Скачать книгу Преследуя Аделин полную версию современного популярного автора Х. Д. Карлтон, Лилия Войтикова в формате FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно на нашем сайте 18pohd.ru.

LAV. Темный романКошки-Мышки #1
Манипулятор

Я могу манипулировать эмоциями любого, кто мне это позволит. Я заставлю вас страдать, заставлю вас плакать, заставлю вас смеяться и вздыхать. Но мои слова на него не действуют. Не тогда, когда я умоляю его уйти.

Он всегда рядом, наблюдает и ждет. И я просто не могу отвести взгляд. Не тогда, когда хочу, чтобы он был ближе ко мне.

Тень

Я не планировал влюбляться. Но теперь я не могу смотреть по сторонам. Я загипнотизирован ее улыбкой, ее глазами и тем, как она двигается. То, как она раздевается…

Я буду продолжать наблюдать и ждать. Пока я не смогу сделать ее своей женой. И как только она согласится, я никогда ее не отпущу. Даже тогда, когда она будет умолять меня об этом.

Х. Д. Карлтон

Преследуя Аделин

H. D. Carlton

Haunting Adeline (Cat and Mouse Duet Book 1)

Copyright © Hailey Carlton, 2021

© Войтикова Л., перевод на русский язык

В оформлении макета использованы материалы по лицензии ©shutterstock.com

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Аманде и Мэй

Зейд и я всегда будем с вами

ПЛЕЙЛИСТ

Hish – Evil

So Below – Sway

Boy Epic – Dirty Mind

Croosh – Lost

Vi – Victim

The Weeknd – Pretty

The Weeknd – Loft Music

Something Better – The Broken View

Play with Fire – Sam Tinnesz

(feat. Yacht Money)

ВАЖНО:

Книга прерывается на неожиданном месте. Ее содержание носит очень мрачный характер и включает пугающие моменты, такие как насилие и совершение сексуальных и/или эротических действий между главными героями без наличия явного согласия, графическое насилие, торговля людьми, преследование, торговля детьми и откровенные сексуальные сцены. Кроме того, в романе присутствуют такие специфические кинки[1 — Использование нетрадиционных сексуальных практик, концепций или фантазий. Некий возбуждающий элемент для конкретного человека.], как игра с оружием, сомнофилия, связывание и унижение.

Ранее книга была изъята из публичного доступа, однако все предупреждения вы можете обнаружить в отзывах к ней, на моем сайте или же не стесняйтесь написать мне напрямую.

Ваше психическое здоровье важно.

Пролог

Неужто кот завладел твоим язычком, мышонок?

Окна моего дома содрогаются от раскатов грома в небе. Вдалеке, освещая ночь, сверкают молнии. В течение мгновений, которые длится эта ослепительная вспышка света, я вижу человека, что стоит за моим окном. Он смотрит на меня. Он всегда смотрит прямо на меня.

Я двигаюсь как обычно, словно ничего не происходит. Мое сердце пропускает удар, а затем его ритм учащается, дыхание становится поверхностным, а руки – липкими. Неважно, как часто я его вижу, он всегда вызывает у меня одну и ту же реакцию.

Страх.

И возбуждение.

Я понятия не имею, почему это меня возбуждает. Должно быть, со мной что-то не так. Это неправильно, что по моим венам течет жидкий жар, оставляя после себя мурашки. Это неправильно, что мой разум начинает размышлять о том, о чем не должен.

Видит ли он меня сейчас? На мне надета лишь майка, проступают ли мои соски сквозь тонкий материал? Или что насчет шорт, едва прикрывающих мою задницу? Ему нравится?

Конечно, нравится.

Он потому и наблюдает за мной, не так ли? Вот почему он возвращается сюда каждую ночь, становясь в своих подглядываниях все смелее и смелее, пока я молча бросаю ему вызов. Надеясь, что он подойдет ближе, чтобы у меня появилась причина приставить к его горлу нож.

Но правда в том, что я боюсь его. На самом деле, я просто в ужасе.

Мужчина, стоящий за моим окном, заставляет меня чувствовать себя так, будто я сижу в темной комнате, и единственное светлое пятно – телевизор, на экране которого крутят фильм ужасов. Это нагоняет жуть, и все, что я хочу, – спрятаться, однако какая-то часть меня не дает мне покоя и заставляет продолжать смотреть. Она находит в этом кайф.

Снова становится темно, и молнии сверкают уже где-то вдали.

Мое дыхание продолжает ускоряться. Я не вижу его, но он меня видит.

Оторвав взгляд от окна, я оглядываюсь в темном доме, параноидально ожидая, что каким-то образом он сумел найти путь внутрь. Неважно, насколько глубоки тени в поместье Парсонс, его пол в черно-белую клетку всегда остается различимым.

Этот трехэтажный викторианский особняк я унаследовала от бабушки и дедушки. Построенный еще в начале 1940-х, он стоил моим прабабушке и прадедушке пота, крови и жизни пяти рабочих.

Легенда гласит – вернее, бабушка гласит, – что дом загорелся и унес жизни строителей прямо во время его возведения. Мне не удалось обнаружить никаких новостных статей об этом печальном событии, но от душ, что обитают в поместье, веет отчаянием.

Бабушка любила рассказывать громкие истории, от которых мои родители лишь закатывали глаза. Мама никогда не верила тому, что говорила бабушка, однако мне кажется, она просто не хотела этому верить.

Иногда по ночам я слышу шаги. Это могут быть как призраки рабочих, погибших во время того трагического пожара восемьдесят лет назад, так и тень, что стоит возле моего дома.

Та, что смотрит на меня.

Всегда смотрит прямо на меня.

Глава 1

Манипулятор

Иногда у меня возникают очень темные мысли о моей матери – мысли, которые никогда не должны возникать ни у одной нормальной дочери.

Порой я сама себя не понимаю.

– Адди, ты поступаешь смешно, – звучит мамин голос из динамика моего телефона. Я хмуро смотрю на него, отказываясь с ней спорить.

Я не отвечаю, и она громко вздыхает. Я морщу нос. Меня поражает, что эта женщина всегда считала бабушку излишне драматичной, но при этом не замечает своей собственной склонности к драматизации.

– То, что твои бабушка и дедушка оставили тебе дом, еще не значит, что ты должна в нем жить. Он старый, и все в этом городе только выиграют, если его снесут.

Я ударяюсь головой о подголовник, закатываю глаза и пытаюсь отыскать крохи терпения в покрытой пятнами крыше моей машины.

Как я умудрилась испачкать ее кетчупом?

– То, что он тебе не нравится, не означает, что я не могу в нем жить, – сухо отвечаю я.

Моя мать – сука. Простая и незамысловатая. Она всегда была злобной, и я до сих пор не могу понять, откуда это в ней.

– Это же в целом часе езды от нас! Навещать нас будет невероятно неудобно, разве нет?

О, и как же я вообще выживу теперь?

Добираться до моего гинеколога тоже час, но тем не менее я все равно посещаю ее раз в год. И эти визиты гораздо более мучительны.

– Не-а, – отвечаю я и ставлю звонок на удержание. Хватит с меня этого разговора. Моего терпения хватает лишь на шестьдесят секунд общения с матерью. После я выдыхаюсь и больше уже не имею ни малейшего желания прилагать усилия для его продолжения.

Не одно, так другое. Она всегда находит, на что пожаловаться. В этот раз на мое решение поселиться в доме, оставленном мне бабушкой и дедушкой. Я выросла в поместье Парсонс, бегала бок о бок с его призраками по коридорам и пекла там печенье с бабушкой. И у меня прекрасные воспоминания – воспоминания, с которыми я не хочу расставаться только потому, что мама не ладила с бабушкой.

Мне всегда было непонятно напряжение между ними, но когда я стала старше и начала понимать мамину язвительность и ее завуалированные оскорбления в том смысле, в котором она их употребляла, все стало ясно.

У бабушки был позитивный, светлый взгляд на жизнь, она смотрела на мир сквозь розовые очки. Она всегда улыбалась и напевала, в то время как на маме словно лежит проклятье – вечно угрюма и смотрит на жизнь так, будто ее очки разбились в тот момент, когда ее вытащили из бабушкиного влагалища. Понятия не имею, почему ее личность так и осталась на стадии дикобраза – колючей стервой ее не воспитывали.

Когда я была ребенком, дом моих родителей находился всего в паре километров от поместья Парсонс. Мать едва терпела меня, а потому большую часть своего детства я провела там. Когда я уехала в колледж, мама переехала за город, добираться оттуда до особняка на машине час. Потом я бросила колледж и переехала к ней – до тех пор, пока не встала на ноги и моя писательская карьера не пошла в гору.

Тогда я решила попутешествовать по стране, и так и не осела на одном месте.

Бабушка умерла около года назад, завещав мне дом, однако поселиться в поместье Парсонс мне мешало мое горе. До сего момента.

Мама снова вздыхает в трубку.

– Я просто хочу, чтобы у тебя было чуть больше амбиций в жизни вместо того, чтобы застрять в городишке, в котором ты выросла, милая. Сделай что-то большее в своей жизни, не прозябай в этом доме, как твоя бабушка. Я не хочу, чтобы ты стала такой же никчемной, какой была она.

На моем лице появляется оскал, мою грудь разрывает ярость.

– Эй, мам?

– Да?

– Пошла ты.

Я вешаю трубку, со злостью тыкая пальцем в экран, пока не слышу сигнал об окончании звонка.

Как она смеет так говорить о своей собственной матери, которая любила и лелеяла ее? Бабушка уж точно не относилась к ней так, как она относится ко мне.

Понимаю, что поступаю со своей матерью точно так же, как и она, мелодраматически вздыхаю и поворачиваюсь, чтобы взглянуть в боковое стекло. Дом, пробивая верхушкой мрачные тучи, возвышается и нависает над лесистой местностью, словно предупреждая: бойся меня. Оглянувшись через плечо, вижу, что густые заросли деревьев сзади выглядят ничуть не заманчивее – их тени выползают из зарослей с выпущенными наготове когтями.

Я дрожу, наслаждаясь зловещим напряжением, исходящим от этого небольшого кусочка утеса. Он выглядит точно так же, как и в моем детстве, и я испытываю не меньший восторг, заглядывая в эту бесконечную черноту.

Поместье Парсонс расположено на склоне утеса с видом на залив, а подъездная дорога к нему длиной в полтора километра тянется через сплошной густой лес. Он изолирует дом от остального мира и создает ощущение, что здесь ты действительно один.

Иногда мне кажется, что я нахожусь на какой-то другой планете, оторванная от цивилизации. Атмосфера тут угрожающая и печальная.

И мне чертовски это нравится.

Дом уже начал разрушаться, однако его можно привести в порядок, и он снова будет выглядеть как новый, если приложить немного усилий. По стенам поместья со всех сторон ползут лианы, поднимающиеся к горгульям, расположившимся на крыше по обе ее стороны. Черная обшивка выцветает, становится серой и начинает отслаиваться, а черная краска вокруг окон скалывается, подобно дешевому лаку для ногтей. А еще мне придется нанять кого-нибудь, чтобы подправить просторное крыльцо, поскольку с одной стороны оно начало провисать.

И давно пора подстричь газон: трава уже почти с меня ростом, поляна перед домом в полтора гектара практически полностью заросла сорняками. Наверняка с тех пор, как ее в последний раз стригли, здесь счастливо обосновалось немало змей.

Бабушка обычно компенсировала мрачный пейзаж поместья красочными цветами во время весеннего сезона: гиацинтами, примулами, виолами и рододендроном.

А осенью по периметру дома распускались подсолнухи, ярко-желтые и оранжевые лепестки которых прекрасно контрастировали с черными стенами.

Я могу снова разбить сад перед домом, когда наступит подходящее время года. На этот раз я посажу клубнику, салат и травы.

Углубляюсь в эти размышления, когда мой взгляд улавливает какое-то движение сверху. Это развеваются занавески в одиноком окне под самой крышей поместья.

На чердаке.

Насколько я знаю, сквозняка там быть не может, поэтому ничто не могло сдвинуть эти занавески, и все же я уверена в том, что вижу.

На фоне надвигающейся бури поместье Парсонс выглядит словно кадр из фильма ужасов. Я закусываю нижнюю губу, не в силах сдержать улыбку, появляющуюся на моем лице.

Мне это нравится.

Я не могу объяснить почему, но мне очень нравится.

К черту то, что сказала моя мать. Я буду жить здесь. Я – преуспевающая писательница, и могу жить где угодно. И что такого, если я решу жить в месте, которое много для меня значит? Если я останусь в своем родном городе, это не сделает меня ничтожеством. Со своими литературными турами и конференциями я часто заезжаю в самые разные места; то, что я поселюсь в этом доме, ничего не изменит. Я знаю, чего хочу, и мне плевать, что об этом думают другие.

Особенно моя дражайшая мамочка.

Тучи зевают, и из их уст льет дождь. Я хватаю сумочку и выхожу из машины, вдыхая свежий запах дождя. В считанные секунды из легкой мороси он превращается в ливень. Я взбегаю по ступенькам крыльца и стряхиваю капли воды с рук и тела, словно мокрая собака.

Я люблю грозы – просто не люблю в них находиться, предпочитая уютно устроиться под одеялом с кружкой чая и книгой и слушать, как стучит дождь снаружи.

Вставляю ключ в замок и поворачиваю его. Однако он застревает, не поддаваясь больше ни на миллиметр. И я дергаю его, пока механизм наконец не проворачивается, и у меня не получается отпереть дверь.

Похоже, придется починить и это.

Открываю дверь, меня обдает леденящей прохладой. Вздрагиваю от сочетания холодного дождя, капли которого все еще покрывают мою кожу, и зябкого, спертого воздуха. В доме царит полумрак; в окна пробивается угасающий тусклый свет солнца, которое постепенно скрывается за серыми грозовыми тучами.

Кажется, начать рассказ мне следовало бы со слов: «Стояла темная грозовая ночь…»

Поднимаю взгляд и улыбаюсь, видя черный ребристый потолок, составленный из сотен тонких, длинных брусочков дерева. Над моей головой, замысловато изогнувшись, висит большая люстра из стали с кристаллами на кончиках. Она всегда была самой ценной вещью для бабушки.

Черно-белые шахматные полы ведут прямо к черной парадной лестнице – достаточно широкой, чтобы вместить рояль, – и перетекают в гостиную. Я иду дальше, мои ботинки поскрипывают на плитке.

Этот этаж представляет собой открытое пространство, и создается ощущение, будто громадина дома способна проглотить тебя целиком.

Гостиная располагается слева от лестницы. Я поджимаю губы и оглядываюсь вокруг, меня пронзает ностальгия. Все покрыто пылью, стоит запах нафталина, но дом выглядит точно так же, каким я видела его в последний раз, прямо перед смертью бабушки в прошлом году.

В центре гостиной у крайней левой стены расположен большой камин из черного камня, а вокруг него стоят красные бархатные диванчики. Перед ними – богато украшенный деревянный журнальный столик с пустой вазой из темного дерева. Раньше бабушка ставила в нее лилии, но теперь в ней лишь пыль и засохшие тушки жуков.

Стены здесь оклеены черными обоями с узором пейсли[2 — Пейсли – узор в виде капли со множеством мелких деталей и загнутым вверх концом. Также иногда называется турецким или индийским огурцом, слезами Аллаха, ботех или бута. Во всех культурах – символ жизни и плодородия.], дополняющими тяжелые золотистые шторы.

Один из моих любимейших уголков дома – это огромный эркер в его передней части, из которого открывается великолепный вид на лес за поместьем Парсонс. Прямо перед окном стоит красное бархатное кресло-качалка и соответствующий ему табурет. Бабушка часто сидела в нем, глядя на дождь; она рассказывала, что ее мать всегда делала так же.

Шахматная плитка продолжается на кухне с красивыми черными шкафами и мраморными столешницами. В центре – массивный остров с черными барными стульями с одной стороны. Мы с дедушкой частенько сидели здесь, наблюдая, как бабушка готовит что-то вкусненькое и напевает себе под нос.

Бросаюсь к высокой лампе у кресла-качалки и включаю свет, прогоняя воспоминания. И когда лампа начинает излучать мягкое маслянистое свечение, я облегченно вздыхаю. Несколько дней назад я звонила в коммунальную службу, чтобы они оформили дом на мое имя, однако, когда имеешь дело с таким старым поместьем, никогда нельзя быть полностью уверенным.

Затем я иду к термостату, и цифры на нем заставляют меня еще раз вздрогнуть.

Шестнадцать чертовых градусов.

Вдавливаю большим пальцем стрелку вверх и не останавливаюсь, пока температура не поднимается до двадцати трех. Не имею ничего против прохлады, но я бы предпочла, чтобы мои соски не прорезали одежду.

Оборачиваюсь и окидываю взглядом мой старый и новый дом – дом, в котором живет мое сердце с момента, с которого я себя помню, даже если мое тело и покидало его на какое-то время.

А затем улыбаюсь, наслаждаясь готическим великолепием поместья Парсонс. Именно таким задумали его мои прабабушка и прадедушка, и этот дух передавался из поколения в поколение. Бабушка часто говорила, что больше всего ей нравилось, что самой яркой деталью в комнате была она. И все же, несмотря на это, у нее были старческие предпочтения.

Я имею в виду, в самом деле, для чего у этих белых подушек кружевная кайма по краям и какой-то странно вышитый букет посередине? Это вовсе не мило. Это уродливо.

Я вздыхаю.

– Что ж, бабушка, я вернулась. Как ты и хотела, – шепчу я в пустоту.

– Ты готова? – спрашивает моя личная помощница.

Я бросаю взгляд на Мариетту, стоящую подле меня, и отмечаю, насколько рассеянно она протягивает мне микрофон. Ее внимание приковано к людям, все еще продолжающим стягиваться в небольшое здание. Этот местный книжный магазинчик не рассчитан на такое количество народа, однако каким-то образом они все же сумели собрать у себя это полчище: люди набиваются в тесное помещение, выстраиваются в очередь и ждут, когда я начну раздавать автографы.

Мой взгляд блуждает по толпе, я беззвучно считаю их. После тридцати сбиваюсь со счета.

– Ага, – отвечаю я.

Беру микрофон, и, когда всеобщее внимание обращается на меня, ропот стихает. На меня устремляются десятки глаз, отчего мои щеки вспыхивают румянцем. Моя кожа покрывается мурашками, но я люблю своих читателей, а потому справляюсь с этим.

– Прежде чем мы начнем, я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы пришли. Я ценю каждого из вас и невероятно взволнована встречей с вами. Вы готовы?! – спрашиваю я, добавляя своему тону оживления.

Не то чтобы я не была взволнована, просто обычно во время автограф-сессий чувствую себя крайне неловко. Я не очень хороша, когда дело доходит до социальных взаимодействий. Я из тех, кто после заданного вопроса с застывшей улыбкой пялится собеседнику в лицо, пока мозг пытается осмыслить тот факт, что я даже не расслышала вопроса. Чаще всего из-за того, что гул моего сердца отдается эхом в ушах.

Я устраиваюсь в кресле и достаю свою ручку. Мариетта быстренько желает мне удачи и убегает решать другие вопросы. Она уже не раз становилась свидетельницей моих казусов с читателями и имеет привычку смущаться вместе со мной. Полагаю, это один из недостатков работы представителя социального изгоя.

Вернись, Мариетта. Все гораздо веселее, когда смущаюсь не я одна.

Ко мне, с моей книгой «Странник» в руках, подходит первая читательница; на ее веснушчатом лице сияет улыбка.

– Боже мой, как же классно с вами познакомиться! – восклицает она, почти пихая книгу мне в лицо.

Теперь мой ход.

Я широко улыбаюсь и осторожно беру книгу.

– Мне тоже очень приятно с тобой познакомиться, – отвечаю я. – И, эй, мы обе в команде «Веснушки», – добавляю я, указывая пальцем на наши лица. Она издает немного неловкий смешок, ее пальцы касаются щеки. – Как тебя зовут? – поспешно спрашиваю я, пока мы не увязли в странном разговоре о коже.

Боже, Адди, а что если она ненавидит свои веснушки? Ты тупица.

– Меган, – отвечает девушка, а затем диктует мне имя по буквам.

Моя рука дрожит, пока я старательно вывожу ее имя и кратенькую благодарственную записку. Мой автограф небрежен, однако именно это и отражает всю полноту моего существования.

Возвращаю книгу и с искренней улыбкой благодарю читательницу.

Когда приближается следующий читатель, мое лицо застывает в напряжении. Кто-то пялится на меня. Чертовски глупая мысль, учитывая, что все здесь пялятся на меня.

Стараюсь не обращать на это внимания и одариваю подошедшего широкой улыбкой, однако это чувство только усиливается, пока не возникает ощущение, что под поверхностью моей кожи жужжат пчелы, а к моей плоти подносят горящий факел. Это… это не похоже ни на что, когда-либо испытанное мной раньше. Волоски на моей шее приподнимаются, и я чувствую, как щеки становятся ярко-красными.

Часть моего внимания сосредоточена на книге, которую я подписываю, и на восторженном читателе, а вторая половина – на толпе. Глаза неуверенно шарят по просторам книжного, пытаясь определить источник моего дискомфорта, стараясь не выдать себя.

Мой взгляд останавливается на одиноком человеке в самом конце. Мужчине. Толпа почти полностью заслоняет его, сквозь просветы между головами посетителей проглядывают лишь отдельные фрагменты его лица. Но от того, что я вижу, моя рука замирает, не дописав.

Его глаза. Один – темный и бездонный, что кажется, будто смотришь в колодец, а второй – льдисто-голубого цвета, совсем светлый, почти белый, как у хаски. Через выцветший глаз тянется шрам, как будто он и без того не привлекает внимания.

Когда слышу осторожное покашливание, я вздрагиваю, отвожу взгляд и снова возвращаюсь к книге. Моя ручка застыла на одном месте, оставив жирную чернильную точку.

– Извините, – бормочу я, завершая подпись. Беру закладку, лежащую рядом, и в качестве извинения подписываю ее и вкладываю в книгу.

Читатель улыбается мне, уже забыв о моей оплошности, и скрывается вместе со своей книгой. Когда я снова поднимаю взгляд, чтобы найти мужчину, его уже нет.

– Адди, тебе нужно потрахаться.

Я сжимаю губами соломинку и втягиваю в себя столько черничного мартини, сколько помещается во рту. Дайя, моя лучшая подруга, смотрит на меня, совершенно не впечатленная и с большим нетерпением, судя по изгибу ее бровей.

Думаю, мне нужен рот побольше. В нем поместилось бы больше алкоголя.

Но я не произношу это вслух, потому что, могу поспорить на левую половину своей задницы, ее следующей реакцией будет предложение поместить в него большущий член вместо этого.

Я не отвечаю и продолжаю сосать соломинку, она протягивает руку и отрывает пластик от моих губ. Я осушила стакан пятнадцать секунд назад и далее уже просто втягивала через соломинку воздух. И это самое активное воздействие на мой рот за последний год.

– Личное пространство, – бурчу я, оставляя стакан в покое.

Прячу глаза от Дайи, высматривая в ресторане официантку, чтобы заказать еще один мартини. Чем быстрее я снова засуну соломинку в рот, тем быстрее я смогу игнорировать этот разговор дальше.

– Не увиливай, сучка. У тебя плохо получается.

Наши глаза встречаются, и через секунду мы обе взрываемся смехом.

– Видимо, трахаться у меня тоже получается плохо, – говорю я, когда наш смех стихает.

Дайя бросает на меня укоризненный взгляд.

– У тебя было много возможностей. Просто ты ими не пользуешься. Ты привлекательная двадцатишестилетняя женщина с веснушками, отличными сиськами и задницей, за которую можно умереть. Мужики ждут прямо здесь.

Я пожимаю плечами, снова отмахиваясь. Дайя не так уж и ошибается – по крайней мере, касательно возможностей. Просто я не заинтересована ни в одной из них. Они все мне наскучили. Все предложения, которые я получаю, – это «что на тебе надето», «не хочешь ли заглянуть ко мне» и подмигивающий смайлик в час ночи. На мне те же треники, что и всю прошлую неделю, с таинственным пятном в промежности, и нет, черт побери, не хочу я заглядывать к тебе.

Дайя выжидающе протягивает руку.

– Дай-ка мне свой мобильник.

Мои глаза увеличиваются.

– Нет, черт побери.

– Аделин Рейли. Дай мне. Свой. Чертов. Телефон.

– Или что? – передразниваю я.

– Или я брошусь на тебя через стол, опозорю тебя до безобразия и все равно добьюсь своего.

Мой взгляд наконец-то находит нашу официантку, и я подзываю ее. С отчаянием. Она бросается ко мне, вероятно, решив, что я обнаружила в своей еде волос, хотя на самом деле сейчас меня беспокоит шило в заднице моей подруги.

Тяну время еще немного, интересуясь у официантки, какой напиток она посоветует. Я бы взглянула на барное меню еще разок, если бы заставлять ее ждать, когда у нее есть и другие столики, не было невежливым. Так что, увы, выбираю клубничный мартини вместо зеленого яблока, и официантка снова удаляется.

Вздыхаю и отдаю телефон Дайе, сильно шлепнув ее по протянутой руке, потому что ненавижу ее. Она торжествующе улыбается и начинает что-то набирать, озорной блеск в ее глазах становится все ярче. Ее большие пальцы переходят на турбо-скорость, в результате чего золотые кольца на них, практически расплываются.

Ее шалфейно-зеленые глаза светятся такой злобой, какую можно повстречать разве что в сатанинской Библии. Если бы я немного поискала, уверена, что нашла бы там и ее фотографию – секс-бомбу со смуглой кожей, прямыми черными волосами и золотым кольцом в носу.

Вероятно, она злой суккуб[3 — В средневековых легендах демон похоти и разврата, посещающий ночью молодых мужчин и вызывающий у них сладострастные сны.] или что-то в этом роде.

– С кем ты переписываешься? – вою я, едва не топая ногами, словно ребенок. Я держусь, но уже близка к тому, чтобы дать волю своей социальной тревоге и сделать что-нибудь бредовое, например, устроить истерику посреди ресторана. Возможно, дело усугубляется тем, что я пью уже третий мартини и в данный момент слегка жажду приключений.

Дайя поднимает глаза, блокирует телефон и возвращает его. Я сразу же открываю сообщения и начинаю листать их. Из моей груди вырывается стон, когда я вижу, что она занималась виртом с Грейсоном. Не переписывалась – виртовала.

– «Забегай вечерком и отлижи мою киску. Я жажду твой огромный член», – сухо читаю я вслух.

И это не все. Дальше – то, как я возбуждена и трогаю себя каждую ночь, думая о нем.

Я рычу и бросаю на нее самый мерзкий взгляд, на который только способна. По сравнению с моим лицом даже мусорный бак показался бы домом мистера Пропера.

– Да я бы так ни за что не сказала! – недовольно заявляю я. – Это даже не похоже на меня, ты – просто сука.

Дайя хохочет во весь голос, демонстрируя крошечную щель между передними зубами.

О, как я ее ненавижу.

Мой телефон пиликает. Дайя почти подпрыгивает на месте, пока я размышляю, не нагуглить ли мне «1000 способов умереть», чтобы пополнить их коллекцию новой историей.

– Прочитай, – требует она, и ее хваткие ручонки уже тянутся к моему телефону, чтобы узнать, что ответил Грейсон.

Я выхватываю мобильник из ее рук и открываю сообщение.

«Вот ты и пришла в себя, детка. Буду в восемь».

– Не помню, говорила ли я тебе об этом, но я чертовски тебя ненавижу, – ворчу я, одаривая подругу очередным мрачным взглядом.

Она улыбается и потягивает свой коктейль.

– Я тебя тоже люблю, крошка.

– Черт, Адди, я скучал по тебе, – выдыхает мне в шею Грейсон, прижимая к стене.

Утром на моем копчике будет синяк. Я закатываю глаза, когда он снова впивается в шею, и стону, когда он вставляет свой член между моих бедер.

Решив, что мне нужно прийти в себя и выпустить пар, я не стала отменять встречу с Грейсоном, как хотела сделать сначала. И как все еще хочу. Я уже пожалела о своем решении.

Теперь он прижимает меня к стене в моем жутком коридоре. Кроваво-красные стены украшают старомодные бра, между которыми – десятки семейных фотографий разных поколений. Я чувствую, как они смотрят на меня, в их глазах презрение и разочарование, когда они видят, как их потомка собираются отыметь прямо у них на глазах.

Работает всего несколько лампочек, и они подсвечивают лишь паутину, которой опутаны. Остальная часть коридора темна, и я только и жду, что оттуда выползет демон из фильма «Проклятие», чтобы у меня появился повод сбежать.

В такой ситуации я бы точно подставила Грейсону подножку и мне было бы совершенно не стыдно.

Он шепчет мне на ухо еще какие-то грязные словечки, в то время как я рассматриваю бра, висящее над нашими головами. Грейсон как-то вскользь упоминал, что боится пауков. Интересно, смогу ли я незаметно дотянуться до паутины, достать из нее паука и посадить его на рубашку Грейсона?

Это подгонит его задницу убраться отсюда, и, вероятно, он так смутится, что больше никогда не заговорит со мной. Полная победа.

Как раз в тот момент, когда я собралась привести свой план в исполнение, он отшатнулся назад, тяжело дыша от всех этих сольных французских поцелуев, которыми занимался с моей шеей. Словно ждал, что она лизнет его в ответ или что-то в этом роде.

Его медные волосы взъерошены моими руками, бледная кожа покрыта румянцем. Проклятие рыжих, я полагаю.

В остальном у Грейсона все в порядке с внешностью. Он горяч как сам грех, у него прекрасное тело и убийственная улыбка. Жаль, что он не умеет трахаться и, кроме того, полный и безоговорочный придурок.

– Пойдем в спальню. Мне необходимо оказаться внутри тебя прямо сейчас.

Внутренне я содрогаюсь. Внешне… я содрогаюсь тоже. Я пытаюсь скрыть это, стягивая через голову свою рубашку. Внимание у него как у бигля. Как я и предполагала, он уже позабыл о моей маленькой оплошности и пялится на мои сиськи.

Дайя была права и в этом. У меня действительно отличные сиськи.

Он тянется вверх, чтобы сорвать лифчик с моего тела – наверное, я бы его шлепнула, если бы он действительно его разорвал, – но замирает, когда нас прерывает громкий стук с первого этажа.

Звук настолько неожиданный, настолько сильный и громкий, что я вскрикиваю, а сердце в моей груди начинает колотиться. В ошеломленном молчании наши глаза встречаются. В мою входную дверь кто-то ломится, и звучит это не слишком приятно.

– Ты кого-то ждешь? – интересуется Грейсон, опуская руку, похоже, расстроенный тем, что его прервали.

– Нет, – выдыхаю я.

Торопливо натягиваю рубашку – задом наперед – и спешу вниз по скрипучим ступенькам. Выглядываю в окошко рядом с дверью. Никого не вижу и хмурюсь. Опускаю штору и замираю перед дверью, а на усадьбу опускается ночная тишь.

Ко мне подходит растерянный Грейсон.

– Эээ… Ты собираешься открыть? – тупо спрашивает он, указывая на дверь, будто я не в курсе, что она прямо передо мной. Почти благодарю его за ценное указание, но воздерживаюсь.

Что-то в этом стуке мои инстинкты восприняли как красный код. Он звучал агрессивно. Зло. Кто-то колотил в дверь изо всех сил.

Настоящий мужчина предложил бы сам открыть дверь, услышав столь яростный грохот. Особенно если вокруг вас километр густого леса и тридцатиметровый обрыв над водой.

Но вместо этого Грейсон выжидающе смотрит на меня. Так, будто глуповатая здесь я. Вздохнув, отпираю дверь и распахиваю ее.

И снова – никого. Выхожу на крыльцо, гниющие половицы под моим весом стонут. Мои волосы цвета корицы треплет холодным ветром, пряди щекочут лицо, вызывая мурашки. Они поднимаются вверх по коже, когда я заправляю волосы за уши и подхожу к краю крыльца. Опершись на перила, смотрю вниз, на боковую сторону дома. Никого.

С другой стороны дома тоже никого нет.

Вполне вероятно, что кто-то наблюдает за мной из леса, но я не могу знать этого наверняка, потому что слишком темно. Если только я не отправлюсь туда сама и не поищу.

И как бы я ни любила фильмы ужасов, становиться героиней одного из них я не собираюсь.

Грейсон выходит ко мне на крыльцо, обшаривая взглядом лес.

За мной кто-то наблюдает. Я чувствую это. Я уверена в этом так же, как и в существовании гравитации.

По позвоночнику, сопровождаемый всплеском адреналина, ползет холодок. То же самое я чувствую, когда смотрю ужастики. Сначала сердце начинает биться сильнее, затем в глубине желудка оседает тяжесть, которая в конце концов проникает в самое нутро. Я отодвигаюсь, мне совсем не нравится это ощущение.

Пошатываясь, возвращаюсь в дом и поднимаюсь по ступенькам. Грейсон неотрывно следует за мной. Я не замечаю того, что он раздевается по пути, пока он не входит за мной в мою спальню. Когда я разворачиваюсь, он уже совершенно голый.

– Серьезно? – вырывается у меня.

Что за чертов идиот. Кто-то только что ломился в мою дверь так, будто дерево лично всадило занозы ему в зад, а он сразу же готов вернуться к тому, на чем остановился. Он хлюпает на моей шее так, словно пытается вылизать желе из контейнера.

– Что? – недоверчиво вопрошает он, раскидывая руки в стороны.

– Ты что, не слышал того, что слышала я? Кто-то ломился в мою дверь, и это было довольно жутко. Я сейчас не в настроении заниматься сексом.

Что случилось с рыцарством? Я думала, что нормальный мужчина спросил бы, все ли со мной в порядке. Узнал бы, как я себя чувствую. Может быть, попытался бы убедиться, что мне хорошо и спокойно, прежде чем сунуть в меня свой член.

Знаешь, оглянись-ка вокруг себя, черт возьми.

– Ты серьезно? – вопрошает он, в его карих глазах сверкает гнев. Они цвета дерьма, как и его дерьмовая личность и еще более дерьмовый секс. Да этот чувак может дать фору рыбам в трепыхании, когда трахается. С таким же успехом он мог бы лежать голым на рыбном прилавке – так у него было бы больше шансов найти кого-нибудь, кто отвезет его к себе домой. И этим человеком буду не я.

– Да, я серьезно, – жестко отрезаю я.

– Черт побери, Адди, – огрызается он, сердито поднимая носок и натягивая его.

Грейсон выглядит как кретин – совершенно голый, если не считать этого носка, потому что остальная его одежда беспорядочно разбросана по моей прихожей.

Он выбегает из комнаты, на ходу собирая вещи. Примерно на полпути по длинному коридору он останавливается и оборачивается ко мне.

– Ты такая сука, Адди. Все, что ты делаешь, – это выкручиваешь мне яйца, и мне это надоело. Я сыт по горло тобой и этим гребаным жутким домом, – рычит он, тыча в меня пальцем.

– А ты – мудак. Убирайся на хрен из моего дома, Грейсон.

Его глаза сперва расширяются от шока, а затем сужаются в тонкие щелки, наполняясь яростью. Он разворачивается, отводит руку назад и обрушивает кулак в гипсокартон.

Из моего горла вырывается вскрик, когда половина его руки исчезает в стене, и мой рот разевается в шоке и изумлении.

– Поскольку твою я сегодня не получу, я решил проделать другую дырку. Починишь потом, сука, – выплевывает он.

Все еще в одном носке и с кучей одежды в руках, он уходит.

– Ты – козел!

Я в ярости бросаюсь к здоровенной дыре в моей стене, которую только что проделал Грейсон.

Минуту спустя внизу хлопает входная дверь.

Надеюсь, тот таинственный тип все еще там. Пусть этого засранца в одном носке грохнут.

4-е апреля, 1944

Там снаружи за моим окном какой-то странный человек.

Я не знаю, кто он и что ему от меня нужно, но мне кажется: он знает меня.

Он заглядывает в окно, только когда Джона нет дома.

И прячет лицо под шляпой. Я пыталась с ним заговорить, но он всегда убегает.

Я еще не говорила Джону. Не знаю почему, но что-то удерживает меня от того, чтобы открыть рот и признаться, что этот человек подсматривает за мной. Джону это не понравится. Он возьмет свое ружье и пойдет его искать.

Должна признать, я боюсь того, что случится с моим гостем, если мой муж в этом преуспеет.

Я очень боюсь этого странного незнакомца.

Но, мой бог, я так заинтригована.

Глава 2

Тень

Истошные крики боли, отражающиеся от цементных стен, начинают немного раздражать.

Быть и хакером, и исполнителем иногда хреново. Мне чертовски нравится причинять людям боль, но сегодня на этого нытика у меня нет ни капли терпения.

А обычно я терпелив как святой.

Я знаю, как добиться того, чего я хочу больше всего. Но, когда я пытаюсь получить хоть какую-либо стоящую информацию, а чувак слишком занят тем, что обделался и плачет, и, разумеется, не может дать мне связный ответ, я становлюсь немного раздражительным.

– Этот нож сейчас наполовину войдет в твое глазное яблоко, – предупреждаю я. – Я даже не собираюсь проявлять милосердие и всажу его тебе прямо в мозг.

– Черт, мужик, – кричит он. – Я же сказал тебе, что всего несколько раз ходил на этот склад. Я ничего не знаю ни о каком-то гребаном ритуале.

– Значит, ты хочешь сказать, что ты бесполезен, – предполагаю я, поднося лезвие к его глазу.

Он зажмуривает веки, будто кожа толщиной не более сантиметра может помешать ножу пройти насквозь.

Чертовски смешно.

– Нет, нет, нет, – умоляет он. – Я знаю кое-кого, кто может дать тебе больше информации.

По его носу, смешиваясь с кровью на лице, стекает пот. Его отросшие жирные светлые волосы прилипли ко лбу и затылку. Наверное, они уже не совсем светлые, так как большая их часть окрашена в красный.

Я отрезал ему ухо, вырвал десять ногтей, перерезал обе ахиллесовы пяты, нанес пару ножевых ранений в определенных местах, чтобы ублюдок не истек кровью слишком быстро, и переломал слишком много костей, чтобы их можно было сосчитать.

Придурок не сможет встать и уйти отсюда, это уж точно.

– Меньше слез, больше слов, – рявкаю я, царапая кончиком ножа по его все еще закрытому веку.

Он отшатывается от ножа, из-под ресниц текут слезы.

– Его зовут Фернандо. Он один из руководителей операции, ответственный за отправку мулов для поимки девочек. Он… он – большая шишка на складе, в общем, он там всем заправляет.

– Что за Фернандо? – бросаю я.

Он рыдает.

– Я не знаю, мужик, – причитает он. – Он просто представился Фернандо.

– Тогда как он выглядит? – нетерпеливо цежу я сквозь стиснутые зубы.

Он хлюпает носом, по его потрескавшимся губам стекают сопли.

– Мексиканец, лысый, со шрамом через всю голову, с бородой. Шрам невозможно не заметить, он довольно хреново выглядит.

Я разминаю шею, застонав, когда трещат мышцы. Чертовски долгий день.

– Круто, спасибо, чувак, – говорю я непринужденным тоном, будто я и не пытал его последние три часа.

Его дыхание затихает, и он смотрит на меня уродливыми карими глазами, в которых светится надежда.

Я едва не смеюсь.

– Ты меня отпустишь? – спрашивает он, глядя на меня, словно чертов бездомный щенок.

– Конечно, – киваю я. – Если ты сможешь встать и уйти.

Он смотрит вниз на свои разрубленные пятки, не хуже меня понимая, что, попытавшись встать, он тут же рухнет.

– Пожалуйста, мужик, – лепечет он. – Можешь мне помочь?

Я медленно киваю.

– Ага. Думаю, могу, – произношу я, прежде чем замахнуться и полностью погрузить нож в его зрачок.

Он умирает мгновенно. В его глазах даже еще не успела исчезнуть надежда. Вернее, в одном глазу.

– Ты насилуешь детей, – вслух произношу я, хотя он уже не может меня услышать. – Оставлю я тебя в живых, как же, – заканчиваю я со смехом.

Вынимаю нож, и хлюпающий звук грозит разрушить все мои планы поужинать в ближайшие несколько часов. Это раздражает, поскольку я голоден. Хоть я и люблю хорошую пытку, я определенно не из тех мудаков, которые получают удовольствие от звуков, сопровождающих ее.

Бульканье, хлюпанье и прочие странные звуки, которые издают тела, испытывающие сильную боль, и погружаемые в них посторонние предметы, – не та мелодия, под которую я хотел бы засыпать.

А теперь самая неприятная часть – расчленение тела на куски и правильная его утилизация. Я не доверяю это другим людям, приходится заниматься утомительной, грязной работой самому.

Вздыхаю. Как там говорится? Если хочешь, чтобы все было сделано правильно, сделай это сам?

Ну, в данном случае – если не хочешь, чтобы тебя поймали и привлекли за убийство, избавляйся от тела сам.

Только пять часов вечера, а по ощущениям – все десять. И как бы хреново не ощущал себя после расчлененки, я готов съесть здоровенный бургер.

Моя любимая бургерная находится прямо на третьей авеню, не слишком далеко от моего дома. С парковкой в Сиэтле паршиво, поэтому приходится парковаться в нескольких кварталах и идти туда пешком.

Надвигается шторм, и в ближайшее время на наши головы и плечи ледяными иглами обрушится ливень – в общем, типичная сиэтлская погода.

Насвистываю какую-то неизвестную мелодию, пока иду по улице, проходя мимо магазинов и множества лавочек, в которых туда-сюда, словно рабочие муравьи, снуют люди.

Впереди – книжный магазин, залитый светом, мягкое сияние которого льется на холодный, мокрый тротуар, приглашая прохожих окунуться в его тепло. Подойдя ближе, я замечаю, что он полон людей.

Бросаю на него мимолетный взгляд, прежде чем двинуться дальше. Художественные книги меня не интересуют – я читаю только те, которые могут меня чему-нибудь научить. В частности, IT и хакерству.

Но сейчас подобных книг уже нет. Я в совершенстве освоил эту область.

Когда я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на какую-нибудь еще ерунду, мой взгляд задерживается на доске прямо у входа в книжный магазин, с него на меня смотрит улыбающееся лицо.

Мои ноги невольно замедляют шаг, пока не приклеиваются к цементному тротуару. Кто-то врезается в меня сзади, маленькая фигурка едва сдвигает меня с места, однако это помогает мне выйти из странного транса, в который я впал.

Разворачиваюсь, чтобы бросить взгляд на разъяренного парня позади меня, его рот уже открыт, и он готов обругать меня последними словами, но как только натыкается взглядом на мое покрытое шрамами лицо, то сразу же срывается прочь практически бегом. Это выглядело ужасно смешно, если бы я не был так растерян.

Лицо передо мной – это фотография автора, который проводит автограф-сессию.

И она невероятна.

Длинные волнистые каштановые волосы, разлетевшиеся по изящным плечам. Кожа цвета слоновой кости с веснушками, усеивающими нос и щеки. Светлыми и точечными, не отягощающими ее невинное лицо.

Но что притягивает меня – это ее глаза: жгучие, раскосые; такие всегда выглядят соблазнительно. Они почти такого же оттенка, что и ее волосы. Этот светло-каштановый цвет встречается нечасто. Один взгляд этой девушки – и любой мужчина встанет на колени.

А ее губы – пухлые и розовые, растянутые в лучезарную улыбку с рядом ровных белых зубов.

Перевожу взгляд на имя под фотографией.

Аделин Рейли.

Прекрасное имя, подходящее богине.

В ней нет той пластмассовой красоты, которую можно увидеть на полках журналов. Хотя она легко смогла бы попасть на одну из этих обложек, не прибегая к фотошопу и хирургии, черты ее лица – естественны.

Я видел много красивых женщин в своей жизни. И трахал – много.

Но в ней есть что-то, что меня завораживает. У меня за спиной словно бушует ураган, подталкивающий меня к ней и не оставляющий места для сопротивления. Ноги несут меня в книжный, мои черные ботинки оставляют грязь на приветственном коврике у входа.

Преобладающий запах, что витает здесь, – это запах подержанных книг, хоть и искаженный из-за большого скопления людей. Это небольшое помещение было рассчитано не более чем на десять больших книжных стеллажей в левой его части, небольшую кассу справа и, вероятно, вмещает человек тридцать. Но сейчас в центре зала установлен большой стол, за которым сидит писательница, а в сам душный магазин набилось по меньшей мере вдвое больше людей.

Здесь слишком жарко. Слишком людно.

И какой-то мудак рядом со мной непрерывно ковыряет в носу, его грязная рука то и дело пачкает книгу, которую он держит в руках. Я мельком вижу Рейли на обложке.

Бедная девушка. Вынуждена расписываться на книге, которая, вероятно, полностью покрыта козявками.

Я открываю рот, чтобы сказать этому ублюдку, чтобы он прекратил поиски сокровищ в своих ноздрях, когда мне чудится, что небесные врата распахнулись.

В эту секунду люди перед нами расступаются самым удачным образом и обеспечивают мне прекрасный обзор. Сначала я вижу ее только краем глаза, но и этого взгляда достаточно, чтобы мое сердце заколотилось.

Поворачиваю голову, как одна из тех жутких сучек в фильме «Экзорцист» – медленно, но вместо злобной улыбки, уверен, у меня такой вид, будто я только что получил доказательства того, что Земля на самом деле плоская или еще какого-нибудь подобного дерьма.

Потому что это так же чертовски смешно.

Кислород, слова, связные мысли – все это ускользает от меня, когда я впервые вижу Аделин Рейли во плоти.

Дерьмо.

Вживую она еще более совершенна. От одного ее вида у меня слабеют колени и учащается пульс.

Я не знаю, существует ли Бог на самом деле. Я не знаю, ступала ли когда-нибудь нога человека на Луну. Так же как не знаю, существуют ли параллельные вселенные. Но теперь я точно знаю, что прямо сейчас обнаружил смысл жизни, сидящий за столом с неловкой улыбкой на лице.

Сделав глубокий вдох, я нахожу место у стены в глубине зала. Я пока не хочу подходить слишком близко.

Нет.

Хочу понаблюдать за ней какое-то время.

Так что остаюсь позади, выглядывая из-за десятков голов, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Слава богу, я достаточно высок, потому что если бы мне не хватило роста, то, скорее всего, пролез бы ближе сквозь толпу.

Высокая тонкая женщина протягивает моей новой одержимости микрофон, и на краткий миг та выглядит так, будто готова броситься наутек. Она смотрит на микрофон, как на отрубленную голову.

Но через несколько секунд этот взгляд исчезает, она успевает надеть маску. Затем берет микрофон и подносит его к своим дрожащим губам.

– Прежде чем мы начнем…

Черт, ее голос – чистый дым. Такой голос можно услышать разве что в порнофильмах. Я закусываю нижнюю губу, сдерживая стон, прислоняюсь к стене и смотрю на нее, совершенно очарованный существом передо мной.

В моей груди поднимается что-то необъяснимо темное. Черное, злое и жестокое. Даже опасное.

Все, чего я хочу, – это сломать ее. Разбить на кусочки. А потом расставить эти части так, чтобы они совпали с моими собственными. Мне плевать, если они не подойдут – я их подгоню.

И тут понимаю, что собираюсь сделать что-то плохое. Я знаю, что собираюсь переступить черту, из-за которой уже никогда не смогу вернуться назад, но во мне нет ни капли сомнения.

Потому что я одержим.

Я зависим.

И с радостью переступлю любую черту, которая поможет сделать эту девушку моей. Если это заставит ее стать моей.

Я уже принял решение – решение, укрепившееся в моем разуме, словно в граните. В этот момент ее блуждающие глаза встречаются с моими, наши взгляды сталкиваются с такой силой, что я едва не опускаюсь на колени. Ее глаза слегка округляются, и кажется, будто она так же очарована мной, как и я ею.

А затем читатель перед ней привлекает ее внимание к себе, и я понимаю, что мне нужно уходить прямо сейчас – до того, как я сотворю что-то глупое или похищу ее в присутствии по меньшей мере пятидесяти свидетелей.

Неважно. Теперь она от меня не сбежит.

Я только что нашел себе маленькую мышку и не остановлюсь, пока не поймаю ее.

10-е апреля, 1944

Мой гость здесь, за моим окном, смотрит на меня, пока я пишу. Рука моя дрожит, и я не могу сказать, из страха ли. Это чувство я бы не смогла объяснить, даже если бы попыталась.

Я уже пробовала писать об этом. Объяснить это. Но нет таких слов, чтобы описать его в полной мере.

Думаю, самое точное описание – трепет.

Я не знаю, что со мной. Но что-то очень неправильное, я уверена.

Когда наши глаза встречаются, мое дыхание прерывается. В моей крови зажигается огонь.

Моей плоти словно касаются оголенные провода.

Это идет изнутри, и я боюсь, что становлюсь зависимой.

Он подходит ближе. Я смотрю в его глаза, позабыв о дневнике.

Это уже входит в привычку.

Моя рассеянность. Джон начал замечать.

Он засыпает меня вопросами о том, что у меня на уме.

Как я могу сказать мужчине, которого люблю, что думаю о другом? Как я могу сказать, что представляю другого, пока меня целует мой муж? Когда он касается меня?

Мой гость уходит, исчезая в темноте.

Я боюсь этого человека.

Но я все еще слишком заинтригована.

Глава 3

Манипулятор

Не так я представляла себе вечер пятницы. Копаться в стенах старого дома, внутри которого обитает бог знает кто.

Я так и представляю, что в мою руку вот-вот вцепится бешеная белка, обезумевшая от голода и готовая съесть что угодно, поскольку кучу лет была замурована в стенах и питалась одними жуками.

Моя рука с фонариком по самое плечо погружена в проклятую дыру, пробитую Грейсоном. Свободного места здесь достаточно, чтобы просунуть еще и часть головы под странным углом, чтобы осмотреться.

Глупо. Я – глупая.

Как только я услышала, как дверь захлопнулась за задницей Грейсона, тут же изучила причиненный ущерб. Дыра оказалась не очень большой, но меня насторожила довольно широкая щель между стенами. По крайней мере, в целый метр. И зачем только она здесь, если на то нет причины?

Меня словно магнитом тянет к ней. Каждый раз, когда я пытаюсь отойти, по мне проносится мощная вибрация. Кончики пальцев гудят от желания протянуть руку. Заглянуть в бездонную пустоту и найти то, что зовет меня.

И вот я стою здесь, скрючившись и забившись в дыру. Раз уж моя сегодня пустует, то сгодится и эта.

Фонарик на моем телефоне высвечивает внутри стены деревянные балки, плотную паутину, пыль, тушки жуков. Я поворачиваюсь и направляю свет в противоположную сторону. Ничего. Паутина слишком толстая, чтобы разглядеть хоть что-либо, поэтому я поддеваю ее слои телефоном, словно палкой.

Клянусь, если я его уроню, я выйду из себя. Достать его будет невозможно – и придется покупать новый.

Вздрагиваю от прикосновения паутинок, кажется, будто по моей коже ползают жучки. Я снова разворачиваюсь влево и еще раз направляю фонарик в ту сторону.

Сбиваю еще паутину. Я уже почти готова просто махнуть на все рукой и забыть о том зове сирены, из-за которого попала в эту дурацкую ситуацию.

Ага!

Чуть дальше по коридору на свету что-то блестит. Всего лишь слабый намек, но и этого достаточно, чтобы я подскочила от восторга, ударившись головой о толстый гипсокартон, и в волосы мне что-то посыпалось.

Ох.

Игнорируя тупую пульсацию в затылке, выдергиваю руку и мчусь по коридору, прикидывая расстояние до того места, где заметила загадочный предмет.

Снимаю фоторамку с гвоздя и осторожно кладу ее на пол. И делаю так еще несколько раз, пока не натыкаюсь на фотографию моей прабабушки, сидящей на ретро-велосипеде, с охапкой подсолнухов в корзине. Она широко улыбается, и хотя фотография черно-белая, я уверена, что на ней красная помада. Бабушка говорила, что она красила губы такой перед тем, как поставить кофе.

Снимаю фотографию со стены и задыхаюсь, обнаружив перед собой зеленый армейский сейф. Он старый, с обыкновенным циферблатом на замке. Мои пальцы скользят по нему, и в моих легких разгорается волнение.

Я только что нашла сокровище. И, полагаю, благодарить за это должна Грейсона. Хотя мне хочется думать, что в конце концов я бы убрала все эти фотографии, чтобы мои предки больше не смогли смотреть свысока на мои крайне сомнительные поступки.

Смотрю на сейф, когда на меня налетает холодный поток воздуха, обращающий мою кровь в лед. От резкого похолодания я оборачиваюсь и оглядываю пустой коридор.

Мои зубы клацают, и кажется, я даже вижу, как из моего рта вырывается пар. Но так же быстро, как и появилось, ощущение исчезает. Мое тело медленно согревается до нормальной температуры, однако холодок вдоль позвоночника никуда не пропадает.

Не могу оторвать взгляда от пустого пространства, ожидая, что вот-вот что-то произойдет, но минуты идут, а я все стою и стою.

Сосредоточься, Адди.

Аккуратно положив фото на пол, я решаю стряхнуть с себя этот странный озноб и погуглить, как вскрыть сейф. Отыскав несколько форумов с пошаговым описанием процесса, бегу к дедушкиному ящику с инструментами, что пылится в гараже.

Это помещение никогда не использовалось для автомобилей, даже когда домом владела бабушка. Вместо этого здесь поколениями копился хлам, главным образом состоящий из инструментов деда и всякой всячины из дома. Хватаю нужные инструменты, бегу обратно по лестнице и приступаю к взлому. Старая конструкция довольно паршива с точки зрения надежности, но, полагаю, тот, кто поставил здесь эту коробку, не думал, что ее вообще кто-нибудь найдет. По крайней мере, не при их жизни.

После нескольких неудачных попыток, разочарованных стонов и разбитого пальца у меня наконец-то получается. Подсвечиваю фонариком, и нахожу внутри три книги в коричневых кожаных переплетах. Ни денег. Ни драгоценностей. Ничего ценного – по крайней мере, в денежном эквиваленте.

Честно говоря, я не особо рассчитывала на что-то подобное, но все равно удивилась, что не нашла ничего из этого, учитывая, что большинство людей используют сейфы как раз для хранения ценностей.

Протягиваю руку и беру находки, наслаждаясь ощущением мягкой маслянистой кожи под пальцами. На моем лице расплывается улыбка, когда я провожу по надписи на первой книге.

«Женевьева Матильда Парсонс».

Моя прабабушка – мама бабушки и та самая женщина на фотографии, знаменитая своей красной помадой и яркой улыбкой, которая спрятала сейф. Бабушка всегда говорила, что ее звали Джиджи.

Быстрый взгляд на две другие книги подтверждает, что на них то же самое имя. Ее дневники? Должно быть так.

Ошеломленная, я иду в свою спальню, закрываю за собой дверь и устраиваюсь на кровати, скрестив ноги. Вокруг каждой книги намотан кожаный шнурок. Когда я беру первую книгу, осторожно разматываю шнур и открываю ее, внешний мир для меня исчезает.

Это в самом деле дневник. На каждой странице записи, сделанные женским почерком, а в самом низу каждого листа – фирменный отпечаток в форме поцелуя губной помадой моей прабабушки.

Она умерла задолго до моего рождения, однако я выросла, слушая бесчисленные истории о ней. Бабушка говорила, что дикий характер и острый язык она унаследовала от своей матери. Интересно, знала ли она об этих дневниках? Читала ли она их когда-нибудь?

Если Женевьева Парсонс была такой необузданной, как рассказывала бабушка, то, думаю, эти дневники могут поведать много интересного. Улыбаясь, я раскрываю оставшиеся две книги и проверяю даты на первых страницах, чтобы убедиться, что начну с начала.

А потом я не сплю всю ночь и читаю, с каждой новой записью ощущая все большее беспокойство.

Из беспокойного сна меня выдергивает глухой стук на нижнем этаже. Кажется, будто я вынырнула из глубокого, непроницаемого тумана, залегшего в самых глубинах моего мозга.

Продрав глаза, я пялюсь на закрытую дверь, концентрируясь на ее тусклых очертаниях, пока мой мозг не осознает, что меня разбудило. Сердце значительно опережает мой разум, мышцы в моей груди бешено сокращаются, а волосы на затылке встают дыбом.

На желудок накатывает облако беспокойства, и только спустя несколько секунд я понимаю, что звук, который я слышала, издала моя захлопнувшаяся входная дверь.

Медленно сажусь и вылезаю из-под одеяла. В теле бурлит адреналин, я уже проснулась.

В моем доме только что кто-то был.

Звук мог оказаться чем угодно. Это мог быть оседающий фундамент. Или, черт возьми, даже парочка призраков. Но точно так же, как интуиция предупреждает тебя о чем-то плохом, моя интуиция говорит мне, что в моем гребаном доме кто-то только что был.

Это тот тип, что стучал в дверь? Ведь так, верно? Это было бы слишком большим совпадением, чтобы какой-нибудь незнакомец специально проделал путь длиной в километр до поместья только для того, чтобы постучаться и уйти. И теперь он вернулся.

Если вообще уходил.

Встаю с кровати, меня охватывает озноб, по коже бегут мурашки. Дрожа, я беру с тумбочки телефон и неслышными шагами направляюсь к двери. Медленно открываю ее и съеживаюсь от громкого скрипа.

Мне нужна храбрость Льва и пусть Железный Дровосек смажет петли на моей двери. Я дрожу как лист, но отказываюсь прятаться и позволять кому-то свободно расхаживать по моему дому.

Щелчок выключателя, и лампочки начинают мерцать, освещая коридор как раз настолько, чтобы мой разум мог поиграть со мной в игры, рисуя за пределами света теневые фигуры. И пока я медленно иду к лестнице, чувствую, как за мной наблюдают глаза с висящих на стенах картин.

Смотрят, как я совершаю очередную дурацкую ошибку. Они словно говорят: «Глупая девчонка, тебя же сейчас убьют. Оглянись. Он прямо за тобой».

От последней мысли я хватаю ртом воздух и оборачиваюсь, хотя точно знаю, что за спиной никого нет. Мой чертов тупой мозг слишком изобретателен.

Эта его способность чудесно помогает моей карьере, но в этот самый момент я ни хрена не рада ей.

Ускорившись, я спускаюсь по лестнице. Сразу же включаю свет, морщась от его яркости, обжигающей глаза.

Лучше, чем альтернатива обыскивать все вокруг с помощью единственного луча фонарика. Я бы умерла на месте, если бы обнаружила кого-то, скрывающегося в моем доме. В один миг тут никого нет, а в следующий – привет, вот он, мой убийца. Нет, черт возьми, спасибо.

Когда я не обнаруживаю никого ни в гостиной, ни на кухне, поворачиваю ручку на входной двери. Она все еще заперта, а это значит, что тот, кто ушел, каким-то образом сумел снова запереть дверь за собой.

Или он вообще не ушел.

Резко вдохнув, я бросаюсь через гостиную на кухню и сразу же тянусь к ножам.

Но тут в поле моего зрения попадает нечто, лежащее на столешнице, и я застываю на месте. Мои глаза устремляются к предмету, и с моих губ срывается проклятие, когда я опознаю в предмете одинокую красную розу, лежащую на стойке.

Смотрю на цветок так, словно это живой тарантул, глядящий прямо на меня и приглашающий подойти ближе. И если я осмелюсь, он, несомненно, сожрет меня живьем.

С дрожью вздыхая, я сдергиваю цветок со столешницы и верчу его в пальцах. Шипы на стебле срезаны, и у меня возникает странная мысль, что это было сделано специально, чтобы я не укололась.

Но эта мысль безумна. Если кто-то пробирается ночью в мой дом и оставляет мне цветы, то его намерения прямо противоположны добродетели. Он пытается запугать меня.

Сжав кулак, я сминаю цветок и выбрасываю в мусорное ведро, а затем возвращаюсь к тому, за чем пришла. Выдергиваю ящик, столовое серебро громко звякает в тишине, а затем захлопываю его, выбрав самый большой нож. Я слишком зла, чтобы быть тихой и незаметной.

Кто бы здесь ни прятался, он услышит мое приближение за километр, но мне уже наплевать. У меня нет желания таиться.

Сейчас я в ярости.

Меня бесит, что кто-то решил, будто может просто ворваться в мой дом, пока я сплю. И особенно мне не нравится то, что этот кто-то заставляет меня чувствовать себя уязвимой в моем собственном доме.

А потом имеет наглость оставлять мне цветок, как гребаный чудик? Может, он и обезвредил эту розу, обрезав ее шипы, но я с радостью продемонстрирую, что роза все еще опасна, если запихнуть ее прямо в его глотку.

Тщательно проверяю первый и второй этажи, но не нахожу никого, кто бы мог меня поджидать. И только когда я оказываюсь в конце коридора второго этажа и упираюсь взглядом в дверь, ведущую на чердак, мои поиски обрываются.

Я застываю на месте. Каждый раз, пытаясь заставить себя шагнуть вперед, я корю себя за то, что не проверила каждое помещение в поместье, но не могу сдвинуться ни с места. Все во мне кричит, чтобы я не приближалась к этой двери.

Что я найду там что-то ужасающее, если подойду.

Чердак был тем самым местом, где бабушка частенько уединялась со своим вязанием, напевая что-нибудь, и где летом ее со всех сторон обдувало несколько вентиляторов. Клянусь, иногда я слышу с чердака эти мелодии, но не могу заставить себя подняться наверх и проверить.

Это подвиг, который, видимо, мне не удастся совершить и сегодня. У меня не хватает смелости подняться туда. Адреналиновые пары иссякают, и усталость тяжелым грузом наваливается на мои кости.

Вздохнув, волоку ноги на кухню за стаканом воды. Выпиваю его в три глотка, а затем наполняю и снова опустошаю.

Опускаюсь на барный стул и, наконец, откладываю нож. Мой лоб покрыт тонким слоем пота, и когда я наклоняюсь и упираюсь им в холодную мраморную столешницу, по всему телу пробегают мурашки.

Тот тип ушел, но мой дом – не единственное место, куда он вторгся сегодня ночью.

Теперь он в моей голове – как он, черт возьми, и хотел.

– Кто-то вломился в мой дом прошлой ночью, – признаюсь я, зажав телефон между ухом и плечом. Ложка звенит в керамической кружке, пока я помешиваю кофе. Я пью уже вторую чашку, а мне все еще кажется, что на глазах у меня гантели, и в состязании по тяжелой атлетике мои веки проигрывают.

После ухода этого гада прошлой ночью я так и не могла снова заснуть, а потому обошла весь дом, чтобы убедиться, что все окна заперты.

То, что они оказались уже заперты, встревожило меня еще больше. Все до единой двери и окна были заперты и до, и после его ухода. Так как же, черт возьми, он вошел и вышел?

– Погоди, что ты сказала? Кто-то вломился в твой дом? – вскрикивает Дайя.

– Ага, – отвечаю я. – Он оставил мне красную розу на столешнице.

Повисла тишина. Никогда не думала, что наступит тот день, когда Дайя Пирсон потеряет дар речи.

– Но это еще не все. Полагаю, это самое худшее в грандиозной программе вчерашнего вечера.

– А что еще случилось? – резко спрашивает она.

– Ну, Грейсон – мудак. Он как раз пытался отыскать языком загадочное отверстие на моей шее, когда кто-то постучал в мою входную дверь. И я имею в виду, очень сильно постучал. Мы вышли посмотреть, но никого не было. Думаю, это был мой новый друг.

– Ты серьезно, черт возьми?

Я продолжаю рассказывать дальше. Об идиотизме Грейсона – тут я немного зациклилась, жалуясь. Потом про его кулак, сломавший мою стену, и его драматический уход. Но я ничего не упоминаю о сейфе и дневниках, которые нашла, или о том, что я в них прочла. Я еще не переварила их, как и иронию того, что я читаю преступную историю любви, а потом кто-то вламывается в мой дом в ту же ночь.

– Я приеду к тебе, – заявляет Дайя, когда я замолкаю.

– Сегодня я буду убираться в доме, чтобы подготовить его к ремонту, – отвечаю я, чувствуя себя измотанной уже от одной мысли об этом.

– А я помогу. Будем пить, чтобы было интереснее.

На моем лице появляется слабая улыбка. Дайя всегда была хорошим другом.

Она моя лучшая подруга еще со средней школы. После выпуска мы продолжили общаться, даже когда разъехались в разные колледжи. Следующие несколько лет возможность видеться у нас была только по праздникам и на ежегодной ярмарке призраков.

Я бросила колледж через год после поступления и занялась писательской карьерой, а Дайя получила степень в области IT. Каким-то образом она влилась в некую хакерскую группировку и стала народным мстителем, разоблачающим правительственные секреты.

Она – самый большой сторонник теории заговоров, которого я когда-либо встречала, но даже я в состоянии признать, что дерьмо, которое она раскапывает, вызывает беспокойство и имеет слишком много доказательств, чтобы считаться одной лишь теорией.

Несмотря на это, наши профессии предоставляют нам достаточно свободы в повседневной жизни. Нам повезло больше, чем большинству.

– Я очень ценю это. Увидимся, – говорю я, прежде чем повесить трубку.

Вздыхаю и смотрю на дневники, лежащие на столешнице передо мной. Я еще даже не дочитала первую книгу, а уже нервничаю по поводу продолжения. С каждым словом мне хочется все больше отречься от Джиджи.

Почти так же сильно, как хочется быть ею.

12-е апреля, 1944

Он снова пришел. Осмелюсь сказать, что я была бы расстроена, если бы он этого не сделал.

Джон ушел на работу, Серафина была в школе. Едва дом опустел, я уже была у окна. Должна признать, я не горжусь этим.

В этот раз он вошел в дом.

Я застыла на месте. В ужасе от того, что он сделает, и ожидая этого.

Когда он явил мне свое лицо, не укрытое тенями, у меня перехватило дыхание.

Он красив. Пронзительные голубые глаза.

Волевой подбородок. И он большой.

Очень большой.

Он приблизился ко мне, все еще не говоря ни слова. Он ласкал мое лицо своими пальцами.

Так нежно. Он обошел меня по кругу, позволив своим пальцам проскользить по моей коже.

Я дрожала и улыбалась под его прикосновениями. Его же улыбка заставила мое сердце остановиться в груди.

А затем он ушел. Без единого слова.

Я едва не начала умолять его остаться, но сдержалась.

Он вернется.

Глава 4

Манипулятор

– Твоя бабушка была чокнутой, – объявляет Дайя, а затем берет в руки старое, пыльное женское белье.

Я отшатываюсь, возмущенная зрелищем. Моя глупая подруга держит за края кружевные трусы и вызывающе болтает языком. Или предполагает, что это должно быть вызывающе.

Сейчас мне не до этого.

– Кончай, пожалуйста.

Она резко закатывает глаза, имитируя оргазм, но в итоге это больше напоминает экзорцизм.

– Сейчас ты ведешь себя совершенно неуместно. А если моя бабушка видит тебя?

Это ее приструнивает. Исподнее опускается, а выражение ее лица становится не столь наглым.

– Ты думаешь, она стала призраком? – спрашивает Дайя, и ее широко раскрытые глаза обшаривают дом так, словно привидение бабушки играет с ней в прятки.

Я закатываю глаза. Бабушка, наверное, сделала бы так же, если бы могла.

– Бабушка любила этот дом. Я бы не удивилась, останься она здесь, – невозмутимо пожимаю плечами. – Я уже видела привидений, и здесь происходит много всякого необъяснимого дерьма.

– А ты знаешь, как отрезвить, – жалуется она, швыряя белье в мусорное ведро немного агрессивно.

Я улыбаюсь, удовлетворенная ее оценкой. Все равно, лишь бы она перестала размахивать перед моим лицом старыми трусами моей бабушки.

– Пойду налью нам еще выпить, – успокаиваю я, взваливая массивный мусорный пакет на плечо. Но вовсе не горжусь тем, что дыхание с шумом вырывается из моих легких и что меня сразу же прошибает пот.

Мне действительно стоит перестать пить и уделить время занятиям спортом.

Начну со следующего года. Это практически само собой разумеющееся, что я попытаюсь осуществить это и брошу в течение одной недели, пообещав себе попробовать еще раз в следующем году. Так происходит каждый раз.

– Сделай покрепче. Мне это необходимо, я так и чувствую, как за мной наблюдают потусторонние силы.

Снова закатываю глаза.

– Исполни небольшой стриптиз. Это их отпугнет, – бесстрастно советую я.

Резкий порыв воздуха рядом с моим ухом заставляет мои волосы взметнуться, а через секунду о стену передо мной ударяется рулон скотча. Я с хохотом покидаю комнату, а вслед мне несется ругань Дайи.

Она прекрасно понимает, что красива, так что я частенько подтруниваю над ней. Время от времени кто-то должен усмирять эту сексуальную сучку. Она слишком зазнается, если я перестану.

Сбрасываю мусорный пакет у входной двери и иду на кухню. Беру ананасовый сок из холодильника и разворачиваюсь к стойке, чтобы приготовить новые коктейли.

И похоже, я вытянула короткую соломинку, придя сюда. Мои легкие сжимаются, а кровь в жилах застывает, обращаясь в ледяную крошку.

На столешнице стоит пустой стакан из-под виски, а рядом – еще одна красная роза. От виски моего деда осталась лишь капля.

И этого стакана здесь раньше не было. Последний час мы с Дайей безвылазно торчали на втором этаже, по пояс копаясь в старье.

Я обхожу столешницу кругом, как будто предметы на ней – это дремлющий питон, готовый в любой момент сорваться с места и задушить меня.

Мое сердце стучит в ушах, когда я неуверенно протягиваю руку и поднимаю стакан, осматривая его так, словно это волшебный шар предсказаний, который покажет мне человека, который из него пил.

Очевидно, что на кухне я одна. С того места, где я стою, видно входную дверь. И тем не менее, мои глаза продолжают прочесывать окружающее пространство кухни и гостиной в поисках человека, который пробрался в мой дом, достал стакан с бутылкой и угостился виски. А в это время я и моя лучшая подруга были наверху, не подозревая об опасности, таящейся под нами.

Я не слышала, чтобы кто-то входил в дом. Ни единого звука.

В гневе подбегаю ко входной двери и дергаю ручку. Заперто. Как, черт возьми, и всегда. Кажется, в этом больше нет необходимости, поскольку замка, чтобы удержать этого гада, недостаточно.

– Где моя выпивка, сучка? Я слышу шепот и прочее дерьмо, – громко зовет Дайя со второго этажа.

– Иду! – кричу я в ответ, и мой голос срывается.

Я возвращаюсь на кухню, продолжая озираться, словно здесь появился какой-то тоннель в другую вселенную, и этот чудик может выскочить из него в любой момент.

Справа от кухни проход, который соединяется с коридором на другой стороне лестничной клетки. В недрах этого проема таится тьма. Там легко может находиться человек, скрывающийся от посторонних глаз. Или он даже может прятаться в одной из спален, поджидая, пока я пройду мимо.

В моей крови поднимается еще один всплеск адреналина. Я могу оказаться одной из тех тупых сучек, которых показывают в слэшерах и которые всегда отправляются на разведку, на них еще хочется наорать за их тупость.

Неужели я действительно хочу встретить свою возможную смерть таким образом? Неужели я глупая девчонка, которая не может просто выбежать из дома или позвать на помощь? Или меня будет запугивать какой-то придурок, который решил, что он может являться в мой дом, когда ему заблагорассудится? Пить виски моего деда. И оставлять улики, будто его не волнует, что его поймают.

Это заставляет меня задуматься: а стоит ли ему вообще прятаться? Совершенно очевидно, что способ проникнуть в дом незаметно у него есть. Какой смысл ему прятаться в спальне или в темном коридоре? Он легко может подкрасться ко мне в любой момент. Приходить и уходить, когда ему вздумается.

Осознание этого факта вызывает во мне настоящую ярость наравне с беспомощностью. Что толку менять замки, если они ему не помеха?

Глубоко вздохнув, я решаю сыграть роль тупой сучки. Схватив нож, обшариваю весь дом, стараясь не шуметь. Я не хочу пугать Дайю понапрасну.

Ничего не обнаружив, возвращаюсь на кухню, беру розу, отрываю лепестки от стебля и бросаю их в пустой стакан.

Часть меня почти надеется, что он вернется, чтобы посмотреть на мой маленький шедевр.

– Не буду врать, я за тебя волнуюсь, – признается Дайя, задерживаясь перед дверью.

Она провела весь день со мной, прибираясь в доме. Я арендовала мусорный контейнер, и мы загружали его до тех пор, пока ни одна из нас не смогла больше поднять руки.

Спустя десять часов и несколько поездок в «Гудвилл» мы наконец закончили уборку поместья. Мои бабушка и дедушка никогда не были барахольщиками, но всякие безделушки и прочие предметы, которые, как вы думаете, вам однажды понадобятся, но так никогда и не пригождаются, копятся очень легко.

После смерти бабушки моя мать перерыла весь дом и большую часть вещей либо продала, либо пожертвовала на благотворительность. Если бы она этого не сделала, то на уборку ушли бы недели, а то и месяцы.

– Не надо, со мной все будет в порядке, – говорю я.

Мне потребовалась значительная часть дня и несколько коктейлей, прежде чем я набралась смелости и рассказала Дайе о стакане с виски. Было бы неправильно скрывать, что кто-то входил в мой дом, пока она была здесь; было нечестно не дать ей возможности уйти.

Естественно, она испугалась и остаток дня пыталась убедить меня переночевать у нее. Я стояла на своем. Мне надоело, что люди постоянно пытаются спровадить меня из этого дома. Сначала мои родители, а точнее мать, а теперь какой-то больной ублюдок, которому нравится играть в прятки.

Мне страшно, но еще я и глупая.

Так что я не уйду.

Честно говоря, я даже удивилась, что Дайя осталась в поместье. Ее глаза были все время растерянными, и она, наверное, несколько тысяч раз произнесла фразу: «Что это был за шум?» – но больше никаких инцидентов не было.

А теперь она медлит у моей двери, отказываясь оставлять меня здесь одну.

– Давай я останусь? – повторяет она в миллионный раз.

– Нет. Я не стану подвергать тебя опасности.

Она щелкает пальцами, в ее зеленых глазах вспыхивает гнев.

– Вот видишь! В этом и гребаная проблема! Если ты думаешь, что я буду в опасности здесь, то не значит ли это, что ты тоже рискуешь? – я открываю рот, чтобы ответить, но она меня перебивает. – А ты рискуешь! Ты тоже в опасности, Адди. Зачем тебе оставаться здесь?

Я вздыхаю и провожу рукой по лицу, все больше расстраиваясь. Это не вина Дайи. Если бы мы поменялись местами, я бы тоже сходила с ума и сомневалась в ее здравомыслии.

Но я отказываюсь убегать. Я не могу это объяснить, но мне кажется, что так я позволю ему победить. Я вернулась в поместье Парсонс всего неделю назад, а меня уже пытаются прогнать из него.

Я не могу объяснить, почему чувствую такую потребность остаться здесь. Испытать этого загадочного типа, бросить ему вызов и показать, что я его не боюсь.

Хотя это большая, черт побери, ложь. Я пребываю в полнейшем ужасе. Однако я очень упряма. И, как уже выяснилось, в такой же степени глупа. Но прямо сейчас я не могу найти в себе силы переживать об этом.

Спросите меня чуть позже, когда он будет стоять над моей кроватью и смотреть, как я сплю, уверена, я буду ощущать себя иначе.

– Со мной все будет в порядке, Дайя. Обещаю. Я сплю с разделочным ножом под подушкой. И если понадобится, забаррикадируюсь в спальне. Кто знает, вдруг он вообще не вернется?

Аргументы слабоваты, но, думаю, в данный момент я даже не пытаюсь. Черт возьми, я не уйду отсюда.

И почему это, находясь в общественных местах или на публике, мне хочется поджечь себя, но когда кто-то вламывается в мой дом, я чувствую себя достаточно храброй, чтобы оставаться в нем?

На мой взгляд, это тоже нелогично.

– Я не чувствую себя нормально, бросая тебя здесь. Если ты умрешь, вся моя жизнь будет разрушена. Я буду страдать, изводя себя вопросами «а что, если…», – со всей драматичностью, которую она позаимствовала в театральных постановках, Дайя смотрит в потолок и задумчиво кладет палец на подбородок. – Осталась бы она жива, если бы я просто выволокла эту суку из дома за волосы? – спрашивает она капризным голосом, высмеивая свое возможное будущее «я» и меня.

Я хмурюсь. Я бы предпочла, чтобы меня не таскали за волосы. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы отрастить их.

– Если он вернется, я сразу же позвоню в полицию.

Она в отчаянии опускает руку и закатывает глаза. Это слишком нахально. Она злится на меня.

И это понятно.

– Если ты помрешь, я буду очень зла на тебя, Адди.

Слабо улыбаюсь ей.

– Я не собираюсь помирать.

Надеюсь.

Моя подруга рычит, сильно хватает меня за руку и крепко обнимает. Наконец она отпускает меня, и все, что я чувствую, – это огромное облегчение с нотками сожаления.

– Позвони мне, если он вернется.

– Позвоню, – вру я.

И она уходит без лишних слов, захлопнув за собой дверь.

Я выдыхаю, достаю нож из ящика и устало плетусь в ванную. Мне нужен долгий, горячий душ, и если этот гад решит помешать мне, то я с радостью прирежу его за это.

16-е мая, 1944

Позже Джон спросил меня. Он всегда спрашивает, чем я занималась, когда я остаюсь дома одна.

Я сказала, что присматривала за домом и играла в крокет.

Сере четырнадцать, и она может делать уроки сама. Поэтому мне всего лишь нужно позаботиться об ужине к его приходу.

Это мои обычные женские обязанности.

Он меня подозревает.

Он начал замечать изменения в моем поведении.

Не могу отрицать, в последнее время я веду себя иначе. С тех пор, как в мою жизнь вошел тот странный мужчина. Через окно.

Он все еще не заговаривает со мной. Неважно, сколько бы я ни умоляла его. Сколько бы ни спрашивала его имя. Откуда он. Откуда он меня знает. Чего он от меня хочет.

Все безуспешно.

Я так отчаянно хочу услышать его голос, что начала предлагать ему всякие вещи. Плохие вещи.

Поцеловать его. Прикоснуться к нему.

Он улыбается мне, но не уступает.

Шепот его пальцев на моей щеке, и он уходит, оставляя меня ждать его следующего появления.

Глава 5

Манипулятор

Ветерок подталкивает мое тело вперед, словно уговаривая прыгнуть. Сделать прыжок и упасть в объятия смерти.

Ты не пожалеешь.

Эта маленькая навязчивая мысль задерживается во мне. Почему-то мне кажется, что разбиться об острые скалы было бы, мягко говоря, досадно. А что, если я умру не сразу? Что, если при падении я чудом выживу, и мне придется лежать там, переломанной и окровавленной, до тех пор, пока мое тело окончательно не испустит дух?

Или вдруг мое тело откажется сдаваться, и я буду вынуждена провести остаток жизни в качестве овоща?

Все из этого достойно сожаления.

От размышлений меня отвлекает покашливание.

– Мэм?

Я поворачиваю голову и вижу высокого пожилого мужчину с мягкими чертами, которые практически успокаивают меня. Его седые, редеющие волосы слиплись на лбу от пота, а одежда испачкана грязью и слизью.

Его взгляд мечется между мной и краем обрыва, на котором я стою, испуская нервозную энергетику. Он решил, что я собираюсь прыгнуть. И пока я продолжаю просто смотреть на него, я понимаю, что не даю ему повода подумать иначе.

Я не двигаюсь.

– Мы уезжаем на ночь, – сообщает мне мужчина.

Он и его бригада весь день приводили в порядок мое крыльцо, в чем оно так отчаянно нуждалось. При этом они также гарантируют, что моя нога теперь не провалится сквозь прогнившее дерево, что, вероятнее всего, значит, что я не подхвачу сепсис.

Он оглядывает меня с ног до головы, его брови опускаются, а озабоченность, кажется, все растет. Вокруг нас, кружась, гуляет сильный ветер, путая мои волосы. Я откидываю пряди и замечаю, что он все еще не сводит с меня глаз.

Когда я была младше, бабушка не разрешала мне подходить к обрыву. Он всего в пятнадцати метрах от поместья. От вида здесь захватывает дух, особенно на закате. Но ночью без фонарика разобрать, где край, просто невозможно.

Сейчас солнце уже опускается к линии горизонта, отбрасывая на этот одинокий участок скалы мрачные тени. Я стою в метре от опасности, мои жизнь и смерть отделены лишь скалистым краем. Скоро он станет неразличим.

И если я не буду осторожна, то тоже исчезну.

– С вами все в порядке, мисс? – спрашивает он, делая шаг вперед.

Я инстинктивно отшатываюсь назад – к краю обрыва. Карие глаза мужчины увеличиваются до размеров блюдца, и он тут же останавливается и поднимает руки, будто пытается удержать меня от падения с помощью Силы. Он просто пытался помочь, а не напугать меня. А в ответ я испугала его до смерти.

Наверное, все это время так оно и было.

Я оглядываюсь назад, мое сердце замирает в горле, когда я вижу, как близко была к тому, чтобы оступиться. Все, что я чувствую в этот момент, – чистейший ужас. И как по часам, в моем желудке оседает знакомое пьянящее чувство, подобное воде, кружащейся в водостоке.

Со мной явно что-то не так.

Стыдливо делаю несколько шагов от обрыва и бросаю на него извиняющийся взгляд.

Я на взводе.

Красные розы теперь появляются везде, куда бы я ни пошла. С тех пор как я обнаружила стакан из-под виски и розу на своей столешнице, прошло три недели.

После ухода Дайи я долго стояла под горячим душем и за это время мне пришла мысль, что необходимо начать делать записи. Оставлять после себя какие-то показания. Так что, если я вдруг окажусь мертва или пропаду без вести, это раскроется.

К тому времени, как я выбралась из душа, пустой бокал с оторванными лепестками исчез, заставив меня похолодеть.

Я сразу же позвонила в полицию. Они отнеслись ко мне с пониманием, но сказали, что найденная роза в таких странных местах вокруг моего дома не является достаточным доказательством для того, чтобы они что-то предприняли.

С тех пор случаи участились. Я не уверена, в какой именно момент поняла, что у меня появился преследователь, но совершенно очевидно, что именно это и происходит последние три недели.

Я сажусь в машину, чтобы съездить в свое любимое кафе и поработать, а на сиденье меня ждет красная роза. Внутри закрытой машины, которая все еще была заперта, когда я к ней подходила.

Он никогда не кладет записок. Никаких посланий, кроме красных роз с обрезанными шипами.

Когда две недели назад начался ремонт, моя паранойя лишь усилилась. В доме побывало множество людей, ремонтировавших или менявших его части. Сюда входили электрики, сантехники, строители и ландшафтные дизайнеры.

Я заменила все окна в поместье Парсонс и поставила на все двери новые замки, но, как я и предполагала, это ничего не изменило.

Он всегда находит способ проникнуть внутрь.

Любой из людей, проходивших через мой дом, мог оказаться им. Признаться, я допрашивала несколько бедолаг, чтобы посмотреть, не будут ли они вести себя подозрительно, но все они лишь смотрели на меня так, будто я спрашивала, не продадут ли они мне немного крэка.

– Мэм? – снова обращается мужчина.

Я качаю головой в качестве жалкой попытки вернуться к разговору.

– Мне очень жаль, я просто не совсем в себе, – поспешно отвечаю я, успокаивающе разводя руками перед собой.

Я чувствую себя сволочью из-за своего поведения.

Если бы я упала, бедный парень, наверное, винил бы в этом себя. Меня легко могла подставить земля, или я сделала бы слишком большой шаг и разбилась бы насмерть только из-за его беспокойства.

Он бы прожил остаток жизни с чувством вины, и кто знает, что бы с ним стало из-за этого.

– Понятно, – говорит он, все еще глядя на меня немного настороженно. Он чешет плечо большим пальцем. – Ну, мы вернемся завтра, чтобы установить перила.

Киваю, переплетая пальцы.

– Да, спасибо вам, – негромко отвечаю я.

Я буду горевать о том, что чуть не разрушила его жизнь, когда он уйдет, и хотя он кажется невероятно милым, я со всей уверенностью могу сказать, что он желает только одного – просто оказаться подальше отсюда. Но его доброта перебарывает. Или это настойчивая потребность убедиться в том, что он уйдет не с чувством вины.

– Может быть, вы хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил?

Улыбаюсь и отрицательно трясу головой.

– Я знаю, это выглядело скверно, но, уверяю вас, я не собиралась прыгать.

Его плечи опускаются на пару сантиметров, а морщины на лице разглаживаются от облегчения.

– Это хорошо, – кивает он. Парень уже начинает поворачиваться, но потом останавливается. – О, вам там принесли розы.

Мое сердце замирает на целых пять секунд, прежде чем переходит на повышенную передачу и взлетает вверх по моему горлу.

– Что? Кто?

Он пожимает плечами.

– Я не знаю. Они уже были, когда мы вернулись с обеда. Я совсем про них забыл. Могу принести…

– Нет, все хорошо! – поспешно перебиваю я. Его челюсти смыкаются, и на его лице появляется еще одно странное выражение. Этот человек определенно считает меня сумасшедшей.

Он снова кивает с обеспокоенным взглядом, затем разворачивается и уходит назад по направлению к входу в поместье. Тяжело вздохнув, я жду, пока он не скроется из виду, и только после этого иду обратно.

Было бы странно идти сразу следом за ним, когда два человека, идущие в одном направлении, не заинтересованы в разговоре друг с другом.

У меня мурашки по коже.

Когда я подхожу к дому, сначала останавливаюсь, чтобы полюбоваться, как красиво выглядит новое черное крыльцо. Внешний вид дома тоже преобразился – все еще черный, но с новой обшивкой и свежей краской. Я оставила виноградные лозы, привела в порядок горгулий, и хотя камень обветрился и потрескался, это только добавило характера этому призрачному поместью. Похоже, мой вкус не более радужный и солнечный, чем у моих предшественников.

Затем мой взгляд останавливается на букете красных цветов, прислоненном к двери. Похоже, что их положил сюда кто-то из рабочих – скорее всего, они не хотели входить в дом без моего разрешения.

Окидываю взглядом участок. Солнечные лучи почти рассеялись, и в полутора метрах за линией деревьев я уже ничего не вижу. Если там кто-то есть, он может наблюдать за мной, а я и знать ничего не буду.

Чувствуя, что дело не терпит отлагательств, я собираю розы, бросаюсь внутрь и запираю дверь за собой. В букет оказывается аккуратно вложена одинокая черная карточка. Я различаю золотую каллиграфическую надпись в ней.

Мои глаза удивленно расширяются, я настороженно смотрю на записку. Это первое настоящее послание, которое я получаю от своего преследователя. Какая-то часть меня с тревогой ожидала этого, надеясь, что он объяснит мне, чего он от меня хочет.

Но теперь, когда оно здесь, я хочу порвать его на кусочки и жить в блаженном неведении.

К черту, я, вероятно, умру от сожаления и любопытства, если не прочту его.

Дрожащими руками вырываю карточку, разворачиваю ее и читаю:

«Мы скоро увидимся, маленькая мышка».

Ладно, я могла бы прожить и без этого.

В смысле, «маленькая мышка»? Очевидно, что это тот самый тип, который преследует меня, и у него, должно быть, потек чердак. Наверняка, так оно и есть.

В отвращении я достаю телефон из заднего кармана и звоню в полицию. Мне очень не хочется иметь с ними дело сегодня вечером, но об этом необходимо сообщить.

Я не настолько наивна, чтобы ожидать, что они спасут меня от тени, что привязалась ко мне, но будь я проклята, если после смерти я останусь нераскрытым делом.

В мою входную дверь мягко, но настойчиво стучат. Когда я слышу какой-либо шум в поместье, мое сердце почти инстинктивно пропускает несколько ударов.

Разумеется, это не идет на пользу моему здоровью. Может, мне стоит добавить в рацион хлопьев? Слышала, они полезны для сердца, верно?

Подхожу к окошку у двери и выглядываю через занавеску, чтобы посмотреть, кто там.

У меня вырывается стон. Я хотела бы почувствовать облегчение от того, что за моей дверью стоит не какой-то жуткий чувак с пистолетом в руках и рассуждающий о том, что если он не сможет заполучить меня, то никто не сможет. Правда, хотела бы.

Поэтому мне даже немного грустно от того, что это не настойчивая тень, готовая лишить меня жизни.

С тяжелым вздохом я распахиваю дверь и приветствую Сарину Рейли – мою мать. Ее светлые волосы убраны в пучок на затылке, тонкие губы накрашены розовой помадой, а глаза льдисто-голубого цвета.

Она вся такая чопорная и правильная, а я… я – нет. В то время как она держится с царственной грацией, у меня есть ужасная привычка сутулиться и сидеть с раздвинутыми ногами.

– Чем обязана, мама? – сухо спрашиваю я.

Она фыркает, не впечатлившись моим приемом.

– Здесь холодно. Разве ты не собираешься пригласить меня войти? – огрызается она, нетерпеливо взмахивая рукой, чтобы я отодвинулась.

Когда я неохотно отступаю в сторону, она протискивается мимо меня, оставляя за собой шлейф духов от Шанель. Морщусь от запаха.

Моя дорогая матушка оглядывает поместье, на ее худом лице отчетливо читается отвращение.

Она выросла в этом готическом доме, и мрачность интерьера, должно быть, отразилась на внутреннем состоянии ее сердца.

– У тебя появятся морщины, если ты продолжишь разглядывать дом так, – говорю я, закрывая дверь и проходя мимо нее.

Она бросает на меня сердитый взгляд, и ее каблуки цокают по шахматной плитке, пока она направляется к дивану. Камин зажжен и отбрасывает приглушенный свет, создавая уютную атмосферу. Скоро должен начаться дождь, и я очень надеюсь, что к тому времени она уйдет, и я смогу спокойно насладиться ночью с книгой под звуки грома.

Мама сидит на диване, изящно примостившись на самом краешке.

Если я ткну ее, она с него свалится.

– Всегда приятно, Аделин, – вздыхает она голосом высоким и властным, так, словно это еще один день ее бытия важного человека.

Этот вздох. Саундтрек всего моего детства. Он наполнен разочарованием и оправдавшимися ожиданиями одновременно. Думаю, я никогда не разочаровываю ее в ее предположениях, что разочарую ее.

– Зачем ты здесь? – спрашиваю я, сразу переходя к делу.

– Разве я не могу навестить свою дочь? – спрашивает она с ноткой горечи в голосе.

Мы с мамой никогда не были близки. Ей было горько от того, что мы с бабушкой были и я предпочитала проводить время с ней. Пока я росла, большую часть времени я проводила либо в спорах, либо у бабушки.

Вот я и затаила обиду: меня заставляли чувствовать, что я не имею права выбирать ее. Потому что если бы я так сделала, то была бы вознаграждена очередным подленьким замечанием, что я ем печенье, которое не могу себе позволить.

Она бы сказала, что моя задница станет слишком толстой, но она даже не подозревала, что именно этого я и добивалась.

По сей день эта женщина не понимает, почему она мне не нравится.

– Ты здесь, чтобы попытаться убедить меня, что я зря растрачиваю свою жизнь в этом старом доме? – спрашиваю я, плюхаясь в кресло-качалку у окна и закидывая ноги на табурет.

То самое, на которое открывается вид, когда подсматривают за мной или когда-то подсматривали за моей прабабушкой.

Сидя в этом кресле, я вспоминаю прошлую ночь, жуткую записку и допрос полицейского, состоящий всего из двух вопросов, прежде чем он сообщил, что зарегистрирует обращение и составит протокол.

Пустая трата времени, но, по крайней мере, полиция будет в курсе, что это было преступление, если меня найдут мертвой где-нибудь в канаве.

– Сегодня у меня день открытых дверей в городе. Я решила заехать и повидать тебя перед этим.

Вот как. Это все объясняет. Моя мама не стала бы добираться сюда целый час, только чтобы навестить меня и устроить чаепитие, разыгрывая добродетель. Она оказалась в городе, поэтому решила заодно зайти прочитать мне лекцию.

– Хочешь знать, почему поместье Парсонс следует снести, Аделин? – спрашивает она, в ее тоне сквозит снисходительность. Она говорит так, будто собирается меня поучать, и внезапно на меня накатывает настороженность.

– И почему? – тихо спрашиваю я.

– Потому что в этом доме умерло много людей.

– Ты про пятерых строителей во время пожара? – интересуюсь я, вспоминая историю, которую рассказывала мне бабушка в детстве о том, как поместье Парсонс загорелось и унесло пять жизней. Им тогда пришлось начисто сносить обугленный остов и начинать строительство заново. Но призраки тех людей все еще здесь – я просто уверена в этом.

– Да, но я имею в виду не только их.

Она пристально смотрит на меня, пока моя нерешительность растет. Я отворачиваюсь, чтобы взглянуть в окно рядом со мной, раздумывая, не попросить ли ее уйти прямо сейчас. Она собирается сказать мне что-то очень важное, и я не уверена, что хочу это слышать.

– Кого же еще? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от маминого блестящего черного «лексуса», припаркованного на улице. Навороченный. Настолько, что выглядит даже насмешкой. Он так разительно отличается от этого старого дома, словно желает заявить: я лучше тебя.

Работа агента по недвижимости приносит хорошие деньги. Когда я только родилась, она собиралась быть матерью-домохозяйкой. Но учитывая, что со временем наши отношения испортились, эта идея перестала быть актуальной, и моя мать превратилась в одного из лучших продавцов в Вашингтоне.

Если честно, я горжусь ее достижениями. Но мне бы хотелось, чтобы она так же относилась и к моим.

– Твою прабабушку, Джиджи, – объявляет она, выдергивая меня из моих мыслей. Я резко оборачиваюсь к ней, шокированная. – Она не просто умерла в этом доме, Адди, она была убита здесь.

Я не смогла бы удержать свой рот закрытым, даже если бы попыталась. Я подскакиваю вверх, и кресло-качалка резко ударяется о стену позади меня.

– Неправда, – бросаю я. Моя мать – кто угодно, но не лгунья.

Бабушка часто рассказывала о Джиджи. Ее мать была ее кумиром. Но она абсолютно точно никогда не упоминала о том, что Джиджи убили. Я спросила о ее смерти лишь однажды, и бабушка сказала только, что та умерла слишком рано. После этого бабушка замкнулась и не захотела продолжать разговор.

В то время я была слишком маленькой, чтобы придать этому какое-то значение. Я просто решила, что она все еще скорбит, и оставила все как есть. Мне и в голову не приходило, что смерть Джиджи могла оказаться трагической.

Мама вздыхает.

– Вот почему у твоей бабушки всегда была эта странная… одержимость поместьем. Она была еще ребенком, когда это случилось. Ее отец, Джон, больше не желал иметь ничего общего с этим местом, но твоя бабушка закатила тогда самую грандиозную в мире истерику и вынудила его остаться в доме, где была убита его жена, – она смотрит на меня, разглядывая, как забавно вытянулось мое лицо от ее оскорбительного замечания. – Это слова моего дедушки, не мои. По крайней мере, насчет истерики. В любом случае, как только она стала достаточно взрослой, он оставил ей дом и уехал, а она, как ты уже знаешь, продолжила жить в поместье.

Я снова стою лицом к окну, и начинающийся ураган уже постукивает по стеклу. Через несколько минут это станет ливнем. Раскаты грома достигают крещендо, а затем основание дома сотрясает громкий треск.

Что как нельзя лучше соответствует моему настроению.

– Тебе есть что сказать? – настойчиво спрашивает моя мать, а ее глаза пытаются пробуравить дыру в моей голове.

Я беззвучно качаю головой, пытаясь подобрать ответ. Мой мозг оцепенел и не способен на связные мысли.

На слова.

В нем абсолютно нет слов, чтобы описать то полное неверие, которое я испытываю сейчас.

Она снова вздыхает, на этот раз мягче и… сочувствующе, что ли? Может, мама и не лгунья, но и сочувствием она никогда не отличалась.

– Мой отец никогда не чувствовал себя комфортно, воспитывая меня здесь, но твоя бабушка настаивала на этом. Она любила Джиджи и не могла оставить этот дом. Он проклят. Я не хочу, чтобы ты поступила так же – привязалась к дому только потому, что любила свою бабушку.

Я сильно закусываю нижнюю губу, когда очередной раскат грома разрывает атмосферу.

Неужели Джиджи убил ее поклонник? Человек, которого она называла гостем и который приходил в ее дом и делал неописуемые вещи. То, чего она старалась не хотеть но все равно совершала.

Это был он? Играл ли он с ней все это время, чувствуя ее растущее влечение к нему, невзирая на то, что он делал и как пользовался этим?

Это объяснение – единственное, что имеет смысл.

Я разворачиваюсь лицом к матери.

– Того, кто убил Джиджи, нашли?

Мама качает головой, ее губы сжимаются в тонкую линию, отчего розовая помада трескается. Эти трещины гораздо глубже, чем может скрыть ее помада. Она тоже была разбита, хотя я никогда и не могла понять, почему.

– Нет, убийца до сих пор неизвестен. Тогда достаточных доказательств не нашли, и в те времена все сходило с рук легче, чем сейчас, Адди. Кто-то думал, что это был мой дедушка, но я точно знаю, что он никогда бы этого не сделал. Он очень любил ее.

Нераскрыто. Моя прабабушка была убита в этом самом доме, и никто так и не поймал ее убийцу. Ужас падает в мой желудок, точно камень в озеро.

Я уверена, что уже знаю, кто ее убил, но не могу открыть рта и рассказать об этом, пока не получу окончательного тому подтверждения.

– Где именно она была убита? – спрашиваю я, мой голос звучит глухо.

– В ее спальне. Которая, как бы тревожно это ни звучало, стала потом спальней твоей бабушки, – она делает паузу, прежде чем пробормотать. – А теперь и твоей, я не сомневаюсь.

И она не ошибается. Я заняла старую бабушкину спальню, и хотя она была полностью отремонтирована, у кровати по-прежнему стоял старый сундук, а в углу – зеркало в полный рост с орнаментом. Вещи, которые достались мне от Джиджи.

Кровать я купила свою собственную. Но четыре стены, в которых произошло ужасное убийство, – это та комната, где я сплю по ночам.

Это леденяще и немного жутко. Но, к ужасу мамы, этого недостаточно, чтобы заставить меня переехать. Или даже сменить комнату. Если это и делает меня ненормальной, то я прекрасно вписываюсь в нашу семью.

Джиджи влюбилась в своего преследователя – того самого человека, который в конце концов, вероятно, и убил ее.

А теперь у меня есть свой собственный. Единственный плюс в том, что я не настолько глупа, чтобы влюбиться в него.

Мама встает – это знак, что она собирается уходить. Ее каблуки стучат по шахматной плитке, пока она медленно идет к выходу.

Напоследок она бросает на меня еще один взгляд.

– Надеюсь, ты примешь правильное решение и покинешь это место, Адди. Здесь… опасно.

Когда дверь мягко закрывается за ней, стаккато шагов затихает. Я смотрю, как ее машина исчезает на подъездной дорожке длиной в километр, оставляя меня в этом большом, проклятом доме одну.

Внезапно последние слова моего преследователя становятся гораздо более зловещими.

«Мы скоро увидимся, маленькая мышка».

25-е мая, 1944

Сегодня мой гость заговорил со мной.

В первый раз с тех пор, как он начал приходить. Я была абсолютно потрясена.

Его голос такой глубокий. Такой заманчивый.

Когда он говорил, мне хотелось, чтобы он не останавливался никогда.

Я спросила его, почему он продолжает приходить и смотреть на меня. Он признался в своей любви ко мне.

В его желании обладать мной. Я спросила его имя, и он ответил.

Роналдо. Любопытное имя, но оно ему подходит.

Он не остался со мной надолго. Но попросил о моем поцелуе. Я колебалась, но все же позволила ему сделать это.

Мне стыдно признавать это, но в тот момент я совершенно не думала о Джоне.

Все, о чем я могла думать, – это его губы на моих.

Я даже представить не могла, каково это.

Когда он поцеловал меня, я поднялась к звездам.

И мне кажется, что все еще не спустилась назад.

Глава 6

Тень

Треск, исходящий из маленького устройства, означает, что указания вот-вот поступят. Я разжимаю кулаки, беспокойство скручивает мои нервы в тугой узел.

– Пятеро в главной зоне, все вооружены. Еще три на шесть часов от них и четыре на двенадцать.

Я разминаю шею, наслаждаясь тем, как трещат мои кости. Напряжение спадает, и плечи расслабляются.

С двенадцатью справиться будет несложно, однако действовать придется быстро и незаметно. Снять охранников, окружающих этот ветхий склад, было куда проще.

Солнце давно село, и темнота обеспечивает достаточное прикрытие. Мне потребовались всего пара секунд, чтобы отыскать место в тени, с которого открывается идеальный обзор для снайперского выстрела.

Их ошибка заключалась в том, что при обнаружении незваных гостей они полагались на свое ограниченное зрение. Моя способность оставаться незамеченным и стала причиной их смерти.

Им следовало бы носить очки ночного видения, как у меня.

Может быть, тогда я смог бы немного поразвлечься.

Облизываю губы, на языке появляется острый вкус предвкушения.

– Будь осторожен, Зед, – говорит моя правая рука, Джей. Его хакерские навыки почти так же хороши, как мои, и это только потому, что его учителем был я.

Я основал целую организацию, занимающуюся исключительно противодействием торговле людьми. А начинал как хакер, раскрывающий правду о нашем коррумпированном правительстве. Потом, когда я лучше понял их истинную природу – порочность их болезни, это переросло в личную расправу над каждым из этих больных ублюдков, начиная с самых низов.

Для того, чтобы королева стала уязвимой и слабой, необходимо уничтожить всех рабочих пчел в улье.

Но быть хакером и наемником одновременно я не могу; что мне действительно нравится делать, так это самому всаживать пули в их головы.

Поэтому я пересоздал свою организацию «Зед» с нуля, навербовав в команду хакеров, чтобы те помогали наемникам выполнять их работу: вступать в бои, ликвидировать цели и безопасно вывозить жертв. Своих наемников я дислоцировал в местах с высоким уровнем торговли людьми, и к каждому такому месту прикреплена его собственная команда хакеров. Теперь «Зед» разрослась настолько, что подобные команды есть в каждом штате, а также и за пределами страны.

Джей – единственное ухо, которое мне требуется; его мастерство эквивалентно тому, что могли бы сделать лишь три хакера вместе. И он единственный, кому я могу доверить свою жизнь.

Я не признаю сантиментов Джея.

Мне на хрен не нужна удача. Только мастерство и терпение. И того и другого у меня в избытке.

Подкрадываясь к двери, я плотно прижимаюсь всем телом к стене, меня невозможно обнаружить.

Когда я добираюсь до двери, то слышу тихий щелчок отпираемого замка.

Это Джей.

Несмотря на ветхость здания, оно оснащено новейшими технологиями, где только можно.

Лидеры группировки хотят создать этому месту видимость старости и заброшенности, чтобы оставаться незамеченными. Но еще сарай должен быть и совершенно неприступным для любителей заброшек и граффитистов.

– Все чисто. Системы отрублены на ближайшие десять секунд, так что входи.

Я быстро поворачиваю ручку и проскальзываю внутрь, приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы протиснуться в нее. Металлическая дверь за мной бесшумно закрывается.

Старое здание внутри представляет собой преимущественно открытое пространство. Я вошел через заднюю дверь, которая ведет в тускло освещенный коридор. Впереди и слева открывается вид на площадку, где раньше были установлены станки; когда-то здесь был завод по производству резины.

Именно тут и держат девочек.

До моих ушей доносятся приглушенные звуки – это плач и стенания страдающих девочек. Мое зрение заволакивает обжигающая белая ярость, но я не теряю самообладания и не бросаюсь прямиком к ним.

Никто не в состоянии исполнять эту чертову работу и оставаться равнодушным, иначе этих девочек никто и не стал бы спасать.

Но это трудно. Эти ублюдки пробуждают во мне все самое худшее.

– Перекрыл камеры. У тебя час до сброса системы, прежде чем меня выбросит из нее, – сообщает Джей.

Но мне нужно всего десять минут.

Оставаясь в тени, я пробираюсь по коридору и выглядываю из-за угла. На площади примерно в сто квадратных метров разбросаны узкие койки. У каждой из них металлический шест, закрепленный в земле. И к каждому такому столбу металлическим ошейником прикована девочка, это не дает им возможности отойти от своих лежанок ни на метр.

Я сжимаю кулаки до онемения и вытаскиваю из кармана джинсов пистолет.

Если они заметят, что кто-то лежит, остальные незамедлительно откроют огонь, а потому мне нужно действовать быстро и осторожно.

Проявят ли они небрежность к девочкам, сложно сказать. Эти люди понимают, чем рискуют, если их лидеры узнают, что была убита девственница. Это значит, что из чьих-то карманов вынут деньги, а его голову насадят на кол, чтобы преподать урок остальным.

Но некоторых из этих парней куда больше заботит их собственная шкура, даже если это означает, что они получат по шапке.

Как и сказал Джей, передо мной трое; они стоят на страже – совершенно не догадываясь о моем присутствии.

Тупые ублюдки.

Я никогда не пойму, как люди могут не ощущать опасность, когда она держит их прямо за задницу.

Это дерьмо поражает меня.

В один быстрый бросок я расправляюсь со всеми тремя. Их тела падают, и несколько девочек вскакивают с мест. Кто-то плачет и прижимается к земле, но есть и те, кто хранит гробовое молчание. Для маленькой девочки нормальной реакцией был бы вопль, но эти уже привыкли к смерти.

Пятеро мужчин в яме с девочками синхронно поворачивают головы, их лица в считанные секунды меняют выражение от удивления до настороженности и ярости. Они моментально хватаются за оружие.

Меня все еще не видно за стеной, за которой я притаился. Двое из них открывают огонь, и я вынужден отступить. Одна из пуль проносится через угол стены, прямо у моего лица. Когда вокруг меня свистят еще пули, в глаза мне летит бетонная крошка. Я хриплю и протираю глаза.

В тот момент, когда я снова готов к бою, из-за угла выбегает мужчина. Он умирает еще до того, как замечает меня, прямо между его бровей красуется аккуратное маленькое отверстие.

Все равно он был уродливым ублюдком. Мир прекрасно обойдется и без него.

Прежде чем его тело успевает опрокинуться навзничь, я хватаю его за воротник рубашки и подтаскиваю к себе. Морщась от неприятного запаха изо рта – этой гниющей дыры на его лице, я выхожу в коридор, пользуясь мертвецом как щитом от летящих пуль, которые все еще мне мешают.

В труп, которым я прикрываюсь, вонзаются несколько пуль, я же в это время делаю всего два выстрела. На пол падают еще двое, и я возвращаюсь за угол, отталкивая окровавленное тело, которое теперь полностью изрешечено пулями.

Его голова ударяется о бетонный пол с тошнотворным стуком.

Я прикрывался им всего пять секунд, но мне все равно повезло. Это работает не так, как в кино. Пули с легкостью проходят сквозь тела. Входят и выходят. Только для того, чтобы снова войти – уже в мое тело.

Я предпочитаю не прятаться за щитом из других людей, если только меня не вынуждают это делать, и то лишь на несколько секунд.

На складе поднимается целый хор голосов: испуганные вопли девочек, панические возгласы людей, команды «убить puta[4 — Сука (исп.). (Здесь и далее прим. пер.)]» и возмущенные требования заткнуться в сторону девочек.

Осталось шестеро, и я чувствую, как их накрывает паника.

– Выходи с поднятыми руками, оружие на пол, или я начну убивать этих сучек! – кричит один из них, и его голос расходится эхом в огромном помещении.

Я вздыхаю, расправляю плечи и делаю то, что он говорит. Бросаю пистолет на пол и выхожу с поднятыми руками. Перед девочками, заслоняя их от шальных пуль, стоят шестеро парней. Знание, что они делают это только для того, чтобы не повредить товар, а не ради того, чтобы не причинять им боль, обжигает мне грудь.

– Да ладно, веселье же только начинается, – восклицаю я, растягивая губы в ухмылке.

– Заткнись! – шипит один. Это мексиканец с бритой головой, татуировками, покрывающими его с головы до ног, и в одежде, которая выглядит так, будто ее не стирали несколько недель.

И посмотрите-ка – на лбу у него огромный шрам.

Черт возьми. Выглядит так, будто кто-то взял нож для хлеба и просто пропилил ему голову.

Это, должно быть, и есть старина Фернандо. Как раз тот, кого я искал.

Глаза Фернандо выпучены от страха, а судя по трубкам с крэком, валяющимся на столе позади него, я могу предположить, что большинство из них под кайфом.

Что не очень хорошо.

Когда они под кайфом от вещества, которое циркулирует по их измученным венам, они становятся нервными.

А таких шаловливых пальчиков на спусковых крючках у меня шесть.

– Кто тебя послал? – кричит Фернандо, придавая своему вопросу больший вес взмахом пистолета.

– Я сам себя послал, – сухо отвечаю я.

Почему все всегда думают, что я работаю на кого-то другого? Я не работаю ни на кого, кроме себя.

Мужик поднимает пистолет над моей головой и стреляет, пытаясь припугнуть меня.

Видите?

Нервный.

Я не вздрагиваю. Вместо этого я улучаю минутку и пытаюсь получше рассмотреть то, что меня окружает. Слева от меня стол, заваленный оружием, пепельницами, пустыми банками из-под пива и курительными трубками.

Отлично.

– Не заставляй меня спрашивать снова, cabrоn[5 — Ублюдок (исп.).], – предупреждает мужик, его палец поглаживает спусковой крючок.

– Ты Фернандо? – спрашиваю я, оставаясь неподвижным, как лед. Его брови удивленно вскидываются, и я вижу, как в его глазах проскальзывает паранойя.

Он не очень-то будет полезен, как я и надеялся. Слишком много жужжит.

– Откуда тебе это известно, а? Ты за мной следишь?

Я улыбаюсь, обнажая все свои зубы.

– Это то, что мне удается лучше всего, как-никак. Слышал, ты здесь главный. Заправляешь шоу и все такое.

Он меняется в лице. Засранец испытывает нечто вроде гордости, я просто это знаю. Будто он делает что-то хорошее для мира, хотя все, что он делает, – это кошмарит сотни маленьких мальчиков и девочек.

– Я надеялся, что ты сможешь помочь мне, чувак.

– Да? – покровительственно спрашивает он. – Ты так думаешь? Думаешь, ты мне указ, чувак?

Он делает еще один выстрел, на этот раз ближе ко мне. Слишком близко для того, чтобы чувствовать себя комфортно. Достаточно, чтобы ощутить тепло пули. Я все еще не вздрагиваю, и это, как ничто другое, злит его все больше.

Я вздыхаю. В его нынешнем состоянии он для меня бесполезен. Придется просто похитить его задницу и подождать, пока его не отпустит.

Беглый взгляд доказывает, что у меня есть около двух секунд, прежде чем остальные откроют огонь, независимо от того, что я скажу.

И две секунды – это все, что мне нужно, чтобы сунуть руку в карман толстовки и выстрелить сквозь ткань, уложив одного из типов слева от меня.

Эффект неожиданности оставляет мне небольшой запас времени, чтобы успеть перевернуть стол и перекатиться за него.

Пепельницы бьются, а оружие летит со стола и разряжается. Все это сопровождается испуганными воплями девочек.

Проклятье. Если пуля срикошетит и пролетит хоть в сантиметре от них, я точно дам себя прирезать.

Криков боли не слышно, а потому я выдыхаю. С облегчением, но я все равно на себя зол.

Толстый деревянный стол сразу же прошивает очередь из пуль. К счастью для меня, большинство в нем и увязает.

Открывать ответный огонь слишком опасно. Мне и мизинец не высунуть без того, чтобы его не отстрелили, а стрелять вслепую и подвергать этих девчонок еще большей опасности я не хочу. Я никогда не стреляю, если не уверен, что попаду.

Единственное, что мне остается, это ждать.

Чтобы опустошить свои обоймы им не требуется много времени.

Слышу шорох одежды и невнятные проклятия, когда они начинают перезаряжаться.

Застрелить оставшихся четверых, без Фернандо, занимает у меня еще меньше времени, чем предыдущих. Его я приберегу на потом.

Пули прошивают их мозги с такой скоростью, что тела падают одновременно.

– Видишь это? – спрашиваю я вслух, заранее зная, что Джей наблюдает за происходящим через камеры.

– Черт, тебе понадобилось всего восемь минут, – охает Джей в мой наушник.

– С тебя пятьсот баксов, ублюдок, – самодовольно отвечаю я. Из его рта летит поток ругательств, но я отключаю связь.

Фернандо изрыгает свою собственную цветистую тираду, пытаясь достать другой пистолет. Я стреляю ему в колено, и разъяренный человек тут же падает. Склад оглашают вопли боли и ярости, и если бы я был не в курсе, то решил бы, что маленькая девочка здесь он.

Нет, девчонки на этом складе гораздо круче, чем он мог бы надеяться когда-нибудь стать. Он просто плаксивая сучка, оказавшаяся в мужском теле.

Выпрямляюсь и подхожу к Фернандо, наслаждаясь тем, как он сжимает колено, а кровь из раны пузырится на полу. Он смотрит на меня, его лицо красное и полное жажды убийства.

Я игнорирую его взгляд, вместо этого изучая многочисленные кровавые пятна на цементном полу. Мне не хочется, чтобы девочкам пришлось ступать прямо по ним.

– Джей, пусть Руби проложит путь для девочек.

Руби – это одна из членов команды, прибывшая сюда с четким указанием позаботиться о жертвах и переправить их в безопасное место. Она просто рыжая бестия, но когда она оказывается рядом с женщинами или детьми, которых мы спасаем, то превращается в сахарную вату.

– Путь?

– Да, не хочу, чтобы на их ноги попала хоть капля крови.

На складе около пятидесяти девочек, и все они глубоко травмированы и сломлены. И если от меня что-то зависит, то им больше никогда не придется смывать кровь со своих тел.

Одна из девочек встает на ноги, на ее лице появляется свирепое выражение. Ей не больше пятнадцати лет, но похищение педофильской группировкой значительно прибавляет возраст любому.

– Вы и нас собираетесь убить? – громко спрашивает она.

Ее грязные каштановые волосы спутаны вокруг лица. Она грязная – они все грязные.

Их тела в грязи и крови.

Эта выглядит самой старшей из них, и, судя по ее защитной позе, она объявила себя матерью группы.

Все присутствующие здесь девочки были похищены в течение последних шести дней. Шести дней невыразимых пыток и издевательств, которые останутся с ними до конца их жизней. Шести дней, в которые их подвергали сексуальным домогательствам, избивали и растлевали грязные мужчины. Их не подвергали дефлорации, но это не значит, что изверги не нашли других способов получить удовольствие.

Мы с Джеем наблюдали за этим местом в течение последних двенадцати часов, устанавливая личности и девочек, и преступников. Каждая пролетевшая секунда казалась нам вечностью, ведь они в этот момент переживали нечто ужасное.

Прежде чем явиться сюда, в то время как Джей продолжал наблюдение, я позволил себе пять часов поспать – этого достаточно, чтобы сохранить остроту ума. Я должен находиться в наилучшей форме, если хочу вытащить их живыми.

– Я здесь, чтобы вернуть вас домой, – отвечаю я, запихивая пистолет в ботинок.

Она, как и несколько других девчонок, смотрит на меня настороженно.

Никто из них не собирается мне доверять.

И я могу это понять.

Я с головы до ног в шрамах, мои глаза разного цвета – оба довольно жуткие – и я немаленький парень. Не говоря уже о том, что я только что убил кучу людей у них на глазах.

– Подкрепление прибыло, – сообщает Джей, как раз перед тем, как до меня доносится звук открываемой задней двери и на склад вбегают еще несколько человек.

– Дружище, да здесь кровавая баня. Бедные девочки! Как тебе не стыдно, Зед.

От звука голоса Руби я вздрагиваю. Меня не заставит вздрогнуть пуля, выпущенная в паре сантиметров от моей головы, но Руби… Боже, помоги мне.

– Этого нельзя было избежать, Руби. Я…

– Не хочу больше слышать ни слова. Если бы твоя матушка была здесь, она бы тебе задницу надрала.

Я ворчу себе под нос, но ничего не отвечаю, давая ей возможность заняться девочками и продолжить честить меня. Руби была близкой подругой моей матери и любит напоминать мне и остальным членам команды, как она подтирала мне задницу, когда я был маленьким.

Если бы я имел возможность прикончить этих торговцев людьми без свидетелей, то я бы, конечно, так и сделал, и меня бесит то, что я усугубил травму этих девчонок. Но когда у тебя склад, полный вооруженных людей, то вызывать их к себе в офис по одному так, будто это увольнение с работы, не получится. Их нужно убирать быстро, там же, где они и стоят. В противном случае можно допустить ошибку, и тогда есть вероятность, что пострадают заложники.

Это было необходимо для освобождения жертв.

Двое остальных, пришедших с Руби, Майкл и Стив, занимаются телами. Майкл тащит сопротивляющегося Фернандо наружу, мимоходом перебрасывая мне ключи от цепей девочек. Руби уже отыскала второй комплект на одном из трупов и в данный момент освобождает пленниц.

Я подхожу к мамочке-наседке группы и снимаю с нее ошейник, и моя рука почти дрожит от ярости, что мне приходится снимать гребаный ошейник с шеи маленькой девочки. На ее горле раны и большой синяк, однако я не позволяю ей заметить ярость, кипящую во мне. Она молча смотрит на меня, в ее красивых светло-карих глазах борются подозрение и неуверенная надежда.

Ее глаза напоминают мне мою маленькую мышку, и в моей груди вспыхивает что-то оберегающее.

– Как тебя зовут, малыш? – спрашиваю я, не сводя с нее глаз. Вероятно, она ожидает, что мой настороженный взгляд отправится в путешествие по просторам ее тела, но подобного дерьма она от меня не дождется.

– Сицилия, – отвечает она.

Я поднимаю бровь.

– Твои родители оттуда? – спрашиваю я, обращая внимание на ее загорелую кожу, проглядывающую под грязью на лице.

Она неуверенно кивает.

– Ма и па родились там, но не смогли вернуться туда с тех пор, как стали подростками. Они говорят, что назвали меня в честь острова, потому что, хотя они и тоскуют по дому, я – единственный дом, который им нужен.

Киваю, изучая ее лицо. От ее правого глаза расцветает фиолетовый цвет, и во мне вспыхивает еще одна искра гнева.

– Готова снова подарить им дом?

Она делает паузу, а затем на ее лице появляется робкая улыбка.

– Да, – шепчет она.

Ее глаза застилают слезы, но я не показываю ей, что заметил. Я уверен, что она не оценит этого.

– Тогда пойдем, малыш.

Эта маленькая девочка вернется домой, и, хотя ей предстоит еще долгий путь, она излечится.

Мы следим за всеми девочками, которых вытаскиваем, чтобы они не пропали снова. Если это уже случилось однажды, то всегда может повториться.

Когда мы выходим из здания, она прижимается ко мне. Краем глаза я замечаю, как девочка наступает в кровь. Я останавливаюсь, указывая на нее, но глядя на Руби.

– Руби! Я что сказал? Ни капли крови на девочках.

Руби вздрагивает, мы меняемся ролями, и она со стыдом бросается к нам.

– О, прости меня, зайка, давай я тебя вытру, – воркует она рядом с девочкой, на ноге которой не просто гребаная капелька. – Смотри под ноги, хорошо?

Я отворачиваюсь, удовлетворенный тем, что больше она этого не допустит.

Помогаю Сицилии пройти через эту бойню, не сводя одного глаза с ее ног и с мест, куда она наступает. Когда она приходит в себя, я веду ее к фургону, на котором ее благополучно доставят в больницу. Там ее родных оповестят.

Насвистываю какую-то мелодию, позволяя своей команде позаботиться об остальном, и направляюсь к своему «мустангу», притаившемуся на стоянке через дорогу. Мне не терпится убраться отсюда.

Моя охота еще не закончена. Теперь я должен поиграть с моей маленькой мышкой.

Глава 7

Манипулятор

– Тебе нужно валить из этого дома, – заключает Дайя, глядя на меня со страхом и тревогой в своих шалфейных глазах.

Я только что рассказала ей о вчерашнем мамином визите – и по выражению ее лица могу сказать, что она очень и очень за меня боится.

– Мне нужно закончить рукопись, – возражаю я, а сама все время думаю о том, в какую огромную сюжетную дыру я попала. Кажется, уже совершенно неважно, сколько раз я жму на пресловутую аварийную кнопку, – я не могу заставить себя что-то выдать, и все. Сегодня вечером мне придется достать доску и стикеры, чтобы наметить сюжет, и, может быть, тогда я смогу понять, как разрешить эту проблему раз и навсегда.

Иногда мне хочется просто сделать свои книги проще и оставить все как есть, но тогда я лишусь своих читателей.

Дайя фыркает, качая головой.

– Тогда будь готова. У нас намечается девичник.

Мои мысли возвращаются к ней, а доска и стикеры исчезают. Но я не спорю. Я независимый автор, а значит, публикуюсь тогда, когда готова. Я почти не ставлю себе сроков, потому что ограничения подавляют мои творческие порывы. Писать, когда я слишком сильно волнуюсь, что не успею закончить книгу к определенному времени, я не могу. И какими бы замечательными ни были мои читатели, дедлайны есть всегда.

Дайя, разумеется, знает об этом и теперь пользуется этим знанием как оружием.

Дерьмо.

Застонав, я позволяю ей взлететь по лестнице и войти в мою спальню, мои глаза сразу же находят зеркало и сундук – кажется, они теперь всегда так делают после того, как я узнала, что здесь когда-то произошло.

Эти два предмета теперь словно сигнальные маяки в этой комнате, они бросаются мне в глаза, будто шепча: «я знаю, кто убил ее».

Неважно, что я обновила их черное покрытие. Они по-прежнему те же самые.

Стены и пол здесь теперь из гладкого черного камня, с белым потолком и большим белым ковром, чтобы сделать комнату светлее. Кроме того, я установила в полах систему отопления. Потому что вставать посреди ночи, чтобы пописать, и наступать ногами на ледяной пол было слишком жестоким и необычным для меня наказанием.

А еще я решила, что мне так нравятся бра в коридоре, что я хочу повесить парочку и в своей комнате. Они художественно расположились на стене, к которой прислонена спинка моей кровати, и освещают массивное, великолепное произведение искусства, изображающее женщину.

У двери находится моя любимая часть – балкон. Двойные черные двери выходят на террасу, с которой открывается вид на утес. Когда ты оказываешься перед таким прекрасным зрелищем, оно заставляет тебя ощутить себя маленьким и незначительным.

Сейчас весь дом уже обновлен, хоть я и сохранила большую часть оригинального стиля. Бра, шахматные полы, камин из черного камня, черные шкафы – всего не перечислить. Самое главное, я оставила красное бархатное кресло-качалку Джиджи.

Я живу в викторианском готическом доме мечты.

– Мы сделаем тебя сексуальной и подберем тебе аппетитного парня, которого ты сможешь забрать к себе домой сегодня вечером. А если объявится твой маньяк, то он может заодно и убить его.

Я закатываю глаза.

– Дайя, в наше время трудно отыскать мужчину, который умеет просто нормально трахаться. Думаешь, я найду того, кто убьет в мою честь? Это очень мило.

– Ты никогда не можешь знать наверняка, крошка. Случались куда более безумные вещи.

Басы, льющиеся через динамики, отзываются вибрацией во всем моем теле. Мою задницу обтягивают черные драные джинсы, а красная майка с глубоким вырезом демонстрирует мое внушительное декольте и мелкие блестящие бисеринки пота меж грудей.

Здесь чертовски жарко, словно в мешке Аида, и алкоголь, бурлящий в моих венах, не улучшает ситуацию.

Вот уже целый час мы с Дайей держимся рядом друг с другом и танцуем. Мы ненадолго расходимся, чтобы пофлиртовать с какими-нибудь парнями, но я быстро устаю от их лапающих рук и возвращаюсь к своей лучшей подруге.

Внезапно в мою спину упирается кто-то большой, его руки скользят по моей талии и прижимают к себе. Я чувствую запах мяты и виски прежде, чем ощущаю на своем ухе его дыхание.

– Ты красивая, – шепчет он, и теперь, когда он ближе, его мятная жвачка прямо-таки обжигает мой нос. Я морщусь и поворачиваю голову, чтобы взглянуть на высокого привлекательного парня, склонившегося надо мной.

У него светло-русые волосы, красивые голубые глаза и убийственная улыбка.

Как раз в моем вкусе.

Я улыбаюсь.

– Ой, спасибо, – мило отвечаю я. Социальные взаимодействия практически вгоняют меня в спячку, но флиртовать я всегда умела. Жаль, что не могу делать так в большинстве остальных случаев.

Мужчины обладают уникальной способностью портить мне настроение каждый раз, когда я приближаюсь к ним на расстояние меньше трех метров.

– Пойдем со мной наверх, – кричит он сквозь музыку. Его голос ни в коем случае не агрессивный, однако это и не вопрос. Это требование, которое не оставляет места для споров.

И мне это нравится.

Я поднимаю бровь.

– А если я не пойду? – спрашиваю я.

Его улыбка становится шире.

– Ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Моя вторая бровь поднимается к своей сестре-близнецу.

– Да что ты, – скромно отвечаю я. – Какие это у тебя планы на меня, о которых я буду жалеть всю оставшуюся жизнь?

– Те, после которых ты окажешься голой и удовлетворенной в моей постели.

– Сучка, да пошли уже, – вклинивается Дайя. Я поворачиваю к ней голову, но ощущаю, как глаза мужчины задерживаются на моем лице Его взгляд ласкает мою щеку, словно перо, пробегающее по коже.

Дайя стоит перед нами, нетерпеливо помахивая рукой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Должно быть, она подслушала, и ей ни капельки не стыдно.

Когда мы оба поворачиваемся к ней, она хмыкает и закатывает глаза.

– Мы все поняли, что вы друг другу нравитесь. А она никуда не ходит без меня. Так что пошли уже, – машет она руками, подгоняя нас.

Парень смеется и пользуется возможностью, предоставленной моей дражайшей подругой. Схватив меня за руку, он ведет меня к черной металлической лестнице в глубине клуба.

Но не раньше, чем я бросаю на Дайю укоризненный взгляд. Она милостиво смеется в ответ.

Вход наверх только для VIP-клиентов. Лестница ведет нас на балкон, с которого открывается вид на весь клуб. Здесь пьют богатые и важные люди, которые смотрят на тех, кто внизу, как на кучку букашек, попавших в ловушку научного эксперимента.

Здесь наверху темнее, воздух плотнее, и в атмосфере ощущается вибрация, которая заставляет все мои инстинкты самосохранения вспыхнуть красным цветом. Идти сюда – все равно что совать голову в осиное гнездо. И эти ублюдки не прекратят жалить тебя, пока не устанут или пока ты не умрешь.

В черной кожаной кабинке в форме полумесяца сидят четверо мужчин. По центру – черный мраморный стол, на котором стоят бокалы с янтарной жидкостью и хрустальные пепельницы. Здесь нет ни малейшего намека на цвет, и декор напоминает мне поместье Парсонс.

Один из парней смотрит на нас обеих хищным и расчетливым взглядом. И он жутко похож на мужчину, который держит мою руку в своей. Те же светлые волосы и голубые глаза, хотя этот кажется моложе и немного злее.

Остальные трое не менее красивы, у всех один и тот же темный и опасный типаж. Один выглядит европейцем – с белокурыми волосами, светлой бледной кожей и резкими угловатыми чертами лица. Его прищуренные льдисто-голубые глаза смотрят на Дайю, в то время как ее взгляд скользит по тесной, уютной кабинке. Он уже жадно изучает все изгибы и впадины ее тела. Мои инстинкты снова взывают ко мне, подсказывая выколоть этому человеку глаза и сбросить его с балкона.

Оставшиеся двое парней – близнецы с загорелой кожей, темными волосами и глазами и телами убийц. Их костюмы едва скрывают мускулы, грозящие вот-вот разорвать дорогую ткань по швам.

Длинные волосы одного из близнецов собраны в пучок, а пальцы украшены несколькими кольцами, в то время как второй подстрижен почти налысо, и в носу у него кольцо с бриллиантом.

Все четверо легко могут разрушить мою жизнь. И я не знаю, решусь ли я остановить их.

– Значит, ты все-таки отрастил яйца и подошел к ней, – говорит блондин, дьявольски ухмыляясь. Он единственный из четверых, кто не пялится на нас во все глаза. Честно говоря, он выглядит так, будто ему гораздо интереснее есть на ужин младенцев.

Вокруг него темная аура. Могу предположить, что тревожная атмосфера здесь царит именно из-за него. Его энергия разрастается и множится, пока не создается ощущение, что ты в ловушке в этой комнате, полной черного дыма.

– Потише, Коннор, – произносит парень подле меня, его голос низкий и предупреждающий.

Я чуть не закатываю глаза. Он действительно похож на Коннора. Парня из студенческого братства, который болтается без дела и тайком подсовывает свой телефон под юбки девчонок, чтобы сделать фото.

– Извините за его грубое поведение, дамы, – говорит мой новый друг, однако в глазах его нет улыбки. – Это мой брат, Коннор. Близнецы – Лэндон и Люк. А это Макс.

Он указывает на всех поочередно. Лэндон – с пучком, Люк – с кольцом в носу. Я перевожу взгляд на своего собеседника с ожидающе поднятой бровью.

– А тебя как зовут?

– Я Арчибальд Талаверра Третий. Зови меня Арч.

– Звучит претенциозно, – отвечаю я, улыбаясь тому факту, что он назвал мне свое полное имя.

Кто вообще так представляется незнакомому человеку? Арчибальд Талаверра Третий. Зовите меня просто Ваше Королевское Высочество.

Его брат, Коннор, смеется, похоже, соглашаясь со мной.

Арч открывает рот, но я перебиваю его.

– Я Адди. А это Дайя, – представляю я, указывая на свою лучшую подругу. Она улыбается, но взгляд у нее острый и оценивающий. Она слишком внимательна и умна, чтобы влипать в неприятности. Такое чаще случается со мной.

– Приятно познакомиться, дамы, – бормочет Макс, его внимание все еще приковано к Дайе. На самом деле, близнецы тоже практически не сводят с нее глаз с того момента, как она вошла в кабинку.

Каждая частичка меня хочет встать прямо перед ней и оградить ее от любопытных диких глаз. Но Дайя может справиться сама, поэтому я остаюсь на месте. Готовая броситься в атаку, если понадобится.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – приглашает Арч.

В кабинке еще много места, но мы вдвоем решаем сесть с краю, ближе к Максу.

Мой телефон пикает, как только моя задница опускается на мягкую кожу. Заметив, что Дайя сразу же втянулась в разговор с Максом, а Арч наполняет стакан дорогим бурбоном, я украдкой просматриваю сообщение.

Оно от неизвестного: «Тайком встречаешься со всякими мужчинами, маленькая мышка? Если я увижу его руки на тебе, к утру они окажутся в твоем почтовом ящике».

Мое сердце замирает в груди. Впервые он действительно общается со мной, если не считать ту зловещую записку.

Я поднимаю глаза к балкону. Отсюда нас никто не может увидеть. Мы слишком далеко от перил. Но, тем не менее, кто-то явно наблюдает за мной.

Но как?

И как, черт возьми, он узнал мой номер? Ладно, это был глупый вопрос. Ради всего святого, он же чертов маньяк. Разумеется, у него есть мой номер.

Арч подходит ко мне и протягивает выпивку, на его лице улыбка. Он думает, что у него сегодня будет секс.

В обычной ситуации, возможно, так оно и случилось бы. Но похоже, что вместо этого мне придется спасать его жизнь и уносить от него ноги.

Проходит час, и с каждой минутой я нервничаю все больше. Я не получала новых сообщений, но предыдущее все еще в моей голове. Я боюсь, что мой мозг лопнет от напряжения.

Руки Арча однозначно касаются меня. Одна из них сейчас лежит на моем бедре, в опасной близости от середины. Я смотрю на звезду, вытатуированную на его большом пальце, и в голове возникают образы того, как я держу ее – отрезанную от тела.

И все же позволяю ему касаться меня, хотя и не должна. И поскольку мне не следует этого делать, я не могу перестать смотреть на них, представляя их окровавленными и отрубленными у запястья. Лежащими в моем почтовом ящике.

У меня даже нет почтового ящика.

Мой дом слишком далеко от дороги, поэтому почту просто оставляют на ступеньке перед домом.

Разве преследователь не знает об этом?

Что за дерьмовая маленькая тень.

– Тебе весело? – спрашивает меня Арч, толкая плечом. Я рассеянно киваю, продолжая терзать закушенную губу.

Мне нужно бежать. Я должна сказать этому парню, чтобы он убрал от меня свои руки, если только он не хочет, чтобы они оказались отрезаны от его тела и оставлены в моем несуществующем почтовом ящике.

– Ты напряжена, – тихо замечает Арч. Я откашливаюсь и открываю рот, но меня останавливает очередное жужжание из заднего кармана.

Я чувствую, что бледнею. Арч озабоченно вскидывает брови, и это напоминает мне о том бедняге, которого я чуть не довела до сердечного приступа на краю обрыва.

Он опускает голову на звук вибрации.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и его голос, кажется, становится еще тише.

Я все больше устаю от этих обеспокоенных взглядов, но все же они ощущаются как спасательные круги. Как будто, если со мной что-то случится, люди, заметившие мое странное поведение, смогут это подтвердить.

У Арча возьмет интервью репортер новостей и тот расскажет, как меня напугало текстовое сообщение. Историю строителя, который чинил мое крыльцо, передадут в эфир и ее будут обсуждать неделями. О девушке, которая стояла на краю обрыва и, казалось, собиралась прыгнуть, а потом чуть не сорвалась.

Все это расскажет о том, что у меня был преследователь. И что полиция отмахнулась от меня, когда я заявила о розах, которые он оставлял в моем доме. Но для следующей девушки, которую будут преследовать, это ничего не изменит.

Это никогда ничего не меняет.

В конце концов я превращусь в частичку статистики и так и останусь ею. Красивой девушкой, которую преследовал какой-то сумасшедший. И никто не потрудился помочь, пока не стало слишком поздно.

– Я в порядке, – выдавливаю я из себя сквозь натянутую улыбку. Она кажется деревянной и неискренней, но, тем не менее, это срабатывает. Лицо Арча расслабляется, и беспокойство исчезает.

Или, скорее, он просто пропускает это мимо ушей, потому что на самом деле ему все равно.

– Хочешь уйти? – шепчет он, и его голос теперь полон обещаний и намерений. Его нижняя губа прячется за белыми зубами, и это действие говорит само за себя.

Слово «нет» крутится на кончике моего языка, словно маленькая балерина, неуверенно танцующая на краю, в опасной близости от того, чтобы сорваться вниз и сломать себе лодыжку. Потому что если я скажу «нет» этому мужчине, то проведу остаток своей ночи – неделю, а возможно, и больше – сожалея об этом.

Ненавидя себя за то, что позволила какому-то уроду управлять моей жизнью и лишить меня приятного времяпрепровождения с восхитительным мужчиной.

Он красив, его окружает ореол тьмы, манящей и аппетитной, как шоколадный торт. Есть надежда, что ночь с ним я завершу будучи полностью удовлетворенной.

А что, если это перерастет в нечто большее? Что, если я скажу «нет» чему-то прекрасному? Это лишь надежды и грезы маленькой девочки, но я все равно не могу не думать о них.

Он выглядит как мужчина, с которым я могла бы остепениться, достаточно опасный при этом, чтобы продолжать будоражить меня.

– Да, – наконец-то тихо произношу я. – Но только когда удостоверюсь, что Дайя благополучно вернулась домой.

Губы Арча медленно расплываются в улыбке. Довольной улыбке.

– Я прослежу за этим.

7-е июля, 1944

Роналдо нравится дразнить меня.

Он пришел спустя час, как я отправила Серафину в школу, и сказал мне сесть в мое кресло в столовой.

Я исполнила его пожелание с радостью.

Его пальцы бегали по моей коже, но когда я обратилась к нему, он не ответил.

Он расстегнул мою блузу, обнажая грудь. Потом снял мои брюки, и я осталась в одном белье.

Увидев в моих глазах вожделение, он улыбнулся.

Он все еще отказывает мне. Он никогда не касается меня, когда я хочу его.

Когда я нуждаюсь в нем.

Его пальцы дразнят меня. А затем он уходит.

И все мои силы уходят на то, чтобы не начать умолять его вернуться.

Когда-нибудь я не смогу сдерживать себя.

Глава 8

Манипулятор

Дайя увозит Люка к себе, а я везу Арча в поместье. Он предлагал поехать к нему, но в собственном доме я чувствую себя безопаснее – больше контролирую ситуацию.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мне не стоило везти его в дом, стоящий на обрыве, окруженный лесом и удаленный от цивилизации. Что еще хуже, где-то рядом скрывается маньяк, который любит взламывать двери и бродить по дому.

Боже, как это было глупо.

Мой дом отнюдь не безопасное место, но заставить себя пойти к нему я не смогла. Не люблю находиться с незнакомцами в незнакомых местах. Словно я могу попасть в дом, из которого больше никогда не выйду. Это заставляет чувствовать себя намного более уязвимой, несмотря на то, что прямо сейчас я нахожусь, наверное, в самом незащищенном положении, в котором только могла бы быть.

– У тебя красивый дом, – говорит Арч, окидывая взглядом мои гостиную и кухню.

Я заменила обои на более современные – такие же черные с пейсли, избавилась от трагических золотых штор, повесив красные, а диваны теперь из красной кожи.

Но его взгляд постоянно возвращается к черным деревянным ступеням, как будто он знает, что они ведут в мою спальню.

Однако у меня другие планы.

– Это еще не самое лучшее, – поддразниваю я, хватая его за руку и увлекая за собой по коридору в свою самую любимую комнату в поместье Парсонс.

В солнечную комнату.

Я редко в ней бываю. Здесь мы с бабушкой вместе проводили большую часть времени. Мне больно заходить сюда, все еще чувствую здесь ее присутствие.

Глубоко вдохнув, распахиваю двойные двери и делаю шаг внутрь.

Эта комната – одна большая стеклянная коробка. Потолок, стены, все вокруг нас – сплошное громадное окно. И это самое лучшее место в мире. Отсюда открывается вид на край утеса, за которым под лунным светом блестит вода.

Но самое примечательное находится прямо над нами. От вида звездного неба захватывает дух. Здесь нет светового загрязнения: в ночном небе сверкают и переливаются на черном фоне бриллианты.

Арч медленно поворачивает голову, рассматривая открывшееся перед ним зрелище. Затем он откидывает голову назад и смотрит на небо с открытым ртом.

Полагаю, это один из немногих моментов, когда этот человек выглядит непривлекательно. Но для меня это самый притягательный момент за весь вечер.

Он не заботится о том, чтобы контролировать свое лицо и движения, не пытается следовать отработанному сценарию. Сейчас он просто мужчина, который благоговеет перед окружающей его красотой.

– Черт, – бормочет он наконец, его голос звучит проникновенно от удивления. Он снова поворачивает голову ко мне, и его глаза округляются от восторга.

Голубые луны в этих глазах мерцают от эмоций, которые я не могу угадать. И только когда маска снова опускается на его лицо, я понимаю, что он выглядел грустным. Меланхоличным.

И я хочу знать почему, но по тому, как нагреваются его глаза, словно конфорка на плите, я понимаю, что возможность упущена.

– У тебя тут нечто особенное, – тихо произносит он, придвигаясь ко мне. Звезды давно потускнели, и единственное, от чего он не может отвести взгляд, – это я.

– Так и есть, – выдыхаю я, наблюдая за его приближением с затаенным вниманием.

В затылке у меня что-то щелкает – инстинктивное чувство, напоминающее мне, что я нахожусь в стеклянном ящике, за которым, возможно, притаилась наблюдающая тень. При этом у него имеется полный обзор происходящего.

Часть меня даже не возражает, если он там. Хочу доказать этому ненормальному, что я ему не принадлежу.

Единственный человек, который может претендовать на мое тело, – это тот, кому я позволяю это сама. И я позволю рукам Арча касаться меня. Рукам, которые обследуют каждый миллиметр моей кожи. А затем – его рту. Я позволю его языку лизать мою киску, пока не насыщусь этим, прямо перед тем, как он будет трахать меня и я не перестану помнить свое имя.

Я позволю ему, потому что я разрешила.

Арч возвышается надо мной, прижимаясь своим телом к моему. Мое дыхание сбивается, когда меня охватывает тепло, его рука плотно обхватывает мою талию и прижимает меня к нему.

Мне нравится, как он прижимается ко мне. Мягкость моего тела, прижимающегося к его твердым ребрам, – это… приятно. Это хорошо.

Какое-то мгновение Арч внимательно всматривается в мои глаза. А потом наклоняет голову и нежно перехватывает мои губы.

Я вздыхаю, его мягкий рот ритмично двигается на моем, подобно воде у подножия скалы, колышущейся на камнях.

Я стону, желая большего, и углубляю поцелуй, раздвигая его губы, чтобы сунуть язык внутрь его рта.

Он рычит, и его сдержанность ослабевает. Его вторая рука забирается в мои волосы, наклоняя голову, чтобы он мог погрузить свой язык в мой рот глубже, искусно исследуя его и почти не контролируя.

Я встаю на носочки, еще сильнее вжимаясь в него. Вздрагиваю от ощущения его твердого члена, впивающегося в мой живот, а его размер только усиливает мое желание.

Он немаленький. И это действительно то, что мне нужно сегодня вечером. Что-то, что ослепит меня наслаждением и оставит задыхающейся и удовлетворенной.

Его язык борется с моим, проводит по нему и облизывает, а его зубы впиваются в мои губы. Еще один стон вырывается на свободу, подпрыгивая в его рту, пока он сам не отвечает стоном.

Рука в моих волосах напрягается, отстраняясь от моего рта, давая его губам свободу прочертить дорожку по моей челюсти и спуститься к стыку между моей шеей и плечом.

Я задыхаюсь, когда чувствую, как его зубы царапают мою плоть – небольшое предупреждение перед тем, как он сожмет их. От острого удовольствия я закрываю глаза, и у меня вырывается протяжный стон.

– Черт, – выругивается он, облизывая мою шею с диким стоном. – У тебя такой сексуальный голос.

Мои веки трепещут, когда я поддаюсь удовольствию, которое вытягивают из меня его язык и зубы.

Его руки опускаются ниже, пока я не чувствую, как он решительно дергает мои джинсы. Секундой позже расстегивается пуговица, а за ней и молния на джинсах.

– Твоя киска уже намокла для меня, Адди? – спрашивает Арч с низким рычанием, чуть жестковато покусывая мою шею. Это больно, и я не могу не поморщиться от боли. Его язык ласкает след от укуса, успокаивая жжение.

– Да, – шепчу я, когда удовольствие начинает брать верх над болью.

Его рука скользит по моим джинсам и стрингам, пальцы опускаются ниже, пока кончик среднего пальца не погружается внутрь меня. Он издает низкий, глубокий рык, когда чувствует, насколько я была честна.

– Черт, детка, да. Дай мне послушать, как ты поешь.

А затем в меня погружаются сразу два пальца, изогнувшись, чтобы попасть в ту самую точку. У меня темнеет в глазах, и единственным моим ответом становится вскрик удовольствия. Это единственное, на что я сейчас способна.

Я инстинктивно кручу бедрами, вжимаясь в его руку. Он вынимает пальцы до самых кончиков, а затем снова вводит их в меня. И снова он трахает меня своими пальцами, а я только и могу держаться, впиваясь ногтями в его пиджак.

Из моего горла вырываются длинные, хрипловатые стоны, я пою для него так, как он и просил.

– Ты так сладко стонешь, – шепчет он мне на ухо. За его словами следует резкий укус.

Его ладонь сильно надавливает на мой клитор. Его умелые пальцы поднимают меня все выше, оргазм уже закручивается в моем животе. А затем он делает одно точное нажатие, и мои колени дрожат от удовольствия.

– О, – стону я, мое дыхание неровное и сбивчивое.

– Ты красиво поешь, когда кончаешь, Адди? – спрашивает он томным шепотом.

Кажется, я киваю, но не могу быть уверена, потому что через несколько секунд моя голова откидывается назад, когда разрядка достигает крайней точки.

– Дай мне послушать, – уговаривает он.

Его пальцы выскальзывают, а когда они погружаются обратно, к ним присоединяется третий палец. Мои глаза закатываются, и я погружаюсь в бездну.

Я вскрикиваю, и когда изнутри меня поглощает бездонное наслаждение, мой вскрик срывается с высоты. Я бесстыдно бьюсь о его руку, подгоняемая бесконечными волнами.

– Такая красивая птичка, – шепчет он удовлетворенно.

Задыхаясь, я приподнимаюсь на носочки и прижимаюсь ртом к его рту. Я не насытилась. Он одобрительно хмыкает и раздвигает мои губы языком. Затем его рука поднимается вверх и разрывает поцелуй, проводя пальцем по моей нижней губе, распаляя мое возбуждение.

– Ты устроила такой беспорядок на моей руке, Адди. Было бы невежливо не убрать за собой.

Я смотрю ему прямо в глаза, пока мой язык высовывается и скользит кончиком по его пальцу. Он лукаво улыбается, приглашая меня открыть рот пошире.

В тот момент, когда его палец погружается внутрь, меня охватывает леденящее чувство. Будто волны, в которых я дрейфовала, рассердились и бросили мое тело на неумолимую скалу.

Мой рот замирает, и я перевожу взгляд за его плечо. Здесь темно, если не считать лунного света и яркого неба над нами, но у меня ощущение, будто я нахожусь в комнате, залитой огнями стадиона.

Какое-то движение прямо напротив переворачивает мое сердце и посылает его вглубь моего желудка.

Он там.

Я не вижу его и даже не могу разглядеть его силуэта. Но знаю, что он там. Чувствую его присутствие.

Заметив перемену во мне, Арч отстраняется, тяжело дыша и глядя на меня так, словно не может решить, хочет ли он спросить, в порядке ли я, или просто продолжить начатое.

– Что-то не так? – спрашивает он, обхватывая мою руку за бицепс в попытке привлечь внимание.

– Нет, – поспешно отвечаю я, притягивая его ближе. – Давай поднимемся наверх в мою комнату.

Я больше не чувствую себя достаточно дерзкой, чтобы трахаться с мужчиной на глазах у сумасшедшего. Кайф от моей разрядки полностью развеял мою самоуверенность.

Но я слишком упряма, чтобы остановиться. Я хочу Арча. Просто мне не нужны вуайеристы, пока я с ним.

– Ты не хочешь, чтобы твою киску лизали под звездами? – недоверчиво спрашивает он, глядя на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

– Хочу, но… – я прерываюсь, когда меня отвлекает еще одно движение.

Арч делает шаг вперед, прижимаясь ко мне и возвращая мое внимание к себе. Мне приходится поднять голову, чтобы разглядеть его как следует, и это зрелище я не забуду никогда.

– Я думаю, тебе стоит раздеться и показать мне свое сексуальное маленькое тело. А потом я хочу, чтобы ты легла, раздвинула ноги и позволила мне убрать все, что ты тут натворила.

У меня вырывается совершенно неловкий писк. Звук, который немедленно вызывает ухмылку на его лице, и к моим щекам приливает кровь, на мгновение заставив меня позабыть о жути.

Очень ловко, дурачок.

Я делаю шаг назад, тепло скользит по моему телу, пока я провожу руками по бокам и просовываю оба больших пальца за пояс джинс.

Я как раз собираюсь спустить их, и тут наступившую тишину нарушает громкий удар, заставивший мое сердце улететь к горлу. Я испуганно вскрикиваю и чувствую, что слишком близка к тому, чтобы обмочить штаны от этого разъяренного стука.

Арч вскидывает голову в сторону звука, явно также испугавшись.

– Ожидаешь компанию? – спрашивает Арч слегка задушенным тоном.

Мое собственное неровное дыхание становится еще более учащенным, когда я отвечаю:

– Нет.

Это чертово дежавю! И хотя на этот раз я прекрасно это предвидела, я невероятно близка к тому, чтобы затопать ногами, как ребенок. В отличие от ситуации с Грейсоном, сейчас я действительно наслаждалась.

Арч бросается в коридор и спускается к входной двери, а я бегу за ним по пятам. Я на ходу застегиваю пуговицы и молнию на джинсах и уже понимаю, что для меня эта ночь закончилась.

Коридор ведет прямо в фойе, справа от лестницы. Остановившись перед дверью, он разворачивается ко мне и хватает меня за руку.

– Останься в коридоре. Кто бы это ни был, я не хочу, чтобы он тебя увидел.

Он колеблется, на его лице появляется странное выражение. Прежде чем я успеваю его разгадать, он снова начинает говорить, его голос звучит напряженно.

– Если все пойдет наперекосяк, звони в полицию.

Я не в состоянии выстроить ни одного связного предложения в ответ, паника лишает меня рассудка.

Мне нужно было ему рассказать, что меня преследует маньяк и что мне показалось, будто я что-то видела в окне, когда мы были в стеклянной комнате, но все произошло так быстро, и теперь он фактически сам подвергает себя опасности.

Ситуация возбуждает меня так же сильно, как и пугает. Если я переживу эту ночь, мне стоит обратиться в психиатрическую больницу.

Потому что моя тень в ярости. Прямо как тогда, когда здесь был Грейсон, и я понятия не имею, насколько опасен этот парень, но он может явиться сюда и убить нас обоих.

Особенно теперь, когда он видел, как другой мужчина заставил меня кончить той самой рукой, которую он угрожал отрезать и положить в мой почтовый ящик.

Я прячу лицо в руках, и меня захлестывает моментальное сожаление, заполняющее мое тело, как водопад – озеро. Меня распирает от него, потому что если преследователь настолько безумен, как он говорит, то, возможно, сейчас из-за меня погибнет человек. Или по меньшей мере будет жестоко изуродован.

Я слышу скрип открываемой двери и поднимаю голову.

– Выходи, ублюдок. Я знаю, что ты там, – громко угрожает Арч.

Выглянув из-за угла, вижу, как Арч выходит на улицу. Но перед этим он достает пистолет. Мои глаза расширяются, рот открывается, и я задаюсь вопросом, кого, черт возьми, я впустила в свой дом. Он закрывает за собой дверь, и звук щелчка двери эхом отдается у меня в голове.

Похоже, я ошиблась и действительно встретила человека, готового за меня убить. Насчет траха присяжные еще не определились, но если его прелюдия является хоть каким-то свидетельством, думаю, что и в этом плане он бы преуспел. Сейчас я как никогда хочу прибить этого гада сама.

Я наконец-то нашла мужчину, способного удовлетворить меня, а этот мудак все портит.

Бог? Я знаю, что мы не всегда соглашаемся во мнениях относительно моего жизненного выбора, но, пожалуйста, не дай этому бедняге умереть из-за меня. Я брошу пить. На этот раз я серьезно.

И еще я молюсь, чтобы Арч оказался метким стрелком. Если я выйду и найду этого чудилу с пулей в черепе, я не стану оплакивать его смерть.

Следующие несколько минут я вообще ничего не слышу. Это трудно, когда сердце стучит в ушах, но выстрел ни с чем не перепутаешь.

Черт, я не выдерживаю этого напряжения. Не в силах больше ждать, бросаюсь к окошку рядом с дверью и выглядываю наружу.

Машина Арча все еще стоит на моей подъездной дорожке, но больше я не вижу ничего. Ни тел. Ничего.

Помянув своего самого нелюбимого персонажа в данный момент, я медленно открываю дверь, прислушиваясь, не слышно ли борьбы или еще каких-нибудь тревожных звуков.

Меня встречает лишь стрекот сверчков, я открываю дверь шире и выхожу.

Хруст чего-то под ногой обращает мое тело в камень.

Я закрываю глаза, на языке вертится очередная молитва. Если я наступила на какую-то часть тела… о боже, я сойду с ума.

Сделав несколько кратких вдохов, я убираю ногу и смотрю вниз.

Роза, лепестки которой осыпались с моей подошвы.

– Ох, черт, – бормочу я, наклоняясь, чтобы поднять цветок.

Шипы обрезаны, не давая ей меня уколоть, но это неважно – конкретно эта роза причиняет мне боль.

С ее лепестков на мой ботинок капает свежая кровь. Арч пропал, и все, что от него осталось, – это окровавленная роза.

Вытащив телефон из заднего кармана, я нажимаю на разблокировку, чтобы позвонить в полицию, мои руки дрожат. Экран загорается, и в этот момент я вижу еще одно сообщение – то, которое пришло еще в клубе и которое я упорно проигнорировала.

«Не вини себя, детка. Я не угрожаю понапрасну, так что сочти это за урок».

Мир передо мной озаряют красные и синие огни, и от их мигания мне становится плохо. В моем желудке поселяется ужас, пока полицейские с собаками обыскивают окрестности.

Офицер конфисковал розу, однако мои руки запятнаны кровью – в прямом и переносном смыслах. Я тру пальцы друг о друга, наблюдая, как засохшая кровь отслаивается от моей кожи.

На глаза наворачиваются слезы, но я быстро стираю их.

Я убила человека.

Я привела его сюда, зная, что здесь скрывается кто-то очень опасный, и все равно сделала это.

А теперь его нет в живых.

– Аделин? Мне нужно задать тебе несколько вопросов, – говорит шериф Уолтерс, подходя к ступенькам крыльца, на которых я в данный момент сижу.

Я знаю его с детства. Он ходил в школу вместе с моей мамой, и они были хорошими друзьями. Время от времени она приглашала его на ужин. Он всегда был добрым. Тихий и немногословный, всегда выглядящий более заинтересованным в том, чтобы выслушать собеседника, нежели высказаться самому.

Это высокий, крепкий мужчина, ростом не менее двух метров. Думаю, его семья происходит от какого-то рода великанов, потому что его отец и братья такие же пугающе крупные. Раньше шерифом был его отец, а до него – его дед. Я практически уверена, что пара его братьев тоже полицейские.

Одна большая семья гигантских копов. Как раз то, что и нужно миру, ведь так?

Щеки шерифа Уолтерса покрыты щетиной, а его карие глаза смотрят устало и настороженно.

Я уже ввела в курс дела офицера, который меня опрашивал, но когда я сказала, что пропал человек и мне прислали окровавленную розу, он был гораздо более озабочен тем, чтобы организовать поисковую группу.

Учитывая, что дом окружает густой лес, скорее всего, этот человек вел Арча пешком, пока ему не удалось запихнуть его в машину и уехать.

Я шмыгаю, вытираю нос и киваю головой.

– Да, конечно.

– Можешь назвать мне имя человека, который был с тобой здесь сегодня вечером?

– Арчибальд Талаверра, – автоматически отвечаю я. Похоже, претенциозность Арча окупилась, когда он назвал мне свое полное имя. Я почти улыбаюсь, хотя это совсем не смешно.

Шериф молчит. Я перевожу взгляд на него и замечаю, что его кустистые черные брови высоко подняты на лоб.

– Талаверра, да? Этот человек, возможно, оказал тебе услугу, – последнюю часть он бормочет практически неразборчиво.

– Что, простите? – взвизгиваю я, округляя глаза.

Шериф вздыхает и проводит рукой по своим густым темным волосам. В молодости, я уверена, он был привлекательным мужчиной. Но сейчас в его волосах проглядывает серебро, а по краям глаз и рта пролегают морщины. Он выглядит постаревшим и потрепанным, и с годами я наблюдаю, как его глаза становятся все более тусклыми.

– Талаверра – известные преступники, – сообщает он мне.

Мои глаза округляются, и в этот момент я осознаю, что моя мать просто ужасно меня воспитала. В последнее время мои поступки в лучшем случае выглядят сомнительно.

Мне предстоит долгий и тяжелый разговор с Дьяволицей наверху. Думаю, она пытается меня прикончить. И я начинаю задумываться, не стоит ли мне просто позволить ей завершить начатое.

– Что за преступники?

Шериф Уолтерс кривит свои потрескавшиеся губы в сторону, похоже, обдумывая, что он собирается сказать.

– Еще ничего не было доказано. Достаточных доказательств никогда не находится. Но в основном они торгуют кокаином. Предположительно, – добавляет он в конце, искоса глядя на меня. – Что я могу сказать точно, так это то, что бывшая жена Арчибальда несколько раз обвиняла его в домашнем насилии. Разумеется, он выходил сухим из воды. Но он известен как очень жестокий человек.

Я отворачиваю голову и закрываю лицо руками.

Шериф Уолтерс неловко похлопывает меня по спине, полагая, что я плачу. Но мои глаза сухи, как пустыня Сахара. Я слишком зла, чтобы плакать. Зла, что была настолько глупа, что привела домой незнакомого мужчину.

Зла, что этого человека убили. Человека, который оказался связан с такой опасной фамилией.

– Его семья будет преследовать меня?

– Нет, – категорично заявляет он. – Список врагов этой семьи длиной в километр. Они не станут беспокоиться о какой-то случайной девушке. Они могут присмотреться к тебе, но когда они ничего не найдут, то станут искать того, кому они насолили.

Я киваю головой, слегка успокоенная этими словами.

– Если они не узнают о розе.

Мое сердце падает, словно камень в колодец. Я поднимаю голову и смотрю на него, пытаясь уловить смысл его слов.

– Эта роза была чем-то личным, Аделин. Знаешь, что она означает?

– Я… что меня преследует кто-то. Я уже несколько раз сообщала о том, что мой дом взламывают, а эти розы появляются везде, куда бы я ни пошла.

Шериф сдвигает брови.

– Я заглянул в твое личное дело. Там нет никаких сообщений о преследованиях.

Мой позвоночник выпрямляется, поскольку меня пронзает шок.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я злобным и пронзительным голосом. – Я сделала несколько!

– Успокойся, – говорит шериф Уолтерс, разводя руки в соответствующем жесте. – Я посмотрю еще раз, когда вернусь в участок. Ты можешь рассказать мне сейчас, что происходит?

Заставляя свое сердце притормозить, я излагаю все, что тут происходило. О стаканах алкоголя, выпитых, пока я была дома одна. О розах. О записке со зловещей угрозой.

Шериф Уолтерс напряженно слушает, достает блокнот и делает заметки по мере того, как я говорю. Когда я заканчиваю, я чувствую себя еще более измотанной, чем была раньше.

– Я займусь этим. Но, Аделин, ты же понимаешь, что если Талаверра прознают, что у тебя есть преследователь, то они могут возложить вину на тебя?

Я отшатываюсь назад, совершенно обескураженная тем фактом, что о том, что мне может угрожать преступный клан, меня предупреждает полицейский. Однако он никогда не был человеком, склонным приукрашивать или скрывать правду. Мой отец иногда интересовался у него подробностями некоторых дел, и шериф всегда рассказывал ему все, что мог.

Несколько раз мама даже срывалась на них из-за столь неприятных разговоров за обеденным столом, да еще и при ребенке. Шериф Уолтерс извинялся, но раскаивающимся никогда не выглядел.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не допустить, – уверяет он.

Почему-то от этого мне ничуть не легче.

Вздохнув, я отворачиваюсь и смотрю в гущу деревьев – туда, где мерцают красные и синие огни, порождая настоящую дискотеку теней.

Я киваю, принимая хотя бы такую поддержку. Этот человек ни черта не сможет сделать, чтобы остановить преступника, когда тот появится у меня на пороге.

Будь то хоть преступный клан, хоть гребаный маньяк.

10-е сентября, 1944

Я не видела Роналдо три дня.

Три дня я гадала, где он. Со мной словно что-то случилось. Мысли в моей голове непрестанно кружились.

Мы с Джоном поругались. Он сказал, что я изменилась. Что я больше не та женщина, в которую он был влюблен. Я отдалилась.

Когда он хочет заняться любовью, мне это неинтересно.

Мне стало казаться, что наш брак неправильный и грязный.

Я чувствую, будто обманываю кого-то, но это не о моем муже. Я словно обманываю своего гостя.

Я мало что смогла сказать, чтобы заверить своего мужа в том, что все еще люблю его, кроме этих трех слов.

Они стали казаться пустыми, когда я произношу их вслух.

Судя по его глазам, Джону они тоже теперь кажутся пустыми.

Я теряю своего мужа. Медленно, но верно.

И мне стыдно признавать это, но я нисколько не сожалею.

Глава 9

Тень

В своей жизни я совершал убийства. Хладнокровные убийства. Множества людей, за чьими личинами прятался дьявол. И я совершал их по разным причинам. Из-за того, что они изнасиловали ребенка, лишили жизни невинного или разрушили жизнь того, кто этого не заслуживал.

Но мне еще никогда не приходилось убивать кого-то из ревности.

Думаю, все когда-нибудь случается в первый раз.

Арчибальд Талаверра касался губами моей девочки и запустил руки в ее трусики. Он трогал ее. Трахал своими пальцами. Говорил ей грязные словечки, от которых на ее щеках вспыхивал прелестный румянец.

И в то самое мгновение я решил, что сегодняшнюю ночь он не переживет.

Когда я увидел их вместе, мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы не ворваться в этот клуб и не вытащить оттуда ее задницу.

Ведь на мою девушку претендовал не просто другой мужчина, а Арчибальд Талаверра – гребаный психопат.

Самый настоящий.

Он избивал свою бывшую жену до полусмерти и превратил ее жизнь в сущий ад, пока она наконец не решила развестись.

Женщина до сих пор находится в психиатрической больнице, где проходит лечение от тяжелого посттравматического синдрома. Он буквально сломал ее. И пока она коротает дни, пытаясь оправиться от насилия, он проводит ночи в клубах, выбирая себе новую женщину, которую отвезет домой, чтобы трахнуть.

Насколько я слышал, трахается он тоже так себе. Его грубые игрища никоим образом не приносят удовольствия, после них женщины уходят с окровавленными носами и разбитыми губами.

Этот мудак заслуживает смерти. И я счастлив удостоиться этой гребаной чести.

В грандиозной структуре всего происходящего преступления этого человека и его семьи – лишь жалкие крохи. Его семья занимается мелким промыслом и мнит себя мафией Сиэтла. Но они – лишь муравьи по сравнению с динозаврами, разгуливающими по этому городу.

Я не трогал их, потому что есть рыба покрупнее, чем ничтожные правонарушители, возомнившие себя повелителями преступного мира. Их угроза обществу мизерна по сравнению с теми, кого я выслеживаю и убиваю, и пока они всего лишь торговали порошком, они не попадали в поле моего зрения.

До сего момента, то есть.

Не дать Адди открыть рот и рассказать копам, что у нее есть преследователь, не получится, конечно. Неважно, что я уничтожил все записи о ее обращениях в полицейских отчетах.

Но если Талаверра прознают об этом, они убьют Адди. Неважно, что у их клана есть и другие враги. Они проработают все вероятности, когда узнают, что наследник империи Талаверра был убит.

Так что сегодня вечером я избавлю Сиэтл от всех этих мелких вредителей, чтобы потом снова сосредоточиться на более важных вещах – сделать Аделин своей и устранять педофильские организации.

Я разминаю шею, бросаюсь к входной двери и изо всех сил бью кулаком по дереву. Выплескиваю на дверь весь свой гнев, не обращая внимания на то, что дерево под моим кулаком трескается. Прямо как в ту ночь, когда здесь был тот мудак с крошечным членом. Выбежал из дома голый, в одном носке, громко проклиная Адди.

К моему облегчению, Адди сама его выгнала. Это была единственная причина, по которой я не стал его убивать. Однако это вовсе не значит, что я не отрезал ему язык за все те слова, которыми он ее обзывал.

Она еще не знает об этом, поскольку я прогнал его из города и запретил даже связываться с ней.

Я снова ныряю в тень за крыльцом.

Я знаю тип Арчи. Он выскочит на улицу, словно эдакий спаситель попавшей в беду девушки. Готовый сразиться с большим злым волком, будто он сам не дряхлая старушка, которую вот-вот съедят.

На самом деле, он просто бешеный лис, выдающий себя за волка. Его укус больно ранит, но с укусом настоящего хищника не сравнится.

Арчи распахивает дверь, держа в руках пистолет.

– Выходи, ублюдок. Я знаю, что ты там.

Давай поймай меня, Арчи.

Он колеблется на пороге, ощущая опасность, скрывающуюся в тени.

Но проходит несколько мгновений, и он, пытаясь заслужить вагину, выбегает за дверь и спускается по ступенькам крыльца. Он поворачивает голову, и его глаза широко распахиваются, когда он замечает мое лицо с зажатой в зубах красной розой.

Обнажаю зубы в диком оскале, от которого даже у дьявола пробежал бы холодок. Прежде чем он успевает среагировать, я бросаюсь вперед, хватаю его за руку и выкручиваю ее. Притягиваю его к себе, и моя рука зажимает ему рот.

Взмахнув ножом, я дважды вонзаю его ему в живот. Туда, где его жизненно важные органы не будут задеты. Он хрипит под моей рукой, шок лишает его возможности сопротивляться.

Прежде чем до него дойдет суть происходящего и он поднимет шум, я отталкиваю его от себя и наношу сильный удар по затылку.

Все произошло в течение десяти секунд, он не успел и пикнуть.

До того, как он успевает упасть лицом в холодную грязную землю, моя рука ловко подхватывает его за ворот пиджака. Холодного и истекающего кровью.

Мне нужно зашить его раны, пока он не потерял ее слишком много.

Но перед этим я вынимаю изо рта розу и макаю ее лепестки в пунцовую кровь, сочащуюся из него.

Нельзя допустить, чтобы моя маленькая мышка подумала, что можно избежать последствий того, что она позволила другому мужчине касаться принадлежащего мне. Скоро она удостоверится, что я не угрожаю просто так.

Я на секунду прислоняю его тело к крыльцу, а сам поднимаюсь и оставляю у порога розу. Я слишком зол, чтобы делать что-нибудь еще.

А потом подхватываю его тело и отправляюсь в недолгий путь через лес, где ждет мой «мустанг». Когда сюда доберутся копы, будет слишком поздно.

Кровавый след выведет их на следы шин, и они, возможно, смогут даже определить марку и модель машины по отпечаткам протектора, но после этого улики иссякнут. Они зайдут в тупик достаточно скоро.

Полицейские будут без понятия, в каком направлении копать. А семья Арчи решит, что это были их враги.

И они не ошибутся. Просто они не смогут догадаться, кто именно из их врагов, пока я не поднесу нож к их глоткам.

– Отпусти меня на хрен, ты, гребаный урод. Думаешь, со мной можно шутить? Ты хоть знаешь, кто я такой и кто моя семья?

Его рот будет запечатан скобами через две секунды, если он продолжит в том же духе, это точно. Я сообщаю ему об этом, и в ответ он разражается гиеноподобным смехом.

Я оборачиваюсь и бью этого ублюдка по губам, не переставая следить за дорогой.

За этим следуют цветистые выражения, но они не ярче крови, льющейся вместе с ними.

Красавчик теперь не такой уж и красивый.

И когда мы доберемся, ему будет гораздо хуже. Он касался своими ртом и руками моей девочки, а за такие глупые оплошности всегда приходится расплачиваться.

Он очнулся примерно через пять минут после того, как мы тронулись. С туго перевязанными ранами с помощью двух полос ткани, оторванных от его рубашки. И связанный по руками и ногам – без малейшего шанса выскользнуть.

Я слишком много практиковался в этом.

Он разевает свой рот с момента пробуждения, и это выводит меня из себя. Он разбрасывается пустыми угрозами, словно пулями, но вместо этого они превращаются в пыль на ветру. Ни одна из них не производит впечатления. Более того, они даже не долетают до меня.

В убийственную ярость меня приводит упоминание об Адди.

– Ну же, мужик. Ты так переживаешь из-за какой-то задницы? Может, ее голосок и создан для порно, а киска тугая, но, черт, можно же найти и других сучек. Я перетрахал таких уйму.

То, что должно было стать и так довольно медленной смертью, теперь станет самой медленной смертью с момента зарождения человечества.

То, что он говорил о моей девушке в такой отвратительной манере, само по себе плохо, но он намекнул на то, что Адди не особенная.

Она первая и единственная в своем роде, и другой такой никогда не будет.

Я сворачиваю на подъездную дорожку, ведущую к моему складу. Это небольшое строение, где когда-то раньше изготавливали камеры для какой-то дерьмовой компании, вышедшей в тираж менее, чем за пять лет.

Здание заложили, и я приобрел его по дешевке. А затем потратил сотни тысяч долларов на то, чтобы превратить его в неприступную крепость.

Я переоборудовал основной этаж в жилое помещение с самой совершенной системой безопасности. Ни один муравей не сможет пробраться в это здание без моего ведома.

Второй этаж – мое рабочее пространство. Здесь десятки компьютеров и самые нелегальные технологии, позволяющие мне заниматься всем тем, чем я занимаюсь. А в подвале я занимаюсь остальным – то есть привожу туда педофилов, чтобы пытать и убивать их, когда у них есть нужная мне информация.

Я построил подземный гараж, который ведет прямиком в подвал. Дотащить пару двухметровых амбалов к столу отсюда легче.

Я здоровяк, но мой хребет гнется так же, как и у других людей. Я же все еще человек, черт побери.

Закрыв за собой дверь гаража, заглушаю мотор и разворачиваюсь.

Вздыхаю от зрелища перед собой. Обычно, когда я похищаю людей, я готовлюсь лучше. Они отправляются в багажник, и беспокоиться о том, что я испачкаю салон, мне не нужно. Но сегодня я торопился и просто бросил его на заднее сидение.

Кровь теперь повсюду, и мне придется дополнительно заплатить моей команде уборщиков, чтобы вывести эти пятна. Любой бы стал задавать вопросы, увидев это.

Однако мои уборщики получают достаточно, чтобы не спрашивать то, за что их могут пришить.

– Мы можем сделать это по-простому или пойти тяжелым путем. Я могу снова вырубить твою задницу, или ты можешь побыть хорошенькой маленькой сучкой и не дергаться.

Его окровавленный рот складывается в неприличное слово, и не нужно быть гением, чтобы понять какое. Я наношу удар ему в нос, прежде чем он успевает произнести первый слог.

Хруст кости под моим кулаком ощущается почти как оргазм. Когда я отдергиваю руку, из его разбитого носа хлещет кровь. Он сплевывает, и из его рта на мой пол вылетает зуб.

Я только за это засуну ногу ему в задницу.

Я выхожу, огибаю машину и распахиваю дверь.

Он начинает сопротивляться, но, когда я хватаю его за воротник и выволакиваю наружу, слова становятся невнятными. Со связанными конечностями он чувствует каждый удар и каждый толчок, пока я тащу его тело от машины к столу.

Он извивается, словно червяк на крючке, и по паническому выражению на его лице я вижу, что он все понимает. Он понимает, что его жизнь балансирует на грани, а я вот-вот сброшу его на хрен со скалы Спарты.

Несмотря на все его усилия, я затаскиваю его на хирургический стол и последовательно развязываю некоторые из пут, чтобы зафиксировать на столе, все время удерживая его в неподвижном состоянии.

Он озирается по сторонам и замечает мертвого Фернандо, лежащего на соседнем столе.

После того как я проводил Сицилию, Майкл отвез Фернандо ко мне, а я поехал в поместье Парсонс, чтобы все разведать. Адди и ее подруга как раз уходили, и я отправился за ними в клуб.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не всадить пулю в голову каждому мужику, который терся своим членом о ее задницу. Я решил вернуться домой и закончить дела, пока не наделал глупостей и не выкрал ее.

Пока допрашивал Фернандо, я настроил монитор, чтобы следить за Адди через камеры клуба. Признаюсь, мои пыточные процедуры стали намного кровавее, когда я увидел, как Арчи ведет ее на второй этаж.

Я получил от Фернандо нужную мне информацию. Их способы похищения девочек, имена некоторых мулов и имя того, кому подчиняется Фернандо. Оказалось, что парень сейчас в Огайо, поэтому заняться им я перепоручил одному из других наемников. Он добудет информацию на его босса и будет подниматься вверх по цепочке дальше.

Мулы уже найдены и вычислены, так что после того, как я разделаюсь с этими двумя ублюдками, и они получат по снайперскому выстрелу в головы, я займусь семьей Арчи.

– Какого черта, мужик? – Арчи сплевывает, в его голосе слышны и ужас, и отвращение. Лицо Фернандо уже начало раздуваться.

Я пожимаю плечами, меня это не беспокоит.

– Сегодня вечером мне придется избавляться от кучи трупов. Будет проще убрать их все разом.

– Слушай, что бы тебе ни сделала моя семья, мы можем договориться, – уговаривает Арчи, его слова звучат несколько невнятно и коряво из-за выбитых зубов. Его нос распух и расплылся синяком, как и разбитые, одутловатые губы. Он выглядит так, будто провел пять раундов в боксерском ринге со связанными за спиной руками.

– У меня нет никаких дел с твоей семьей, – спокойно отвечаю я. – По крайней мере, пока не было.

Он на мгновение замолкает, недоверчиво уставившись на меня, пока его мозг переваривает, что я не враг клана Талаверра.

– Тогда какого хрена ты это делаешь? Из-за этой гребаной девчонки? – истерически вопит он.

Я наклоняюсь ближе, позволяя ему хорошенько рассмотреть мое покрытое шрамами лицо. Если не шрамы отпугивают людей от меня, то смертоносный блеск в моих глазах обычно довершает дело.

– Она, мать ее, сама хотела меня. Я не виноват, что твоя девушка тебя не хочет.

Я вздыхаю и выпрямляюсь. Я не собираюсь утруждать себя объяснениями перед этим придурком. Он не поймет моей одержимости, а мне наплевать, что он об этом думает.

Он не знает, что как только я должным образом представлюсь Аделин Рейли, то она и думать не сможет ни о ком другом.

Я буду пожирать ее изнутри до тех пор, пока каждый вздох не станет лишь разжигать тот ад, который я создам внутри нее. Я буду поглощать каждый сантиметр ее сладкого маленького тела, как кислород, питающий огонь, и она будет думать лишь о том, как затащить меня в себя поглубже.

Она будет бояться меня поначалу, но этот страх только разожжет ее. И я буду чертовски рад доставить ей боль, когда она подлетит слишком близко к пламени.

Рядом со мной стоит поднос с аккуратно расставленными приборами. Я не глядя беру первый попавшийся под руку.

Зубчатая отвертка. Сделанная специально для пыток. Такие штуки используют военные, а люди и не подозревают об этом. Не то чтобы правительство когда-либо охотно рассказывало стране, что они частенько пытают военных преступников и применяют для этого довольно грязные методы.

Общественность ни в коем случае не невежественна, но она не представляет себе всей степени развращенности нашего правительства.

Его глаза комично расширяются при виде отвертки в моих руках.

Улыбаюсь.

– Этой я еще не пользовался, – замечаю я, поворачивая отвертку и давая нам обоим хорошенько рассмотреть каждую острую грань. Когда эта штука окажется внутри, ее извлечение будет для него гораздо болезненнее.

Не могу, черт побери, дождаться.

– Братан, давай поговорим. Эта девчонка не стоит того, чтобы ты убивал меня из-за нее. Ты знаешь, что моя семья сделает с тобой? Или с ней?

– Ты правда думаешь, что я собираюсь просто убить тебя? – выпаливаю я, вскидывая бровь, чтобы показать, насколько меня не впечатлило его предупреждение.

Его лицо становится свекольно-красным, как яблоки, которые когда-то в детстве собирала для меня мама во фруктовом саду. Мне они всегда нравились.

Из его рта сыплются угрозы безвременной расправой со стороны его семьи.

– Ты делаешь это потому, что я чуть не трахнул девчонку?! Я даже не знал, мать твою, что она твоя, – кричит он, на его лбу проступают вены.

Не самое приятное зрелище.

В ответ я вонзаю отвертку ему прямо в живот. Он потрясенно охает, его рот раскрывается. Проходит мгновение, и он закашливается кровью. В его глазах отражается множество эмоций. Я почти уверен, что вижу в них все пять стадий горя.

– Ты и каждый жалкий ублюдок, который даже посмотрит в ее сторону, усвоите, что никто не спасется, когда дело касается ее. Мне плевать, даже если ты только вздохнул неправильно в ее сторону, ты на хрен умрешь.

– Да ты гребаный психопат, – выдавливает он, с недоверием глядя на отвертку, торчащую у него из живота. На этот раз она однозначно задела жизненно важные органы.

Медленно я вытаскиваю отвертку, и чавкающий звук заглушает его крик.

Безудержный гнев, пульсирующий во мне, неумолим и неукротим. И зрелище его руки в ее трусиках, того, как он целовал ее и шептал всякое в ушко, как заставил ее кончить, – все это разжигает в моей голове неистовый шторм. Когда перед моими глазами встает ее лицо, я снова погружаю в него отвертку. Она хотела его. Она кончила от такого говнюка, как он. Я должен стереть его прикосновения с нее.

И побыстрее.

Я выдергиваю отвертку и делаю глубокий вдох. Я напоминаю себе, что она еще не узнала меня. Она не поняла, что такое настоящая потребность. Пока нет, но обязательно поймет. Потому что она возненавидит то, насколько я ей буду нужен. Она будет бороться с этим, восставать против своей жажды и пытаться искать что-нибудь еще, что заставит ее испытывать хотя бы малую часть того, что дам ей я.

Но она этого не найдет.

Я ей не дам даже попробовать.

Разминая шею, делаю еще один глубокий успокаивающий вдох. Моя вспыльчивость взяла надо мной верх. Обычно я реагирую не так остро, но я уже смирился с тем, что моя маленькая мышка вызывает во мне новые чувства.

– Скольким женщинам ты делал больно, Арчи? – спрашиваю я, облизывая губы и обходя его тело по кругу.

Это – тактика запугивания слабонервных. Когда я на короткое мгновение исчезаю из их обзора, они нервничают. Разум покидает их, когда они гадают, что я собираюсь делать дальше. А потом, когда снова видят меня, они испытывают некоторое облегчение.

Только для того, чтобы все повторилось.

Это уже само по себе пытка. Не знать, нанесу ли я удар. Или когда я это сделаю.

– Не смей называть меня Арчи, – огрызается он, закипая, когда я останавливаюсь у него за спиной. Он напрягается.

Я снова появляюсь перед ним, и его плечи опускаются – всего на сантиметр.

– Ты уклоняешься от ответа на вопрос, Арчи, – замечаю я, намеренно используя это имя. Он шипит на мой вызов, но ничего не отвечает.

Его мать всегда называла его Арчи. До тех пор, пока не умерла от рака груди, когда ему было десять. Тогда его отец сорвался и начал торговать наркотиками, чтобы раздобыть денег на покрытие всех медицинских счетов и похорон.

Он воспитал своих детей холодными и безжалостными, и Арчи больше никогда никому не позволял называть его так, как звала его в детстве мама, всаживая всем смельчакам нож под ребра.

Он многих так порезал, включая и его лучшего друга Макса. Его приятель пару раз жаловался на это в баре, который часто посещает Джей.

– Не заставляй меня спрашивать еще раз, – предупреждаю я, понижая голос, чтобы продемонстрировать, насколько я серьезен.

– Я не знаю, – раздраженно кричит он. – Может, паре-другой. Какая на хрен разница?

– Я читал о твоей бывшей жене, – говорю я, игнорируя его дурацкий вопрос. – Ты избил ее так сильно, что ее едва можно было опознать, когда ее доставили в больницу. Согласно данным, ты разбил о ее лицо бутылку текилы, а затем ударил ее ножом. Не говоря уже о многочисленных переломах и синяках. Ты чуть не прикончил ее.

Арчи фыркает, в его холодных глазах нет ни капли раскаяния. Самовлюбленные засранцы никогда не раскаиваются. Они почему-то всегда вбивают себе в голову, что жертва заслужила это, и все нанесенные ей травмы – это ее вина.

– Она мне изменяла, – желчно отвечает он. Дуется, словно ребенок, которому не досталось праздничного торта.

– Ты изменил ей первым?

– Какая разница, – огрызается он. – Она – женщина, а я делаю бабки. И если мне хочется купить себе стриптизершу на ночь, то это мое, черт возьми, право. Она только и делала, что просиживала дома свою ленивую задницу и тратила мои деньги.

Я киваю, принимая его ответ.

– И ты бы обидел Адди? – спрашиваю я после многозначительной паузы.

Он усмехается.

– Я бы трахнул ее так, как нравится мне. Ну заработает она пару синяков, ну и что? Сучкам нравится подобное дерьмо. Они любят пожестче.

В моей груди снова вспыхивает гнев. И мне требуется весь мой самоконтроль, чтобы не воткнуть отвертку ему в глаз прямо на месте.

Арчи не разобрался бы в жестком сексе, даже если бы ему выдали гребаное руководство по нему. Он причиняет боль женщинам, потому что получает от этого удовольствие. Он понятия не имеет, как подвести женщину к границе боли и наслаждения, балансируя между ними и заставляя ее отчаянно желать большего.

Он просто делает им больно и все. К тому времени, как он кончит, девушка будет уже вся в синяках и увечьях – и, возможно, даже истекать кровью. И он уйдет с довольной ухмылкой на лице, как если бы он был самым первым мужчиной на Земле, доказавшим, что женский оргазм – это не миф.

– Но ты не сделал Адди больно, – замечаю я, ожидая тот ответ, который, я знаю, он даст. Он еще недостаточно отчаялся и недостаточно напуган. Все еще пытается изображать браваду и умереть с достоинством. Но скоро все изменится.

Он ухмыляется.

– Сначала женщину нужно расслабить. Планы, что я имел на нее… – он прерывается, пошло облизывая губы. – Ее крики стали бы чудесной песней.

Я снова киваю головой, что услышал. Я принимаю его ответы, потому что они в точности соответствуют тому сценарию, что я планирую для него.

И я очень хочу применить его подход к сексу на нем. То есть я буду наслаждаться, доставляя ему боль и заставляя его истекать кровью, а что будет испытывать в это время он? Он пожалеет, что вообще встретил Аделин Рейли.

Глава 10

Манипулятор

– Слышно хоть что-нибудь? – спрашиваю я, сжимая телефон скользкими от непрекращающегося беспокойства пальцами; оно не отпускает меня с тех самых пор, как Арч пропал с моего порога.

– Никто так и не смог найти его, – отвечает в трубку Дайя. Она сама занялась расследованием после моего рассказа о том, что случилось прошлой ночью, не особо полагаясь на полицию.

Но у Дайи не так уж много информации. Она хакнула всех известных нам врагов Арча – их камеры, телефоны, ноутбуки, GPS в их машинах. Как мы и предполагали, к исчезновению Арча они не имеют никакого отношения – по крайней мере, мы это установить не смогли.

Его похитил мой преследователь. И не имея ни малейшего представления о том, кто он такой, найти Арча невозможно.

– Не могу поверить, что это происходит на самом деле. Я практически убила этого человека сама, – говорю я, и на глаза наворачиваются слезы.

– Детка, мне неприятно это говорить, но я не думаю, что это самое худшее, что могло произойти. Кажется, этот парень действительно мог покалечить тебя. То, что он сделал со своей бывшей женой… Это не описать словами. Он не был хорошим человеком. Никто из тех парней не был… – она прерывается, но мне не требуется продолжение, чтобы понять, что она думает о Люке.

Она сказала, что у них была невероятная ночь, но она порвала с ним, как только узнала, кем оказался Арч.

Сказала, что любой, кто дружит с подобным Арчу, сам не очень хороший человек.

С этим тоже нельзя не согласиться.

Я делаю глубокий вдох.

– Я знаю, ты права. Наверное, мне просто не нравится, что он пострадал – возможно, погиб – из-за меня. Я бы предпочла, чтобы это сделал один из его собственных недоброжелателей.

– Да, это был бы наилучший сценарий, – соглашается она.

– Наилучшим сценарием стала бы дикая ночь бурного секса с горячим парнем, во время которой я бы получила несколько оргазмов подряд, а затем отправила бы его восвояси, – перебиваю я.

Она делает небольшую паузу, прежде чем ответить:

– Да, так звучит лучше. Но это не то, что произошло бы. Не с этим парнем. Он опасен.

– Ну, видимо, как и мой преследователь.

– Я знаю, поэтому подключаю тебе систему безопасности. Ты не станешь очередной строчкой статистики, не более той, которой ты уже являешься. Если ты умрешь, то мне придется отправиться следом за тобой, а я очень привязана к своему телу. В этой жизни Бог подарил мне роскошное тело.

Я закатываю глаза потому, что она даже не религиозна.

– Хорошо, пришли мне счет за нее, – соглашаюсь я.

Идея иметь в доме видеонаблюдение мне нравится. Так я буду чувствовать себя спокойнее на случай, если кто-то вдруг будет шнырять поблизости, а я и не увижу.

– Я заеду попозже, чтобы все установить.

Установка камер будет первым событием за месяц, которое принесет мне хоть какое-то подобие безопасности. Неважно, насколько хрупким оно окажется.

Я как раз заканчиваю очередную главу, когда слышу, что подъезжает почтовый грузовик. Почтальон всегда был довольно милым парнем. Он никогда не задерживается здесь надолго и большую часть времени нервно озирается по сторонам.

Когда я спросила его об этом, он сказал, что здесь произошло кое-что нехорошее.

А поскольку вчера вечером на пороге моего дома пропал человек, я бы даже сказала, что здесь произошло много нехороших вещей.

Я открываю дверь как раз в тот момент, когда он выгружает коробки с книгами. Мне нужно подписать их, чтобы разослать читателям.

Спустя восемь больших коробок видно, что почтальон запыхался и по его светло-коричневому лицу струится пот.

– Спасибо, Педро. Прости за все эти коробки, – говорю я, неловко махнув рукой.

Он машет рукой в знак признательности, а затем садится в свой грузовик и уезжает.

Я вздыхаю, с ужасом глядя на привезенное им. Затащить все в дом будет сущим кошмаром. Я делаю шаг на крыльцо, и моя нога натыкается на угол чего-то твердого.

Опустив взгляд, я замечаю еще одну небольшую картонную коробку с крышкой. На ней нет транспортной наклейки, а значит, ее привез не Педро.

Мое сердце ухает вниз, а прямо в нутро ударяет прилив тревоги.

Не знаю почему, но мои глаза устремляются в сторону леса, как будто я действительно предполагаю увидеть там кого-то. Но я не вижу. Разумеется, там никого нет.

Глубоко вдохнув, я поднимаю коробку. И чуть не роняю ее, когда замечаю пятно крови на том месте, где она стояла.

– Вот дерьмо. Дерьмо, дерьмо, гребаное дерьмо. Бог? Пожалуйста, не позволяй этому случиться со мной в это прекрасное воскресное утро. Пожалуйста, пусть я увижу не то, о чем я думаю, – вслух молюсь я, и мой голос срывается, когда мне на ногу падает капля крови.

Дрожащими руками я ставлю коробку на место и впадаю в истерику. На пальце моей ноги кровь. Я знала, что на моих руках кровь, но теперь и ноги? Этого я не переживу.

Прежде чем я успеваю одуматься, я опрокидываю крышку ногой.

Руки.

В коробке лежат отрубленные руки, как я и боялась.

– Черт меня побери. Черт побери все это дерьмо.

Я разворачиваюсь и бегу обратно в дом, нащупывая свой телефон, чтобы позвонить Дайе.

Она отвечает спустя всего две секунды.

– Я буду через несколько часов…

– Дайя.

– Что случилось? – резко спрашивает она.

– Рука. И еще одна рука. Их там две. В коробке. Которая лежит на моем крыльце.

Она сыпет проклятиями, но моя паника заглушает все звуки.

– Ничего не делай. Подожди, пока я не приеду, – командует Дайя. – Выпей чего-нибудь крепкого и жди меня.

Я киваю, несмотря на то, что она меня не видит. Но это не мешает мне кивнуть еще раз, а потом молча положить трубку.

Я делаю в точности так, как она сказала. Выпиваю две рюмки водки, чтобы успокоить нервы. А затем глубоко дышу, медленно вдыхая и выдыхая воздух, пока мое колотящееся сердце не успокаивается.

Этот ублюдок действительно сделал это. Он прислал мне руки Арча. Какая-то часть меня понимала, что он не шутит, но почему-то я все равно не верила в реальность его обещаний.

– Черт, – тихо выругиваюсь я, опуская голову и опираясь всем своим весом на край стойки.

Двадцать минут спустя появляется Дайя, ее машина, судя по визгу шин, на полной скорости влетает на подъездную дорожку.

Хлопает дверца ее машины. К тому времени, как я подхожу к двери, она уже стоит у моего подарка, брошенного на крыльце, и ее взгляд прикован к страшному зрелищу.

– Этот парень – долбаный псих, – шипит Дайя, поднимая коробку, чтобы получше рассмотреть руки. – Определенно, это Арч. На его большом пальце была татуировка в виде дурацкой звезды.

Я моргаю, удивляясь, откуда она вообще это знает, но я все еще слишком сильно потрясена, чтобы что-либо спрашивать.

– Здесь записка, – бурчит она, выуживая листок бумаги, испачканный кровью. Она осторожно разворачивает его. На прочтение у нее уходит секунды две, прежде чем она вздыхает и протягивает письмо мне.

Я нерешительно протягиваю руку и беру записку за уголок, который не заляпан кровью.

«Хотя я с удовольствием буду наказывать тебя за каждый раз, когда ты будешь звонить в полицию, на этот раз давай повременим. Не хотелось бы, чтобы мне пришлось навредить и им, мышонок».

Этот парень что, меня разыгрывает? Он собирается наказывать меня? Разве прислать мне гребаные отрубленные руки – это недостаточное наказание, придурок?

– Он действительно угрожает убийством полицейских? – шиплю я.

Дайя сглатывает, ее взгляд устремляется на руки в коробке.

– Думаю, на этот раз тебе стоит прислушаться, – тихо произносит она.

Я смотрю на нее и прихожу к такому же выводу. Этот парень опасен. Очень опасен.

И как бы я ни хотела, чтобы полиция разобралась с этим, существует две проблемы. Во-первых, я не верю в то, что они смогут поймать его. А во-вторых, не хочу, чтобы из-за меня пострадал кто-то еще.

Не знаю, смогу ли я это вынести.

– Я не знаю, что делать, Дайя, – шепчу я, мой голос дрожит.

Дайя опускает коробку и бросается ко мне, крепко меня обнимая.

– У меня есть друг, который поможет установить камеры видеонаблюдения и сигнализацию. Слушай, в обычной ситуации я бы сказала все равно вызывать полицию. Но я не знаю, Адди. Ты знаешь, как я отношусь к копам, но я действительно не верю, что они смогут тебе помочь. У меня есть кое-какие связи, и, возможно, мы сможем нанять тебе личного телохранителя или что-то в этом роде.

Я качаю головой, прежде чем она успевает закончить последнее предложение.

– Чтобы он тоже умер?

Она смотрит на меня с укором.

– Это будет не просто какой-то парень с улицы, Адди. Кем бы твой маньяк ни был, он не может оказаться более крутым, чем опытный киллер, ведь так?

– Может быть, – соглашаюсь я. – Но я пока не знаю. Телохранитель, который повсюду будет таскаться за мной, заставляет меня чувствовать себя девицей в беде.

По выражению ее лица я вижу, что она считает будто я сморозила глупость. Я имею в виду, за мной уже таскается отрубающий руки предполагаемый убийца. Что будет, если я соглашусь? За мной будет ходить еще один парень, пока не поймает мою тень? Если это вообще когда-нибудь случится.

Я в отчаянии скрежещу зубами. Не хочу прожить всю свою жизнь с таким приложением, словно с лишней конечностью. А она у меня будет в обоих сценариях. Один будет меня защищать, а второй… Я не знаю. Вредить мне? Любить меня?

В любом случае я не хочу ни того, ни другого.

– Думаешь, Арч мертв? – спрашиваю я, не сумев унять дрожь в голосе.

Она кривит губы.

– Не знаю. Это определенно вероятно. Но также вероятно и то, что он отрубил ему руки и отпустил в качестве предупреждения. Мы не узнаем, пока Арч не объявится… или наоборот.

Я киваю.

– Я подумаю о телохранителе. Сначала давай посмотрим, как сработает эта система сигнализации.

– Ладно, а теперь я собираюсь избавиться от этих рук. Я вернусь через час, и мы напьемся вусмерть.

Мои глаза увеличиваются.

– Дайя, ты не обязана этого делать. Это и так нездорово, и я не хочу, чтобы тебе приходилось…

Серьезность на ее лице заставляет меня остановиться, и мои слова обрываются.

– Я вижу кое-что и похуже каждый день, Адди. Иди в дом, а я скоро вернусь.

Сглотнув, я киваю и поворачиваюсь к своей двери, бросая последний тоскливый взгляд на удаляющуюся лучшую подругу, и задаюсь вопросом, во что, черт возьми, она ввязалась, если каждый день видит вещи похуже, чем отрубленные части тела.

– Они все мертвы.

Эти слова – бомба, взорвавшаяся в моем ухе, прямо как у того судьи в «Законопослушном гражданине».

– Что-что?

– Вся семья Арча была убита. Его отец, два брата, дядя и оба кузена. Подробностей я не знаю, потому что было сработано чертовски чисто. Ни свидетелей. Ни улик. Ничего.

– О боже. Думаешь, это был мой преследователь?

Она вздыхает, и даже через телефон я понимаю, что она крутит свое кольцо в носу.

– Это довольно сложное преступление, но отнюдь не невозможное. Ходят слухи, что, когда Арча объявили пропавшим после твоего звонка в полицию, Коннор начал разбрасываться серьезными обвинениями в адрес их конкурентов. Похоже, полиция считает, что это их рук дело, но из-за отсутствия доказательств, повесить вину не на кого.

Я зажмуриваю глаза, в висках расцветает головная боль.

– Значит, преследователь в самом деле убил Арча.

– Возможно, – осторожничает она. – Если бы Арч вернулся домой до того, как его семья была стерта с лица земли, он бы рассказал, кто его искалечил, и Коннор не стал бы нарываться на их врагов. Так что, думаю, вполне правдоподобно, что остальных убили именно из-за обвинений Коннора.

В моей голове столько эмоций, что я не могу разобраться в обуревающих чувствах. Я чертовски напугана тем, что моя тень кого-то убил.

Но ведь Арч был злым человеком.

Разве это не должно иметь значение? Но если быть до конца честной, я абсолютно уверена, что на самом деле он убил Арча лишь потому, что тот меня трогал, а не из-за его преступлений.

– Если честно, Дайя, я чувствую какое-то облегчение. Теперь семья Арча не явится за мной, хоть я и ощущаю себя эгоисткой, говоря это вслух.

– Тогда мы обе эгоистичные сучки, потому что я тоже чертовски рада этому факту, – я фыркаю в ответ на ее энтузиазм. – Послушай, Талаверра были очень плохими людьми. Не только у Арча была плохая история. Против Коннора выдвигались обвинения в изнасилованиях, а их отец, должно быть, сам обучал их, как насиловать и избивать женщин, потому что его послужной список… еще хуже.

Я киваю головой, забыв, что она этого не видит.

– Я точно не буду оплакивать их смерти, – бормочу я.

После этого мы вешаем трубки, нам обеим нужно поработать, однако мои мысли продолжают блуждать.

Я правда не печалюсь, узнав о судьбе семейства Талаверра, но в глубине моей головы все еще сидит тревога, что моя тень – именно тот, кто в ней повинен.

С тех пор как пропал Арч, прошла уже неделя, а мой преследователь так и не объявился. Не могу сказать, что он все еще не шныряет вокруг, но не дает о себе знать.

Друг Дайи установил в моем доме новую систему сигнализации и камеры, и мне стыдно от того, как часто я их проверяю.

Наивная часть меня надеется, что теперь, когда у меня есть эта система безопасности, он будет держаться подальше. Но несмотря на то, что я принимаю множество глупых решений – а я действительно принимаю их много – я не настолько глупа, чтобы верить, что он не появится здесь в ближайшее время.

Я потягиваюсь, морщась от того, как ломит спину, – барный стул на моей кухне мало помогает поддерживать осанку, пока я пишу. Сейчас я работаю над новым фантастическим романом о девушке, сбежавшей из рабства, и срок, который я сама себе установила, стремительно подходит к концу.

В тот момент, когда я снова начинаю печатать, мое внимание привлекает скрип сверху. От этого звука у меня сразу же начинает учащенно биться сердце. Я замираю, прислушиваясь, не раздастся ли еще какой-нибудь звук. Проходит несколько секунд, но ничего не слышно. Единственные звуки в доме – это гул камина и негромкий стук дождя по окну.

В тот момент, когда я начинаю думать, что схожу с ума, слышу еще один скрип прямо надо мной.

Затаив дыхание, я медленно встаю с табурета, и металлические ножки стула скрипят о кафель. Я вздрагиваю, звук громкий и неприятный.

Черт возьми, хорошо, что я не стала шпионом. На работе я бы так и умерла.

Я поспешно подхожу к ящику для столовых приборов, открываю его и сжимаю в руке разделочный нож. Держать его начинает уже превращаться в ежедневную рутину, и мне это надоедает.

Я не останавливаюсь, чтобы подумать о том, что делаю. Подхожу к лестнице, нашариваю перила и тихо поднимаюсь по ступенькам. В голове мелькает название фильма ужасов, который бы сняли по мотивам моей жизни.

Идя по коридору, я заглядываю во все открытые комнаты, держа нож перед собой. Коридор на втором этаже длинный и широкий, на пять спален.

Я как раз выхожу из одной из них, когда слышу глухой стук. Похоже, из моей комнаты.

Затаив дыхание, крадусь на цыпочках.

Ни хрена не понимаю, как балерины все время делают это.

Дверь в мою спальню закрыта. Адреналин неуклонно поступает в мою кровь, как будто в вену вводят героин.

Я ее не закрывала.

Я стою за дверью и пялюсь на нее так, словно у нее должно вырасти лицо, чтобы предупредить меня о том, что прячется внутри. Сейчас это было бы очень кстати.

Потому что не знать, что я обнаружу по ту сторону, – это самое страшное. Именно это заставляет мое сердце неистово колотиться в груди и сдавливает легкие.

Неужели я открою дверь и увижу тень из моих кошмаров? Он копается в моих вещах?

Мои глаза расширяются от осознания того, что этот больной ублюдок может рыться в ящике с моим нижним бельем. Эта мысль обрушивает на меня цунами гнева, и, прежде чем я успеваю подумать о последствиях, врываюсь в спальню.

Внутри никого нет.

Я мечусь по комнате, проверяя каждый угол, прежде чем выйти на балкон. Никого.

Моя грудь тяжело вздымается, пока я оглядываю комнату, пытаясь понять, где бы мог спрятаться незваный гость. Мой взгляд останавливается на шкафу.

Я бросаюсь к нему и с такой силой распахиваю дверь, что она едва не слетает с петель. Моя рука рыщет среди одежды, ища кого-то, кого здесь нет.

Но я точно знаю, что что-то слышала.

У меня перехватывает дыхание, когда я поворачиваюсь, и мой взгляд скользит по кровати, заставляя меня отступить назад. Прямо под кроватью лежит дневник Джиджи – он на полу и он раскрыт.

Наверное, он и был источником того стука, но как он, черт подери, упал? Моя кровь застывает, когда я смотрю на тумбочку и вижу, что дневник, который я читаю, все еще там.

Два остальных дневника Джиджи я убрала в тумбочку, пока не доберусь до них. Так как же один из них оказался на полу?

Окинув комнату еще одним недоверчим взглядом, я поднимаю книгу и пробегаю глазами по странице, которая была открыта. Я замираю, вчитываясь в слова.

Судя по датам, это последний ее дневник, который она вела перед своей смертью. Все книги охватывают двухлетний период. Джиджи умерла 20 мая 1946 года. На открытой странице запись за два дня до ее убийства – 18 мая. Она пишет, что боится, но не говорит, кого. То, что она испытывает страх, очевидно. Мое сердце колотится сильнее, когда я проглатываю ее торопливые слова.

Она говорит о том, что кто-то охотится за ней. Пугает ее. Но кто? Забыв обо всем вокруг, я сажусь на край кровати и перелистываю на начало.

С каждой новой записью ее слова становятся все более отрывистыми и пугающими. Не успев опомниться, я уже почти продираюсь сквозь страницы, пытаясь обнаружить хоть малейший намек на то, кто ее убийца.

Но на самой последней странице она пишет: «Он пришел за мной». На странице нет отпечатка губной помады. Только эти четыре страшных слова. Я переворачиваю страницу, чтобы взглянуть, нет ли какого-нибудь продолжения. Мне отчаянно хочется, чтобы оно было.

Но больше записей нет, однако я замечаю кое-что странное.

Из корешка дневника торчит зазубренный край бумаги. Я провожу по нему пальцами. Из дневника вырвали страницу.

Неужели она успела записать что-то важное, но решила, что лучше не рисковать тем, что об этом может кто-то узнать? В этих трех книгах полно противоречивых вещей, измен и секса. А главное, они полны любви к мужчине, который преследовал ее.

Я поднимаю голову, глядя перед собой невидящим взглядом.

Когда мама уходила, она уходила с надеждой, что я прислушаюсь к ее совету и съеду из поместья Парсонс. Когда она вышла за дверь, тошнотворный запах ее духов «Шанель» еще так долго стоял у меня в носу, что я решила, что не хочу переезжать.

Была ли у бабушки какая-то нездоровая привязанность к поместью? Возможно. Но если этот дом так много для нее значил, то мне кажется неправильным отказываться от него. Даже если это означает, что у меня тоже есть эта нездоровая привязанность.

И сейчас это решение только укрепляется. Эта книга никак не могла оказаться на полу. Но это произошло. И я не знаю, было ли это делом рук бабушки или Джиджи, но кто-то явно хотел, чтобы я прочитала эти записи.

Они хотят, чтобы я нашла того, кто убил Джиджи? Боже, даже представить себе не могу, как сложно было раскрывать убийства в сороковые с теми неважными технологиями, которые тогда были. Неужели ее убийца еще жив?

А может, это не имеет значения, жив он или нет. Может, Джиджи хочет восстановить справедливость за свое убийство и разоблачить человека, который слишком рано оборвал ее жизнь – живого или мертвого.

Я делаю дрожащий выдох, мои пальцы обводят четыре пугающих слова.

«Он пришел за мной».

– Объясни мне, пожалуйста, еще раз, почему ты заставляешь меня взламывать базу данных полиции, чтобы посмотреть на фотографии твоей убитой бабушки? – спрашивает Дайя, сидя рядом со мной, ее пальцы замерли над мышкой.

У меня возникает искушение протянуть руку и надавить на ее палец сверху, чтобы она наконец нажала на эту чертову кнопку. Как только это произойдет, на экране откроются материалы по делу Джиджи.

Я вздыхаю.

– Я уже говорила тебе. Ее убили. И я думаю, что знаю, кто это сделал, просто… Ну, я не знаю о нем ничего, кроме его имени и того факта, что он ее преследовал.

Дайя смотрит на меня, но в конечном итоге сдается. Она кликает мышкой – наконец-то – и открывает фотографии с места убийства Джиджи.

Они выглядят довольно тревожно. Джиджи обнаружили в ее постели, с перерезанным горлом и сигаретным ожогом на запястье. Из-за недостаточного количества улик убийца так и не был найден.

Многие обвиняли в этом полицейских, приехавших на вызов, ссылаясь на то, что те затоптали все следы на месте преступления. Улики были либо утеряны, либо испорчены полицией, однако в конечном итоге никто так и не понес за это ответственность.

Дайя перелистывает фотографии, каждая из которых тревожнее предыдущей. Фотографии раны на шее крупным планом. Ожога на запястье. Лица Джиджи, застывшего в страхе, с мертвыми глазами, уставившимися в камеру. И ее фирменная помада, размазанная по щеке.

Я сглатываю, это зрелище резко контрастирует с фотографией, на которой она была в безопасности. С ее широким, улыбающимся лицом, полным жизни и огня. А теперь я вижу ее холодное мертвое тело, застывшее в страхе.

Кто бы ее ни убил, он сильно испугал ее. В моем затылке шевелится неприятное предчувствие. Судя по записям Джиджи, ее преследователь никогда не пугал ее. На самом деле он, похоже, делал прямо противоположное.

Я выбрасываю эту мысль из головы. Он был одержим ею, и незадолго до ее смерти в дневнике было несколько заметок, в которых она упоминала, что они не ладили из-за его ревности к ее мужу.

Его одержимость, должно быть, имела смертельно опасный характер.

Затем Дайя переходит к полицейским отчетам. Не только тем, что были преданы огласке, но и материалам расследования, которые являлись конфиденциальными.

Формально расследование все еще открыто. Просто оно зашло в тупик.

Мы не спеша читаем документы, но в итоге единственное, что мы выясняем, – это время смерти и тот факт, что Джиджи сопротивлялась, и сопротивлялась изо всех сил.

Моего прадеда, Джона, сразу исключили из числа подозреваемых, так как несколько свидетелей видели его в продуктовом во время убийства.

Я закусываю губу, эта мысль вызывает чувство вины, но я не могу не думать об этом.

Что, если он все же был сообщником?

Я отметаю эту догадку. Нет. Быть того не может. Мой прадед любил Джиджи, несмотря на то, что их брак трещал по швам.

Это наверняка был ее преследователь.

Это самое очевидное объяснение. Преследователь завоевал доверие Джиджи – каким-то образом – и заставил ее чувствовать себя настолько комфортно рядом с ним, что она потеряла бдительность. А затем убил ее.

– Та вырванная страница определенно должна иметь какое-то значение, – бормочу я, все больше расстраиваясь из-за отсутствия улик. Я ни за что не смогу стать детективом и заниматься подобным дерьмом каждый день.

– Может быть, ее вырвал убийца, – предполагает Дайя, бездумно прокручивая фотографии.

Я поджимаю губы, обдумывая это, но затем качаю головой.

– Нет, это не имеет смысла. Зачем ему было вырывать только одну страницу вместо того, чтобы просто избавиться от всех дневников? Они все уличающие. Был ли это преследователь или кто-либо другой, Джиджи писала, что за ней охотятся. И если это был не преследователь, то он легко бы мог свалить вину на Роналдо и покончить с этим. Кто бы это ни был, он не мог знать о дневниках. Джиджи вырвала страницу сама, прежде чем спрятать их.

Дайя кивает головой.

– Ты права. То, что находится на этой пропавшей странице, важно, но полагаться на нее мы не можем.

– Нам нужно выяснить, кто такой Роналдо, – заключаю я.

Дайя снова кивает, выглядя немного уставшей от всех этих размышлений. Не могу отрицать, что я тоже устала.

– И нам совсем не от чего отталкиваться. У нас нет никаких упоминаний о его фамилии. И он почти никак не описывается.

– У него был шрам на руке, – вспоминаю я, перебирая все упоминания о нем в дневниках Джиджи. – И он носил золотое кольцо.

– Она писала о его социальном положении? Работе, может быть? О чем-нибудь, что могло бы подсказать нам, кем он являлся?

Я кривлю губы:

– Мне придется поискать еще раз. Я помню, она писала, что он был замешан в чем-то опасном, но у меня еще не было возможности прочитать все до конца.

Она кивает и издает тяжелый вздох.

– Думаю, до тех пор мы в тупике – пока не найдем Роналдо или ту пропавшую страницу.

Я вздыхаю, мои плечи опускаются.

– Они могут оказаться буквально где угодно или даже больше не существовать.

Дайя смотрит на меня сочувствующим взглядом.

– Мы продолжим пытаться всеми возможными способами. На данный момент я заинтригована не меньше тебя.

Я благодарно улыбаюсь ей, а затем снова смотрю на фотографии с места преступления.

Это, вне всякого сомнения, было преступлением, совершенном на почве страсти, а если я что-то и понимаю в этом, то преследователи, как правило, весьма сильно увлекаются объектом своей страсти.

Я резко просыпаюсь, на кончике моего языка дрожит вздох. Пот покрывает мою кожу, а волосы липнут к щекам, шее и спине.

Не помню, что мне снилось, но что-то меня разбудило.

Сердце бешено стучит, и мои затуманенные сном глаза блуждают по темной комнате. Через балконные двери проникает достаточно лунного света. Мебель в спальне отбрасывает тени, создавая фигуры, которых на самом деле здесь нет. Я не возражаю против призраков, танцующих по моей комнате, но то, что меня разбудило, определенно обладает реальным телом. Душой.

Справа от меня, за дверью моей спальни, скрипят половицы. Я поворачиваю голову в том направлении и резко втягиваю воздух. Мои волосы встают дыбом, словно у испуганной собачонки, забившейся в угол.

Я задерживаю дыхание в легких, стараясь не издавать ни звука на случай, если снова услышу этот скрип. В доме воцаряется тишина. Здесь даже слишком тихо. Мои пальцы судорожно сжимают одеяло на коленях, а сердцебиение все учащается.

За дверью моей комнаты кто-то есть.

Но как?

Как, черт возьми, он смог пробраться мимо сигнализации?

До меня доносится еще один скрип, за которым следуют тяжелые шаги. Медленные и целенаправленные. Преднамеренные.

Я медленно сползаю с кровати и на цыпочках отступаю назад, пока не упираюсь спиной в прохладную каменную стену, тем самым увеличивая расстояние между злоумышленником за моей дверью и мной.

Несмотря на все мои усилия, я все же испускаю дрожащий вздох. Дышу мелко и учащенно, когда шаги начинают приближаться.

Я замираю. Моя спина так тесно прижимается к камню, что я становлюсь его частью, не позволяя себе ни шевельнуться, ни спрятаться.

Шаги останавливаются у моей двери.

Я в отчаянии обвожу взглядом комнату. Он останавливается на одинокой отвертке, лежащей на сундуке у кровати. Я небрежно оставила ее там после того, как собрала свой туалетный столик, и теперь она лежит на сундуке, словно маяк надежды. Возможно, это единственное, что поможет мне выжить этой ночью.

Давай, Адди. Шевелись, мать твою.

Мои конечности высвобождаются, и я бросаюсь к отвертке, хватая ее своими скользкими руками. Мои глаза прикованы к дверной ручке, в ожидании, что та повернется. Я тихо пробираюсь к двери, прижимаясь к стене.

Я подожду, когда он войдет, а затем нападу. Надеюсь, мне удастся воткнуть отвертку ему в шею до того, как он поймет, что происходит.

Итак, затаив дыхание, я жду. Ручка не поворачивается, но я всеми костями чувствую, что там кто-то есть. Неужели он меня ждет? Он не в своем уме, если думает, что я открою эту дверь. Наверное, так оно и есть, раз уж он вломился в мой дом и решил задержаться у двери моей комнаты.

Наступает самая длинная минута в моей жизни. Кажется, будто прошли часы, прежде чем я снова слышу скрип. А потом удаляющиеся шаги. Все дальше и дальше – они затихают, пока в конце концов не стихают.

У меня закладывает уши, и, как я и предполагала, слышу, как закрывается моя входная дверь. Мягкий щелчок, который в безмолвном доме звучит подобно грому. Я тут же распахиваю дверь и бегу через весь коридор в спальню, окна которой выходят на подъездную дорожку.

Прижавшись к стене, я выглядываю сквозь занавески и жду, когда кто-нибудь появится на крыльце.

Кажется, проходит целая вечность, но я предполагаю, что это длилось всего несколько секунд, прежде чем я замечаю какое-то движение. С моих губ срывается вскрик, когда со ступенек спускается крупный мужчина, который выходит на мою подъездную дорожку. Он одет во все черное, на его голову глубоко надвинут капюшон.

Он высокий – очень высокий, но не грузный. И даже под его одеждой я вижу, что его тело невероятно смертоносно. Худощавое, но сплошь состоящее из мускулов. Его толстовка плотно облегает тело, лишь подчеркивая широкие плечи, мощные руки и крепкую талию.

Боже, он мог бы раздавить меня, если бы захотел. Его рука выглядит достаточно большой, чтобы полностью накрыть мое лицо. Или обхватить мою шею.

Сделает ли он так, чтобы причинить боль или удовольствие? Чего желает моя тень: навредить мне или любить меня?

Он замирает, стоя ко мне спиной. Чувствует, что я наблюдаю за ним, так же, как я почувствовала его за своей дверью.

Ловлю себя на том, что еще глубже прячусь в тень, стараясь скрыться из виду. Мое сердце все еще колотится, но теперь уже по совершенно другой причине.

Что-то в нем заставляет меня хотеть прижаться лицом к оконному стеклу. Я хочу рассмотреть его. Хочу увидеть человека, который пробирается в мой дом, оставляет мне цветы и калечит любую ничего не подозревающую душу, осмелившуюся прикоснуться ко мне.

Держал ли он руку на ручке двери, собираясь войти? Что его остановило?

Словно услышав мои мысли, он слегка качает головой. Я пристально наблюдаю, как он медленно поворачивает голову в сторону. Слегка приподнимает подбородок, и в лунном свете я вижу его широкую и суровую челюсть.

Я еще глубже вжимаюсь в стену, ощущая на себе его взгляд. Он никак не может меня увидеть отсюда. Но почему-то я все равно чувствую, как меня пронзает его взгляд. Словно маленькие острые ножи, царапающие мою кожу, а затем проникающие внутрь меня.

А потом он ухмыляется, его рот растягивается в зловещую улыбку. Мое дыхание сбивается, а легкие наполняются огнем.

Тебе смешно, придурок?

Прежде чем я успеваю сообразить, что мне делать и что чувствовать, он поворачивается и уходит, исчезая за линией деревьев. Медленно и целеустремленно – так, словно ему нет дела ни до чего на свете.

18-е сентября, 1944

Он вернулся. Роналдо вернулся.

Когда он появился, он был весь в синяках и ссадинах. Его красивое лицо омрачали царапины. На его коже живого места не было.

Я была так рада видеть его, что бросилась к нему в объятия. Только тогда я заметила, что ему больно.

Я чуть не заплакала, видя его боль.

Он не рассказал, что случилось. Но думаю, разлука повлияла на нас обоих, потому что мы…

Я возлегла с другим мужчиной. Мужчиной, который не является моим мужем. И мне очень тяжело думать об этом. Я обесчестила себя, я чувствую это. Но я не сожалею.

На самом деле, все, чего я хочу, – сделать это снова.

Глава 11

Манипулятор

Дайя шутила, что бабушка была чокнутой, но теперь я начинаю подозревать, что ее мать тоже была чудачкой. Я листаю дневник, перечитывая ее слова.

Я сижу в том же кресле-качалке, в котором сидела Джиджи, когда делала записи в своем дневнике, пока за ней в это время подсматривал ее поклонник. Пока она позволяла ему смотреть на нее и, видимо, тоже получала от этого удовольствие.

Захлопнув книгу, я бросаю ее на стоящий передо мной пуфик, и он качается под ее тяжестью.

Я тяжело вздыхаю и стискиваю переносицу, чтобы избавиться от расцветающей головной боли.

О чем она только думала? Позволить незнакомому мужчине подсматривать за собой, а затем пустить его в свой дом и давать ему трогать себя? Это безумие. Определенно безумие.

Что действительно безумно, так это то, что я обнаружила этот дневник и что преследователь разыскал меня в одну и ту же ночь. Я не хочу даже думать о том, что это все может значить.

За окном, дребезжа стеклом, дует ветер. Надвигаются штормовые тучи – неизменная погода, от которой Сиэтл страдает, словно от угревой сыпи. Как только начинает казаться, что будет прекрасный солнечный денек, и вдруг ниоткуда тут же появляется грозовая туча, готовая вот-вот испражниться.

Ладно, это было мерзко, Адди.

Из кухни раздается громкий стук, заставляющий меня практически подскочить со своего места. Сердце бешено колотится в груди, я смотрю в ту сторону, но не замечаю ничего странного.

– Эй? – зову я, но никто не отвечает.

Пытаясь восстановить дыхание, я разворачиваюсь обратно, и тут краем зрения замечаю движение за оконным стеклом. Я сразу устремляю взгляд в это самое место. На улице кромешная тьма, если не считать лунного света и одинокой лампочки у входной двери.

Еще одно шевеление снаружи заставляет меня практически прижаться лицом к стеклу. Это человек, который идет к моему дому, вынырнув из-за двух больших деревьев. Когда человеческие очертания становятся более отчетливыми, мои глаза сужаются в тонкие щелки.

Он вернулся.

После двух ночей ничегонеделания этот сукин сын таки вернулся.

Моя рука опускается на стоящий рядом столик и нащупывает разделочный нож, который я повсюду ношу с собой с тех самых пор, как он вломился в мой дом в последний раз. Мои камеры наблюдения против него оказались бесполезны. Как только он ушел, я сразу же просмотрела записи, чтобы выяснить, что его они не засекли.

Когда на видео взглянула Дайя, ее лицо побледнело, а глаза сделались круглыми от ужаса. Он сумел подключиться к камерам. Взломал их и создал видимость, что, пока он ходил по моему дому, а я спала, ничего не происходило.

Она сказала, что он не просто подключился к камерам, но и сделал это так чисто, что его никак не удастся отследить. Единственная причина, заставившая Дайю прийти к такому выводу, состоит в том, что она прекрасно разбирается в подобных вещах и делает то же самое на своей работе.

Этот парень представляет угрозу – не только своей склонностью к насилию.

Я стискиваю ручку ножа в кулаке и опускаю его на колени. Мое сердце колотится в груди, вторя каждому его шагу по направлению ко мне, пока он приближается.

Я встаю и подхожу к окну вплотную. Я не знаю, что именно делаю. Провоцирую его? Чтобы он снова вошел в мой дом? Если он так поступит, у меня будет полное право защищаться.

Человек останавливается примерно в пяти метрах от меня, его лицо снова скрыто капюшоном. Он меняет позу, словно устраиваясь поудобнее, засовывает руку в карман толстовки и достает что-то, чего я не могу рассмотреть. А потом я вижу, как он чиркает зажигалкой, освещая его невероятно резкую линию челюсти и сигарету, торчащую изо рта. Он прикуривает сигарету, а затем пламя гаснет, оставляя лишь его силуэт, озаряемый лунным светом, и яркую вишневую точку.

Он пристально смотрит на меня.

И я смотрю в ответ.

Не отводя взгляда, беру свой телефон со столика. Я послушалась его и не стала звонить в полицию, когда он прислал мне ту поганую коробку с руками, но он не говорил, что мне нельзя звонить им, когда он стоит в пяти метрах от моего окна.

Я опускаю глаза, чтобы разблокировать телефон, а когда поднимаю взгляд, мой большой палец замирает.

На его силуэт льется лунный свет. И я отчетливо вижу, как он медленно качает головой из стороны в сторону. Предупреждая меня не делать того, что собираюсь.

Бросаю взгляд на свою входную дверь, и в мое тело с ужасающей скоростью просачивается страх. Она заперта, но он уже продемонстрировал, что это бессмысленно. Я вычисляю расстояние между ним и дверью. Сколько времени ему понадобится, чтобы до нее добежать, вломиться в дом и добраться до меня? Как минимум секунд тридцать точно.

Я же успею набрать 911 и сообщить, что кто-то пытается навредить мне, верно? Но это было бы бессмысленно. Полиции понадобится не меньше получаса, чтобы попасть в особняк.

Словно услышав мои мысли, он делает несколько шагов ближе, его рука то и дело вынимает изо рта сигарету, когда он делает очередную затяжку.

Он… бросает мне вызов? Мой позвоночник выпрямляется, и раскаленная добела ярость застилает мне глаза. Кем, черт возьми, этот парень себя возомнил?

Злобно зарычав, я бросаюсь к своей двери, отпираю ее и распахиваю настежь. Он поворачивает голову ко мне, и на какое-то мгновение я едва не теряю рассудок и не бегу обратно в дом.

Держа спину прямо, я сердито топаю по ступенькам и направляюсь к нему.

– Эй, козел! Если ты не уберешься с моей собственности, я вызову полицию.

Позже я спрошу Бога, почему Она создала меня такой, какая я есть, но сейчас все, что я могу сделать, когда оказываюсь достаточно близко к нему, – это опустить обе свои руки на его грудь и оттолкнуть. Я запрещаю себе обращать внимание на рельефные мышцы под его толстовкой – потому что сосредотачиваться на этом сейчас могла бы только душевнобольная.

Этот огромный мужчина не сдвигается ни на сантиметр.

Он ничего не говорит. Не реагирует. Не делает вообще ничего.

Из моего носа, словно у быка, вырывается резкий, сердитый выдох, пока я смотрю на человека в капюшоне. Я не вижу лица, кроме нижней его части, но чувствую, как его глаза прожигают меня насквозь. В скором времени мое тело начнет дымиться, и от него останется лишь пепел, развевающийся на холодном ветру.

– Что ты от меня хочешь? – шиплю я, сжимая руки в кулаки, но только для того, чтобы унять дрожь. Все мое тело начинает вибрировать от гнева и страха. Но еще и от чего-то другого. Чего-то настолько тревожного, что я отказываюсь называть это.

Он не отвечает, но усмехается – медленным, порочным изгибом губ, от которого у меня по позвоночнику пробегают искры.

Он неторопливо высовывает язык и облизывает нижнюю губу. Мои глаза цепляются за это движение. Этот поступок выглядит первобытным. Он звериный. И чертовски страшный.

Мое сердце начинает подниматься к горлу. Проглотив его, я сужаю глаза и открываю рот, чтобы еще раз крикнуть на него.

Но прежде, чем я успеваю это сделать, он делает шаг назад. И хотя я не могу этого видеть, я знаю, что он смотрит на меня. Затем поворачивается и уходит.

Просто уходит.

Без единого сказанного слова. Без каких-либо объяснений. Без даже сумасшедших признаний о том, как он хочет, чтобы мы были вместе, или еще какого-нибудь подобного дерьма.

Молча.

Я стою и слежу за удаляющимся обликом, возвращающимся в тот адский портал, из которого он выполз. Я смотрю до тех пор, пока он не исчезает из виду, и начинаю раздумывать, не сошла ли я с ума и не привиделось ли мне все это.

Разумеется, я бы не стала так глупо противостоять психопату. Психопату, который отрезал человеку руки и оставил их у меня на пороге.

Но это именно то, что я сделала. А он ничего не сделал в ответ, разве что облизал губы, словно собираясь полакомиться мной.

О нет, что если меня преследует второе пришествие Джеффри Дамера[6 — Американский серийный убийца, насиловавший и поедавший своих жертв.]?

С замиранием сердца я разворачиваюсь и спешу обратно в дом, с таким чувством, будто сами гончие Люцифера кусают меня за задницу. И когда я закрываю и запираю за собой дверь, я бросаю взгляд на кресло-качалку, в котором сидела, и вижу нож, валяющийся на полу рядом с пуфиком.

Боже.

Я выбегаю к психопату и вместо того, чтобы взять нож с собой, просто бросаю его на пол.

Боже, зачем ты создала меня такой?

Может, в следующий раз ты сработаешь не так дерьмово?

В награду за то, что я дописала свою рукопись и отправила ее редактору, я позволяю себе заняться расследованием убийства.

Дайя отправила мне еще материалы, которые откопала в базе данных полиции. С каждой минутой на мою электронную почту приходят все новые письма с новыми подробностями. Большинство из них – это рапорты, написанные от руки людьми, у которых был отвратительный почерк.

И из-за неаккуратного осмотра места преступления нам, по сути, не на что опереться.

В одном из отчетов мой прадед упоминает, что Джиджи вела себя странно на протяжении нескольких месяцев, предшествовавших ее смерти.

Она была отстраненной. Не такой разговорчивой. Испытывала паранойю. Была раздражительной с бабушкой, и несколько раз опаздывала, когда забирала ее из школы, без объяснения причин.

Джиджи не желала обсуждать это со своим мужем, что неоднократно приводило к ссорам между ними. В отчетах он признавался, что в последние два года их отношения непрерывно ухудшались. Он умолял Джиджи поговорить с ним об изменениях в ее поведении, но она утверждала, что с ней все в порядке.

Я часами изучала дневники Джиджи и искала скрытый смысл во всем, что она писала. Выискивала записи, в которых она выражала страх и озабоченность чем-либо.

Но чего бы она ни боялась, это пугало ее настолько сильно, что она даже не могла выразить свой страх словами.

Я даже жалею, что эти дневники не были найдены во время расследования. В этом случае я бы никогда их не прочитала, но, возможно, они помогли бы раскрыть ее дело.

Вздыхаю и запускаю руки в свои густые волосы. Мои плечи начинают гореть от сгорбленного положения, а глаза устают от чтения.

В висках расцветает головная боль, зрение теряет остроту, пока я не перестаю видеть и соображать.

Я откидываюсь в кресле-качалке и смотрю в окно.

И воздух пронзает мой сдавленный вскрик, когда я вижу, что преследователь снова стоит на том же месте, что и прежде, и попыхивает своей дурацкой сигаретой. С тех пор как я вышла к нему на улицу, прошло три дня, и все это время я нахожусь в состоянии повышенной готовности. В ожидании, что он снова проникнет в дом и на этот раз уже точно войдет в мою комнату, пока я сплю.

Мое сердце бешено колотится в груди. В животе разгорается слабый жар, а во рту пересыхает, когда жжение спускается к бедрам.

Я приклеиваюсь к креслу, задыхаясь от пьянящей смеси страха и возбуждения. Мои щеки горят от стыда, но это чувство не проходит. Я должна закрыть шторы – сделать себе одолжение и избавить нас обоих от нашей молчаливой войны.