.
Филипп Филиппович глянул строго:
— Не сметь называть зину зинкой! Понятно?
— Понятно, я вас спрашиваю?
Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули.
— Кто это тут вам папаша? Что это за фамильярности? Чтобы я больше не слышал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!
Дерзкое выражение загорелось в человеке.
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и демонстративно направился к пепельнице с изжеванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок в раковине с выражением, ясно говорящим: «На! На!». Затушив папиросу, он на ходу вдруг лязгнул зубами и сунул нос под мышку.
Филипп Филиппович обратил взор к гирляндам на потолке и забарабанил пальцами по столу. Человек, казнив блоху, отошел и сел на стул. Руки он при этом, опустив кисти, развесил вдоль лацканов пиджака. Глаза его скосились к шашкам паркета. Он созерцал свои башмаки и это доставляло ему большое удовольствие. Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил:
— Какое дело еще вы мне хотели сообщить?
— Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Филиппа Филипповича несколько передернуло.
При этом он посучил лакированными ногами по паркету.
— Что ж ему говорить. Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
— Чьи интересы, позвольте осведомиться?
Филипп Филиппович выкатил глаза.
— Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
Человек победоносно молчал.
— Отлично-с. Что же, в конце концов, нужно, чтобы вас прописать и вообще устроить все по плану этого вашего домкома? Ведь у вас же нет ни имени, ни фамилии.
— Это вы несправедливо. Имя я себе совершенно спокойно могу избрать. Пропечатал в газете и шабаш.
— Как же вам угодно именоваться?
Человек поправил галстук и ответил:
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его. Напившись из другого, подумал: «еще немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя».
Он повернулся на стуле, преувеличенно вежливо склонил стан и с железной твердостью произнес:
— Из-вините. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?
— Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.
Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к кнопке на обоях, и на звонок явилась Зина.
— Календарь из смотровой.
Протекла пауза. Когда Зина вернулась с календарем, Филипп Филиппович спросил:
— 4-Го марта празднуется.
— Покажите. Гм. Черт. В печку его, Зина, сейчас же.
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покачал укоризненно головою.
— Фамилию позвольте узнать?
— Фамилию я согласен наследственную принять.
— Как? Наследственную? Именно?
В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом.
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дернул усом.
— Гм. Вот черт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто. Ну, одним словом.
В этот момент оглушительный трезвон над ухом оборвал разговор.
Филипп Филиппович сказал в трубку: «да». Покраснел и
Голубая радость разлилась по лицу Швондера.
Филипп Филиппович, багровея, прокричал:
— Одним словом, кончим это.
Он оторвал листок от блокнота и набросал несколько слов, затем раздраженно прочитал вслух:
Швондер оторопел, но быстро оправился и учтиво заметил Шарикову:
— Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно.
На воинский учет необходимо взяться.
Желтенькие искры появились в карих глазах Швондера.
— Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.
Шариков, скрипя сапожным рантом, отправился за ним следом.
Профессор остался наедине с борменталем. Немного помолчав, Филипп Филиппович мелко потряс головой и заговорил.
В отдалении глухо треснуло стекло, затем вспорхнул заглушенный женский визг и тотчас потух. Нечистая сила шарахнула по обоям в коридоре, направляясь к смотровой, там чем-то грохнуло и мгновенно пролетело обратно. Захлопали двери, и в кухне отозвался низкий крик дарьи Петровны. Затем завыл Шариков.
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась.
— Открыть сию секунду!
В ответ в запертой ванной по стенам что-то запрыгало, обрушились тазы, дикий голос Шарикова глухо проревел за дверью:
Вода зашумела по трубам и полилиась. Филипп Филиппович налег на дверь и стал ее рвать. Распаренная Дарья Петровна с искаженным лицом появилась на пороге кухни. Затем высокое стекло, выходящее под самым потолком ванной в кухню, треснуло червиной трещиной и из него вывалились два осколка, а за ними выпал громаднейших размеров кот в тигровых кольцах и с голубым бантом на шее, похожий на городового. Он упал прямо на стол в длинное блюдо, расколов его вдоль, с блюда на пол, затем повернулся на трех ногах, а правой взмахнул, как будто в танце, и тотчас просочился в узкую щель на черную лестницу. Щель расширилась, и кот сменился старушечьей физиономией в платке. Юбка старухи, усеянная белым горохом, оказалась в кухне. Старуха указательным и большим пальцем обтерла запавший рот, припухшими и колючими глазами окинула кухню и произнесла с любопытством:
Бледный Филипп Филиппович пересек кухню и спросил старуху грозно:
Филипп Филиппович еще более побледнел, к старухе подошел вплотную и шепнул удушливо:
— Сию секунду из кухни вон!
Старуха попятилась к дверям и заговорила, обидевшись:
— Что-то уж больно дерзко, господин профессор.
Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не было слышно. Вошел доктор Борменталь.
— Иван Арнольдович, убедительно прошу. Гм. Сколько там пациентов?
— Отпустите всех, сегодня принимать не буду.
Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул:
— Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись?
— Какого черта. Не слышу, закройте воду.
Зина и Дарья Петровна, открыв дверь, выглядывали из кухни. Филипп Филиппович еще раз прогрохотал кулаком в дверь.
Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил:
— Откройте замок. Что ж, вы никогда замка не видели?
Шариков пропал и через минуту вновь появился в окошке.
— Да лампу зажгите. Он взбесился!
Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли.
Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свернутом трубкою у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Федор с зажженой венчальной свечой Дарьи Петровны по деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии.
— Ду. Гу-гу! Что-то кричал Шариков сквозь рев воды.
Послышался голос Федора:
— Филипп Филиппович, все равно надо открывать, пусть разойдется, отсосем из кухни.
Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные ведра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу прямо в пролет лестницы и падала в подвал.
Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркете передней, и вел переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке.
— Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры отойти от двери, у нас труба лопнула.
Звонки следовали один за другим и Борменталь уже подошвой стоял в воде.
— Я бы в калошах прошел.
Синеватые силуэты появились за дверью.
— Нельзя, прошу завтра.
— Завтра. Катастрофа с водопроводом.
Федор у ног доктора ерзал в озере, скреб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лег животом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной.
Из коридора со скрежетом выехала скамеечка и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
— Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам.
— Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки.
— Да ничего. Все равно уже ноги мокрые.
Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри
Филиппа Филипповича раздулись, очки вспыхнули.
Когда черный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала покрылись банным налетом и звонки прекратились. Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней.
— Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
— То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подать.
— Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал. Ну, повздорили.
— Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах! Сколько нужно?
Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору.
Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приемную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь.
Борменталь как из-под земли вырос.
— Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь.
Энергичный эскулап отпер дверь в приемную и оттуда донесся его голос:
— Вы что? В кабаке, что ли?
— Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович.
Собачье сердце Глава 08.
8. Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в т.